Текст книги "Медный гамбит"

Его обитатели были счастливы, если к восходу солнца в их кармане была даже одна единственная керамическая монета, поэтому когда он услышал, как кто-то проворчал: «Может быть ты и смог украсть это, но ты не сможешь его сохранить», его любопытство пробудилось и он невольно подумал, что может быть судьба посылает ему еще один шанс. Проверив свой локоть и убедившись, что может сгибать руку в суставе без невыносимой боли, он пошел на звук.

Поднимался Гутей, а у одного из бандитов был факел – у одного из шести-семи молодых негодяев, которые напали на еще более молодого пацана. Сцену легко было объяснить. У парнишки не было ни единого шанса; они скоро изобьют его до полусмерти и отнимут его сокровище, но бандиты оказались еще и дураками.

Может быть ты и смог украсть это, но ты не сможешь его сохранить, – эта фраза имеет разное значение для разных воров.

Бандиты дали возможность своей жертве забраться в угол, где они не могли воспользоваться своим преимуществом в росте и количестве. Они все делали слишком медленно, делали слишком много шума и привлекали к себе всеобщее внимание.

Он подобрал два валявшихся на мостовой булыжника, один для его здоровой правой руки, а второй он вложил в самодельную пращу. Банда даже не оставила ни одного человека, который прикрывал бы их сзади, еще один пример идиотизма. Они слишком шумели, чтобы услышать как он подошел поближе и как один из их людей, застонав, упал на землю, когда он ударил его в уязвимое место под ухом своим булыжником.

Но у второго из бандитов череп оказался покрепче. Он громко завыл и Павек обнаружил себя в центре внимания всей банды. Шестеро людей, четверо юнцов и две девицы, крепкие, хотя и худые – но не чета взрослому мужчине, который тренировался дважды в неделю со своими товарищами-темпларами и специально подобранными гладиаторами.

Не чета тому темплару, которым Павек когда-то был, но трудный бой для того раненого беглеца, которым он стал.

Они быстро заметили его слабое место. Павеку пришлось больше отбивать удары, направленные в его больной локоть, чем бить самому. Но когда ему удавалось как следует приложиться своим кулаком с булыжником или ногой, юный бандит падал и оставался лежать. Он постепенно выбил их всех из переулка, но не слишком быстро: проклятые идиоты все повернулись спинами к малышу-вору, который, будучи не таким тупым, как они, успел удрать.

Павек почти громко выругался, когда увидел убегающий силуэт мальчишки: малец уносил с собой его жизнь, но какое-то чувство честной игры, которое он даже не подозревал в себе, заморозило его язык. Тем временем одна из девиц вытащила очень плохо выглядящий нож-клык. Она достала им локоть Павека издали. Когда он не стал отбивать ее удар и даже не обратил на него внимания, она решила, что наверно лучше попробовать ударить его прямо в сердце. Павек отбил ее нож в сторону, потом ударил ее прямо в рот одним мягким, быстрым движением левой руки. Над его рукой брызнула кровь. Он надеялся, что это была ее кровь, потому что было такое ощущение, что его локоть обнажился, а крик боли, раздавшийся в ночи. был его криком.

Может быть бандиты решили, что он зовет на помощь, может быть они осознали, что малец сбежал, и они только напрасно тратят время в никому не нужной схватке. Как бы то ни было, они бросились из переулка, таша своих раненых за собой. Несколькими ударами сердца после этого раздались крики, потом громкие, тажелые шаги и у входа в переулок вспыхнули факелы, осветив серно-желтую одежду.

Милосердие Короля Хаману – его вой привлек внимание темпларов. Но, увидев его лоскутья и камень, они решили, что нет необходимости спасать жалкого нищего и повернули обратно. Наконец-то ему повезло – и именно тогда, когда боль стала настолько сильна, что он приветствовал бы даже смерть.

* * *

Павек не был приспособлен для жизни бандитом – по меньшей мере если есть другие возможности. Он больше не собирался ограбить двенадцать несчастных бедняков в эту ночь, и в никакую другую тоже. Он не собирался завтра возвращаться на эльфийский рынок, чтобы купить Дыхание Рала. Он не собирался больше договариваться с друидами о заклинаниях из архивов.

Он собирался умереть на грязных улицах Урика.

О Великий и Могучий Король Хаману – сделай это быстро.

Одна штука все еще оттягивала кошелек Сасела: его медальон темплара. Павек смог написать заклинание на глиняном черепке, сжал его в своей правой, хорошей рукой и теперь мог призвать магию короля-волшебника. Простое исцеляющее заклинание было гарантировано любому темплару, когда он впервые получал свою желтую одежду и медальон. Благодаря своим поискам в архивах Павек знал много неизвестных новичкам форм заклинания. Но король Хаману неохотно делился своей магией, как впрочем и всем, что принадлежало ему. А если он почувствует незнакомый, неразрешенный вызов, он пойдет по следу и не успокоится, пока не доберется до его неудачливого источника.

Но для Павека больше не было будущего. Павек развязал завязки кошелька и взял медальон в руку. Тот уже нагрелся и…

– Ты тот самый.

Он подумал, что это голос Короля Хаману и уронил медальон. Тот запрыгал по камням и оказался у ног маленького вора, который совершенно неожиданно вернулся к месту своей неудачи и последующей удачи.

Мальчик подобрал его и внимательно осмотрел в лунном свете.

– Ты тот самый, – сказал он более уверенно. – Ты вернулся. Это ты забрал ее тело.

– Тот самый? Какое тело? – Павек попутался вырвать медальон из рук мальчишки, но промахнулся.

– Ты тот самый, которого ищут. Они говорят, что ты стоишь двадцать золотых монет. Это из-за нее? Из-за моей мамы или из-за моего отца?

Мальчик показался Павеку знакомым. Сначал он попытался отождествить его с тем юным курьером, который дал ему милостыню у внутренних ворот, но потом он заглянул в память поглубже и нашел там этого мальчишку, из-за чьих несчастных родителей началось его стремительное падение вниз. Внезапно его колени ослабели и он чуть не упал.

– И из-за них и не из-за них, пацан, но это неважно. Отдай мой медальон обратно и проваливай. Как только я использую его, здесь будет не протолкнуться из-за людей в желтом.

Мальчик намотал шнур медальона себе на запястье. – Что ты сделал с ее телом?

Павек заметил остатки старого костяного стула, который однако выглядел так, как будто может выдержать его вес. Он дохромал до него и ухитрился усесться на него раньше, чем упал. – Я принес ее в бюро, мальчик. Я хотел узнать, почему она умерла.

– Лаг. – Парень последовал за ним к закопченому стулу, болтая медальоном на шнурке.

– Да, – кивнул Павек. – Лаг. Теперь я знаю. Хотел бы я не знать этого.

– Что случилось с ее телом, когда эти с мертвым сердцем закончили с ним?

– Я не знаю. – Павек потянулся было за медальоном, но потом его рука замерла на полдороге. Его умирающий, горящий в лихорадке ум играл с ним в странные игры. Перед его взглядом стоял не этот мальчишка, которого он видел несколько недель назад – он видел самого себя в тот момент, когда они сказали ему, что Сиан мертва. Сопровождать ее тело на кладбище было самой важной вещью в его жизни. Его рука упала. – Кладбище, я думаю. Они не хранят тела; это ложь, когда мы говорим, что храним тела простонародья. Мы лжем, чтобы они подчинялись. – Что касается Элабона Экриссара, Павек на самом деле не знал, говорить ли о нем, но потом решил, что нечего грузить парня еще и Элабоном Экриссаром. – Я слышал, как она говорила о тебе: Зерв, не так ли?

– Звайн, это южное имя. Он не был моим настоящим отцом.

– Ты поступил очень умно, когда убежал отсюда несколько минут назад. Теперь будь опять таким же умным. Отдай мне мой медальон и беги отсюда со всех ног. – Павек протянул свою руку.

Звайн посмотрел на руку и на медальон. – Как твое имя, великий?

– Никакой я не «великий». Павек, просто Павек, или однорукий Павек, или Скоро-Станущий-Горкой-Золы-Павек. Уходи, малыш.

– А, так ты хочешь умереть?

– Я собираюсь умереть; моя рука полна гноя и яда. Я уже выбрал место и время: прямо здесь, прямо сейчас.

– Ты не обязан умирать, Просто-Павек. Я могу спасти тебя. И мы будем в расчете.

– Ты можешь спасти меня! Только если ты переодетый великий жрец, Звайн. – Очередной удар страшной боли сделал юмор Павека острым и колючим. – Ты только мальчик, маленький мальчик. Спасайся сам; отдай мне медальон и уходи.

– Я знаю…я знаю людей, которые помогут тебе, если я их попрошу.

Павек пришурился и задумался. Мальчик сказал двадцать золотых монет, а не десять. Может быть кто-то научил его читать. Может быть это была ошибка. – Кого ты знаешь?

– Не могу сказать. Не могу даже отвести тебя прямо к ним. Но они помогут, клянусь. Я возьму тебя к себе домой. Там ты будешь в безопасности. Я дам тебе кровать и еду. Это тебе поможет в течении дня.

И может быть он уже будет мертв – то, что парень предложил, звучало слишком хорошо, чтобы в это поверить, но Павек все-таки встал на ноги и побрел за мальчиком в ночь.

Пятая Глава

Воздух был холоден, как лицо Павека и наполнен запахами, которые он не мог идентифицировать. Левая рука, котороя разрывалась от боли, насколько он мог вспомнить свое последнее впечатление, сейчас была спокойна. Он смог пошевелить пальцами без боли, ощупал большим пальцем руки кончики остальных, но когда он попытался поднять или согнуть левую руку, он встретил неодолимое сопротивление: его локоть, казалось, был запечатан в камень.

Его глаза все еще были закрыты. Он открыл их, надеясь разрешить загадку своей руки, но место, в котром он находился, было темно, как могила. А может быть, невольно подумал он, это и есть могила.

Павек смутно помнил, кто он такой и как очутился здесь. Во рту был странный, металлический привкус; в ушах звенело, как будто неведомые музыканты играли сумашедшую музыку. Он решил, что он проспал очень много времени, и неестественным сном. Мальчик – Павек не смог вытянуть его имя из своего омраченного сознания – сказал, что они идут в безопасное место, но он упал на землю, теряя сознание, раньше, чем они там оказались. Последнее, что он помнил, как мальчик зарыдал, а потом звук убегающих шагов.

Может быть парень был смертью и приходил забрать его дух?

А потом смерть потеряла его полуживого в могиле?

Некоторые секты учили, что смерть – прекрасная женщина; другие спорили с ними и говорили, что это Дракон. Но Павек не помнил ни одной секты, которая описывала бы смерть как маленького, гибкого парнишку с темными глазами и взъерошенными волосами. Но ведь он не мог вспомнить о нем почти ничего, и даже его имя.

Некоторое время он лежал спокойно, а потом услышал ровное биение пульса.

Могила или нет, но если у него был пульс, он был жив, и может постараться вспомнить, как он здесь очутился. Он подумал о еде и воде, необходимых условиях для того, чтобы остаться в живых, и обнаружил, что, несмотря на твердое убеждение, что он провел несколько дней без еды и воды, он не голоден и жажда его тоже не мучит.

Итак – он не мертв, не голоден и не хочет пить, у него ничего не болит, а его левая рука замурована в камне. Он решил, что стоит пошевелить другими конечностями, и, одновременно, обнаружил, что он лежит на толстом, набитом перьями матрасе, который мягче любой кровати, на которой он спал раньше. Он попытался использовать свою правую руку для того, чтобы освободить левую из каменной тюрьмы. Пальцы правой руки заскребли по камням грязной стены, когда в его ущах зазвенели слова, которые он не говорил.

Хочешь пить?

Слова не было сказаны вслух: он был уверен в этом, если вообще можно было в чем-то быть уверенным в его положении. Его первая мысль была, что он здесь не один в этой темной комнате с грязными стенами. Вторая, более осторожная, что за ним наблюдают. Холодный ветерок, охлаждавший его лицо, больше не казался приятным и комфортным. Он подумал о духах, призраках и вообще о существах другого мира, решивших навестить его. Невольная дрожь прошла по всему его телу. И сразу знакомая боль выстрелила из пленного локтя.

Не беспокойся. Все в порядке. Хочешь есть? Или пить? Отдохнуть?

Тонкие пальцы чьей-то маленькой руки мягко коснулись его запястья. Мальчик? Возможно, хотя мальчишка казался чистокровным человеком, и следовательно его глаза не должны были видеть в темноте лучше, чем его.

Халфлинг?

– Кто ты? – спросил он неожиданно хриплым шепотом. Горло сжало, прошло много времени с последнего раза, когда он разговаривал. – Кто ты такой? Где ты? Где я? Что случилось со мной?

Так много вопросов! В молчаливом голосе послушались веселые искорки. В твоем теле и в крови была болезнь и очень много яда. Тебя принесли сюда для исцеления; сейчас ты исцеляешься. Здесь ты в безопасности. Этого достаточно, Павек? Или ты хочешь знать что-нибудь еще?

Его голова упала обратно на толстый матрац. Было так много того, что он хотел узнать, но на самом деле ему больше ничего не надо было знать. Он виновато вздохнул. – Воды, – попросил он, а потом добавил, погрузившись глубоко в воспоминамия своего детства, еще до приюта, – пожалуйста.

Еще большее оживление в его мозгу, что-то вроде пузырьков в редком пенистом вине из Нибеная. Пожалуйста.

Носик тонкого стеклянного кувшина прижался к его губам. Узкая, но сильная рука подняла его голову. И тут он на мгновение увидел свою няню: женщина-халфлинг с ребяческим, но древним лицом и темными, похожими по форме на бриллианты татуировками вокруг ее глаз. Потом видение исчезло, а холодная, вкусная вода хлынула в его горло. Но он запомнил это лицо и и узнает ее, если когда-нибудь увидит опять, особенно если она улыбнется.

Отдыхай, Павек. Спи спокойно, пока твое тело исцеляется.

Он еще некоторое время посопротивлялся, так как был мужчиной и не любил, когда его заставляли что-то делать, даже мягко или мудро. Но потом его глаза закрылись и он подчинился.

* * *

Потом были и другие пробуждения, иногда тогда, когда левая рука Павека горела как во внутреннем огне. В это моменты его спина сильно изгибалась, и он вспоминал слова, которыми каждый их тренер обязательно заканчивал свои занятия в поле: вылечивайся быстро или будешь лечиться всю оставшуюся жизнь. Почти две недели Павек делал вид, что у него нет ран – правда у него не было другого выбора. Знающий целитель может вылечить любую, самую глубокую царапину одним прикосновением руки, но Павек не мог избавиться от яда, заполнившего его тело, за одну ночь. Его тело спокойно и холодно сообщало его рассудку, что исцеление еще не закончено, а иногда требовало, чтобы он открыл рот и закричал.

Странно, но даже тогда, когда его собственные мучительные крики отдавались в его ушах, Павек не боялся. Во время первого пробуждения его мучали вопросы и сомнения, а теперь он уже не заботился ни о чем. Узкие руки скользили к его шее, поднимали голову для глотка воды или толстого бутерброда с медом и мясом. Только жанщина-халфлинг с бриллиантовыми татуировками вокруг глаз говорила с ним через Путь; все остальные хранили абсолютное молчание.

Никогда не зажигался свет и никогда он не помнил заклинаний, которые должны были призноситься в то время, когда он спал. И большую часть времени он спал, без снов, не замечая проходящего времени. Он был благодарен за это, но это было неестественно; ничто в этой подземной комнате не было естественно. У воды был абсолютно естественный, натуральный вкус, но в хлебе, под его выпеченной корочкой, могли быть скрыты десятки всяких лекарств, включая и то, которое которое заставляло его оставаться спокойным и счастливо принимать эти очень странные обстоятельства.

* * *

Павек опять проснулся и обнаружил, что комната залита слабым светом маленькой масляной лампы. Сонливость, которая предохраняла его от беспокойства, прошла, как и камень вокруг его локтя. Теперь ему не нужна была помощь, чтобы поднять голову и сесть, хотя он немедленно и пожалел об этом. Он слишком долго времени пролежал на спине. Кровь бросилась ему в голову, в глазах все закрутилось, свилось в крутяшийся, дымный туман.

– Потише, мой друг Павек. Прояви побольше уважения к моему тяжелому труду.

Голос мужчины, вероятно человека, говоривший со знакомым Урикским выговором пробился через туман. Мозолистая мужская рука, с большими костяшками пальцев, осторожно стукнула его по плечам, толкнув его голову вперед и вниз, пока его руки не уперлись в колени. Кровь возобновила свое привычное движение, и он увидел странно выглядящего жреца, который вылечил его: непокорные, непослушные волосы над круглым, мягким лицом, нитки глиняных четок, висевших на бочкообразной груди, и одежда цвета стен комнаты.

Павек стряхнул поддерживающую его руку. Он сел прямо, болезнь похоже прошла, он мог видеть совершенно ясно, и оказалась, что он смотрит в искренние коричневые глаза. – Разве мы друзья? Я не знаю вас. Вы знаете мое имя; а что еще вы знаете обо мне? – Его шея была голая, медальон исчез, когда и куда он не мог угадать. Он вообще был полностью голый, хотя для приличия и покрытый вышитой простыней.

– Тогда имеет смысл познакомиться, – улыбка жреца была самой обыкновенной, именно так улыбались любые добрые знакомые Павека. – Оелус, – добавил он, протягивая руку, на которую Павек посмотрел с нескрываемым подозрением.

– Ведь вы целитель, жрец какого-то храма или святилища? А вы не…скрываете лицо?

– Маски? – Оелус выговорил слово и высоко поднял брови; его рука осталась непожатой. – Не больше, чем ты. Но если ты спрашиваешь, знает ли Союз о нас, то ответ да, знает.

– Я смутно помню мальчика. Он действительно был?

– Еще как – и напугал нас всех своими шуточками. Он вел тебя к убежищу, когда на полпути ты упал и он был вынужден оставить тебя. Ты не мог выбрать худшего места, мой друг, чтобы потерять сознание. Совершенно открытый и доступный любому из тех многих, которые интересуется тобой. Ты можешь быть абсолютно уверен, что наши замаскированные друзья быстро ликвидировали бы здесь все, если бы у них возникли хотя бы малейшие опасения.

Слова Оелуса медленно просочились через череп Павека. Ясно как день, парень вел его в скрытое убежище Союза, которое он таким способом чуть не выдал темпларам. Темплары охотились как на магов Союза, так и на преступников, и настоящие преступники, естественно, считали себя друзьями Союза. И, конечно, никто из преступников никогда не предаст магов Союза, но и Союз, запозрив неладное, не станет мешкать. Он не успел бы сделать и двух вдохов в убежище Союза, если бы они решили, что он – угроза для их безопасности; сам мальчишка чудом остался жив.

Худшую ошибку, чем упасть на пороге их убежища, трудно и вообразить себе, но парень не виноват. Павек понятия не имел, где именно он упал, но, похоже, рука фортуны на этот раз поддержала его: он не выдал убежища магов, так что маги безопасно перенесли его сюда и он попал в умелые руки жреца земли, Оелуса.

– А мальчик? Звайн, это его имя, правда? Я могу вспомнить его лицо. Что с ним? Пострадал ли он за то, что сделал? И что он собирается делать?

Глаза жреца сузились, стали задумчивыми, он что-то прикидывал, но потом улыбка опять вернулась на его лицо. – Он очень беспокоился, злился – все то, что обычно делают дети, когда думают, что они уже достаточно большие для того, чтобы лезть в дела в взрослых, и все. Ничего более худшего с ним не произошло.

– То есть он может свободно приходить и уходить, по своей воле?

Еще один задумчивый взгляд. – Конечно. Дороги, которые лежат перед Звайном, он может выбирать совершенно свободно. Других способов жить нет.

Во всем этом было много больше, чем его только что проснувшийся рассудок мог разгадать. Он пригладил волосы и ощутил узелки и жир. Темплару вовсе не обязательно было быть чистым, но Павек каждый день наслаждался ваннами, находящимися в бараках. Его потрясло, что он так оброс и запаршивел, и он невольно спросил себя, как жрец может стоять так близко в нему, не затыкая нос. Возможно это была часть его подготовки как целителя, как это было, в определенной степени, часть обучения темплара.

Обучение длиной в жизнь.

И тут, внезапно, он начал дрожать. Без предупреждения в его уме открылась пропасть, отделяющая то, кем он был, от того, кем он стал. Возможно, что ему не так уж повезло, если подумать. Он положил свою левую руку поверх правой и отметил багровый щрам, окруживший его локоть, как одна из змей Дованны. Оелус сделал невероятную, героическую работу: левая рука сильно похудела, стала меньше правой, но абсолютно не болела и полностью сгибалась. А сила в нее вернется достаточно быстро, несколько дней практики в поле-

Пропасть стала шире. Павек безнадежно потряс своей головой.

– Что-нибудь не так? – спросил Оелус, беря левую руку Павека своими двумя. Он потянул ее, сжал, потом вывернул и так сильно согнул, что его пациент вскрикнул. – Больно? Ожидай легкой слабости и закостенелости. Твои мышцы ослабли за это время, Павек. Самое простое было бы ампутировать тебе руку прямо здесь. – Он надавил ребром ладони на мускулы под плечом Павека. – Но я предоставляю тебе самому принять решение: бороться за твою руку и сохранить ее, или изнывать от тоски и потерять ее.

Павек подумал о перспективах однорукой жизни и поежился. – Я буду бороться, – пообещал он Оелусу и самому себе. – А что теперь, целитель? Я знаю, что сделали бы Маски, а что сделаешь ты? Твои товарищи, начальники?

– Ты моя проблема, Павек, – твердо сказал Оелус. – Ты был моим пациентом. Теперь ты моя проблема.

– И как же ты собираешься решить эту проблему? Могу ли я выйти отсюда наружу или я должен буду закопаться здесь навсегда?

– О, нет. Ты можешь выйти отсюда и даже, если хочешь, можешь вернуться умирать от голода под солнце, но твое имя, Регулятор Павек, написано красными буквами на сторожках у всех ворот города. Кстати, можешь гордиться собой: награду повысили до сорока золотых монет, и, как я слышал, многие умерли, пытаясь добыть их.

Павек пососал язык и не сказал ни слова.

– Не самая великая тайна, что темплары регулярно уничтожают друг друга. Никакой тайны и накаких проблем. Но так много шума! – Оелус хихикнул и потряс головой. – Я спрашиваю сам себя: как так получилось, что скромный регулятор третьего ранга из гражданского бюро сумел раздобыть такое количество врагов? И почему, когда его враги захотели поймать его в свои сети, у них возникли такие проблемы? Ты возбудил любопытство подпольного народа, Павек, и ничуть не меньшее, чем ненависть твоих легальных врагов. Ты был в центре урагана, но благополучно ускользал из всех сетей, пока мальчишка не наткнулся на тебя, случайно. По меньшей мере так я слышал.

– Звайн, – Павек со вздохом повторил имя мальчика и попробовал согнуть и разогнуть пальцы. – Если ты знаешь все обо мне, ты знаешь и его имя, и ты знаешь, что это не было случайностью.

– Небольшая гипербола, – согласился Оелус. – Первые несколько дней ты бредил, а я понимаю язык тела. Ты, в принципе, чересчур здоров для крестьянина или раба, слишком мускулист для аристократа – и недостаточно мускулист для гладиатора. И у тебя сохранились все зубы. Сложи все это вместе и сразу придешь к желтому, хотя ты не носишь желтое и у тебя была кошмарная рана. Я походил, посмотрел, почитал объявления на стенах и послушал утреннее обращение глашатая. Я решил, что все это чистая случайность, что ты познакомился с мальчиком.

– Прямо-таки случайная случайность, которая привела меня прямым путем к Маскам?

Оелус задорно улыбнулся, показав крепкие зубы. – Будь уверен, это именно то, что он сделал – но знал ли он о тебе все это? Я так не думаю, и ты так не думаешь. И у мальчика есть свои собственные тайны: это не твоя или моя проблема, согласен? И если по воле Масок уже он окажется в центре урагана, такой-невинный или такой-испорченный, я больше не захочу ничего знать о нем, а ты? Так что давай остановимся на случайности, совпадении, счастливом случае, наконец, как ты думаешь? А может быть ты интересуешься им для себя?

Было время – время когда он носил медальон на шее – когда он убил бы жреца на месте за такое оскорбление. Но это время прошло. – Кто-то научил его читать на стенах.

– Только не Маски, – твердо сказал Оелус, перебирая пальцами свои глиняные четки. – Если бы они узнали, что мальчишка умеет читать, они бы набросили на него очень короткий поводок и не спускали бы с него глаз, пока он не стал бы взрослым и не принес им свои пожизненные клятвы. Иначе он представлял бы для них слишком большую опасность.

Павек рассердился. – Он не мой сын. Он сирота. Он потерял и мать и отца в одну и ту же ночь несколько недель назад. Если Маски заинтересованы в Звайне, они рискуют его жизнью, бросив его на улице одного. Если они не собираются заботиться о нем, лучше уж просто убить его. Иначе от них не больше толку, чем от некромантов с мертвым сердцем.

– Никакого толку, – согласился Оелус. – Вообще среди масок нет место для чувств. Они преследуют свои собственные цели и не обращают внимания на сантименты. Радуйся, что мальчик – это не твоя проблема. – Странным образом Оелус повторил мысль, крутившуюся в голове Павека. – Или моя. Ты – вот проблема для меня. Итак, что же мне делать с регулятором, ценой в сорок золотых монет?

Ум Павека укрепился. Он больше не был тем растерянным человеком, который проснулся в этой комнате несколько минут назад, и Оелус, несмотря на свое круглое лицо и улыбку, не был веселящимся дураком. Четки и цвет его одежды ясно указывали на его поклонение земле; иначе он никак не мог бы быть связан с какой-то сектой или этим убежищем, а ясно, что здесь он был главным. Но был хороший шанс. В своей секте Оелус находился наверняка ближе к верхушке, чем к основанию, и, конечно, ренегат-регулятор, стоимистью в сорок золотых, был очень серьезной проблемой и для него и для его секты.

И Павек придумал замечательное решение.

– Возьмите меня в свой орден. Дайте мне стать одним из вас. Я знаю-

Взгляд искреннего изумления Оелуса заставил его замолчать. – У темпларов нет талантов. Скорее мекилоты будут летать, чем элементарные духи услушат молитвы темпларов, а тем более исполнят их. Это не обсуждается.

Он не ожидал, что дорога к настоящему мастерству будет легкой прогулкой, но он и не ожидал, что ему даже не разрешат выйти на старт. Павек ответил очередному разочарованию так, как он всегда отвечал им на протяжении своей жизни: усмешкой со сжатыми зубами и полным пренебрежением к последствиям.

– Кровь Гита! У темпларов нет талантов! Чтоб ты ты знал, мой друг, может быть у меня их больше, чем у тебя, но ты слишком труслив, чтобы проверить это.

Какое-то мгновение жрец выглядел смущенным, потом он сказал задумчиво. – Может быть действительно есть, Павек. Даже хотеть иметь – очень важно. Но я думаю, что хотя ты и лишился своей желтой одежды, все темплары скроены одинаково. Магия короля портит всех, кто использует ее. Это простая правда. Лучше найди этого сироту, Павек; будь его защитой. Твои бывшие друзья все еще разыскивают тебя, но они никогда не узнают тебя, если ты будешь воспитателем детей. У тебя сильная спина и ясный ум – этого вполне достаточно для того, чтобы двое выжили в Урике.

– Я если я откажусь? – он напряг свои мышцы, не такие как человека-дварфа, мула, но более, чем достаточные, чтобы разбить круглый череп жреца о ближайшую стену. – У тебя есть другое решение проблемы? Что, если я откажусь покидать убежище?

Тон Оелусу изменился, хотя внешне он продолжал так же улыбаться. – Ты не помнишь, как оказался здесь. Ты не запомнишь, как выйдешь. Я не слишком часто ошибаюсь в людях; я не хотел бы ошибиться в отношении тебя. Вслушайся в свое сердце. Бедная, разоренная земля Атхаса знает, что ты пытаешь сохранить ей жизнь, где бы ты ни был. Слушай ее…

Янтарное пламя гипнотически заплясало на фитиле масляной лампы. Павек уставился на нее и выругался про себя.

Может ли так быть, что Оелус прав, что его жизнь темпларом привела к тому, что все волшебство для него потеряно, недостижимо? Может быть он еще может обменять свое знание о неподобающем использовании зарнеки на…на что?

На жизнь бродяги?

Но давайте сравним с жизнью попрошайки в городе. Что толку в сильной спине и ясном уме, если ему придется всю жизнь оглядываться, боясь увидеть людей в желтом.

И почему бы ему действительно не взять этого худого сироту с собой? Разве у него мертвое сердце – как у Элабона Экриссара или фанатиков из Союза Масок?

– Раздери твои глаза, жрец, я согласен, – вслух сказал Павек, сдаваясь мудрости предложения жреца.

Угаснувшая было улыбка вновь появилась на лице Оелуса. Он схватил руку Павека и изо всех сил сжал ее. – Ты добрый человек. Я предсказываю счастливую судьбу и для тебя и для мальчика. Женщина придет попозже с ужином. Ешь спокойно, не бойся. Завтра ты будешь приветствовать солнце как новый человек с новой судьбой.

Павек потряс его руку в знак дружбы. – Завтра я буду голым и чистым, как в тот день, когда родился. Прости меня, жрец и пожалей. Я вырос в темпларском приюте для сирот; раньше я слышал только слова темпларов. Принеси мне твое питье в чашке и-

– Все, что ты принес с собой, ты получишь обратно, – сказал Оелус, на его лице опять сверкала ничем не омраченная улыбка. – За исключением твоей рубашки, от нее остались только обрывки. Мы дадим тебе другую – и добавим немного монет в твой кошелек, достаточно для начала новой жизни, для тебя и мальчика.

– У меня был нож, с серым стальным лезвием…

– А, с человеческим волосом под кожанной рукояткой? Да, его сохранили и ты получишь его.

Судорога боли сжала грудь Павека, он напрягся, потом постарался успокоиться, вдохнул, воздух наполнил его легкие. Волос принадлежал Сиан, он отрезал его от ее трупа на кладбище, более ценный, чем любое из немногих воспоминаний об их нескольких годах вместе, до приюта. Потом он вспомнил еще кое-что и положил руку на голое горло.

– Мой медальон? – как и волос, он принадлежал к прошлому. Двадцать лет жизни полностью потеряны, как и Сиан.

Оелус нахмурился. – Теперь ты не нуждаешься в нем-

– Но и ты тоже, – резко прервал он жреца и увидел тень обмана на его лице. – Это и есть цена за помощь Масок? Они, что, собираются использовать мой медальон, чтобы напасть на короля? – Странно, но эта мысль оскорбила его. Маги, которые оставляют детей заботиться самим о себе на улицах Урика были, если заимствовать выражение Оелуса, скроены из того же материала, как и Король Хаману, на без королевского опыта и умения править городом.

– Нет, он вместе со всем остальным твоим имуществом. Но, я надеюсь, ты же не захочешь поддаться искушению и в своей новой жизни использовать его силу?

– Ты знаешь, что магия Ханану портит, но ты же не знаешь, как она работает, верно? Верь мне, жрец, для меня это намного меньшее искушение, чем для тебя.