Текст книги "Журнал «Юность» №06/2020"

И смех и грех. К слову, о грехе. Взяв за руководство эссе Набокова, можно легко приговорить В. Пузатова к средневековым пыткам. Однако любой подсудимый имеет право на речь-сиречь в свое оправдание. Поэтому я решила отыскать В. Пузатова и спросить его напрямую, что это было.

К сожалению, в интернете не нашлось никакой информации об астраханском литераторе и полиглоте, кроме упоминания о том, что он имеет отношение к изданию Библии на разных языках мира (страшно представить, что не тянулось до бесконечности, как резинка на штанах, в Священном Писании). Если верить статье общественно-политической газеты «Волга», хранятся труды В. Л. Пузатова в Астраханской областной научной библиотеке, куда я немедленно написала электронное письмо с просьбой поделиться любыми сведениями об Иерониме Стридонском наших дней. Кроме прочего, окончательно помешавшись, я отправила запросы во все крупные СМИ Астрахани, в астраханское Управление культуры и местное отделение Союза писателей. Пока ждала ответов, решила отыскать «конкурента» В. Пузатова – Константина Комкова, который делал перевод с португальского и для озвучки бразильского сериала.

Про В. Пузатова Комков никогда не слышал, но согласился прочесть и прокомментировать его творчество: «Честно говоря, не совсем понимаю, с какого языка он переводил “Рабыню Изауру”. Возьмем хотя бы следующий пример.

Б. Гимараенс: Alguns bons е generosos instintos, de que о dotara a natureza, haviamse apagado em seu coraqao ao roqar de pessimas doutrinas confirmadas por exemplos ainda piores.

Подстрочник от Google: «Некоторые добрые и щедрые инстинкты, которыми его наделила природа, исчезли в его сердце, когда он впитал в себя плохие учения, подтвержденные еще худшими примерами».

К. Комков: «Те немногие хорошие качества, которыми наделила его природа, погибли, срезанные под корень отвратительными теориями, подкрепленными еще худшей практикой».

В. Пузатов: «Благородные порывы и устремления… медленно и беспощадно душились волосатыми руками грубой и вульгарной окружающей реальности, в грязных когтях черного змия вселенского цинизма и непролазной пошлости уже погибала, испуская последний писк, его теперь уже не бессмертная, грешная душа».

На вопрос, чем, по его мнению, является перевод В. Пузатова – недобросовестной работой или, может быть, хулиганским арт-перформансом, Комков ответил так: «Конечно, по отдельным фразам судить обо всем арт-перформансе, как вы здорово определили этот жанр, было бы неправильно, но у меня складывается впечатление, что это было продиктовано непреодолимым желанием заработать в те лихие годы, причем не важно как».

Тем временем никто из адресатов не отвечал на мои запросы. В Сети я обнаружила сайт с базой телефонных номеров и адресов жителей Астрахани. Среди них был только один В. Л. Пузатов. Я вбила его адрес в гугл-карты, и космический спутник показал мне предполагаемый дом астраханского переводчика и полиглота и его окрестности. Особенно впечатлил серый железный гараж с нарисованной пентаграммой и надписью «Лорд». Но ровно в тот момент, когда я подняла трубку, чтобы позвонить автору трэш-версии «Рабыни Изауры», на мою электронную почту пришел ответ из астраханского отделения Союза писателей. Мне сообщили, что В. Пузатов никогда в этом объединении не состоял, уже в 90-е был глубоким инвалидом и еле передвигался. Так что они не в курсе, жив ли этот человек вообще. Это все, до свидания.

Я была в центре Махачкалы, когда там взорвали автомобиль министра Гусаева, и после увиденного спокойно отправилась в горы – брать интервью у другого дагестанского чиновника, на которого к тому моменту было совершено пять покушений. Но узнав об инвалидности В. Пузатова, заточенного в конце девяностых в панельной пятиэтажке с видом на газовые трубы, с единственной возможностью исполнить страстный словесный гопак на костях мученика Бернардо Гимараенса, – я так и не смогла набрать телефонный номер.

Человек – слаб.

3. Отзывы

«Поздравляю, твоя статья стала вирусной!» – сообщает мне в мессенджере приятель (он маркетолог). «В смысле?» – «Двенадцать тысяч просмотров, сотни репостов в соцсетях, куча комментов. Накидать ссылок?» – «Давай».

Сайт Livelib.ru

SonRazuma (врач, кандидат медицинских наук, молекулярный биолог, Мастер Наук и Лицензиат Философии, живописец-акварелист, пианист и кларнетист, литературовед, эссеист, пушкинист, гоголевед): «Ну и напрасно Юлия Лысова не позвонила. Можно было бы очень уважительно построить беседу, задать наводящие вопросы. Очень не понравилось в статье, что качество одного перевода сравнивается с другим переводом, а не с оригиналом. За такое Юлию Лысову следовало бы подвергнуть тем самым пыткам, которые она напророчила переводчику Пузову».

mikvera: «А я не почувствовала в статье глубокой антипатии к астраханскому переводчику. Скорее даже, наоборот. Вот только, и вправду жаль, что Юлия не позвонила. Было бы ужасно интересно узнать, что сейчас думает автор перевода о своем том, далеком творении».

YuliyaSilich: «Поначалу веселилась от души, а после навалилась безысходная тоска. Поистине, от смешного до грустного – один шаг».

SonRazuma: «Да, там наверняка целая драма в одном флаконе – смешное и грустное вместе. Тяжелобольной человек в лихие 90-е искал, чем бы занять свои мозги на закате дней, как отвлечься от печальных мыслей. Предложил свои услуги разным издательствам. Ответила одна захудалая и нищая редакция, что хотят печатать Изауру, но денег за перевод не заплатят. Хочет переводить – пусть переводит, перевод желательно сделать покрасивше, чтобы дамам за сорок понравилось. Ну вот он и устроил прощальный фейерверк, поиздевался над коммерсантами и дамами, падкими на вычурный стиль. Оторвался от души. Сначала дописывал от автора, чего там нет, потом подустал, начал пропускать куски текста. Чтобы было понятно тем, кто понимает в литературе, первый абзац вставил от себя как подсказку умному читателю. Я его совсем не осуждаю, может, поступил бы так же. А тут его глупые люди пытками стращают».

Сайт Bookmix.ru

Пайалка: «А я не согласна с Пузатовым! Я считаю, что тифун – это человек, больной тифом! Надо бы тоже почитать книгу-то… что-то мне сразу детство вспомнилось и как наши все поголовно обзавелись фазендами вместо скучных огородов)))».

Sibirjachka: «Пузатов шикарный хоходатель!»

Kamila2: «В 90-е юмор был просто необходим, жаль, что Пузатов тогда мне не попался».

Эйне: «А еще новеллизации и “вбоквелы” клепали на коленках, причем используя периодически куски из других книг, например, ваяя многочисленные продолжения “Унесенных ветром”, использовали даже Ремарка)))».

Facebook

Сообщество «Книжный клуб им. Юрия Лозы»

Elena Freidz: «Вот это и есть настоящий литературный перевод! (хотя и несколько вольный)».

Victoria Lubashenko: «Читала, что был какой-то дореволюционный переводчик “Пиквикского клуба”, у которого был совершенно искрометный перевод, но при этом он не стеснялся кроить и перекраивать исходный текст».

Личные аккаунты

Савицкий Андрей: «Просто переводчик был художник – он так видел».

Яна Ультра: «По-моему, я только что пополнила словарный запас…»

Юлия Старцева: «Заработал бедный старичок, еще и постебался вволю».

Svetlana Sitnikova: «Ну начинал же Эко свой роман “Тщеславлюсь униженностью…”) Тут тоже похоже на попытку закосить под витиеватый слог. А получилось самостоятельное произведение искусства:)».

Ольга Лысенко: «Ну так Эко специально наворотил барочных финтифлюшек, сам же над ними поржал, еще и мануал для переводчиков накатал, как эти финтифлюшки сохранить».

Svetlana Sitnikova: «Мне кажется, тут тоже не случайно».

Olga Darfy: «Растащить на мемасики».

Валентин Руденко: «Думаю, это он потом сделал Гоблину перевод “Властелина колец”».

Ольга Лысенко: «А вообще как перформанс – это да, это же чертовски прекрасно».

Егор Степанов: «Сам Набоков в плане переводов тоже такой молодец, что во время чтения только пот утирать».

Roman Kutuzov: «Ему можно, он гений!»

Александр Демидов: «Капец какой-то, а не Пузатов, на кол его!»

Елена Шанаева: «Этот Пузатов просто чертов гений! Минимум на пять лет опередил гугл-переводчик. Это явно был такой триумф, что его взяли потом в международную компанию алиэкспресс переводить».

Анна Волкова-Куценко: «Перевод Пузатова куда интереснее и живописнее. Комков просто сухарь!)»

Елена Шанаева: «Человек с душой работал».

Анна Волкова-Куценко: «Во-во! Я за Астраханскую рабыню!»

Мария Скворцова: «Зато как живенько!)) Не то что правильно выстроенные сухие описания))».

Елена Шанаева: «У нас уже фан-клуб “помидора ее лица”».

Яна Твардовская: «Это так трэшево, что почти гениально».

Оксана Тарасенко: «Стильно, даа))».

Минна Ямпольская: «Это надо читать. Непременно!)) Оттянулся дедушка, молодца!)))».

Lubov Caplan: «У меня двойственное впечатление. Первая реакция – как и у всех. А потом дочитала до конца… человек (немолодой инвалид) видел газовые трубы из своего окна, а воображение уносило его туда, где фазенды и бычки сочную траву щипают. Правду говорят, что жизнь – героичнее литературы по части сюжетов)».

Минна Ямпольская: «Это с одной стороны. А с другой, никто не должен входить в положение, даже не очень приятное, переводчика – от него ждут совсем другого)».

Екатерина Федорчук: «Как я рыдала, когда Тобиаса убили! До сих пор больно вспоминать!».

Галина Илларионова: «А мне весело было читать Пузатова, казалось, что слова рождены не в нашей равнинной умеренной полосе, а где-то за морями, где солнце, ярко, резко, эклектика и что-то невозможное, неправильное. Конечно, нелепо оно все звучит, но будоражит и вызывает эмоции, фантазии… А тот второй адаптированный перевод, где все правильно усреднено, и не запоминаешь ничего, как плохие учебники (всегда страдала, читая наши учебники истории, почему так уныло и нудно описаны мощные, взрывающие мозг, события, детям можно все интереснее преподносить. Эх…)».

Eghzarw d’Eghzarw: «Не знаю, не знаю, сравните, насколько ярче первый образ! Вообще, судя по цитатам в статье (от которой остается несколько неприятное впечатление), первый переводчик просто решил стилизовать перевод романа 19-го века под роман 19-го века, эдакий Крестовский, а то и Вельтман».

Мария Бахарева: «Да в те времена что только не печатали! Также наивно предполагать, что В. Пузатов непременно должен существовать ггг».

Eghzarw d’Eghzarw: «Автор, наверное, молодая, и романов вроде “Последняя любовь Скарлетт” и газету “Скандалы” не читала в восьмом классе под партой!»

Мария Бахарева: «Они бы еще популярного автора детективов Марину Серову поискали!»

Nathalie Raybman: «Эх, счастливый запах 90-х. Время, когда казалось, что можно все».

Anastasia Zavozova: «Я в целом удивлена тем, как серьезно разбирают перевод из 90-х. Да тогда была целая традиция, клепали книги по латиноамериканским сериалам и дописывали их как хотели. У меня бабушка их все читала и все ее знакомые бабки:) Художественный перевод к этому не имел никакого отношения. Опять же, никто не учитывает, что несчастный Пузатов мог быть автором подстрочника, который потом расписали и улучшили в издательстве, что тогда случалось сплошь и рядом. Или тем самым редактором, который за три копейки просто пересказывает примерный, наскоро сделанный подстрочник. И что книга 1992 года могла быть напечатана где угодно и кем угодно и Пузатов об этом мог даже не знать».

Eghzarw d’Eghzarw: «И что звали его, возможно, вовсе не Пузатов!»

Elena Lemeneva: «Прекрасный же перевод, такой же экзотический, как вся история плантаторов и их рабов!»

Андрей Калиниченко: «Женщины! Кто помнит этот первый яркий и сладкий сериал в голодный и серый период нашей истории? Мужчины! Кто ненавидел эти противные бакенбарды главного героя и фальшивую улыбку героини? Прочитайте до конца. Тут все про нашу жизнь, смешную и грустную».

Гульнара Чиклина: «Я помню эпизод из жизни… грустный… был ноябрьский вечер, страну колбасит не по-детски (я еще не знала, что так будет очень долго, до сих пор…), мы с мамой идем от остановки в сторону дома, она: “Давай быстрей пойдем, там сейчас кино начнется “Изаура”. Я хоть так отдохну от всего, что вокруг творится”… вот запомнила это и все… Уже и мамочки нет со мной, и страну колбасит, и убегаем мы все от реалий вокруг, и фильм этот дурацкий напомнил это… уф… ((».

Андрей Калиниченко: «Музыка заставки к сериалу сидит в подкорке)))»

loseb Khachidze: «Гугла не было, человек помучился, учитывая его состояние, думаю, можно все простить. Готовый сценарий для завлекательного фильма. Сначала детектив, а потом драма со слезами…

Galina Palaguta: «Точно, история для кино. Только мне кажется, он с переводом не мучился. Он творил! И, наверное, отдыхал душою, забывая про свои напасти. Так что, конечно, простительно. Тем более что есть и профессиональный перевод этой книги».

Стелла Прюдон: «А вообще, такой бешеный интерес позднесоветских людей к проблемам рабовладельческой Бразилии сам по себе настраивает на абсурд как норму. Пузатов этот запрос реализовал».

VK

Ящар: «По-моему, это был крутой перфоманс, мужик рулит. Как бы “мизерабельность бесправия не прикроешь фиговым листом внешнего декора!” Это про Россию, друзья».

«Короче, народ хочет продолжения. Может, все-таки позвонишь Пузатову? Может, он жив?» – продолжает приятель. «Блин», – отвечаю я. – «Ну, как знаешь».

И все-таки движение «ямыпузатов» в комментариях к статье заставляет меня призадуматься. Я по-прежнему не считаю дело рук Пузатова пародией. Мне не кажется, что переводчик этот ставил целью высмеять дамский роман или чрезмерно художественный слог. Но согласна: есть в его переводе какое-то необъяснимое очарование. Человек старался и, возможно, перестарался, но он действительно так видит. Я отвлекаюсь на другие дела, но тут снова пищит телефон.

Сообщение в «Фейсбуке» от пользователя не из списка друзей: «Здравствуйте, Юлия! А вам еще никто про настоящее фио астраханского самородка не написал? Так-то с ним немало людей были и у нас здесь в Москве знакомы. И историю этого своего перевода он иногда пресмешно рассказывал за стаканчиком». – «Здравствуйте! Нет, никто ничего не писал. И как его зовут на самом деле?» Незнакомый собеседник присылает мне ссылку на фейсбучную страницу одного из самых известных журналистов Москвы и добавляет: «Если б не умер, посмеялся бы. Он был такой – весельчак и бонвиван».

4. Конец восьмидесятых

Я хорошо помню 1988 год. Мне было восемь лет. Меня только что приняли в октябрята и тайком покрестили в Казанской церкви. Прицепили октябрятскую звездочку и надели нательный крестик.

Папа вернулся из Амдермы. Он надеялся, что армейская дисциплина в условиях сурового арктического климата поможет ему навсегда разорвать порочную связь с бутылкой. «Набивались мне тут с предложением отведать браги два земляка, – писал он маме с края Земли, – мы с ними в Карском море искупнулись. Командир, когда увидел, махнул рукой и сказал, что это горьковские раздолбаи. Мол, оттуда все такие – лихие. Так вот после этого земляки предложили мне выпить, но, естественно, получили от ворот поворот. Одному из них тридцать, другому – прапорщику – двадцать четыре года. Которому двадцать четыре года, сказал, что надо быть мужиком, так вот я этому “мужику” рассказал, как готовить и употреблять из клея БФ “эликсир жизни”. Он вытаращил глаза и спросил: “А ничего от этой смеси не склеится?” Я ответил, что несколько дней у него внутри будет то же самое, что и у крокодила Тотоши, который наелся калош. Ну он заткнулся и больше меня на слабо не брал. Ушли те времена, когда между нами с тобой сеяла семена раздора проклятая водка. Теперь ты, Наташа, – жена военнослужащего Заполярья, а не какого-нибудь “каскадера”, пьяни, ханыги. Верь в меня, милая Натка, я не свихнусь и не сойду с трезвого пути, будь спокойна насчет своего белобрысика (это меня то ли в садике, то ли в первом классе так звали – Лысик-белобрысик)».

Увы. Бортинженером и полярником отец пробыл всего год. Он снова запил. Целыми днями либо сидел дома, обнимая сумку, в которой хранились каштановые волосы его покойной матери, и слушая запись голоса покойного отца на бобинах, либо мотался в поисках очередной дозы. Работы не было, денег в доме – тоже. Мама ругалась на папу и обижалась на своих родителей. Когда мы приходили к ним в гости, вместо того, чтобы спросить, как у нас дела, бабушка начинала рассказывать, как дела у рабыни Изауры (она переживала, что донья Эстер никак не подпишет Изауре вольную), а дед сообщал о его успехах в шахматах по переписке.

Выбив из отца адрес цыган, мама помчалась к ним и, будучи вне себя от ярости, пригрозила, что если ей не отдадут ее добро, она наведет порчу на весь их табор. Милая мама ростом метр пятьдесят пять в гневе действительно страшна, так что я понимаю цыган, которые ей поверили.

Наконец отцу повезло. Его взяли электромехаником на радиостанцию при областном радиотелевизионном передающем центре. Радиостанция располагалась на выезде из города, между трассой Москва – Казань и валавскими лесами. И хотя это был довольно секретный объект, мне разрешали иногда приходить туда в гости. Это было мое место силы. Меня завораживали все эти непонятные передатчики с множеством загадочных кнопок и рычагов. Однажды, пока папа не видел, я взяла телеграфный ключ и проникала на нем мелодию из «Рабыни Изауры». Надеюсь, это ни на что не повлияло, самолеты не упали, паровозы не сошли с рельс.

В здании радиостанции стоял замечательный запах – смесь курева, крепкого черного чая и канифоли. На втором этаже располагалась комната со столом для настольного тенниса, где можно было погонять легкий мячик. На территории антенного поля мы собирали грибы и землянику (самый вкусный чай на земле – это чай с земляничными листьями). Однажды у какой-то заброшенной землянки я нашла медную монету екатерининских времен. Папа сказал, что давным-давно там жила какая-то старушка, возможно, отшельница. А вот в будке у радиостанции жил пес по кличке Вентилятор – его так назвали, потому что он забавно крутил хвостом. Папа всегда приносил ему из дома косточки. Правда, пару раз перепутал пакеты, отдал псу свою жареную рыбу, а сам сидел потом как дурак, обгладывая мослы. Вентилятор постоянно лаял на Чертика (так звали местного темно-серого кота) и гонял его по территории радиостанции. Однажды мужики с папиной работы поймали кота и дали ему водки. Чертик опьянел, осмелел, набросился на Вентилятора и изодрал ему когтями всю морду. Вентилятор сильно удивился и потом пару дней, пока Чертик страдал с похмелья, выглядывал из-за угла с опаской.

Через два месяца после трудоустройства на радиостанцию папа снова загудел. Он был не из тех пьяниц, что могут каждый день быть навеселе, но при этом выполнять социально-семейные функции. Примерно на пятый день запоя отец превращался в зомби – по большей части лежачее, но иногда и ходячее тело. Как правило, запой продолжался три недели, и в течение этого времени отец был не в состоянии работать. Следующие – трезвые три недели мы жили более или менее спокойно, но в тягостном ожидании следующих «месячных» папы (определение мамы). Я не знаю, почему отца не выгоняли с работы. Может быть, потому, что он действительно был отличным спецом. Трезвый, он и отцом был отличным.

У нас был фотоаппарат «Смена», и мы, бывало, снимали и печатали фотографии. А однажды папа купил какую-то специальную пленку и сказал, что мы будем делать диафильм. Мы отправились на набережную – в те места, где когда-то стоял родной дом отца и где прошли мои первые годы. Дом этот находился в зоне затопления. Из-за строительства Чебоксарского водохранилища нас переселили в хрущевку на улице Чернышевского. А потом проект накрылся, территорию не затопили, в дом заселились какие-то приблудные цыгане и через месяц его сожгли.

По возвращении с «родного пепелища» мы с папой идем в ванную, чтобы сделать проявитель. Отец отмеряет на весах какие-то порошки, смешивает их, я ему ассистирую, подготавливая воду – она должна быть определенной температуры. Я измеряю ее особенным градусником, он тоньше, чем тот, что суешь под мышку. Залив проявитель в бачок, отец доверяет мне ответственное дело – вращать катушку с пленкой. Я вращаю и повторяю про себя: «Чтобы от пьянки отворотился, чтобы к разуму возвратился, чтобы от пьянки отворотился, чтобы к разуму возвратился…» Я нашла эти слова в маминой записной книжке. Там было написано: «Заговор от пьянки. Приди на кладбище на девятый день на чужую могилу. С собой принеси горстку пшена, насыпь крест-накрест на холм, потом вынь вино и вылей рюмку туда же. Заговор читать три раза: принесу на землю покойной душе, образумь моего мужа запойного, чтобы от пьянки отворотился, чтобы к разуму возвратился. Аминь». Через десять минут сливаем проявитель, заливаем воду, сливаем воду, заливаем закрепитель. И еще двадцать минут я кручу свою шарманку, закрепляя желание, повторяя все те же слова: «Чтобы от пьянки отворотился, чтобы к разуму возвратился, чтобы от пьянки отворотился, чтобы к разуму возвратился, чтобы от… Аминь».

На премьеру нашего диафильма собираются соседи из квартиры напротив, со второго и пятого этажа. Полумрак. Включается фильмоскоп. Луч света ложится на белую дверь спальни. Комната наполняется запахом нагретой пленки. Мама ставит пластинку с музыкой оркестра Поля Мориа. Играют скрипки. На экране появляется первый кадр нашего черно-белого шедевра: единственный в мире сухопутный порт, унылый и одинокий, никому не нужный, с пустыми глазницами, холостой. У входа – черные железные якоря, цепляющие воздух, ничто, пустоту. Папа крутит ручку проектора. Следующий кадр. Причальная стенка – как грань египетской пирамиды. Гигантская гробница несбывшегося. Следующий кадр. Перила причала – могильная ограда. Следующий кадр. Белый паром, перевернутый вверх ногами. Стоит, как гигантская юла на небе. В трюме парома темно, ничего не разглядеть, даже спасательного круга. Потом – свет. Макарьевский монастырь.

Мама выключает пластинку. Гости аплодируют. Все счастливы.

На следующий день отец пропадает. Значит, заговор не подействовал.

Уже полночь. Мы с мамой легли спать на разложенном диване в зале. Вдруг слышим долгое ковыряние ключом в двери. Наконец, удача. Отец заходит. Сопя, разувается в прихожей. «Надоел, как зараза!» – шипит мама. «Не обращай внимания», – говорю я. Вдруг в комнате вспыхивает свет. Мама накрывается подушкой. Я зажмуриваюсь. Через щелки глаз вижу еле стоящего на ногах отца. «Ой, – говорю, – мам! Свет сам зажегся! Замыкание!» Встаю, прохожу мимо отца, якобы его не замечая. Выключаю свет. Ложусь. Отец сопит в темноте. Снова врубает свет. Я опять вскакиваю: «Ой! Опять!» Бегу выключать. Отец, растерянный, стоит, вылупив глаза: «Это я включил!» Выключаю свет, ложусь. Отец опять включает. «Да что ж такое-то!» – ругаюсь я. Отец хватает с кресла спящего кота Кузю и трясет им в воздухе. «Мам, смотри! Кузя полетел!» – говорю я. Отец трясет кота сильнее: «Это я, я его поднял!» «Полтергейст!» – говорю я, не сводя глаз с кота. Отец трезвеет с перепугу, бросает Кузю, встает передо мной на колени, бьет себя в грудь: «Девчонки, да вы чего? Это я! Я! Живой, вот он я, – хватает меня за ногу, за руку, – вот, пощупайте, я живой! Живой!» «Так, ну все, хватит, Юлия!» – говорит мама (когда она называет меня полным именем – Юлия – я знаю, она сердита). «Заканчивай этот цирк! Григорий, иди спать!» «Ага!» – кивает радостный Григорий. И, щупая себя за руки, за щеки, встает с карачек, удаляется и бормочет: «Жи-ив, жи-ив!» Спустя полчаса из спальни доносится: «Минутная готовность! Ключ на старт! Идут наддувы, отошла кабель-мачта, все нормально. Дается зажигание. Три, два, один. Пуск!»

Наутро мы уходим жить в деревянный дом к деде Вале и бабе Лене.

Через пару недель в один из дней мама после работы зашла в квартиру на Чернышевского, чтобы что-то забрать, и увидела, что отец валяется в отключке, отощавший Кузя ест из блюдца на полу маринованные свиноройки, а с иконостаса в углу пропала Святая София. Мама разбудила отца и начала допрашивать его, куда он, зараза, дел икону. Отец сначала всячески изворачивался, говорил, что к нам залезли воры, но в итоге все-таки сознался в том, что загнал икону цыганам за бутылку. Выбив из отца адрес цыган, мама помчалась к ним и, будучи вне себя от ярости, пригрозила, что если ей не отдадут ее добро, она наведет порчу на весь их табор. Милая мама ростом метр пятьдесят пять в гневе действительно страшна, так что я понимаю цыган, которые ей поверили. Прижав к сердцу возвращенную святыню, мама принесла ее домой. Отец встал на колени перед образами, заплакал, назвал себя христопродавцем и поклялся завязать с вином. Через несколько дней он поехал в Горький, где красивый черноглазый врач-гипнотизер по фамилии Зелексон закодировал его от пьянства на пять лет. Повтор сериала «Рабыня Изаура» в 1990-м мы встречали с новым – хронически трезвым папой.

5. Информатор

По словам человека не из списка друзей в «Фб», астраханским переводчиком романа «Рабыня Изаура» был ныне покойный заместитель главного редактора журнала «Русский репортер» Владимир Шпак.

В 1988 году Шпак работал журналистом в Астрахани. Когда сериал «Рабыня Изаура», успевший завоевать сумасшедшую любовь советских зрителей, был прерван на самом интересном месте, Шпака осенила гениальная идея: надо раздобыть упоминаемый в заставке сериала роман Бернардо Гимараенса, перевести его на русский язык и издать до того, как выйдет вторая часть мыльной оперы. Людям не терпелось узнать, что будет дальше, и на этом можно было хорошо заработать.

Какой-то знакомый студент привез Шпаку из-за границы сочинение Гимараенса на португальском языке. Шпак, не зная португальского, перевел текст со словарем. В итоге, видимо, и вышло то, что вышло. Хотя Шпак не стеснялся этого своего произведения и с удовольствием рассказывал о том, как на выручку от продажи переведенной им «Рабыни Изауры» он купил две квартиры в Астрахани, а потом их продал и открыл рыбный бизнес.

«То есть вы думаете, что никакого В. Пузатова не существовало? Что это псевдоним Шпака?» – уточняю я при встрече с информатором. «Моя память могла исказить какие-то вещи, я боюсь наврать в мелочах, но мне кажется, что даже стилистически это похоже на Шпака. У него было невероятное чувство юмора, и он вполне мог постебаться над, будем честны, довольно слабым бразильским романом». Информатор советует поговорить с главным редактором «Русрепа» Виталием Лейбиным – возможно, он знает больше. Я благодарю анонимный источник информации, по его просьбе обещаю не открывать его имя в случае, если надумаю писать продолжение этой истории, и на этом мы прощаемся.

Моим первым запросом в гугл после встречи становится «шпак рабыня изаура». Выпадает единственная ссылка – на православный журнал «Фома». В материале «Миллион на двоих не делится, или Почему богатому трудно войти в Царствие Небесное», представленном как «исповедь прогоревшего бизнесмена эпохи первоначального накопления капитала», Шпак действительно рассказывает о том, как занимался торговлей газетами и книгами и издавал «Рабыню Изауру». Но, помимо студента, доставившего из Латинской Америки «первоисточник», в интервью Шпак упоминает и переводчика, до этого имевшего дело только с морскими коносаментами и накладными: «Ну и результат, конечно, был соответствующий. Там была фраза, которая, как я понимаю, должна была звучать как “щелкнул клювом” – у нас она была переведена: “лязгнул зубами”. А поскольку переводчик, как водится, затянул, типография уже стояла под парами, и, кроме того, наш креатив неожиданно нашел отклик – люди, у которых мы до этого покупали книги, заинтересовались нашей “Рабыней” и уже прислали машину, пришлось издавать ее, даже не показав корректору. “Зубастый петух” – это еще цветочки. Литературный критик Андрей Немзер в газете “Сегодня” потом разразился разгромной статьей по поводу нашей “Рабыни”, назвав ее самым чудовищным изданием за всю историю русской словесности».

Пишу Немзеру письмо, не особо рассчитывая на ответ. Немзер отвечает. У него рецензии на перевод «Рабыни Изауры» не было – он даже не читал этого перевода. Однако слух, дошедший до меня, не совсем пустой: «В пору, когда “Сегодня” уже прихлопнули, был у меня “похожий” разговор с Владимиром Шпаком. Оба мы служили тогда во “Времени МН” (или уже “Времени новостей”, газета меняла названия), он – заместителем главного редактора, я обозревателем (изящной словесности). И как-то В. Ш. сказал мне, что я когда-то наезжал на издание “Рабыни…”, к которому он был причастен (деньги так зарабатывал). Я ответил, что такого не было, В.Ш., наверно, решил, что я деликатничаю, не хочу ворошить старое. Разговор (вполне приятельский) свернулся – вспомнил его сейчас не сразу по прочтении Вашего письма и “смутно”. Видимо, В. Ш. (или кто-то еще, причастный к “коммерческому сюжету”) тоже помнит историю с бранным откликом “не точно”. Допускаю, что в “Сегодня” наезд был, но точно не мой и, скорее всего, не целенаправленный, а совершенный “по ходу дела”».

Пишу обозревателю «Сегодня» Максиму Андрееву, он, в свою очередь, наводит справки у завотделом искусства «Сегодня» Бориса Кузьминского. Через Кузьминского проходили абсолютно все тексты, связанные с литературой, и он дает неутешительный ответ: «Не выходила такая рецензия, 150 процентов».

Раз не было никакой рецензии, может, и В. Пузатова – тоже? Может, прав информатор, и В. Пузатов – это Шпак?

«Псевдоэпиграфия не была слабой стороной Володи, – говорит главный редактор “Русского репортера” Виталий Лейбин, согласившийся на небольшое интервью. – Мы с ним даже для “Русского репортера” придумали несуществующего автора. Он подписывает своим именем заметки, которые настоящие авторы по каким-то причинам не хотят подписывать. Иногда очень хорошие, кстати». Лей-бин допускает, что Шпак мог заказать перевод «Рабыни» нескольким переводчикам с португальского, а затем сделать литературную обработку под псевдонимом. Шпак гордился этим проектом в первую очередь как успешной финансовой операцией, но и содержанием – тоже. Он и в своей журналистской работе придерживался правила давать людям то, что им интересно.

Перед интервью с Лейбиным я прочла воспоминания коллег о Шпаке. Его сравнивали с сержантом Бойлом из «Однажды в Ирландии», товарищем Суховым из «Белого солнца пустыни» и называли дядюшкой Delete за требовательность к текстам.

«Когда мы начали делать «Русский репортер» и в числе других кандидатов на должность ответ-сека встретились с Володей, я сразу понял, что нам сложно с ним будет. Потому что мы во всем вообще были с ним различны. Если я был такой – не служивший в армии пацан, у которого все получалось всегда и не было больших жизненных сложностей, то Володя был мужик с жизненным опытом, с неполиткорректной речью. Если я симпатизировал высокодуховным устремлениям наших либеральных братьев, то Володя – наоборот – требовал секса и насилия, чтобы были тиражи. Он выступал в нашей редакции на стороне простого народа. На стороне простого читателя. Он ввел такой формат новостной трансляции, при котором то, что думает уборщица или слесарь дядя Вася, нужно ставить рядышком в новостях с тем, что думает губернатор или крупный бизнесмен, – рассказывает Лейбин. – Он был склонен идеализировать 90-е, в смысле наличия свободы и драйва. Он не любил никаких ограничений. Например, когда нас уже выгоняли и штрафовали, он до последнего отказывался подчиняться запрету на курение в помещении». Лейбин добавляет, что у Шпака, помимо «Рабыни Изауры», была куча не менее увлекательных историй, например, как чеченцы его убивать водили, но о них лучше спросить бывшую жену Шпака Марину Борисову. Она к тому же руководила службой литературного редактирования в «Русском репортере», а значит, как профессионал может дать и оценку переводу В. Пузатова.