Текст книги "Флибустьер"

ГЛАВА 15

Близость, которой Фиби и Дункан наслаждались в эту ночь, длилась недолго. Еще до восхода солнца Дункан встал с постели, умылся и бесшумно оделся в медленно отступающей тьме последнего предрассветного часа. Фиби, чувствуя его замкнутость, поскольку знала его душу почти так же хорошо, как свою собственную, делала вид, что спит.

Когда он ушел, не поцеловав ее в лоб, как делал всегда, и, не прошептав слова прощания, она заплакала. Ночью Дункан открыл ей свою душу, но сейчас снова замкнулся в тревогах, и Фиби понимала, что он страдает под бременем проклятья. Его отец и брат были в плену у власти, против которой он боролся, и дом, в который он мечтал вернуться, попал в руки врагов. Его отчаяние было непереносимым, и, каким бы сильным человеком он ни был, Фиби не была уверена, что он выдержит удар. У всех людей, даже у таких незаурядных, как Дункан, есть предел сил.

Фиби ждала, то, погружаясь в неглубокий сон, полный кошмаров, то, выплывая из него, пока солнце не залило каюту золотистым светом. Тогда она встала, умылась, достала свежую одежду из сундука в ногах, кровати и оделась. Она постучала в дверь Филиппы, но ей никто не ответил. Поднявшись на палубу, полную суеты, Фиби обнаружила, что ее золовка стоит на носу, глядя, как зачарованная, на море.

Фиби подошла к ней. – Доброе утро, – сказала она.

Филиппа повернула к ней лицо, сияющее ослепительной улыбкой Рурков, и все тревоги Фиби, что девушка жалеет о покинутом доме, мгновенно пропали. Похоже, Филиппа не разделяла мрачных предчувствий Дункана о будущем отца, Лукаса и самой «Трои», но, с другой стороны, она еще слишком молода и ее небольшой жизненный опыт наверняка убеждал ее, что все всегда кончается хорошо: драконы убиты, крепости покорены, принцессы спасены от злых колдунов.

– Я думала, что вы будете спать весь день, – упрекнула ее Филиппа. – Видит Бог, мне даже поговорить не с кем: все мужчины заняты, а Дункан не в настроении.

– Он тревожится за ваших отца и брата, – сказала Фиби без упрека.

Улыбка сошла с лица Филиппы, и она медленно кивнула.

– Да, – сказала она, – и я тоже. – Ее лицо снова посветлело, но ценой заметного усилия. Какой храбрый и упрямый народ эти Рурки! – Отца и Лукаса освободят, – сказала Филиппа решительно. – В конце концов, они не сделали ничего плохого, и весь инцидент на празднике был только уловкой майора Стоуна, пытающегося принудить Дункана сдаться. Сейчас майор наверняка понял, что проиграл, и ему самому стало стыдно.

Фиби, как и Дункан, оценивала ситуацию гораздо менее оптимистично, чем Филиппа. Бэзил Стоун не был чудовищем, его любовь к семье Рурков конечно, за исключением Дункана, была очевидной. Но он был в первую очередь солдатом короля и выполнял свой долг, как понимал его. Бегство Дункана из «Трои», вероятно, только ухудшило, а не облегчило положение оставшихся.

– Надеюсь, что вы правы, – сказала Фиби. Она чувствовала тошноту, уныние и слабость и хотела вернуться в капитанскую каюту, залезть на койку и свернуться в комочек, но Фиби отказала себе в этой сомнительной роскоши. Ради ребенка, ради самой себя и Дункана она должна все время идти вперед, веря и надеясь. В конце концов, все будет хорошо.

Боже, помоги!

Фиби и Филиппа отправились вниз, на камбуз, где их ждал скромный завтрак. Затем Фиби рассказала своей золовке о Райском острове, о Старухе и чудесном огромном доме с окнами на море и даже упомянула о ребенке, которого родит Дункану в начале весны.

После полудня надвигающийся шторм затмил солнечный свет и превратил спокойные голубые воды в высокие угольно-черные валы. Филиппа позеленела, как листья клевера, но оставалась на палубе, стараясь помогать по мере своих сил, пока матросы карабкались на мачты, убирая паруса. В следующие дни Фиби почувствовала к Филиппе еще большее уважение. Девушка была наивной, но обладала врожденной храбростью, как и другие члены ее семьи, а ее интеллект был огромным.

Наконец они достигли Райского острова и бросили якорь в естественной гавани на значительном расстоянии от дома. Фиби вспомнила с немалой грустью, что в конце двадцатого века здесь понастроят коттеджей, вырубив густые тропические заросли, покрывающие холмы, и прогнав разноцветных хриплоголосых птиц, которые поднимались в небо, как живая радуга. Коралловый риф будет разрушен, чтобы было легче плавать и кататься на лодках, и пестрые неоновые рыбки покинут эти места.

Фиби пожалела, что не может предотвратить наступление будущего и навсегда сохранить Райский остров в тайне от внешнего мира.

Дункан молчал, пока отвозил сестру и жену на берег, оставив команду на «Франческе». Фиби наблюдала за ним, размышляя о тайнах брака. Каждую ночь, когда они, наконец, оставались одни и каюта погружалась во тьму Дункан приходил к ней, дарил ей наслаждение и находил утешение в ее объятиях, и их любовь была такой же неистовой, как и прежде. Но между ними не было настоящей близости, не было слияния душ. Хотя Дункан явно страдая, он не решался разделить свою печаль с Фиби, забыть об осторожности и раскрыть перед ней лабиринты своего сердца.

Фиби чувствовала не только одиночество, но и ядовитое жало предательства. Дункан доверился ей в первую ночь, но потом по какой-то причине, которую она не могла распознать, закрылся от нее.

Если Филиппа и заметила напряжение между своим братом и его женой а она наверняка заметила, поскольку была наблюдательной девушкой, то не подавала вида. Она без умолку болтала, а когда они были уже неподалеку от суши, сняла туфли и, шагнув в воду, с довольным видом направилась к берегу.

Несмотря на уязвленные чувства, Фиби не могла не улыбнуться, глядя на радость Филиппы. Дункан, загнав лодку на сухой белый песок, выпрыгнул из нее, направился вслед за сестрой и, схватив ее за руку, буквально вытащил на берег.

– Никогда не делай так! – прорычал он, возвышаясь над девушкой и уперев руки в бедра. – В этих водах водятся акулы и ядовитые змеи!

Фиби осторожно вылезла из лодки, с радостью чувствуя твердую почву под ногами и в то же самое время разозлившись на своего мужа.

– Дункан… – начала она тоном упрека.

Но, как оказалось, Филиппа вовсе не нуждалась в защите. Она сама позаботилась о себе, как было принято у Рурков. Она подняла обе маленькие ручки и толкнула Дункана в грудь, едва не сбив его с ног, настолько неожиданной была атака.

– Нечего волочить меня за руки и кричать на меня! – завопила она. – Тем более мне непонятно, чем общество акулы или морской змеи может быть хуже твоего!

Фиби захлопала в ладоши и заслужила разъяренный взгляд мужа.

– Ты еще будешь вмешиваться! – фыркнул он и снова повернулся к Филиппе, приготовившись погрозить ей пальцем и продолжить свою лекцию.

Но Филиппа не стала дожидаться, она просто-напросто отправилась прочь, высоко задрав юбки и проворно ступая босыми ногами по горячему сахарно-белому песку.

– И вы позволяете ему так обращаться с собой? – спросила она, оборачиваясь к Фиби и прищурившись от ослепительного тропического солнца.

– Как «так»? – осведомился Дункан, прежде чем Фиби успела что-нибудь ответить. – Умоляю тебя, моя младшая сестрица, подари мне частицу твоей великой мудрости и расскажи, что плохого я сделал своей жене!

Фиби встала между ними, надеясь положить конец спору, пока он не перерос в бурю, которая распугает всю лесную живность.

– Дункан, – сказала она спокойно, – не выставляй себя дураком. Филиппа, вы такая сестра, о которой я мечтала всю свою жизнь, но вы не должны вмешиваться в мои отношения с мужем. Вы оба поняли, или мне стукнуть вас лбами?

Наступила короткая пауза, не обещающая ничего хорошего, затем Дункан нахмурился, повернулся и зашагал прочь по пляжу. Филиппа понурилась, поникла, опустив глаза в землю. Бросив покаянный взгляд на Фиби, она подобрала со дна лодки туфли и надела их, забавно перепрыгивая с одной перепачканной в песке ноги на другую.

– Простите меня, Фиби, – произнесла она еле слышно, пока они смотрели, как Дункан исчезает в зарослях. – Я хотела вам помочь.

Фиби взяла Филиппу под руку и улыбнулась.

– Знаю, – сказала она мягко. – Дункан проходит через то, что когда-нибудь назовут «темной ночью души», – продолжала она, ведя Филиппу по тропинке к большому дому. – Я уверена, что он преодолеет свои тревоги, он полон жизненных сил. А пока что мы должны просто оставить его в покое пусть сам разберется в себе.

Филиппа казалась очень юной и беззащитной в своей мокрой юбке, с обгорелым носом и покрасневшими от слез глазами.

– Это будет нелегко, – сказала она.

– Да, – согласилась Фиби со вздохом. – Знаю.

С этими словами они вошли в дом, где их встретила радостная Старуха. Обняв девушек, она повела их кормить, позаботилась о бане, чистой одежде и всячески суетилась вокруг.

– Похоже, ты рада, что приехала Филиппа, – сказала Фиби Старухе спустя несколько часов, только что проснувшись в хозяйской спальне после долгого освежающего сна. Старуха принесла холодный лимонад, приготовленный на родниковой воде из лимонов и сахара, выращенных на острове, а также поднос с сандвичами и аппетитными пирожными. – Наверное, о нашем скором прибытии тебе поведал хрустальный шар?

Старуха отнеслась к поддразниваниям Фиби, как всегда, добродушно.

– Мисс Филиппе у нас понравится, – сказала она. – Она здесь нужна.

Фиби вздохнула. Она сидела в кресле у дверей, ведущих на террасу, глядя на море и лакомясь угощением, которое приготовила для нее Старуха.

– Ты наверняка заметила, что Дункан не в духе, – сказала она.

Когда муж был рядом, Фиби всегда сохраняла на лице непроницаемое выражение, не показывая ему, насколько сильно его состояние беспокоит ее, но со своей наперсницей могла быть откровенной.

Старуха разбирала и вытряхивала содержимое сундука Фиби, который был привезен с «Франчески», пока она спала.

– В воздухе что-то носится, – кивнула она, – как перед бурей. Беда надвигается. Фиби отпила глоток лимонада. Аппетита у нее не было, и она бы не притронулась к еде, если бы не ребенок.

– Да, – согласилась она. – Беда определенно надвигается. Кстати, как поживает Алекс?

Старуха осмотрела очередное платье, нахмурилась и отшвырнула его в сторону.

– Занимается тем, что жалеет себя, – фыркнула она. – Этому парню нужна хорошая взбучка.

Фиби была потрясена.

– Ты же не серьезно! – сказала она. Ей никогда не приходило в голову, что Старуха, с ее нежными словами и мистическими тайнами, может быть сторонницей насилия. – Ты думаешь, что кто-нибудь должен побить Алекса?

– Его нужно наставить на путь истинный. Выволочка вот чего ему не хватает. – Старуха на мгновение оторвалась от тряпок и застыла, глядя в окно на море, одетое в блестящий покров солнечного света. – С мистером Алексом может случиться все что угодно.

Фиби вздрогнула, ощутив ледяной холодок.

– Что ты хочешь сказать? – спросила она, ставя стакан на столик рядом с креслом, и, быстро поднявшись, пересекла комнату и встала перед Старухой. – Ты увидела что-то в будущем? – спросила она встревоженным шепотом. – Я имею в виду что-то насчет Алекса?

Когда Старуха, наконец, встретилась взглядом с Фиби, девушка увидела в ее глазах сострадание и печаль.

– Есть надежда, что он поправится, – сказала Старуха. – Мы всегда можем на это надеяться, пока его тело не умерло. Но он попал в глубокие воды, наш мистер Алекс, и даже мистер Дункан не может докричаться до него.

– Можем ли мы что-нибудь сделать? – умоляюще спросила Фиби.

Старуха печально улыбнулась и погладила Фиби по щеке.

– Можешь попросить своего Бога послать ангела, – сказала она. – Вот кто нужен мистеру Алексу ангел с упрямым характером и пылким сердцем.

Фиби вспомнила Филиппу, которая явно отличалась упрямым умом и пылким сердцем. Вопрос был в том, можно ли считать ее ангелом?

Филиппа нашла Алекса Максвелла на одной из нижних террас. Рядом с его креслом к стене был прислонен костыль, нога покоилась на плетеной подушке. Он не сразу увидел ее, что позволило ей несколько секунд любоваться им, вспоминая давние дни, когда он часто приезжал в «Трою». Алекс и ее братья были большими друзьями, и Филиппа, тогда еще совсем ребенок, обожала Алекса и мечтала когда-нибудь стать его женой. Она думала, что он самый красивый человек, которого она когда-либо видела. И теперь, когда сердце перевернулось у нее в груди, она поняла, что он по-прежнему ей небезразличен. Но в каком-то новом и очень тревожном смысле.

Она едва не лишилась мужества она, Филиппа Рурк, самая шаловливая девчонка во всей Южной Каролине, приводившая в отчаяние два десятка английских и французских гувернанток, но, в конце концов, заставила себя перешагнуть через порог и заговорить.

– Алекс? – произнесла она, притворяясь, что не сразу узнала его, прикидываясь, что ее душа при первом же взгляде на него не сжалось от боли.

Он обернулся, и она увидела тени под его глазами и тревожную худобу лица. Но если он и узнал ее, то не подал вида.

– Я – Филиппа, – сказала она тихо, заметив его изувеченную ногу, она действительно заметила ее только сейчас. – Вы меня не помните?

Бледное подобие прежней улыбки появилось на знакомых губах. Она представляла эти губы в тысячах своих детских фантазий. Алекс хотел, было, встать, потянулся за костылем, но тут же оставил свою попытку, как будто его потрясло новое, более глубокое сознание своего увечья.

– Филиппа! – сказал он, и она с грустью увидела, как что-то надломилось в его взгляде. – Никогда бы не узнал.

Филиппа вышла на террасу и села рядом с ним, не дожидаясь приглашения. Не чувствуя в себе никакой уверенности, она хотела сорваться с места, убежать и заплакать, потому что Алекс прекрасный, веселый, бесстрашный Алекс погиб. Очевидно, телесные увечья были несравнимы с ранами, нанесенными его душе.

– Неужели я так изменилась, – спросила она, – что меня невозможно узнать?

Алекс долго смотрел ей в глаза, ожидая найти в них жалость и готовясь противостоять ей. Затем он отвел взгляд.

– Вы были чертенком, – произнес он, – с косичками, грязными руками и ободранными коленками. Да, Филиппа, вы изменились, из смешной обезьянки превратились в прекрасную женщину.

Что-то неудержимым потоком хлынуло в сердце Филиппы, мгновение она думала, что сердце, в самом деле, разорвется. Она приложила руку к груди и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

– Вы тоже изменились, – сказала она, когда к ней вернулся дар речи.

Алекс избегал ее взгляда, но Филиппа увидела, как он окаменел, и поняла, что ее слова, не заключавшие в себе ничего дурного, пронзили его, как стрела.

– Да, – сказал он наконец. – Я тоже изменился. Скажите, как поживает моя семья? И ваша?

Филиппе хотелось одновременно плакать и пройтись в танце вдоль каменных перил террасы. Она ожидала увидеть Алекса на Райском острове: там, где был Дункан, как правило, можно было найти и Алекса. Но чего она совершенно не предполагала, так это мучительного воскрешения старых чувств, пробуждения мечтаний, которые она давным-давно тщательно запрятала подальше вместе с куклами и детскими книжками. Она почувствовала внезапный приступ гнева, потому что никто не предупреждал ее, что любить мужчину может быть так больно.

Она справилась с волнением и ответила церемонным тоном, лишенным эмоций:

– Мой отец и брат арестованы англичанами. Мать, вероятно, пытается добиться их освобождения конечно, официальным путем.

Алекс весь обратился во внимание. Очевидно, он еще не видел Дункана, иначе услышал бы эту новость от него.

– И Дункан бросил их?

– Он был вынужден, – заметила Филиппа. – Они не хотели бежать. Отец и Лукас считают, что только английский закон пригоден для колоний, и что все назревшие вопросы можно решить мирно. Что касается вашей семьи, то все здоровы. Я видела ваших отца и матушку у нас на балу.

Алекс долго молчал, глядя сквозь Филиппу, словно она была прозрачной. Она обнаружила, что это даже хуже, чем когда он вообще не смотрел на нее и все свое внимание обращал к морю.

– Могу себе представить, каково Дункану, – пробормотал он наконец.

– Дункан стал совершенно невозможным, – согласилась Филиппа. Фиби предупреждала ее, чтобы она не вмешивалась, значит, она должна держать свое мнение при себе или, по крайней мере, пытаться это делать, когда ее брат и невестка находятся поблизости. Однако она наверняка может довериться Алексу, своему тайному принцу, который в ее мечтах спасал ее от стольких драконов, ведьм и волосатых троллей.

– Чем дальше, тем невозможнее он будет, – предсказал Алекс. В его голосе чувствовалась явная грубоватая любовь. Его отчаяние, как внезапно поняла Филиппа, отчасти проистекает от невозможности сражаться рядом с Дунканом, помочь своему другу преодолеть трудные времена. – А что с нашей прелестной Фиби? Она жива и здорова?

Наконец-то нашлись хорошие новости, которыми можно его обрадовать. Филиппа улыбнулась.

– Фиби станет матерью, – сообщила она, покраснев. Все до единой гувернантки учили ее, что о таких вещах не говорят с мужчинами, но это же был Алекс! С ним она могла говорить обо всем. – Я думаю, она очень рада.

Очередная пауза, полная какого-то смысла, который Филиппа не вполне уловила.

– А Дункан? – спросил Алекс хрипло, даже резко. – Как он встретил эту грандиозную новость?

Филиппа ответила не сразу.

– Мне кажется, он боится чрезмерного счастья, – сказала она. – Кроме того, его волнуют и другие проблемы.

Алекс только кивнул, и Филиппа так и не узнала, продолжится ли их разговор, потому что все испортил Дункан, как это присуще старшим братьям. Он появился в дверном проеме, маяча там, как грозовая туча, принявшая облик человека.

– Иди ужинать, Филиппа, – сказал он.

Помня о просьбе Фиби, Филиппа придержала язык и ушла в дом. Она утешала себя теорией, что вовсе не выполняет приказ назойливого брата, а идет ужинать, потому что проголодалась и больше ни по какой другой причине. «И после этого Дункан имеет наглость, – думала она с яростью, – называть короля тираном!»

Алекс казался еще более худым, слабым, печальным, погруженным в себя человеком. Разочарование Дункана неизмеримо усилилось при взгляде на своего друга, и именно поэтому он был так резок с Филиппой. Он пообещал себе, что потом найдет ее и извинится.

– Я слышал, что ты станешь отцом, – сказал Алекс, не глядя на Дункана. После ухода Филиппы он взял стакан со столика, стоящего рядом с креслом, и наполнил его из графина. – Ром, – объяснил он, хотя никто ни о чем не спрашивал. – Проклятье всех пиратов.

– Мне тоже, – сказал Дункан, и Алекс, налив второй стакан, протянул его другу.

– Мы празднуем, – спросил Алекс, сделав большой глоток, – или у нас поминки?

– Со временем узнаем, – ответил Дункан. Он поднял стакан, хотя Алекс не смотрел на него, и осушил его единым глотком. На его глазах выступили слезы, в горле вспыхнул пожар, а в голове промелькнула мысль, что он превратился в старую деву, которой не по силам порция хорошего контрабандного пойла. – Как ты себя чувствуешь, мой друг? Расскажи, как будто я ничего не знаю.

– Я гнию от самой сердцевины, как плод, упавший с дерева, – ответил Алекс. Отсутствие эмоций в его голосе свидетельствовало, что он сам верит в свою мрачную аналогию.

Дункан снова наполнил стакан и подошел к мраморному парапету, глядя на море. Обычно вид океана успокаивал его, давал силы, но сегодня вечером он увидел только массу воды, бессмысленно занимающую место.

– Возможно, тебе бы стало легче, – сказал он, наконец, – если бы ты перестал себя жалеть, оторвал от стула свою задницу и занялся бы чем-нибудь полезным.

– Суровые слова, – заметил Алекс бесцветным голосом.

Дункан предпочел бы, чтобы его друг швырнул в него стаканом, обругал последними словами или дал хорошего тумака, как бывало в старые деньки. Конечно, ничего подобного не случилось, потому что силы покинули Алекса Максвелла. Он умер в тот день, когда пуля из английского мушкета раздробила ему колено. То, что видели Дункан и все остальные, было только трупом Алекса, приводимым в движение рефлексами, воспоминаниями, оставшимися в его нервах. Точно так же обезглавленный цыпленок бегает вокруг колоды.

– Боже мой, Алекс, – пробормотал Дункан, – ты не мог выбрать более неподходящее время, чтобы сдаваться.

– Знаю, – ответил Алекс. Нотки стыда в его голосе поразили Дункана, как удар кинжала в спину. – Я разваливаюсь. – Дункан услышал звон стекла: Алекс наливал себе новую порцию рома. – И мне уже, похоже, не удастся собрать себя заново.

Дункан допил свой стакан. Он мог бы налить себе еще один, а после еще. Но наедине, в своем кабинете, в обществе одного лишь клавесина. Он бы предпочел пойти к Фиби, сказать ей, что не знает, что делать, выплакаться в ее объятиях, найти забвение в ее податливом теле, но, как и Алексу; ему было стыдно. Однажды он позволил ей увидеть его слабость, и это было благословенным утешением, но не мог позволить себе такое во второй раз. Женщинам, несмотря на все их ласковые слова, нужна в мужчинах сила, а не слабость. Если он снова покажет Фиби эту сторону своей натуры, она может разлюбить его, а тогда он пропал окончательно.

Какой же он лицемер, горько подумал Дункан. Он до сих пор не мог признаться Фиби, что любит ее, и сильнее всего на свете боится лишиться ее любви. Хлыст, петля, Страшный суд, перед которым когда-нибудь предстанут все люди, его пугало вовсе не это, а то, что одна хрупкая женщина держала в своих руках его сердце, само его существо, и обладала достаточной силой, чтобы раздавить его, как комок засохшей глины.

– Мы с тобой – жалкая парочка, – сказал он Алексу. – Может быть, мир станет лучше, если мы заползем в могилы и укроемся дерном, как одеялом.

– Эта идея мне нравится, – ответил Алекс. Язык у него слегка заплетался он уже заметно опьянел. – Но ты, – он сделал паузу, чтобы икнуть, – ждешь ребенка. Теперь, дружище, тебе нужно повзрослеть и перестать беситься, играя в пиратов.

– А ты, Алекс? – спросил Дункан, обернувшись и стукнув пустым стаканом о стол. – Когда ты вынешь палец изо рта и станешь мужчиной?

Алекс ничего не ответил.

Фиби лежала в одиночестве в хозяйской спальне, не в силах заснуть. Уже давно наступила полная тьма, и глубокая тишина заполнила дом. Когда это тягостное спокойствие потрясла музыка, она не знала, плакать ей или смеяться. Она слушала, как ее муж играл свою яростную, ужасную музыку, и решила, что подойдет и то, и другое. Дункан нашел выход своему горю, и это было радостное известие, но она чувствовала и отчаяние, потому что он не пришел к ней.

Она еще не спала и много часов спустя, когда Дункан вошел в комнату. Он уже довольно давно оставил клавесин, но было очевидно, что он пытается утопить преследующих его демонов в алкоголе.

Он разделся и растянулся рядом с ней на кровати, но не притрагивался к ней. Хотя Фиби не уступила бы ему, заниматься любовью с пьяным не входило в ее список супружеских обязанностей, она все равно огорчилась, что он даже не попытался прикоснуться к ней.

Фиби решила, что безумие мужа понемногу передается ей самой.

Проходили солнечные и однообразные дни, складываясь в солнечные и однообразные недели, Фиби начала набирать вес, и ровно в восемь утра каждого дня ее тошнило. Если у нее и были какие-нибудь сомнения насчет беременности, то они исчезли вместе с ее талией. Дункан был таким же необщительным, как раньше, днями пропадал, а по ночам молотил по клавесину, как Зевс, стряхивающий молнии с кончиков пальцев. Иногда он старался напиться до бесчувствия, и ему это отлично удавалось, но иной раз приходил трезвый к Фиби и просил ее отдаться ему, и она не отказывала. Их любовь была столь же неистовой, приносящей такое же яростное удовлетворение, по крайней мере, физически, как всегда. Однако эмоционально Фиби чувствовала себя брошенной, ненужной и, что самое главное, нелюбимой.

Алекс становился все мрачнее с каждым днем, несмотря на регулярные визиты Фиби и Филиппы. Фиби не могла расшевелить его, как и Дункан, но Филиппе часто удавалось настолько разозлить своего пациента, что он швырялся всем, что попадется под руку, и кричал, чтобы его оставили, черт возьми, в покое! Казалось, эти вспышки только поощряют Филиппу мучить его дальше.

Затем на Райский остров вернулись разведчики Дункана, которых он оставлял в Южной Каролине, и привезли с собой Маргарет Рурк.

Она была воплощением достоинства и грации, приближаясь к парадному входу дома Дункана. Младший сын Маргарет ждал ее на веранде, а Фиби и Филиппа смотрели из окна первого этажа, как она идет по извилистой дорожке, затем поднимается по блестящим ступеням из белого мрамора навстречу Дункану.

Дункан даже не пошевелился, чтобы обнять ее, и, насколько Фиби могла разглядеть со своего не слишком удобного наблюдательного пункта, даже не улыбнулся. Она знала и надеялась, что Маргарет тоже знает это, что приветствовать мать должным образом Дункану мешает стыд, а не недостаток любви.

– Какие новости ты привезла? – спросил он.

Филиппа и Фиби напрягли слух, чтобы расслышать ответ.

Маргарет гордо выпрямилась. Несмотря на удушливую жару, она была одета в плащ с капюшоном поверх дорожного платья.

– Я хорошо перенесла путешествие, – сказала она, когда Дункан уже перестал ждать ответа. – Но я устала и нуждаюсь в гостеприимстве.

Дункан очень медленно спустился по ступенькам, и у Фиби заныло сердце, когда она увидела, как поникли его широкие плечи. Они с Филишюй бросились к двери, оставшейся открытой, чтобы не пропустить того, что произойдет дальше.

Однако, когда они оказались у двери, Дункан уже выпустил Маргарет из недолгих объятий.

– Тебе не стоило приезжать сюда, – сказал он, поворачиваясь, чтобы проводить мать в дом, и нахмурился, увидев жену и сестру, стоящих в дверях и бессовестно подглядывающих за ним. – В наши дни мореплавание стало опасным занятием.

Фиби застыла на месте, ухватившись за дверной косяк, Филиппа же бросилась в объятия матери.

– Мама! – закричала эта женщина-ребенок. – Это ужасно! Здесь Алекс, он был ранен и никак не хочет выздоравливать…

Маргарет обняла дочь тут же, на веранде большого дома, и ее взгляд в немом вопросе перебегал с Фиби на Дункана. Дункан хотел что-то сказать, но только сердито вздохнул и ушел в дом, по пути наградив Фиби испепеляющим взглядом. Маргарет направилась за ним под руку с Филиппой и задержалась, чтобы нежно поцеловать свою невестку в щеку.

– Моя дорогая, мужественная Фиби, – сказала Маргарет. – Вы настоящая Рурк, как любой из нас, и, могу поспорить, страдаете из-за этого.

Фиби печально улыбнулась и бросила короткий, тоскливый взгляд на удаляющегося мужа. Затем она все свое внимание обратила на усталую гостью, которая совершила далекое путешествие и перенесла много опасностей, чтобы встретиться с ними.

– Заходите, пожалуйста, в дом, – сказала она. – Филиппа, попроси Старуху приготовить комнату и что-нибудь поесть.

– Насколько я ее знаю, – фыркнула Филиппа, вновь обретая самообладание, после того как дала выход своему отчаянию из-за Алекса, – она уже сделала все и даже больше. – Но Филиппа все равно поспешила выполнить просьбу Фиби, на прощание сжав руку Маргарет.

Фиби проводила свою свекровь в кабинет Дункана самую прохладную комнату в доме. Он был там, как она и ожидала, и стоял, прислонившись к столу, сложив в ожидании руки, с непроницаемым выражением на лице.

Он церемонно кивнул матери и жене, когда они уселись: Фиби разместилась на кожаной скамеечке, после того как Маргарет грациозно опустилась в кресло-качалку. Фиби решила, что его кивок можно считать в каком-то смысле приглашением, хотя он оставил у нее ощущение, будто Дункан схватил ее за плечи и отстранил с пути.

Он попросил Маргарет рассказывать жестом руки, который иные люди сочли бы оскорбительным, хотя не смогли бы сказать почему.

Маргарет слегка нахмурилась, как будто сын ударил ее, затем вздернула подбородок и сложила изящные аристократические руки с тонкими пальцами руки музыканта, как и у Дункана, на коленях.

– «Троя» конфискована короной, – сказала она, и только едва слышная вызывающая нотка в голосе была признаком ее безмерного гнева. – Твоего отца и Лукаса отправили в Лондон, где их будут судить и, без сомнения, бросят в тюрьму. Я пыталась добиться справедливости через судей, но мне это не удалось. Поэтому я собираюсь плыть в Англию и просить аудиенции у самого короля. Достаточно ли этого для тебя, Дункан?

Он был потрясен, хотя ничем не выказал этого. Фиби догадывалась о его чувствах только потому, что слишком хорошо знала его, и Маргарет, как она подозревала, тоже.

– Боже мой, – наконец прохрипел Дункан. – Ты надеешься вразумить этого сумасшедшего сифилитика? А отец и Лукас сгниют в Ньюгейте или какой-нибудь другой грязной дыре прежде, чем добьются правосудия от этого сброда!

– Я не думаю, что твой отец доживет до тюрьмы, – тихо сказала Маргарет.

Филиппа, только что вошедшая с подносом, тут же выронила его, хрусталь и серебро разлетелись по всему полу. Она издала приглушенный крик и пошатнулась, но Дункан поддержал ее и подхватил на руки прежде, чем она упала на пол.

Фиби в то же мгновение вскочила.

– Положи ее на канапе, – сказала она. Маргарет встала с кресла, подошла к дочери и положила нежную руку на ее лоб.

– Спроси себя, детка, – тихо велела она, – какой бы хотел видеть тебя твой отец в этих обстоятельствах? А затем веди себя соответственно не только ради себя, но и ради него.

Филиппа открыла глаза, в которых блестели слезы.

– Ох, мама, я не вынесу этого… не вынесу!

– Постарайся, – сказала Маргарет.

Она говорила с несокрушимой твердостью, но ни в ее манерах, ни в голосе не было жестокости. Она любила дочь не меньше, чем мужа и сыновей, и была намерена нести свой крест до конца, что бы ни уготовила ей судьба. А пока что она сохраняла спокойствие и ожидала от всех своих родных того же.

– На каком корабле их везут в Англию? – спросил Дункан, пронзив резким голосом наступившую тишину.

Маргарет обернулась и решительно встретила его взгляд.

– Они на борту «Нортумберленда», – сказала она. – Дункан, ты не должен пытаться захватить этот корабль. Я приехала сюда, чтобы просить тебя помочь мне добраться до Англии, а не вдохновлять на глупую браваду.

Дункан ничего не ответил. Он просто вышел из комнаты, и через несколько минут покой острова потряс оглушительный звон медного колокола. Это был сигнал команде «Франчески» подняться на корабль и приготовить его к плаванию.