Текст книги "Флибустьер"

ГЛАВА 8

Фиби сидела во тьме, чувствуя себя Ионой во чреве кита, но не имея радостной перспективы оказаться через три дня на каком-нибудь далеком берегу живой и невредимой. Она скорчилась почти как эмбрион, подтянув колени к подбородку и крепко обхватив руками колени, делала медленные, неглубокие вдохи, как существо, впавшее в спячку, и прислушивалась к размеренному стуку сердца, чтобы не думать, что случится, когда она неизбежно предстанет перед Морно.

Царапающий звук у двери прервал ее медитации, и она в немом ужасе подняла голову. Кожа мгновенно стала липкой от пота. Заскрипели петли, раздалось приглушенное проклятье. В дверной проем хлынул свет, на фоне которого появилась гигантская фигура.

– Ради Бога! – прошипел знакомый голос. – Не кричи!

– Дункан! – Фиби едва могла этому поверить, она решила, что у нее галлюцинации. Тем не менее она неуклюже поднялась на ноги и, шатаясь, направилась к нему, спотыкаясь о ящики и мотки каната, и из ее горла непроизвольно вырвался дрожащий стон.

Дункан обнял ее и крепко прижимал к себе несколько секунд, и тогда Фиби поняла, что он настоящий, и чуть не умерла от облегчения. Над головой громко шумели люди Морно.

– Как ты сюда попал? – прошептала Фиби, ухватившись за рубашку Дункана обеими руками и позволив себе стать слабой и беззащитной. Позже она всегда сможет отрицать это.

– Неважно, – ответил Дункан. – Нужно выбираться отсюда.

Фиби находилась в глубоком потрясении и до этого мгновения не замечала, что его одежда мокрая, а сам он пахнет водорослями и солью.

– Неужели ты приплыл сюда?!

– Приплыл, и тебе придется плыть, – ответил Дункан, выводя ее из трюма в узкий проход.

– Но как…

– На камбузе играют в кости, – сказал ей Дункан нетерпеливым шепотом, таща ее за собой. – Надо полагать, приз ты, и если ты не укоротишь язычок и не поспешишь, мы оба им достанемся.

Фиби сдержала свое любопытство и последовала за Дунканом по темной пустынной палубе. Месяц на небе дарил им чуть-чуть драгоценного света, и, когда ее спаситель перелез через борт, Фиби заколебалась, но только на мгновение. Пока что им везло, но казино могло закрыться в любой момент, и тогда им придется иметь дело с толпой разозленных неудачников, а также с нетерпеливым победителем, желающим отпраздновать победу.

Она вслед за Дунканом перелезла через борт и обнаружила, что он собирается спуститься по якорной цепи. У нее не было иного выбора, чем последовать его примеру. Спуск до воды предстоит долгий, и, даже если ей удастся не плюхнуться в воду, наверняка будет громкий всплеск.

Закрыв глаза и ухватившись за цепь обеими руками и ногами, как пожарный, спускающийся по шесту, Фиби сползала все ниже и ниже. Дункан, конечно, уже был внизу. Он обхватил ее рукой за талию, когда она начала тонуть, и прошептал ей на ухо:

– Ты должна снять платье. Оно слишком тяжелое.

У поскрипывающего борта судна плескались волны теплые, как в ванне, но населенные всеми видами ужасающих тварей. Фиби не собиралась спорить, все ее помыслы были направлены на спасение от пиратов и прочих морских чудовищ, и поспешно скинула потрепанное платье.

Дункан приложил к ее губам палец, когда она было заговорила.

– Молчи! – приказал он голосом, едва ли более громким, чем дыхание, и все же так настойчиво, что она не могла не повиноваться. – Они скоро хватятся тебя и объявят тревогу. Плыть нам долго. – Он поймал ее за руку и положил ее пальцы на свой пояс. – Звук далеко разносится по воде. Не пытайся спешить и, что бы ни случилось, не кричи и даже не говори. Только держись за меня и все.

Она кивнула, и Дункан поплыл прочь от корабля, пересекая его широкую, шевелящуюся тень, и Фиби, ухватившись за его пояс, старалась держаться на поверхности воды. Они уплыли недалеко, когда предсказание Дункана сбылось кто-то обнаружил, что пленница пропала.

На борту корабля раздались крики и шум, и вдоль борта вспыхнули фонари разозленные пираты столпились у борта, всматриваясь в тьму. Охваченная страхом Фиби прикусила губу и упорно плыла рядом с Дунканом. Соленая вода жгла огнем ободранные о цепь ладони.

Паруса на корабле были спущены, поскольку судно стояло на якоре, и Фиби с Дунканом уверенно приближались к мелководью, но были и другие способы догнать беглецов. Фиби услышала скрип воротов и плеск, с которым ялик ударился о поверхность воды.

Фиби охватила паника, но она, вцепившись в Дункана, продолжала плыть.

Наконец, над водой разлился свет фонаря, выхватив их из темноты, и ялик принялся нагонять пловцов. На борту шлюпки было трое человек изуродованный Морно, человек с фонарем и матрос на веслах.

Дункан застыл на месте, подтолкнув Фиби вперед.

– Плыви! – приказал он. Но она не послушалась.

Морно засмеялся, повернувшись к Дункану блестящей серьгой и единственной ноздрей. В слабом зыбком свете он выглядел особенно причудливо.

– Итак, – прокаркал он, – это вы, мой друг! Я мог бы догадаться! У кого, кроме Дункана Рурка, хватит наглости взобраться, как мартышка, по якорной цепи и похитить мою возлюбленную?

Фиби замерла в ожидании. Ее сорочка шевелилась вокруг нее, как щупальца какого-то морского существа, удары сердца отдавались в горле. Дункан протянул руку и оторвал ее онемевшие от страха пальцы от своего пояса.

– Плыви! – снова приказал он хриплым шепотом и тут же исчез под водой.

Морно и его друзья были слишком встревожены действиями Дункана, чтобы обращать внимание на Фиби; пиратский капитан ругался, всматриваясь через борт в воду, гребец чертыхался на старинном французском, а старик с фонарем встал, раскачивая лодку.

Фиби немного отплыла и стала ждать. Что бы ни случилось, она не собиралась покидать Дункана. Он будет в ярости, если они уцелеют, но это не имело значения. Кроме того, она была неважным пловцом в летних лагерях никогда не поднималась выше звания «черепахи», и ее шансы добраться до берега само-собой были практически нулевыми, с ялика раздался странный звук, за ним последовали яростные крики. Затем Дункан, гибкий, как дельфин, вынырнул рядом с Фиби, обхватил ее рукой и вместе с ней ушел под воду. Лодка начала тонуть, Морно стоял в ней, размахивая кулаком и выкрикивая все, что он думает о потомках Дункана. Гребец и человек с фонарем были не столь многословны, они просто время от времени начинали кричать.

– Я знаю, что ты сгораешь от любопытства, – сказал Дункан, таща ослабевшую Фиби за собой, – так что так и быть, сжалюсь над тобой. Кончик моего кинжала проткнул маленькую дырку в днище капитанского ялика разумеется, совершенно случайно.

«Разумеется», – безмолвно согласилась Фиби. Позади она услышала отчаянный всплеск и новые крики. Она закрыла глаза, побежденная усталостью, и соленая вода окатила ей лицо, наполнив ее рот и нос. Она кашляла и задыхалась, но Дункан продолжал плыть вперед.

– Повнимательнее – сказал он. – Мы в океане. Здесь бывают волны.

Фиби обозвала его словом, которое даже Морно не пришло в голову, и Дункан ответил смешком.

После этого она впала в состояние, очень похожее на то, в котором находилась, скорчившись в трюме пиратского корабля. Она двигалась, она шевелила ногами и свободной рукой, вдыхала и выдыхала воздух, терпела боль в пылающих ладонях и во всем теле, исчерпавшем последние силы. Казалось, что прошла вечность, прежде, чем они добрались до мелководья и Дункан вынес ее на сушу.

Фиби судорожно всхлипнула от облегчения и глубоко запустила пальцы в песок, вцепившись в него, как будто море могло догнать ее и вернуть назад в свои объятия. Дункан осторожно разжал ее руки и поднял на ноги.

– Нет! – сказала Фиби. Она была так измотана, что не могла вымолвить больше ничего, не могла сделать ни одного шага.

– Еще чуть-чуть, – настаивал Дункан. Он сам едва держался на ногах, но все же поднял ее на руки. Он долго нес ее, а может быть, так казалось Фиби, которая к тому времени впала в прострацию и была не в состоянии задержаться на одной мысли дольше нескольких мгновений.

Наконец Дункан положил ее на что-то, на ощупь это походило на матрас, набитый сеном, и она почувствовала, что с нее снимают рубашку и закутывают в сухое одеяло. Ее охватило блаженство не надо плыть, не надо идти или хотя бы просто двигаться, и Фиби погрузилась в глубокий, мертвый сон.

Она просыпалась один или два раза, чувствовала, что находится внутри какой-то хижины и что Дункан рядом, и этого ей было достаточно. Она снова погружалась в тихую тьму, как камень, идущий ко дну пруда, и потом не могла вспомнить, снилось ли ей что-то или нет.

Когда сознание, наконец, вернулось к ней, Фиби увидела рядом с собой Дункана с деревяннной миской и ложкой в руках. Она заморгала и ощутила, как болит все тело и зудят ee oбодранные ладони.

– Сколько времени я спала? – спросила она, осторожно потянувшись и приподнявшись на локте.

Дункан поднес ложку к ее рту, и она отведала дымящегося, пряного бульона.

– Вероятно, шестнадцать или семнадцать часов, – ответил он, кормя ее супом. – Мы в гостях у Монны Унгаллы она заявляет, что находится в дальнем родстве со Старухой.

Фиби проглотила еще одну ложку бульона и со стоном упала на матрас. Усталость охватывала ее тело до мозга костей и переполняла какие-то неведомые бездонные глубины ее существа.

– Хорошо. Мы можем спросить у нее настоящее имя Старухи.

Дункан заставил ее снова сесть и вручил ей миску с ложкой – Я пробовал. Она говорит, что если – мы узнаем имя Старухи, если произнесем его вслух, то это будет могущественное заклинание.

Поняв, что голодна, Фиби отбросила ложку и выпила бульон через край чашки, не заботясь об этикете. В конце концов, Эмили Пост и мисс Меннерс родятся еще очень-очень нескоро.

– Знаешь, о чем я думаю? – спросила она, покончив с бульоном. – Я думаю, что все просто забыли, как ее звали, а может быть, она сама забыла, и все эти разговоры про «Mогущественные заклинания» всего лишь способ сохранить лицо.

– Монна права в одном, – предположил Дункан, по-прежнему стоя на коленях возле матраса. Его руки были сложены на груди, а одет он был в те же самые штаны и рубашку, которые были на нем, когда они покидала Куинстаун. – Если бы я знал ее имя, я бы произнес его, чтобы посмотреть, что получится.

Фиби усмехнулась. – Да, – сказала она, развеселившись от этого предположения. – Я тоже….

Вскоре появилась сама Монна, она была крупной женщиной, и рубашки, которые носила Фиби, едва не теряясь в них, должно быть, принадлежали ей. Она по-матерински прикоснулась ко лбу Фиби, нахмурилась и покачала головой.

– Что? – спросила Фиби встревоженно. Дункан в тот момент сидел на другом матрасе, поигрывая маленьким изящным ножичком.

– Слишком рано. Оставайся. Отдыхай еще.

Дункан не поднимал глаз от ножа и правильно делал. Лезвие блестело, когда нож, кувыркаясь, взлетал в воздух. Дункан ловил его за рукоятку и снова повторял опасный фокус. – Если Морно найдет нас раньше, чем я подготовлюсь, – заметил он, – отдыхать нам придется вечно.

Фиби содрогнулась, вспомнив опасное приключение, острый, парализующий страх и безбрежное, усеянное звездами море, как черный бархат под ночным небом, протянувшийся в бесконечность. Она встретила взгляд Монны и спросила:

– Как настоящее имя Старухи? Монна усмехнулась:

– Сама узнаешь. О, черт, – пробормотала Фиби.

– Думаю, что ее зовут иначе, – заметил Дункан.

Они отплыли той же ночью на рыбацкой лодке, с двумя из многочисленных сыновей Монны в качестве эскорта. Фиби сидела, закутавшись в грубые, бесформенные рубашки, которые дала ей хозяйка, и думала. Дункан стоял на носу, как Вашингтон, пересекающий Делавэр, не теряя бдительности, а юноши с поразительным мастерством справлялись с приливными течениями.

Почти рассвело, когда рука, опустившаяся на плечо Фиби, вывела ее из дремоты. Она открыла глаза и увидела склонившегося над ней красивого взъерошенного человека в задубевшем от соли маскарадном костюме, и прошло несколько секунд, прежде чем она сообразила, где находится. Затем она вспомнила приезд на Райский остров, лифт…

– Отсюда до дома недалеко идти, – сказал Дункан, открывая в улыбке невероятно белые зубы, сверкавшие на загорелом лице. – У тебя хватит сил?

Фиби взглянула на него с шутливым упреком и неуклюже поднялась на ноги.

– Справлюсь ли? – откликнулась она. – Не я ли спускалась по якорной цепи? Не я ли проплыла сотню миль по водам, где кишат акулы?

Дункан подал ей руку сияя ослепительной улыбкой.

– Там было не сто миль, а только пять, – сказал он. – Плыл в основном я, а акулы безвредны, если только они не голодны. – Он расплатился с сыновьями Монны серебряными монетами, вылез из лодки на мелководье и протянул руки к Фиби. Вынес ее на берег, поставил на ноги, и серьезно посмотрел на нее. – Ты вела себя очень храбро.

Его комплимент польстил Фиби, и она, слегка покраснев, улыбнулась ему и сказала:

– Ты тоже.

Они направились к огромному дому Дункана по хорошо протоптанной тропинке, петляющей сквозь заросли, подшучивая друг над другом.

Их возвращение было встречено с большой радостью – вся команда Дункана явилась из своих жилищ, чтобы пожать капитану руку и похлопать по спине, а служанки окружили Фиби, щебеча, как пташки. Старуха пошумела, поругалась и отвела ее на кухню, заявив, что она выглядит полумертвой от голода.

Симона не поздоровалась с Фиби и даже не глядела на нее. Она стояла позади толпы, пришедшей приветствовать Дункана, с глазами, в которых отражалась вся печаль ее души.

Фиби почувствовала к ней жалость, и в то же самое время готова была с яростью защищать свои права на Дункана.

– Я так и знала, что он найдет тебя и привезет назад, – сказала Старуха, когда они оказались вдвоем в большой кухне. Фиби сидела за одним из длинных столов, и перед ней стойла чашка чая и тарелка с грубыми обсахареными бисквитами.

– Конечно, знала, – ответила Фиби. – Ты потому и отпустила меня.

Старуха засмеялась и добавила к угощению чашу с фруктами. Ее нежные глаза были внимательны и светились любовью.

– Ты выглядишь совсем иначе.

Фиби не стала ничего отвечать. Они обе знали причину, но все-таки это было глубоко личное дело, и Фиби не хотела вдаваться в подробности.

– Что ты тогда прочитала по моей ладони?

– Ты сама знаешь, – ответила Старуха.

– Ну, дети, а еще что? – настаивала Фиби.

Старуха вздохнула, как будто перед ее мысленным взором вспыхнуло какое-то великолепное видение.

– Хорошее место, далеко отсюда, полное смеха и музыки.

Фиби боролась с желанием нагнуться и постучать лбом по столу. Даже когда Старуха давала ответ на вопрос, он ничего не объяснял, а только сильнее сгущал тайну.

Очищая банан, выросший, очевидно, на этом же острове, Фиби тем не менее начала другое расследование.

– Что случится, если я произнесу твое имя? Только не говори про волшебство. Я хочу знать правду.

Старуха лишь взглянула на нее с кривой усмешкой.

– Ладно, не говори мне своего имени. Я хочу знать только одно, если я сама его угадаю, то чудо произойдет?

– Да, – сказала Старуха. – Доедай поскорее. Тебе нужно вымыться и лечь спать.

Фиби вздохнула и, прищурив глаза, начала бормотать: – Дафна… Эвелин… Альмира:,.Но никаких ударов грома не раздавалось.

Фиби, как ей было обещано, искупалась в большой медной ванне, которую держали специально для этой цели и хранили в комнате позади кухни. Старуха принесла ей халат и платье, очередные пожитки той несчастной безымянной леди, погибшей при кораблекрушении, чей гардероб волны вынесли на берег.

– Это должно быть туземное имя, – размышляла Фиби, смывая с себя грязь. – Ну конечно…

Старуха вылила ей на голову кувшин горячей воды.

В тот же день, ближе к вечеру, Алекс стоял на веранде лицом к морю, опираясь на костыль. К счастью, его нога не воспалилась, но она усыхала, как больная ветвь на здоровом дереве. Дункан помедлил, в который раз вспоминая напрасное сожаление, что пуля из британского мушкета попала не в него, а в Алекса.

Алекс обернулся, и его губы сложились в жизнерадостную улыбку, но глаза оставались пустыми.

– Итак, ты нашел ее заблудшую девчонку, говорящую странные вещи.

– Да, – сказал Дункан, прислоняясь к перилам крыльца в нескольких футах от Алекса. – Джессеп Биллингтон заработал из-за нее порку, но в остальном урон она причиняла минимальный.

– Полагаю, что она не хотела этого.

– Конечно, не хотела, – согласился Дункан, вспоминая глаза Фиби, когда та рассказывала, как нашла Биллингтона в задней комнате кузницы. Эта сцена снилась ей в кошмарах: она металась и кричала во сне, хотя Дункан сомневался, что она помнит их, проснувшись. – Просто дело в том, что если где-то очень далеко от Фиби случается какая-нибудь история, она обязательно в нее вляпается.

Алекс усмехнулся, но его смех был таким же пустым, как глаза.

– Тебе бы надо жениться на этой девице, – сказал он. – От такого брака родятся крепкие предприимчивые дети, как раз такие, какие нужны нашей новой стране.

В его словах была заметна тоска, несмотря на его попытки выглядеть веселым, и Дункан подозревал, что она коренится в старом желании Алекса самому стать отцом полудюжины храбрых патриотов.

– Ничто не мешает тебе жениться, – тихо сказал он Алексу. – Мушкетная пуля попала тебе в колено, друг мой, а не в твои мужские достоинства.

Лицо Алекса на мгновение исказилось, и на его старания, сохранить спокойствие, нельзя было смотреть без боли.

– Мы обсуждали этот вопрос раньше, – сказал он, когда внутренняя битва закончилась, и он победил или проиграл. – Я не хочу, чтобы какая-нибудь женщина взяла меня в мужья из жалости и извинялась бы передо мной, говоря: «Знаешь, такое случается на войне».

– Твоя воображаемая жена не станет произносить ничего подобного. Ты сам твердишь это себе как последний дурак. Неужели ты не понимаешь? Мы не можем быть хозяевами своей судьбы в сколько-нибудь значительной степени, но, слава Богу, мы можем выбирать, как относиться к тому, что происходит с нами!

– Все это очень воодушевляет, – едко заметил Алекс. – Наверно, тебе следовало бы стать священником, а не пиратом и воином. Но к тебе это не имеет отношения, верно, Дункан? Ведь ты здоровый человек, и у тебя целы обе ноги!

– Боже мой, Алекс – зачем ты так поступаешь с собой, со мной, со всеми, кто любит тебя? Мы все в известной степени калеки это часть человеческой натуры. Твое увечье проявилось с внешней стороны, но яд скапливается в твоем сердце и уме. Ты чувствуешь исключительную жалость к себе, не так ли? – Дункан увидел ярость, засветившуюся в глазах Алекса, и обрадовался, потому что это означало, что в изувеченном теле еще жив дух. – Черт возьми, ну почему бы тебе просто не напиться, как поступил бы любой нормальный человек в подобных обстоятельствах? Почему бы тебе, не опустить голову на руки, не оплакать свою потерю и не отправиться к какой-нибудь смазливой девчонке за утешением? Боже милосердный, Алекс, разве не ясно, что тебе дали шанс стать лучше, стать чем-то большим, чем ты был, раньше? Да, подобное несчастье может сломать человека. Но только если он сам хочет сломаться.

В глазах Алекса стояли слезы.

– Оставь меня в покое! – сказал он. – Если в твоей черной, проклятой душе есть хоть капля жалости, оставь меня в покое!

– Не оставлю, – заявил Дункан. – Я буду идти за тобой до самой могилы, если понадобится. Я буду преследовать тебя даже после смерти, друг мой, но я никогда… Клянусь Богом, я никогда не позволю тебе лишить мир тех даров, которые только ты можешь ему дать! Никогда!

Алекс зарыдал.

– Боже мой, Дункан, ты не знаешь, что…

Дункан схватил Алекса за плечи, чтобы поделиться с ним силой, отдать ему всю свою душу, если это необходимо.

– Нет, – сказал он. – Не знаю и не буду притворяться, что знаю. Но ты не имеешь права отказаться от борьбы и помереть, Алекс. Ты говоришь о нашей новой родине, так вот, ей нужны такие люди, как ты, чтобы выжить. Ты должен продолжать борьбу хотя бы ради твоих соотечественников. Ты нужен нам в этой битве и будешь нужен после победы. Алекс горестно пожал плечами:

– Я не могу. Мне не хватит сил.

– Можешь, – возразил Дункан, обнимая своего друга. – Не поворачивайся к нам спиной, Алекс. Мы, восставшие, зашли слишком далеко, выиграли столько кровавых битв! Мы голодны и устали, и все, что нам нужно это свобода, возможность самим распоряжаться своей судьбой, и да поможет нам Бог! Ты уже успел забыть нашу мечту? Ты хочешь покинуть нас в тот момент, когда больше всего нужен нам?

– Ты обещал, – рыдал Алекс. – Ты поклялся, что поможешь мне умереть, если я не захочу жить!

– И я сдержу свое слово, – тихо ответил Дункан и обнял друга. – Но я никогда не обещал оставить попытки вернуть тебя к жизни. Алекс, мы поедем в Куинстаун. Там, среди вина и женщин, ты изгонишь из себя демонов. А затем мы снова будем сражаться и победим.

Алекс улыбнулся, его лицо еще было мокрым от слез, но эта мимолетная улыбка была неподдельной.

– Разве ты можешь шляться по бабам, когда всем ясно, что ты любишь Фиби Тарлоу?

Иные вещи отрицать невозможно, по крайней мере, в разговоре с ближайшим другом.

– Увы, – признался Дункан, – я побежден и не желаю никого, кроме нее. Однако у меня осталось достаточно хитрости, чтобы сделать вид, будто я ударился в разгул, и я, слава Богу, не лишился умения пить.

– Отлично, – мрачно сказал Алекс. – Я принимаю твой вызов, хотя бы для того, чтобы доказать тебе, раз и навсегда, что ты защищаешь евнуха. Опекай меня, Дункан, и следи за мной, я еще не освободил тебя от твоего обещания помочь мне, если я выберу смерть.

Дункан почувствовал в словах Алекса холодок обреченности, но он только в критические моменты мог проявить все, на что способен, и поэтому ответил небрежно:

– Ты в последнее время был такой задницей, что я думаю, не избавить ли тебя от необходимости выбора и не пристрелить ли тебя самому?

– Тогда, возможно, я постараюсь вести себя еще более несносно, – ответил Алекс с мрачной усмешкой и исчез в доме, стуча костылем, который сам для себя вырезал.

Дункан выругался, глядя ему вслед, и поэтому не заметил Фиби появившуюся с другой стороны веранды. Она возникла рядом с ним, свежая и отдохнувшая, ее смешные волосы были вымыты и торчали непослушными вихрами. Она была одета в платье из какой-то гладкой ткани, и его тускло-розовый цвет шел ей, добавляя нежного румянца ее чистой коже и отбрасывая мягкий отсвет на ее глаза. Дункан затаил дыхание, поскольку недавно обретенная им любовь к этой женщине лежала глубже, чем самые корни его души. Все, что он сказал Алексу про Фиби, было правдивее самой чистой правды, и точно так же обстояло с тем, о чем он умолчал и в чем не осмеливался признаться даже самому себе.

– Фиби! – вымолвил он.

Она всего лишь улыбнулась, но Дункан почувствовал себя поглощенным ею, захваченным, взятым в плен и ограбленным, подобно кораблю, над которым взяла верх команда более быстрого и сильного судна. Чувствуя головокружение, он решил, что ситуация гораздо более серьезная, чем он полагал, потому что это не мимолетное увлечение, похожее на множество романов, отмечавших его прошлое. Нет, то, что происходит сейчас, навечно.

– Что-то не так? – спросила она, и ее лоб перерезала хмурая морщинка. – Ты побледнел.

– Я только что встретился лицом к лицу с собственным будущим, – ответил Дункан. – Или с его отсутствием, что гораздо более вероятно, если вспомнить о моих занятиях, Я не могу жить без тебя, Фиби. Будешь ли ты моей возлюбленной, разделишь ли со мной стол и постель?

– Нет, – ответила она без колебаний. Ни в выражении ее лица, ни в позе не было ни малейшего кокетства.

Дункан был ошеломлен, потому что не привык к отказам. Более того, она весьма охотно отвечала на его ласки. Как он подозревал, она была ненасытной и страстной, не меньше, чем он сам, и хотела нет, жаждала того наслаждения, которое он дарил ей.

– Почему нет? – вымолвил он после нескольких мгновений удивленного молчания.

Она улыбнулась, но ее необычные голубые глаза остались серьезными.

– Потому что я заслуживаю большего. Я не могу жить, зная, что меня в любой момент могут заменить какой-нибудь юной красоткой.

Дункан попытался возразить, но Фиби прервала его.

– Ну да, я знаю лучше, чем кто бы то ни был, что обручальное кольцо не гарантия вечной любви, – продолжала она. – Все же в твое время развестись гораздо труднее, чем было то есть будет в мое. К браку у вас относятся всерьез.

Тогда Дункан понял, что спорить с ней бесполезно. Она была не менее упрямой, чем бунтари из Бостона, хотя, конечно, в более приятном смысле. Он даже не стал объяснять, что попытка выйти за него замуж превратит ее во врага короны, что с точки зрения короля она станет не менее виновной в измене и пиратстве, чем ее муж. Не стал он и напоминать ей, что она может запросто стать вдовой через несколько недель, дней и даже часов после их свадьбы.

– Ты не станешь пускать меня к себе в постель, пока я не возьму тебя в жены, – сказал он медленно. – Это шантаж, Фиби.

– Нет, – ответила она, и он уловил лимонный аромат ее кожи и вспомнил, как храбро она держалась, спасаясь вплавь с корабля Жака Морно, какой она была на ощупь теплой, гибкой и нетерпеливой, как она билась под ним, равная ему в любви и во всем остальном. – Дункан, ты научил меня хотеть тебя, и я страдаю от своего решения не меньше, а больше тебя. Но я научилась ценить себя, и я не вещь, которую можно использовать и выкинуть.

Дункан вспомнил лекции, которые читал Алексу, относительно брака и воспитания детей. И, кроме того, он любил Фиби, хотя еще не мог сказать ей этого. Он сперва должен найти верные слова или, возможно, переложить свое признание на язык музыки.

– Ну хорошо, – сказал он. – Если ты хочешь брака, будь по-твоему. Сегодня же.

Фиби удивленно посмотрела на него:

– Нам не нужно свидетельство или что-нибудь такое?

– Если хочешь, можно написать и засвидетельствовать все необходимые бумаги, – согласился Дункан. – Если ты не забыла, я капитан корабля, у меня даже в военное время есть полномочия совершать брачную церемонию.

– Но ты же будешь женихом! – сказала она.

Он засмеялся, привлек ее к себе и запечатлел легкий поцелуй на лбу. Сердце Фиби заныло при этом невинном прикосновении, и в чреслах возникло сладостное напряжение.

– Да, и когда церемония закончится, Фиби, ты станешь моей женой перед Богом и людьми. Заместителем жениха может стать Алекс, возможно, ему пойдет на пользу, если он представит себя в роли жениха со всеми прелестями брачной ночи, ожидающими его.

Фиби покраснела.

– Ты уверен, что это законно?

Дункан поцеловал ее в губы, на этот раз страстно, и затем, нагнувшись, на миг прикоснулся губами к мягкой выпуклости над ее корсажем. Фиби задрожала в его объятиях, и его охватило искушение соблазнить ее, потихоньку отвести в свою спальню и терзать ее, пока от издаваемых ею криков экстаза не задрожат черепицы на крыше.

– Да, – ответил он, наконец – Этот брак свяжет нас перед Богом и людьми, и ты получишь все документы, кольца и прочие глупости, которые бы это подтверждали. Я напишу своей семье в Чарльстон, и, если что-нибудь со мной случится, ты найдешь там приют.

Фиби напряглась в его объятиях.

– Ничего с тобой не случится, – заявила она. – Я прошла весь, этот путь и вытерпела все беды вовсе не для того, чтобы потерять тебя. Кроме того, не думаю, чтобы твоей семье понравились мои политические взгляды.

Дункан дотронулся пальцем до кончика ее носа.

– Фиби, Фиби, – хмуро упрекнул он, – мы не должны забывать о реальности. Идет война, а у меня есть другие враги, кроме англичан. Меня могут убить в любой момент. И я должен принять меры, чтобы ты нашла приют у моего отца и брата. Разумеется, они не согласятся с твоими бунтарскими взглядами, но они полюбят тебя, можешь быть в этом уверена.

На ее густых ресницах заблестели слезы. Эта женщина, которая не теряется перед лицом негодяев, акул и туземцев с копьями, рыдала от единственного предположения о гибели Дункана, и ее чувства тронули его больше, чем он позволил бы себе признаться ей.

– О'кей, о'кей, – сказала она на этом странном, ублюдочном английском, которым Дункану еще предстояло овладеть. – Давай не будем заглядывать далеко вперед, ладно? О завтрашнем дне будем думать завтра.

Дункан взял ее рукой за подбородок и, приподняв ее лицо, поцеловал.

– Хорошенько подумай, Фиби, – сказал он, когда слезы перестали струиться из ее глаз. – Ты играешь в опасную игру, связывая свою судьбу с моей. Наказание за измену – смерть.

– Я знаю, – тихо сказала она. – Но, Дункан, жизнь всегда кончается смертью. Имеет значение лишь то, что ты делаешь на самом деле, а не то, о чем мечтаешь или чего боишься.

Он провел рукой по ее волосам.

– Пусть будет так, – сказал он. – Мы поженимся до сумерек и будем танцевать, пока играет музыка. Теперь иди и приготовься, а я скажу Алексу, что скоро он тоже станет женихом.