Текст книги "Этажи"

Фёдор Сваровский

Один на Луне

 
1.
 
 
Сайфутдинов один на Луне
 
 
в пересменок
случилась мировая война
даже сперва
не заметил
 
 
всё закончилось быстро
не нарушая сна
 
 
корабли потерялись
системы слежения навеки отключены
спутники сходят с орбит
а Земля молчит
 
 
невооружённым глазом видно —
там всё коричневое теперь
плотными пыльными облаками
все континенты затенены
 
 
2.
 
 
так проходит
год или, может быть, даже два
у Игоря становится совсем какая-то мутная голова
чувствует себя напряжённо, странно
и однажды лунной ночью
заходит к нему Светлана
 
 
говорит: прости, я пьяная
вот, шубу на улице потеряла
хотела поймать такси
но денег мало
прости
можно – говорит – выпить кофе, чаю
а то я совсем уже замерзаю
перебрала
и за себя практически не отвечаю
попью и поеду дальше в место какое-нибудь клубное, злачное
музыку погромче включи, пожалуйста – говорит
 
 
и встала спиной к окну
и видно – она прозрачная
 
 
3.
 
 
потом приходили ещё бывшие соученики, друзья
родители
ещё средневековые франкские правители
и какие-то греческие князья
 
 
это никогда не кончится —
говорит себе Сайфутдинов —
ты это уже пойми
лучше выпей лошадиную дозу барбитуратов
маму, Светлану свою неосязаемую обними
 
 
будь уверен
шансов здесь нет
ты превращаешься в психа
лучше уж выйди
и где-нибудь в кратере Тихо
широким жестом
шлем сферический отстегни
 
 
4.
 
 
на всякий случай зачем-то
проверил баллоны, настроил рацию
 
 
вышел
 
 
как Моисей
 
 
впереди своего народа
Сайфутдинов по лунной пустыне
сопровождаемый своими множественными галлюцинациями
 
 
остановился в Море дождей
отстегнул застёжки
а ему – ничего
 
 
видимо, думает, легко и без всякой муки
я уже умер
но воздуха нет, а дышит
 
 
смотрит – вокруг не глюки
а сотня ангелов
встала вокруг него
 
 
и поют
в вакууме
и он их слышит
 
 
5.
 
 
пусть жизнь на Луне скучна, ограничена и убога
и поверхность её безвоздушна, суха, пуста
и Земля теперь, в основном, – безжизненные места
 
 
но
Игорь Равилевич Сайфутдинов —
последний живой человек
первый из селенитов
космический старожил
 
 
ходит везде без скафандра
молится Господу Богу
за всех
кто когда-то
жил
 

Один из нас

 
последние отряды в горах
сбитые из никого
 
 
из бывших дезертиров
из резервистов Цахала
из сербских с позволения сказать добровольцев
из американских извините участников отрядов самообороны
из так называемых бойцов британской армии территориальной
из пожилых греков-паломников
из русских авантюристов
из немецких идеалистов
из каких-то местных
в окружении домашних животных
 
 
и вот эти расстегнутые
с курами и собаками
пытаются обстрелять 18 дивизий
у Города Возлюбленного
 
 
бесполезно
скоро все прекратится
 
 
– скажи мне Ицикович
уж не та ли это самая туча?
 
 
– нет сладкий
это горит Западный Берег
 
 
– Ицикович
какая при этом погода тихая
нет никакого ветра
 
 
– уже полгода нет никакого ветра
 
 
– Ицик
а хочешь пирога с капустой?
– Давай конечно
 
 
давай свой пирог с капустой
 
 
в такой обстановке обостряются чувства
слышен внезапный шорох
травы на холме
стрелок
слышит как у него перекатывается в патронах порох
как мелкое насекомое ползет у него в стволе
 
 
лейтенант из ограниченного контингента
валяясь в пыли
рваных штанов не стыдясь
в молодое лицо втирает сухую грязь
очень тщательно
пытается что ли думать
что он на сборах
 
 
– и что нам ребе сказать об этом?
что сказать об этом?
напоследок что ли
что-то
самим себе
рассказать об этом?
 
 
греки говорят об облаке
 
 
мне видится
все по-другому:
 
 
Он придет
пешим
 
 
подойдет незаметно
 
 
с нашей
с подветренной стороны
 
 
как один из нас
 
 
загорелый
в камуфляже
 
 
в руке Его для отвода глаз сигарета
дымится
в небе высоко над Его головой как бы почти случайно
вьется какая-то птица
 
 
все закончится думаю ребе быстро
 
 
как зима на море
после которой
практически сразу лето
 

Мяч

 
цыганские парни
потеряли мяч в высокой траве
 
 
ветер рассекает растения
как волосы на моей голове
 
 
потерялся и я
хожу до вечера
встречаю шорохи и комки
 
 
жуки садятся на руку
и исчезают с руки
 
 
на этой горе
живет душа моя
никто не сможет меня найти
 
 
найди им мяч Господи
пускай они
уходят домой
 

Алла Лескова

Ватрухи

А вчера меня навестили девочки с работы, Маша и Лиля.

Они принесли мне большой букет крупных ромашек, который еле поместился в широкую пластиковую банку из-под фурацилина.

Девчонки всегда мне дарят только полевые цветы, хотя я совсем не напоминаю русское поле с его тонким колоском.

Но полевые цветы и правда люблю, наверное, когда-то проговорилась об этом в рабочее время.

Маша так похудела за полтора года, что я узнала о ее визите только по янтарным бусинкам на ее же шлепках, а так бы думала, что одна Лиля пришла. Которая всегда была нетолстой, но на фоне Маши сегодня любой борцом сумо покажется.

Девчонки сделали вид, что я отлично выгляжу, и как бы не заметили мою раздутую на метр влево щеку.

Они сказали:

– Просто отлично смотритесь, сразу видно, что наконец высыпаетесь.

Ну да, – сказала я, – врете, конечно, но молодцы… А как вам моя щека, нравится? – спросила я зачем-то… Дурацкая привычка задавать вопросы, на которые не хочется слышать ответ…

Девчонки пожали плечами и чрезмерно равнодушно сообщили, что я стала похожа на бурундучка с левым уклоном.

Или на половину пропитого географом глобуса.

Потом они вытащили упаковки очень крупного прозрачного винограда со словами «Вам нужна глюкоза».

И тут же рассказали все свежие новости с работы, а также про то, что в Африке мальчишки писают друг другу на черные курчавые головы, чтобы стать блондинами… И добавили, понизив голос, что эти же африканские мальчики стимулируют эрогенные зоны африканских коров, чтобы улучшить надои молока…

Я глубоко задумалась, а девчонки засмеялись и сказали:

– Вам все равно теперь в Африку нельзя. Там солнце.

Потом я всполошилась, что ничем не угощаю гостей, и стала предлагать то это, то то из холодильника.

А Маша и Лиля сказали:

– Как вам не стыдно, почему вы к нашему приходу не испекли в больнице торт? Почему? Вот так приходи к вам…

А я им говорю:

– Виновата, пошли в кафе, там посидим…

У нас в онкоцентре на седьмом этаже кафе есть, уютное и прохладное. А в палате пекло светит прямо в глаз.

Мы пошли в кафе, и буфетчица сказала:

– Девчонки, возьмите ватрухи… Ватрухи свежие, только привезли.

Маша и Лиля захохотали, очень им слово «ватрухи» понравилось, и все повторяли:

– Надо же… Ватрухи… Прелесть.

А я радовалась, что могу их угостить не только ватрухами, только бы они подольше не уходили…

И тут же вспомнила Петруху из «Белого солнца пустыни» и резко захотела посмотреть это кино.

Чтобы услышать в сотый раз припев про повезет в любви…

Ну и про госпожу удачу.

Жаркое лето, 2014

Наконец-то вечер, и ослабла лютая жара.

Мокрые от душной влаги волосы стали вдруг виться, от тела стало чуть отходить влажное, невесомое изначально, а сейчас тяжелое платье. Туника.

Я почти все время спала, просыпаясь, чтобы прочитать еще десять примерно страниц.

Один раз сквозь липкий сон я улыбнулась, не открывая глаз – это медсестра приоткрыла дверь и тихо сказала: «Леди спит… Пусть. Потом градусник дам…»

Это леди меня рассмешило во сне.

За окном очень красивый вид, много зелени и коттеджи с коралловыми черепицами.

Я долго смотрю в окно и вдруг слышу, как закипает невключенный чайник.

От раскаленного солнца закипает.

Чудеса. Петербург. Странное лето 2014-го…

На ужин привезли макароны с сыром и со словами «Ну вы, конечно, не будете». Я сказала:

– Конечно, не буду, но давайте, спасибо.

Рядом со мной бабушка, которая любит макароны и вообще все.

К ней никто не приходит.

Она все время молчит, смотрит перед собой и улыбается, вспоминает про любовь…

Говорит, что ее многие любили.

Ирина

Сегодня на сестринском посту Ирина.

У нее всегда одна и та же в ярких цветах зеленая блузка и пшеничные волосы. Ходит она быстро и уже издалека в коридоре говорит всем встречным:

– Все будет хорошо.

Встречные отвечают по-разному.

Кто-то молча улыбается и машет вяло рукой.

Кто-то отвечает:

– Спасибо, дорогая, спасибо…

А кто-то ехидничает по-доброму – мол, все не все, но что-нибудь хорошо да будет… Мы не возражаем.

У меня с Ириной особые отношения.

Она вместе с другой шумной сестричкой везла меня на непослушных вихляющихся носилках в операционную, и обе матерились про зарплату и их старшую сестру.

Я лежала сиротливо и, сглатывая первые за эти дни свои слезы, слушала их разговор.

Надо мной прыгал потолок, они везли быстро…

Сестрички поведали невзначай, что скоро в целях борьбы с коррупцией во всех бюджетных медконторах поставят видеокамеры и прослушки. И фиг тогда отведешь душу про зарплату, график, суку старшую, не говоря о начальнике всего здравоохранения…

И пятисотку в карман от благодарных пациентов или там тыщу уже не положишь.

Потом эту же информацию подтвердила навестившая меня зубной-терапевт нашей районной поликлиники красавица Надя.

У них уже везде в кабинетах видео и аудиопрослушки.

Самых рьяных коррупционеров державы лишили-таки кислорода, да. И – мда…

Но Ира сказала, что она положила на все камеры и прослушки и пусть они еще таких дур найдут – за такие бабки и с такими тяжелыми больными еще не материться и не ругать график и кривые носилки.

Потом Ира увидела, что я плачу, и сказала:

– Прекратить мне плакать немедленно. У вас сейчас давление поднимется и отменят операцию… И анестезиолог не допустит, вы че?!

Анестезиолог оказался волшебным Сашей.

Никто и никогда так ласково еще не вводил меня в забытье и не выводил из него.

Когда он вывел и сказал: «Просыпайтесь, все хорошо», я поняла, что у меня теперь еще один родственник.

Как и эта шумная Ира.

Которая всю ту ночь не отходила от меня и делала уколы от боли.

Главная коррупционерка страны.

Героям слава

Ой, че тут было…

Короче, одна пациентка из соседней палаты схватила свою постель с подушкой и одеялом и ушла проситься в другую палату.

Как только что выяснилось из достоверных источников в лице сестры-хозяйки Гали, пациентка не сошлась во взглядах с приятелкой по соседней койке.

У них оказались разные мужские вкусы.

Одной нравится Порошенко, а другой даже не Обама, а сам Путин.

Поскольку дышать одним воздухом более стало невозможно, фанатка Путина схватила постель и с прямой спиной покинула палату.

Которая Порошенку любит крикнула в спину пропутинской вражине:

– Ну и иди с богом, дура.

Я уточнила у сестры-хозяйки:

– Они что, совсем?

На что Галя ответила:

– У нас такие же больные, как и во всей стране.

И рассказала, что недавно один пациент ходил по коридору и всем сообщал, что славаукраинегероямслава.

Но поскольку он давний и тяжелый больной, ему все поддакивали и соглашались, что да, слава.

Крутая

Дети купили мне в больницу планшет, чтобы веселее болеть было.

Сказали – не позорься, тебя уже целых несколько сотен на земле знает, а ходишь с отстойным мобильником, который с совком для обуви путают… И даже ноута не хочешь. Вообще без желаний какая-то.

В общем, я планшет осваиваю, но он меня нет.

Например, я пишу одно, а он выдает другое, решает за меня, как лучше. Хорошо хоть не по-китайски редактирует, но бесит ужасно.

А сегодня в очереди на перевязку я сидела с этим планшетом, а потом меня позвали, и я его оставила в коридоре. Кому он нужен…

А пока я заливалась молча слезами от боли и хватала, позорница, молодого доктора за рукав, чтобы не заорать, в кабинет вошел еще один красавец доктор и сказал:

– Это не вы гаджет оставили?

А я ответить не могу и только пальцем показываю, что я.

Доктор укоризненно говорит:

– Не оставляйте, пропадет, какая вы легкомысленная…

И тут мой лечащий Дима отвечает коллеге:

– Вот не пошел бы ты куда подальше со своими нравоучениями… Нашел время… Лучше шпатель подержи, строгий ты наш… Видишь, как терпит, поражаюсь просто.

А я как услышала, что я терплю, то сразу мне себя впервые жалко стало, впервые за столько дней.

Телефон же мой, без наворотов, но с тревожной кнопкой зачем-то, меня вполне устраивает.

Если нажать невзначай эту кнопку в полном автобусе, то все выскакивают от ужаса, и я могу сесть на любое место. Так что вполне себе крутой телефон.

А иначе зачем

Вот и закончилась, наконец, первая из пяти недель. Впереди два дня отдыха и абсолютного счастья. Отдыха от ежедневного спускания в ад.

Где какие-то невидимые лучи что-то с тобой делают, надеюсь, хорошее, конечно же, хорошее.

Где даже врач-радиолог какой-то инфернальный, со странным взглядом и дьявольской насмешкой в глазах.

Где очередь стала родной, и утром все говорят друг другу ЗДРАВСТВУЙТЕ, и слово это наполнено здесь особым смыслом.

А потом говорят ДО СВИДАНИЯ, и это тоже осмысленное прощание, полное надежды.

Где угасающим детям изо все сил улыбаются мама и папа, а потом папа несет ребенка на руках туда, а мама остается ждать, и улыбка стекает по ней, как воск по тающей свече…

Где столько сцен любви и преданности друг другу, так много потрясающих сцен! Такой любви и такой преданности, в чистом ее виде, без всяких примесей.

И не важна для любви этой уже внешность мужа, жены, матери, отца, какая там уже внешность… А важно только, чтобы – жили. Жил чтобы. И чтобы жила.

Потому что надо, чтобы было, кого любить. А иначе – зачем?

Теперь ты

Я второй день подряд пью коньяк.

Еду домой, как на праздник, потому что у меня там еще полбутылки есть, армянского.

Друзья волнуются:

– Ты бы спросила у радиолога своего, можно тебе сейчас, а то смотри…

А я отвечаю, что мой радиолог не разговаривает вообще, только если спросишь, и то…

Посмотрит на тебя как-то долго, облучит взглядом и произнесет, вернее, изречет что-то типа:

– Интересный вы человек, Алла… И уходит к линейному ускорителю, белой спиной повернувшись ко мне, и рукой машет, мол, пошли, ложись. Линейно ускорять тебя буду.

Голову повернет правильно, какую-то цифру назовет медсестре, и та что-то врубает.

Про алкоголь не предупреждал, памятку не давал, так что чего там.

Но я зашла на всякий случай на форум своих собратьев и сестер по шуткам судьбы. Не могла оторваться.

Они там все пишут, что вообще не просыхают с того дня, как диагноз узнали.

Так что я еще святая простота.

Зато я очень жалею, что не пила всю прошедшую жизнь. То есть совсем мало пила, и при этом почему-то счастья хотела. А оно отдельно не бывает, клянусь.

Ну и еще хотела про одну пару сказать, за которой наблюдаю который день…

Там муж большой, крупный и совсем уже никакой. Глаза потусторонние, но надеется, или только его хрупкая жена уже надеется, не знаю.

Он уже ноги еле передвигает, так эта маленькая жена своими маленькими руками эти большие его ноги передвигает, а он в это время на ее узенькое плечо опирается. И так она его тащит каждый день вниз по ступенькам, под лучи тащит.

Он все время говорит что-то, очень неразборчиво, но понятно, что жалеет ее.

А она только одно отвечает:

– Ничего, я всю жизнь на твое плечо опиралась. Теперь ты обопрись.

Смотрю я на все это и думаю: человек в принципе только три слова может знать.

Чтобы быть человеком.

Я. Тебя. Люблю.

Сергей Данюшин

Что мы знаем о весёлых трактористах

 
+ + +
 
 
Что мы знаем о весёлых трактористах,
третий день на дне речном лежащих смирно?
Ничегошеньки-то мы о них не знаем —
знаем только, что лежат на дне речном.
 
 
Нет, конечно, о химическом процессе
разложения мы что-нибудь да знаем:
мол, субстанцией становятся, частичкой
неизменной сути, так сказать, вещей.
 
 
Философия, казалось бы, ответы
может дать. Но хоть Лаканом, хоть Стаканом
трактористов этих ты интерпретируй —
их со дна речного мёртвыми достанут.
 
 
+ + +
 

Антропоморфизм

 
Бутерброд с колбасой стать решил человеком,
засмотревшись на мир сквозь витрины стекло:
на Равиля, впервые летевшего в Мекку;
на Марию Петровну, которой не шло
 
 
её красное платье; на Колю с Тагила,
подхватившего триппер в отеле «Уют»;
на доцента Смирнова, который светило,
только бабы ему всё равно не дают.
 
 
Вот закрылся буфет. Бутерброд много думал,
с головой завернувшись в тугой целлофан.
Он не спал – сердце билось синкопой угрюмой,
разгоняющей кровь в предвкушении ран.
 
 
«Боже мой, боже мой! Я, наверное, Jesus, —
застонал бутерброд. Возмолился в слезах, —
Папа, может, не надо шутить с моей жизнью?
Не, я всё понимаю, но это же крах
 
 
всех надежд моих, чаяний всяческих разных.
Я, ей-бо, не готов. Может быть, через год?»
Бог молчал, но с утра тараканов заразных
он наслал на буфет. «С бородой анекдот, —
 
 
бутерброд возмущенно на это ответил. —
Чуть чего, так и сразу болезни и мор.
Ну а вдруг пострадают невинные дети
от того, что я чашу твою не попёр?
 
 
Я отныне и присно теперь богохульник.
А ещё учудишь что – вообще сатанист».
В ту секунду срыгнул пассажир Бородулин —
стать решил человеком внутри него глист.
 

Эпифоры

 
Он говорит: постоянно просыпаюсь от того, что хочется    петь.
А она ему: Петь, ну может не надо? Не надо, Петь!
 
 
И без того, понимаешь, пыль по углам, быт не то чтоб           налажен.
А он ей: скажи ещё, что война кругом и прочая лажа. Лажа.
 
 
Она говорит: видела сегодня, не поверишь, Лёшу из пятой парадной.
Кстати, куда это ты на ночь глядя намылился такой парадный?
 
 
И так, понимаешь, пыль по углам, быт не то чтобы колосится.
А он говорит: вот ещё у тебя, овцы, забыл отпроситься.
 
 
И что там Лёха? А то и впрямь давно его видно не было.
Он раньше заходил иногда, а в последнее время повода, видно, не было.
 
 
А она говорит: его, представляешь, брали в плен чеченцы.
Потом отпустили. Говорит, они и не злые вовсе – просто чеченцы.
 
 
У них берцы из военторга. Аллах. Щетина, наверное, ужасно колется.
Раньше так было. Теперь у них быт налажен: никто не бухает, не колется.
 

«Вот всех бы собрать патриотов…»

 
Вот всех бы собрать патриотов
Руси бы Святой патриотов
И сжечь бы их всех патриотов
Вот жизнь бы тогда началась!
 
 
Собрать бы ещё либералов
поганых жидов-либералов
и всех расстрелять подчистую
Вот зажили б мы бы тогда!
 
 
И всех бы собрать гомофобов
Вот этих прыщей маскулинных
И всех перевешать на сваях
Вот мы б задышали тогда!
 
 
И педиков всех чтобы разом
Вот так порешить чтобы разом
С Кончитою их бородатой
Ох жизнь бы наладилась враз!
 
 
Остался бы я на планете
совсем бы один на планете
Ведь это же можно не бриться
И курицу есть без ножа
 

«бизнес-тренер тонко троллит…»

 
бизнес-тренер тонко троллит:
буря скоро грянет буря!
глупый пингвин робко прячет
под затейливый пин-код
 
 
пахнет шипром с комсомолом
и душистою фиалкой
и гражданскою войною
и сиреневый туман
 
 
вновь над нами проплывает
вновь сирена завывает
вновь ну так же не бывает
потому что пылесос
 
 
мультиварка и духовность
кофеварка и соборность
эскалоп и евразийство
и зелёный попугай
 
 
мимо тёщиного дома
ходит злой и невесомый
с неучтённой хромосомой
лишь бы родину любил
 

«Как в тоске самоубийства вышел месяц из тумана…»

 
Как в тоске самоубийства вышел месяц из тумана
Расcказал точней поведал о заморском колесе
Тихих вовсе не осталось настоящих буйных мало
Словом после той кометы ой да выжили не все
 
 
Правда часть переродилась кто ведром кто частоколом
И гремят теперь мудями да с восточной стороны
Ну а кто ушёл из мира не совсем бухим и голым
Тем на завтрак подарили пифагоровы штаны
 

«гитлер и средневековье…»

 
гитлер и средневековье
ой боюсь боюсь боюсь
вымя родины коровье
ой схвачусь схвачусь схвачусь
 
 
и бе-бе-бе-бе-берёзы
заикаются в лесу
даром что пришёл тверёзый
всё равно в утиль снесу
 

Таня Лоскутова

Лоухский козёл

Лоухи – это на севере Карелии. Чуть не доезжая до «Полярного Круга». До самого Полярного Круга ещё далеко, но станцию назвали именно так. Во-первых, карелам всё равно, во-вторых, в Карелии всё немного преувеличено, а, в-третьих, кто его, этот Круг видел?

В Лоухах одна улица. Одна больница. Одна разбитая машина – скорая помощь. Один фельдшер, он же шофёр. И, конечно, газета «Лоухский коммунист». Без неё Лоухи нельзя было бы назвать районным центром.

На единственной улице всегда пустынно. Может, и живёт кто. Но я не видела. Иногда промчится «Запорожец» с пьяным фельдшером. Сквозь поднятую пыль можно увидеть взметнувшихся из-под колёс испуганных и визжащих девок. И откуда взялись? Потом опять тихо и никого.

В развалюхе, что называется станцией – загородка для кассира, которого, конечно, нет. Но есть место, где была дверь. Может, пассажиры, толкаясь в очереди за билетами, высадили. Хотя, кажется, и пассажиров никогда не было. И кому уезжать из Лоухов, если туда сроду никто не приезжал?

Правда, висит расписание поездов. И автобусов, для которых в этих местах ни одной дороги нет. К тому же, все знают, что ни одному расписанию в окрестности ничего не соответствует. Правда, за одним исключением: раз в сутки здесь останавливается пассажирский, строго по расписанию, где-то между часом ночи и семью утра.

А главное, для чего рассказываю, четыре раза в год мимо Лоух проходит платформа с козами. Их везут откуда-то из средней полосы куда-то к настоящему Полярному Кругу. Все козы – девицы. Потому что шерсть от них, которую зачем-то ждут на севере, сохраняет нужные качества – прочность, шелковистость и ещё что-то важное, только при условии абсолютного девичества.

В Лоухах тепловоз секунд на двадцать замедляет ход, и, не останавливаюсь, тащит свой драгоценный груз к северу. А драгоценный он и вправду. Говорят, эта девичья шерсть стоит вдесятеро больше обычной. К тому же, в переводе на валюту. Что неудивительно, так как вся она идёт на экспорт. То ли ценителей у нас своих мало, то ли денег. Может, и того и другого вместе. Так или иначе, «золотое руно» – им, голые козы – нам.

Два дня до прибытия гарема лоухский козёл ошивается на станции. Говорят, его борода в эти дни развевается строго к югу, независимо от направления ветра. Иногда, разгоняя застоявшуюся кровь, он пытается поддеть рогами стенку дома. Но чаще, экономя силы, насмешливо поглядывает в сторону ненужного расписания.

Завидя тепловоз, он не мечется, как некоторые, вдоль путей, а спокойно даёт платформе поравняться с ним. Тогда и взбирается неторопливо к ошалевшим от радости козам. При отсуствии порядка на железной дороге платформа каждый раз замедляет ход в другом месте. И каждый раз, с неумолимостью судьбы, козёл с низко опущенной головой оказывается в зоне тормозного пути.

Потом он вместе с молоденькими дурочками едет дальше. И, как правило, не доезжая до Кандалакши, все козы оказываются оплодотворёнными. А лоухский козёл со свалявшейся на животе шерстью и на негнущихся ногах возвращается домой.

Это занимает недели две. Дома он отлёживается под бабкиной кроватью с длинными подзорами. Оба деликатно молчат. Бабка суёт ему под кровать крапиву и лопухи. Сперва он воротит морду, потом, оклемавшись, вылезает на крыльцо.

Первые дни он обходит огородами то место, откуда видна станция, да вздрагивает от тепловозных гудков.

Уже через неделю борода его начинает принимать нужное направление. Так повторяется из года в год. И никто не припомнит, когда это началось. И никто не скажет, когда это кончится.

Четыре раза в год к бабке приезжает начальство. Из Кандалакши. На газике. Убивать козла. Бабка на стол собирает морошку мочёную, грибы, селёдку беломорскую. Остальное у них с собой.

Выпив неразбавленный, кривится для порядка, говорит гостям: «Мне б ваше ружьё с жаканом, однако, я бы и сама с его, кобелины, дух выпустила. Да где искать-то? С вечера пропал. Ну, думаю, или вы приедете, или новые козы на подъезде. А найдёте дармоеда – ваш будет.

…Начальство морошкой чавкает. У подоконника, в отблесках заходящего солнца, посверкивает кончик ствола.

А сквозь кружевные подзоры высокой кровати, если лечь на пол, можно увидеть задумчивый козлиный глаз…