Текст книги "Медный гамбит"

Звуки шагов были уже недалеко от таможни. Подхватив свою левую руку правой, Павек исчез в ночи.

Четвертая Глава

Самые первые часы Павека в Урике, как дезертира и беглеца, была самые трудные. Паника висела на его плечах, шептала страшные угрозы в его уши, он напряженно озирался по сторонам, боясь увидеть серно-желтую одежду. Все его тело громко протестовало, когда он делал один единственный шаг; его локоть протестовал громче всех. Свежая кровь сочилась из ран, которые ногти Экриссара оставили на его щеках; каждый раз, когда он делал очередной панический вздох, его раны горели, a когда пот, горячий или холодный, смешивался с кровью, ему казалось, что в его крови вспыхивает солнце.

Он не знал, куда идти, и не был даже уверен, где он находится. Улицы и кварталы, которые он знал всю жизнь, внезапно сделались странно незнакомыми. Прислонившись к стене в узком, душном переулке, он осторожно коснулся пылающей головой холодной стены, пытаясь выудить что-либо полезное из своих панических мыслей. В течении двадцати лет он был темпларом, и всегда был над законами Урика, и никогда не был снаружи от них.

Наконец ему удалось выудить из своей головы подходящую мысль – давно забытое воспоминание о своем раннем детстве: тот ужасный день, когда его разделили с его мамой около эльфийского рынка. Слезы хлынули из его глаз, жаля острее, чем весь пот.

Стыд охватил внутренниости Павека, ему надо было выбирать между тошнотворной сдачей и борьбой с охватившими его страхами. Он выбрал борьбу и разорвал оковы паники, охватившие его. Он узнал переулок, в котором скрывался и услышал ночные звуки такими какие они есть: обычными и неугрожающими.

Он вспомнил место в Урике, где может скрываться беглец: квартал трущоб.

* * *

Гутей уже спустился ниже крыш, когда Павек вошел во двор одного из домов глубоко внутри квартала разрушенных зданий. Пара дюжин созданий непонятной расы свернулись калачиками вдоль стен домов. Они заметили появление незнакомца: белки их глаз блеснули как опалы. Но заметив огромный силуэт Павека на фоне света звезд, никто из не пошевелился, несмотря на то, что одна его рука была туго прибинтована к телу. Никто не попытался оспорить его право напиться из грязной цистерны в центре двора.

Павек глотнул холодной жидкости, не обращая внимания на ее отвратительный вкус и песок, плававший в ней. Затем он зачерпнул воду еще раз и подержал воду на языке, прежде чем проглотить ее. На всем Атхасе не было ничего более драгоценного, чем вода. Он выплюнул последние капли воды на свою хорошую руку, потом обтер лицо и шею.

Без воды человек умрет на следующий день; с водой он может что-то планировать на завтра. Высмотрев пустое место около стены, Павек со вздохом занял его.

Его молчаливые соседи смотрели на него достаточно долго, прежде чем удовлетворенно решили, что он, по крайней мере этой ночью, один из них. Пара за парой их сверкающие в свете звезд глаза закрылись, и разнообразные звуки, издаваемые спящими людьми, наполнили двор. А Павек в это время вспоминал каждое мгновение прошедшего дня, ругая себя и за то, что сделал и за то, что не сделал. Он оплакивал свою пропавшую желтую одежду, и тяжелый шерстяной плащ, свисавший с деревянного гвоздя над его койкой в общежитии темпларов, и тайник с монетами, похороненный под ним, и еще дюжину других вещей, пока внезапно не заснул.

Он проснулся со светом дня, разбуженный обычным ежедневным обращением Его Королевского Величества Короля Хаману к своим подданным. Голос глашатаря, усиленный магией, проникал в каждый квартал с города с такой же регулярностью, как и кроваво-красное солнце, всходившее над восточными крышами.

Король Хаману не требовал, чтобы его считали богом города, или вообще богом, но не возражал, когда глашатай начинал его обращение к своим подданным с длинной литании, в которой ему приносились молитвы и хвалы, текст этого обращения не изменялся в течении столетий.

Темплары, находящиеся на дежурстве или свободные от службы, держали свои кулаки в почтительном салюте во время всего послания короля. Павек подавил в себе этот почти инстинктивный жест. Вместо этого он сжал в кулаке свой медальон.

– Великий и Могучий Король Хаману предупреждает своих подданых, как свободных так и рабов, чтобы они остерегались темплара-ренегата, бывшего регулятора гражданского бюро, известного как Павек. Павек совершил тяжелое преступление против нашего любимого города. За его поимку предлагается награда в десять золотых монет.

Только что названный темплар-ренегат заставил свое лицо оставаться совершенно спокойным. Опасаясь быть замеченным, он резко дернул за ремешок медальона, но ремешек, сделанный из кожи инекса, был новым и прочным, дварф-дубилщик гарантировал, что он не порвется и не сгниет как миниум три полных года. Пока Глашатай продолжал свое сегодняшнее обращение, Павек дал своей голове склониться на грудь. Через пряди волос Павек внимательно изучил своих соседей. Они, казалось, занимались своими утренними делами, выстроившись в очередь у цистерны и собираясь потратить несколько керамических монет, которые они заработали, украли или выпросили за вчерашний день, и их совершенно не интересовали темплары, ренегаты или нет. Никто, к его облегчению, не смотрел на него с вызовом, как ночью, и никто не слушал продолжающуюся речь глашатая.

Но десять золотых монет, даже старых и выщеребленных, являлись годовым доходом среднего жителя. Кто-нибудь где-нибудь в Урике безусловно услышал речь глашатая и теперь их глаза будут шарить повсюду в поисках его и десяти золотых.

Но кого будут искать эти глаза, спросил себя Павек и мгновенно успокоился. За исключением этого медальона, который он запихнул в кошелек Сасела так быстро, как только смог снять его со своей шеи, ничто не могло подсказать кому бы то ни было, что он темплар. Глашатай назвал его имя и ранг, но не упомянул никаких его примет или, скажем, тех заметных шрамов, которыми Экриссар украсил его лицо. Так что можно спокойно предположить, что какая-то версия ночных событий была сообщена всем темпларам, но судя по всему, это версия была далека от правды как небо от земли.

В первый раз Павек разрешил себе поверить, что его хитрость сработала и его запятнанная кровью рубашка вместе со свидетельством живого или мертвого великаныша убедили Элабона Экриссара в смерти ничтожного регулятора. Его тело все еще молодо и эластично; его раны, за исключением локтя, вылечены, а локоть, хотя и болит, не так сильно поврежден, как он боялся. Его пальцы работают, и он мог бы пошевелить рукой, если бы не боялся вспышки боли.

Да, на его лице добавилось шрамов, но он никогда не был красавцем, и он не стесняется шрамов. Жизнь мужчины записана в его шрамах. Прошлой ночью его жизнь изменилось, скорее всего навсегда; и это даже символично, что одновременно он получил новую порцию шрамов. Он ушел со двора почти уверенный, что его считают мертвым и ему нечего бояться.

* * *

Это был день Тодека – день его отпуска, первый из многих. Он побродил по рынку на открытом воздухе, где большинство фермеров и постоянных торговцев уже заняло свои места. Тодек вообще славился своими овощами и особыми, обожженными на солнце сосисками. Павек смело потратил две керамичские монеты Сасела на легкий завтрак. Он дал еще четыре монетки первому же человеку, которого увидел, носившему подходящую для его габаритов одежду и чья удача была хуже его.

Тусклая одежда была стара, грязна и вся в пятнах от вина. Народ держался от него подальше, как если бы он по-прежнему был темпларом в желтой одежде.

Он нашел уголок на рынке где бабушки и дедушки присматривали за своими внуками, пока их взрослые дети и внуки постарше зарабатывали себе на жизнь. Их глаза глядели на него настороженно и с опаской: он выглядел достаточно плохо, чтобы быть агентом какого-нибудь работорговца. Рабов можно было продавать и покупать на специальных участках, предназначенных только для этого, и по закону этим нельзя было заниматься в других частях города.

Но, подобно большинству законов Короля Хаману, закон против похищения детей легко было обойти, подкупив чиновников, и беспокойство матерей об судьбе детей, оставшихся даже не надолго без присмотра, было очень и очень обосновано. Но Павек не обращал внимание ни на старых, ни на молодых – он только использовал их страх, чтобы освободить для себя самую прочную скамейку.

Идея пришла к нему во время завтрака. Пока солнце карабкалась в зенит, он из идеи сделал план действий.

Зарнека привела его в пропасть; она же поможет ему выкарабкаться из нее. Или, точнее, друиды должны помочь ему выкарабкаться наружу. Друиды не были подпольщиками и революционерами, как фанатики из Союза Масок, но судя по тому, что Павек знал о них, они бы не одобрили Лаг. Эта гордая юная женщина с горящими глазами не могла быть партнером ненавидящего всех халфлинга или инквизитора с мертвым сердцем, Экриссара. Она должна будет выслушать начало его рассказа и, может быть, заплатит за то, чтобы выслушать конец.

Некоторое время Павек наслаждался, рисую в своем уме картины замысловатой мести при помощи друидского золота, и как он закончит с инквизитором, буквально сорвав с Экриссара маску, но слабый упрямый голос из самой глубины его сознания задал один вопрос: И для чего? и вся идея запуталась. Никакое мщение и никакие друидские деньги не смогут сделать его опять темпларом, пусть и низкого ранга, не вернут его в привычную жизнь темплара-регулятора, а ничего другого он не знает и не умеет. Приют хорошо подготовил его к жизни темпларом, но все, что он изучал там, совершенно бесполезно теперь, когда он порвал с королем-волшебником.

Он легко мог представить себе реакцию любого жреческого ордена, если он появиться в их школе перед алтарями и заявит, что ему нужно, чтобы они только научили его молиться, а все заклинания он и так знает. Да они засмеют его и будут гнать до городских стен, если вначале не изобьют до смерти за наглость и святотатство. Тем не менее только за дни, проведенные в архивах, он узнал кое-что другое, то, что не изучали в приюте, получил новые знания. Благодаря своему терпению и любопытству, он сумел прочесть и сохранить в памяти несколько дюжин архивных свитков. Ученые в архивах старались избегать его и разбегались как трусы завидев его, тем не менее ему удавалось зажать их в углу и задать свои вопросы, и постепенно он выудил из них теорию элементарного провидения и сложную геометрию небесных сфер влияния.

Павек знал намного лучше, чем самые опытные жрецы как работает жреческая магия, но за исключением умения положить руку на медальон и призвать имя короля, никакой темплар в Урике не понимал природы веры или сущности молитвы.

Полдневные солнечные лучи безжалостно молотили по площади. Фермеры укрывали свои товары под плотными одноцветными накидками или затаскивали под навесы. Торговцы поступали так же, но их накидки были более красивы и многоцветны. Любой, кто мог уйти с раскаленного воздуха рынка, так и делал. Дедушки и бабушки со своими внуками нырнули в тень, какую каждый мог найти, и Павек остался один на своей скамейке, его правая рука лениво лежала в теплой воде общественного фонтана.

Хотя из-за жары его мысли медленно крутились в голове, Павек рассматривал четыре основных элемента жизни: землю, воздух, огонь и воду. С огнем все было ясно. Все, что человек может делать, это смотреть на него, вот он сейчас видит воплощение огня, но поклоняться солнцу? Молиться ему? Посявятить всю свою жизнь сжигающему солнцу Атхаса? Он потряс головой. Вода была жизнью и драгоценностью, но подержи голову человека под ее поверхностью совсем немного времени, и он будет мертв, как если бы в его сердце вонзили стальной меч. Воздух и земля в этом отношении не отличаются от воды, у каждого из них есть две стороны: одна дает жизнь, другая забирает. В этом смысле элементарные силы природы чем-то похожи на короля-волшебника темпларов, но Хаману совершенно реален: ты имеешь дело с материальной силой, а не поклоняешься абстракции.

Из этой ленивой, навеянной солнцем философией Павека вырвала тупая, ноющая боль в локте, и он вспомнил: друиды черпают свою магию не из чистых, элементарных сил природы, но от духа самого Атхаса, его холмов и гор, полей и пустых земель, из оазисов и пустынь. Совершенно реальные места, совершенно реальная сила и – как он осмелился предположить – не более случайная и непредсказуемая, чем могучий король Урика.

Никто в здравом уме не запрыгает от радости во время обжигающей полуденной жары. Павек просто открыл глаза и сделал длинный глоток воды, но в уме праздновал победу. Он нашел краеугольный камень для своего будущего, ту основу, которая будет держать на себе все остальное. Он скажет друидам все, что знает о Лаге и зарнеке, а они в обмен возьмут его под защиту.

А потом, когда он окажется среди них, он предложит свои знания, собранные в архивах, в обмен на посвящение в секреты их заклинаний.

Да, это был отчаянный план, и он держался на тонких, легко рвущихся предположениях. При всей своей великолепной памяти, Павек очень мало знал о механике друидства. Например он не знал, можно ли ступить на этот путь простым упорным ученичеством, или безымянные духи Атхаса имеют эзотерические критерии, которым ренегат-регулятор может и не соответствовать.

И он считал, что друиды заинтересуются его сведениями о нелегальном, запрещенным использовании порошка зарнеки, как и знаниями, записанными на свитках, которые он тщательно хранил в своей памяти.

Предположения казались чересчур смелыми, но необходимыми, и чем дольше он размышлял о друидах – особенно о той прекрасной девушке-друиде, которую он хорошо запомнил, хотя и не знал ее имя – тем более реальным казался его план.

Шестьдесят дней, сказала она Рокке на таможне только день назад. Шестьдесят дней, прежде чем мы сможем вернуться с новым, нетронутым товаром. Эта угроза заставила Рокку принять незапечатанные амфоры. Но, после того, как он сделал это, друиды, в свою очередь, вернутся раньше или позже?

Павек надеялся, что раньше. Монет Сасела не хватит на шестьдесят дней. Он поскреб в своей редкой и короткой черной бороде. Темплары низкого ранга должны ходить чисто выбритыми; высокопоставленные темплары могли делать со своими волосами то, что хотели. Ежедневный поединок с теркой и бритвой было ритуалом, который Павек никогда не пропускал. Через несколько дней даже темплары не узнают его, даже Рокка или Букке.

Если Павек будет умницей, сказал он сам себе, он сможет устроиться рабочим у западных ворот. Он знает всю работу у ворот так же хорошо, как любой темплар знает работу обыкновенного рабочего, он увидит друидов, когда они вернутся, его плата будет пять монет в день – три, после того как он уплатит регулятору и инспектору – и этого более, чем достаточно, чтобы человек не умер с голода.

А монеты Сасела послужат ему до тех пор, пока он не будет настолько здоров, что сможет работать. Его раны не так уж серьезны. Он согнул свою левую руку, чтобы доказать это самому себе, и тут же пожалел об этом. Страшная боль ударила из сустава локтя, а сам сустав стал ярко красным и горячим на ощупь. Он обругал себя за то, что так долго просидел на солнце.

* * *

Но несчастье Павека происходило не от солнца. В течении следующих двух недель, пока проходили его остальные раны, локорь распух и стал по меньшей мере вдвое больше своего нормального размера. Распухшая плоть оттенялась злыми красными и пурпурными полосами, из которых сочился желтый гной – и напоминала северное небо, когда по нему несется едкий пепел из вулкана Дымящаяся Корона. Иногда его рука ниже локтя немела, но в основном она горела так, как будто под кожей развели огонь.

А сам сустав стал очень мягким. Как то ночью Павек украл клочек полотна с рыночной площади. Он перевязал руку, сделав жесткий лубок, и надеялся на лучшее.

Выполнять за деньги любую работу он был не в состоянии, пока рана не излечится. От непрекращающегося жара Павек стал худым и слабым. А кошелек Сасела становился все тоньше и тоньше. Проверив свою отвратительную рану в холодном утреннем свете – после того, как всю ночь он не мог заснуть от мучительной, пульсирующей боли – он осознал, что пришло время для отчаянных мер. Если он не найдет дешевого целителя, он умрет от заражения крови намного раньше, чем от голода.

Он начал поиск со своих бывших коллег. Жизнь темплара полна предсказуемых опасностей. Каждое бюро содержит целый штат целителей, каждый из которых способен вылечить почти от любой напасти: от яда до ран типа его. Их работа хорошо оплачивалась, но никакой темплар никогда не отказывался от дополнительного заработка. Павек подобрался поближе к внутренним воротам админстративного квартала, где разные бюро темпларов имели свои желто-красные здания.

Прежде, чем решиться войти в ворота Павек взглянул внутрь и увидел темплара, носящего лакированную маску и черную одежду некроманта, широкими шагами пересекающего мощеный двор. С такого расстояния Павек не мог сказать, был ли это Экриссар или нет, но риск себя выдать заставил его отказаться от своей затеи, а боль становилась все сильнее и сильнее.

Павек направился на рынок и потратил целую серебряную монету на пакет порошка Дыхание Рала, который должен был стоить не больше двух керамических. Смешанный с водой он только заморозил его язык и и ничем не помог его локтю.

С мрачной иронией Павек вспомнил момент в оффисе Метисы, когда она удивлялась жалобам. Если бы он не был беглецом, он сам мог бы пожаловаться: на каждом пакете была печать города, удостоверяющая его чистоту: Урик выживал на протяжении тысяч лет только потому, что его печать значила ничуть не меньше, чем его армия или король.

Когда печать становится бессмысленной, кто-то где-то должен позаботиться об этом.

Курьер без рукавов толкнул Павека, пока тот брел по улице города. По старой привычке он начал было ругать юнца, но боль достигла новых высот, и он был вынужден прислониться к стене и переждать приступ. Мальчишка невольно присвиснул и перекосился в лице, увидев гниющую, плохо перевязанную рану. Нетвердо держась на ногах, Павек поднял кулаки и тут ему на ум пришла внезапная мысль, что он ведет себя как смертельно раненое животное на гладиаторской арене: движется через боль, возможно смертельную, но он заберет этого мальчишку с собой, даже если это последняя вещь, которую он сделает в своей жизни.

– Эту рану нужно лечить, если ты не собираешься умирать, – сказал парень почти дружеским тоном, констатируя факт. – Тебе придется выложить целое состояние, если ты захочешь, чтобы один из наших целителей занялся ею, но есть старая женщина-дварф в северо-западном углу эльфийского рынка. Она немного сумашедшая – призывает древние моря дать ей силу – но она дешевая и доступная. – Он порылся в своей одежде – она была новая, а складки еще не истрепаны – и выудил оттуда четыре керамических монеты, которые вложил в дрожащую руку Павека, прежде чем идти дальше.

Павек вдохнул, забыл выдохнуть от изумления и едва не уронил деньги. Что случилось с городом? Неужели он опустился так низко, что курьер предлагает ему совет и милостыню? А сам он, в бытность курьером, предложил бы четыре драгоценных монетки нищему? Он не мог ответить на свой первый вопрос и не хотел отвечать на второй, но ответ на последний вопрос был «нет», хотя Дованне он давал намного больше, на самом деле все, что у него было.

Мальчишка-курьер исчез во внутренностях военного бюро. Он должен ожесточиться и стать совершенно бесчуственным, если хочет носить эту желтую одежду и выжить, как ожесточились они с Дованной. Павек сунул монету в кошелек Сасела и направился на эльфийский рынок. Дешевая целительница, пусть даже сумашедшая женщина-дарф, звучит замечательно для человека в его положении.

* * *

Павек нашел целительницу именно там, где сказал ему курьер. Она была самой старой из всех дварфов, которых он видел в своей жизни, и сидела скрестив ноги на куске материи, который когда-то был зеленым. Ее чашка для сбора милостыни была напловину наполнена водой, а несколько жалких керамических монет с трудом удерживались на ее щиколотках, пока она с закрытыми глазами молилась исчезнувшикм океанам.

Она взглянула вверх, когда тень Павека закрыла от нее солнце. Один из ее глаз был покрыт катарактой, зато второй был сияюще синий, такой же ясный, как в тот день, когда она родилась. Она оценила его локоть с первого взгляда и назвала цену: одна серебряная монета.

Это было дешево; и это была последняя серебряная монета Сасела. Павек с некоторым трудом наклонился и положил монету в ее чашку для милостыни, ненароком дав ей возможность близко рассмотреть его лицо.

С шипением и разочарованием она положила свою руку на чашку прежде, чем он успел бросить туда монету, и вскочила на ноги весьма резво для такого почтенного возраста. Она скатала свою циновку и повела Павека за угол.

Ни одного слова не было сказано до тех пор, пока они не вошли в маленькую каморку, находившуюся за работающей кузницей. Воздух мерцал от жары. Павек был благодарен, когда она указала ему на табурет.

– Не ты ли тот, кого называют Павек Убийца? Тот, за которого предлагают десять золотых монет? – спросила она, внимательно глядя на него своим здоровым глазом.

Он мог себе представить, что такое десять золотых для обитателя этого ночного района Урика, но у него не было возможности лгать. – Я не убийца, – ответил он, не отказываясь от своего имени и страшно желая понять, как она узнала его.

– Твои могущественные враги, Павек, пометили тебя. Очень могущественные враги. Они побывали у каждого целителя в городе. Даже у меня. Даже у бедной Джозы, которая поклоняется тому, что давно исчезло. Они сказали Джозе внимательно глядеть ее единственным глазом на шрамы, которые должны быть на щеке у убийцы. Они пообещали, что Джоза разделит твою судьбу, если она вылечит тебя.

У Павека было инстинктивное понимание того, кто его враги, зачаточный псионический талант, и он решил, что может доверять этой старой и, безусловно, сумашедшей дварфской старухе. Иногда этот инстинкт подводил его, например в случае с Дованной, но сейчас он верил, что эта женщина ему не враг. – У меня действительно есть враги, но только потому, что я видел, как некоторые темплары делают такое, что наш великий и могучий король ни в коем случае не одобрит. Я видел Лаг-

Целительница прервала его взмахом руки. – Что бы ты не видел, что бы ты не думал – это не касается старой Джозы. Я не продам тебя твоим врагам. И ни один целитель не продаст. Думай об этом что хочешь, Павек Убийца: удивляйся и будь счастлив. Но я не осмелюсь сделать тебя целым.

– Но я не прошу тебя вылечить то, что Эла-

Целительница опять заставила его замолчать, на этот раз слабым заклинаним. – И это не касется меня. Это вообще не важно. Твои враги, которые пометили твое лицо, пометили его очень хорошо. Я не могу вылечить даже часть тебя. Он почувствует любое целебное заклинание, которое коснется тебя внутри городских стен. Он почувствует бедную старую Джозу.

Павек не знал ни одного заклинания, которое производило описанный Джозой эффект, но он не имел оснований не верить ей. Архивы существовали еще и потому, что магия была развивающимся искусством. Экриссар, Мастер Пути и некромант, мог придумать новое заклинание. Или этот эльфлинг-алхимик пропитать ногти своего хозяина какой-нибудь ужасной дрянью.

– А за городскими стенами? Я должен найти целителя. Ты имеешь ордер на практику за стенами города? Или есть кто-нибудь в деревне, кого ты можешь порекомендовать мне?

– Это Джоза и только Джоза. – Старуха схватила правую руку Павека и впилась взглядом в его ладонь. – Ты не можешь покинуть город, – сказала она пророческим тоном. – Ты отмечен, как и Джоза. Ты будешь бороться с твоими врагами один на один.

Она умело согнула его запястье, направив значительно большего, чем она сама, человека прямо к дыре в стене, которая служила дверью.

– Мне нужна помощь, – отчаянно и безнадежно запротестовал Павек.

– Купи Дыхание Рала, твои враги не стали заходить к аптекарям. Сделай из нее пасту и намажь на рану.

Этот совет просто вывел Павека из себя, он чуть не взорвался. – Дыхание Рала бесполезно, – проорал он, но заклинание еще висело в воздухе и хотя он и подумал о Лаге, но слово не смогло выйти из его губ.

– Принеси свою монету аптекарю Неккинроду. У него есть старые запасы; они сработают. Попроси кузнеца, он покажет тебе дорогу. Скажи ему, что старая Джоза умная и мудрая.

Она отпустила руку Павека и тот вывалился обратно на свет. Дварф-кузнец посмотрел на него волком, когда он спросил дорогу к Неккинроду, но все-таки объяснил путь, когда он упомянул имя Джозы. Павеку пришлось пробираться через сердце эльфийского рынка, по улицам, на которых, казалось, была грязь и пыль столетий, по которым темплары никогда не ходили одни, пока наконец он не оказался напротив лавки аптекаря. Неккинрод оказался по меньшей мере также стар, как и Джоза, и от него сильно пахло дешевым рисовым вином. Он взял серебряную монету Павека в обмен на пакет Дыхание Рала, покрытый толстым слоем пыли.

Вторая в день неожиданная благотворительность: Неккинрод предложил воду из своей собственной цистерны для приготовленоя мази, и, представив себе, что он в такой же безопасности в сердце эльфийского квартала, как в любом другом месте, Павек принял воду.

Он попробовал языком несколько крошек желтого порошка. Они были невобразимо горькие и немедленно заморозили его язык. Как и ожидалось, пока он мазал локоть порошком, боль чуть не свела его с ума, но зато сустав немедленно одеревянел и потерял чувствительность.

– Это действует! Я уверен, все будет в порядке! – он вздохнул и позволил себе капельку надежды.

– Одного недостаточно. Совершенно недостаточно. Нужно еще четыре, – неожиданно уверенно сказал старый пьяный эльф, поднимая в верх четыре пальца.

Сердце Павека упало. На то, что осталось в кошельке Сасела, даже если добавить четыре монеты курьера, он не мог купить даже еще один пакет. – Как насчет кредита? Я заплачу, когда снова смогу работать.

Старый эльф только насмешливо улыбнулся, потом качаясь и пошатываясь направился к себе на склад. Навес лавки внезапно упал вниз, открыв грязно-красное небо. Павек внезапно осознал, что он провел на эльфийском рынке целый день, между Джозой и Неккинродом. Скоро зазвенит дворцовый колокол, сигнализируя, что пришло время закрывать ворота. А он еще не ел с утра, и весь Урик лежит между ним и кварталом трущоб, где его силуэт в лунном свете больше не пугает никого.

– Если я приду завтра с серебром, у тебя будут четыре пакета Дыхание Рала? Старые пакеты, такое как тот, который я только что купил.

Неккинрод громко закашлялся, держась руками за грудь. – Четыре раза по четыре, и все были уже стары, когда ты родился, – сказал он, прежде чем разразиться очередной порцией смеха.

Павек не стал ждать более точного ответа. Прежде чем уйти с эльфийского рынка, он купил ломоть хлеба. Это был хлеб рабов: больше песка, чем зерен, и песок хрустел у него на зубах, пока он жевал его. Ничего удивительного, что рабы остаются без зубов уже к тридцати годам – если, конечно, живут так долго.

Если он проживет так долго.

Его локоть кололи маленькие колючки, пока Дыхание Рала вытягивало яд из его крови. Это было только начало, не пока еще не полное исцеление, и припарки сделают только хуже, если он не достанет где-то четыре серебряных монеты. Достанет.

Павек печально потряс головой. Не было никакой возможности достать четыре серебряных монеты; он мог только украсть их, однорукий и охваченный лихорадкой. Его шансы были равны нулю, а то и меньше, но тем не менее он смешался с толпой, текущей к воротам города, надеясь наткнуться на беззаботного фермера, возвращающегося домой после удачного рыночного дня.

Но скорее мекилоты начнут летать, прежде чем беззаботные и преуспевающие люди появятся на улицах Урика. Он дошел до южных ворот таким же бедным, каким был на эльфийском рынке.

По меньшей мере инспекторы и регуляторы у ворот не узнали его.

На сторожке у ворот было объявление, написанное большими красными буквами. Там было написано его имя вместе с общим описанием его внешности, а также обещана награда в двадцать – а не десять – золотых монет тому темплару, который приведет его в Главное Бюро. Экриссар каким-то образом сумел узнать, что он жив, и очень хочет пообщаться с ним, и наверняка очень болезненным способом.

Глядя на то, как инспекторы проверяют каждого высокого, черноволосого мужчину, пытающегося уехать из города, он осознал, что старая Джоза права: он не в состоянии сбежать из Урика.

Впрочем, он был почти рад этому. Не считая нескольких мелких поручений в рыночные деревни в те времена, когда он был еще курьером, он никогда не был вне города и совершенно не умел путешествовать. Когда он думал о друидах, к которым он надеялся присоединиться, Павек представлял себе, что они живут в чем-то вроде таможни. Он просто не мог представить себе, как это можно жить в месте, где нет стен.

Но такой тщательный осмотр означает, что у ворот ему ждать нечего, кроме неприятностей. Он повернулся и отправился в артистический квартал.

* * *

Благоразумные граждане жили очень осмотрительно и осторожно над своими лавками, и никогда не оставляли ни маленьшей возможности для самого отчаянного вора, но далеко не все граждане были благоразумны.

Павек знал несколько низкопробных таверн, чьи клиенты, уходя домой, имели, как он надеялся, несколько монет в своих кошельках.

Но очень мало. Если и были мужчины и женщины, которые гуляли по улицам Урика после полуночи с четырьмя серебряными монетами в кошельке, то они жили в лучших кварталах города, которые были защищены стражниками и магией. А здесь, прикинул Павек, ему придется совершить не меньше дюжины преступлений до восхода солнца только для того, чтобы набрать деньги на одну дозу Дыхания Рала.

Сейчас он стоял, не зная на что решиться, между таможней и кварталом трущоб, недалеко от Берлоги Джоата. После захода солнца улицы были темны и пусты, так как большинство преступников не решалось заниматься своим ремеслом так близко к клиентам Джоата. Удобно устроившись в темном, узком переулке, Павек сидел и размышлял о голоде, боли и загадках судьбы. До восхода было еще уйма времени, и он представлял себе, что умрет еще до первых солнечных лучей, а может быть будет дожидаться смерти в тюрьме гражданского бюро или выживет и окажется утром на эльфийском рынке. Все три возможности казались одинаково вероятны, когда он усл ы шал какой-то шум в квартале трущоб.