Текст книги "Журнал «Юность» №04/2020"

«Папа снился…»

 
Папа снился.
Говорил: «Аня, куда ты без СНИЛСа,
куда без паспорта
на общественном транспорте
в легком пальто.
Моя девочка – без роду, без племени,
с регистрацией временной,
с войной за плечами, не имеющей ни конца, ни края.
Ты уже не моя, не та моя пианистка и книгочейка.
Ты другая. Для тебя не найдут ни бесплатных врачей,
ни прочих льгот.
Шестой год, шестой чертов год».
Папа, не снись, то есть снись, но не снись так плохо.
Сдался мне этот СНИЛС, полис и прочие доки.
Давай просто сидеть на облаке,
говорить о том, как у нас в Донецке
к концу июля всегда случались
удивительные закаты.
Ты курил в них свои верблюжьи в крапинку сигареты.
Я говорила: «Еще целый месяц лета! Огромного желтого лета!
А дальше – хоть война, хоть сума…»
Не сойти бы с ума, папа, не сойти бы только теперь с ума.
 

Проза

Игорь Белодед

Родился в 1989 году в закрытом городе Томск-7. Окончил МГИМО. Выпускник Литературного института имени А. М. Горького (семинар Олега Павлова). Дебютировал в журнале «Новый мир». В 2018–2019 годах дважды входил в короткий список премии «Лицей».

Суббота, середина августа, император умер, а он остался. Вообще все слова произошли из имен. Повод к размышлению. Рабочий день выпивал из него всю кровь, а вечером жена с пятилетним сыном довершала дело, так что мысли возникали в нем редко: миганием дальнего света встречному потоку перед участком дороги с притаившимся на обочине патрулем. Ему нравились эти негласные правила на дорогах: то задействуешь дальний свет, то одноразово аварийку в знак благодарности тихоходу, что при расширении дороги понуро уходил вправо. Вся его жизнь устремлялась к простым правилам, но в отношении людей что-то не задавалось: тесть его повесился по весне – и с тех пор в нем что-то надорвалось: не вера в людей, но вера в будущее.

Все мысли произошли из слов, а следовательно, из имен. За неделю до смерти Аркадий Петрович позвал зятя в гараж под предлогом установки новых брызговиков, поставил перед ним бутылку, от которой Антон обыкновенно отказывался, и завел речь о несправедливости истории. А откуда произошли имена? Тучные слова исходили из его неровного рта, подносье покрыла испарина, очки блестели, как блюдца катаракты на глазах древнего кота. Он говорил о несправедливости истории, но на деле за ней скрывались несправедливость жены и неблагодарность дочери. Будь Антону свойственна наблюдательность, он бы разглядел в этой гаражной пошлости попытку тестя проститься с мнимо близким ему человеком, но никто из них не понимал происходившего.

Вот и сегодня день не задался с самого начала: на крышке заливной горловины бака Антон обнаружил едва явственный скол, кто-то пытался слить бензин. Его затошнило, захотелось закурить, первой мыслью было пойти к жене и… это стало же его последней мыслью. Через несколько часов, беспрестанно думая о сколе, он вел машину по трассе. В череде самоуверенных обгонов, когда он стал опережать на повороте нечто большегрузное, на встречной полосе появился внедорожник, если бы тот со скрежетом не затормозил, наддав вправо, то всю семью на том берегу Стикса принял бы синеязыкий тесть. Фура и внедорожник, ставший на обочине, принялись неистово сигналить ему вслед.

– О чем ты думал, ведь ты мог нас убить! – кричала Арина, вцепившись ему в плечо, пятилетний Милослав заголосил, – он звал его Славой, стыдясь в глубине души своего неучастия в выборе имени сына. Имени, слова и мысли. Антон сбавил скорость до общепотоковой, пристроился за «Нивой», которую вел старик в белом кепи, и принялся доказывать жене, что больше никогда в жизни не пойдет на обгон на участке дороги с небольшим обзором, а сам, внутри проблесковой души, подмечал, что он так устал, так измаялся… И становилось страшно, и перед глазами снова вставал сине-радостный тесть.

Тучные слова исходили из его неровного рта, подносье покрыла испарина, очки блестели, как блюдца катаракты на глазах древнего кота. Он говорил о несправедливости истории, но на деле за ней скрывались несправедливость жены и неблагодарность дочери.

От леса веяло спокойствием, машина шла по песчаной дороге, прорубленной сквозь реликтовый бор. Стекла были опущены, левая рука Антона локтем покоилась на дверце, правая – судорожно переключала передачи: вторая-третья-вторая. Под конец ему надоело играть по правилам внезапно являющегося соснового корня или сука, и он перешел на вторую скорость, отключив ближний свет и заглушив бойкое радио. Арина запротестовала, ее муж попробовал было что-то объяснить, но осекся и только отстраненно посмотрел на своего сына, который заголосил, чтобы отец остановил автомобиль и выпустил его с мамой к ближней сосне…

Машину оставили на опушке вырубки. Древору-бы постарались на славу: десятина соснового бора была вычищена подчистую, лишь по краям пятака жизнь была оставлена двум-трем молодым кедрам, отовсюду из песка торчали вершковые, ржаво-рудные сосенки, одногодовки терялись посреди высокой полыни. Антон прежде часто бывал здесь с отцом, поэтому теперь с тяжелым сердцем смотрел на канареечный песок поблизости и гарь, тянувшуюся к трассе. А прежде, бывало, в этих местах они находили столько моховиков, что его мать ночи напролет перебирала рюкзаки да ведра, наполненные иссиня-черной на надрезах плотью гриба. А что делалось, когда шел шишкопад, какими только словами она не крыла их с отцом! Ранние шишки приходилось варить, зато сентябрьское шишкование непременно оканчивалось засмоленными до черноты ладонями и молочным вкусом спелого ореха во рту, он так любил их, что не брезговал подпорченной бурундуком шишкой, за что получал нагоняй от отца. Именно об этом вспоминал его отец, когда стал совсем плох.

– Папа-папа! Клещ! – кричал метнувшийся из леса

Милослав, указывая на левое запястье.

Арина, отскочив от багажника, накинулась на мужа:

– В клещевник привез! Ты же погубишь ребенка!

Что я тебе говорила! Ты эгоист-эгоист-эгоист!

После того как насекомое оказалось на поверку внушительным долгоносиком, Антон в дедовской – песку под стать – охровой штормовке взвалил на плечи полупустой рюкзак и запер машину. С каждым пройденным шагом в белом семилитровом ведре спокойно громыхал нож.

Гнус в лесу сплошь состоял из вялых с тигриным брюшком комаров, они свирепствовали только в низинах – в брусничниках и черничниках. Милослав потянулся к перезревшей костянике, но мать одернула его, вскричав: «Это вороний глаз!»

– Ты еще скажи, что это белена.

– Не лезь не в свое дело, ты ничего в этом не понимаешь!

Антон усмехнулся и хотел было затеять ссору, но Милослав показал ему вывернутую из земли лисичку. Он тотчас забыл об Арине, осмотрелся вокруг себя и увидел, что опушка пестрит бледно-желтыми жесткими боровыми лисичками. Рука его потянулась к хвостовику ножа, обмотанному синей изолентой.

Арина сорвала пижму и громко понюхала ее, но чем дальше они углублялись в бор – к распадку, где, уверял муж, коробами набирают белые, тем меньше ей попадалось цветов для полевого сбора. Зато каково было ступать по мягкой подстилке из кукушкиного льна: под стопой трещали сосновые сучья, иногда среди пожухшей хвои таилась твердая шишка или ягель был чересчур сух, но это только оттеняло мягкость борового ковра. Настроение сменилось, когда ей в лицо угодила паутина крестовика, она стала снимать с русых волос белесые клейкие нити и вдруг поняла, что готова убить своего мужа. Их любовь выродилась незадолго до рождения Милослава, она была несчастна, но не осознавала этого, пожалуй, и сына она полюбила лишь потому, что ей некем было занять свое сердце… А имена произошли от бога.

– Папа-папа, а почему под этой сосной так много шишек? – спросил Милослав.

– Столовая какой-нибудь птицы лесной, а вон, кстати, – добавил Антон, указывая на пеструю птицу, прокричавшую что-то кркшное, – видишь, там на сосне – кедровка?

– Но она же сидит не на кедре! – удивился мальчик и стал бросать на муравьиные тропы растребу-шенную ножку борового. Когда на требуху набиралось довольное количество красных муравьев, он давил их подошвами кед.

Антон вспомнил, как в его возрасте он ходил по июньскому городу, разыскивая сирени, вокруг которых слонялись боярышницы, и сек их прутьями, а иных, оборвав им белые в черных крапинах крылья, кидал на растерзание черным муравьям. Иногда забавы ради он наполнял стеклянную банку бабочками и тряс ею до одури, с любопытством наблюдая за тем, как они кончаются. После смерти нюхать банку было неприятно: сладковатый, тошный дух исходил из нее, вывести его было невозможно.

Арина закричала в двух сотнях саженей на север: она забыла захватить с собой сотовый. Антон пристально посмотрел на сына, протянул ему ключи с брелоком, показал, куда нужно нажать в случае, если они заплутают, а затем сказал:

– До распадка осталось совсем недалеко, я прошвырнусь и пойду в вашу сторону.

Милослав смотрел на него с недоверием; чтобы поскорее отправить его к матери, Антон пообещал:

– А там, глядишь, поедем на озеро, тебе ведь там нравится?

Милослав усердно закивал и побежал на зов матери, Антон помахал ей издалека и громко повторил все, что сказал сыну. Наступила тишина. Вершины сосен покачивал ветошный ветер, иногда с глухим треском шишки срывались с высоты, занималось захватывающее молчание, и наконец – раздавался звук удара шишки о замшелую поваленную сосну. Антон прислонился к стволу, поднес к глазам руку и смотрел на то, как рыжий комар благоговейно набухает черной кровью, устроившись на его левой кисти. Прошло несколько мгновений. Будто бы набравшись духа, он прихлопнул насекомое: на кисти проступила алая кровь, комар упал на жесткий ягель.

Вот и все. Скорыми шагами Антон направился к распадку, по правую руку сосны редели, раскрывалась болотина, заросшая хмарным багульником, в отдалении послышался звук отпираемой машины. Слух улавливал и мерный гул трассы, до которой было с лихвой три версты. В белом ведре синели моховики, одинокий боровой перекатывался поверх них. В штормовке Антону было жарко, лодыжки ныли от свежих укусов. Наконец, он добрел до пади и, не глядя на росшие под ногами боровики, двинулся в противоположную сторону от машины, ребенка, жены.

У него не было определенной мысли о бегстве, он был вообще свободен от любой рефлексии на свое положение, на свою смиренную огрызчивость с Ариной. Внутри собственного пустого существа он был уверен в том, что бежит не от жены или сына, которых при прочих равных любил вполне сносно, он бежал от нечто большего. Ему нечего предъявить богу, в которого он не верил. Не верил, но чувствовал настоятельную потребность доказать пустоте нечто, предъявить свой особенный счет бытию.

Антон запыхался, достал из рюкзака термос, отвинтил чашку, ткнул грязным кровавым пальцем в податливый стержень и налил в нее душистого травяного чая. В изнеможении, словно бы исходя весь бор вдоль и поперек без привалов, он опустился на мох и закрыл глаза. Прошло не более пяти минут. В бору отсутствовали птицы, только кедровка единожды гаркнула что-то пакостное, летя в сторону топи. Его клонило в сон, но тут он услышал, как кто-то сигналит в отдалении. Ему подумалось, что Арина потеряла его, что сотовый не при нем и что еще чуть-чуть и… Он с трудом поднялся, потянулся, хрустнув грудными позвонками, сбросил с гачей пожухшие хвоинки и уверенно, не думая ни о чем, уверовав в пустоту, перед которой ему должно держать ответ, побрел в сторону, противоположную той, куда звал его истеричный гудок…

Анаит Григорян

Родилась в 1983 году в Ленинграде. Окончила биолого-почвенный факультет СПбГУ по направлению «Биология» филологический факультет СПбГУ по направлению «Литература и культура народов зарубежных стран». Кандидат биологических наук. Состоит в Союзе писателей Санкт-Петербурга. В 2011 году издательством «Геликон Плюс» издан дебютный сборник коротких историй «Механическая кошка» в 2012 году издательством «Айлурос» (Нью-Йорк) – роман «Из глины и песка». В 2015 году в журнале «Урал» опубликован роман «Diis ignotis [Неведомым богам]». Рукопись романа «Поселок на реке Оредеж» вошла в шорт-лист литературной премии «Лицей» имени Александра Пушкина, лонг-листы премий «Ясная Поляна» и «Большая книга» (2018, 2019), в 2019 году роман опубликован в издательстве «Эксмо».

Во всей Ленинградской области не найти другого такого места, где так близко и живописно сошлись бы лес, поле и река. Из всех здешних деревень эта – самая красивая, потому-то она и называется – Красницы. Моя покойная бабушка, впрочем, говорила, что деревня эта появилась так: в тысяча пятисотом году сюда свезли всех самых плохих людей, и они построили здесь свое поселение.

За окном в утренней прохладе проплыло похожее на дворец здание Павловского вокзала – желтое, с белыми колоннами, высоким острым шпилем и круглыми часами. Часы показывали восемь двадцать четыре – рано, занятия в школе начинались только в девять. Клонило в сон, но было страшно проехать свою станцию, к тому же еще на Витебском Карина сказала, чтобы в электричке не клевала носом, могут обокрасть. Даша вздохнула и откусила краешек вафельного стаканчика – он показался ей жестким и даже как будто немного подгоревшим. Полная тетечка в жилетке «МПС», накинутой поверх легкого ситцевого платья, сказала, что в Павловске мороженое самое вкусное, и Карина, отложив в сторону книжку в мягкой обложке, вытащила из рюкзака кошелек и внимательно отсчитала рубль пятьдесят. Тетечка ласково улыбнулась и протянула ей стаканчик, но Карина кивнула на сестру – «это вот этой девочке в шортах, пожалуйста». Даша откусила еще небольшой кусочек и посмотрела на упаковку: написано было «Ленинградский хладокомбинат № 1». Ну и никакое оно не особенное, а самое обыкновенное.

– Карина…

Сестра не ответила: то ли не услышала, то ли была слишком увлечена своей книжкой – она читала их тайно от родителей и не давала Даше, но Даша все равно, когда сестра не видела, таскала у нее эти книжки (Карина прятала их в ящик письменного стола, запиравшегося на ключик, который можно было с легкостью заменить обычной скрепкой). Ничего интересного в них не было, но Даша все равно читала из вредности – потому что сестра запрещала, и в голове у нее часто вместо уроков крутились странные имена вроде Антонио, Мигеля, Изабеллы или Аманды. «Вождь Орлиное Перо схватил Аманду за волосы, – читала сейчас сестра, – и прижал ее к стволу огромной секвойи. Она вскрикнула от боли, но воин только скривил в усмешке губы. – Покорись мне! – сказал Орлиное Перо на языке, которого Аманда не понимала, но сила его голоса заставила ее…» Дальше не придумывалось, и Даша уставилась на пробегавшие за окном электрички деревья – сосны, елки и низкорослые заросли ольхи вдоль железнодорожных путей. У Карины тоже имя необычное, во всей школе она одна такая, понятно, почему она так любит читать эти книжки – там все как будто про нее написано. Изредка в лесу появлялись просветы, в которых мелькали то заросшие свежей, как будто очень мягкой на ощупь травой лужайки, то небольшие озерца с черной болотной водой. Наверняка там полно комаров и пиявок.

– Карина… а, Карин…

– Ну, что такое? – Старшая сестра отвернулась от окна и строго посмотрела на младшую.

Для своих пятнадцати она была слишком высокой – самой высокой в классе – и выглядела взрослой. Мальчики в нее часто влюблялись, дарили всякие подарки, дрались на переменах в школьном коридоре, если кому-то вдруг доставалось больше ее внимания, – хотя, по правде, Карина на их ухаживания не особенно-то и отвечала, ей было не до этого – она шла на медаль, готовилась поступать на исторический в университет, а в свободное время читала о каком-нибудь Антонио, Мигеле или храбром вожде Орлиное Перо – что ей были школьные ухажеры. За глаза ее называли «наша принцесса»: по мнению Даши, она и правда была похожа на сказочную принцессу с ее красивым строгим лицом и густыми вьющимися волосами – когда на них падал яркий свет, казалось, что на голове у нее полыхает настоящий пожар.

– Ну, что? – повторила Карина. – Мороженое, что ли, не вкусное?

– Да нет, хорошее.

– Тогда не мешай мне читать.

– Да я и не мешаю… я так… – буркнула Даша и снова уставилась в окно. Мороженое таяло у нее в пальцах.

– Карина…

– Что теперь? – Сестра положила раскрытую книгу на колени. – Писать, что ли? Потерпи, еще полчаса ехать.

– Нет, не хочу. – На самом деле, в туалет и вправду немного хотелось, но Даша обижалась, когда сестра вот так ее спрашивала – как маленькую. Между прочим, со следующего года она уже будет учиться в средней школе.

– А как мы там нужный дом найдем, а?

– Адрес же есть. – Карина нахмурилась. – Светло-голубой дом с белыми наличниками, перед домом большой тополь, за бетонным мостом первая дорожка направо.

– A-а… и мы прямо сами будем там жить? Все лето?

– Что ты пристала? Как дом найдем, как жить будем… как-нибудь справимся.

– Да я так просто… ну не злись, Карин…

Сестра раздраженно фыркнула, взяла с колен книжку и зашуршала страницами. В электричке становилось жарко, и Даша огляделась, ища, куда можно сунуть таявшее мороженое – доедать его не хотелось. В щель между стеной и деревянным сиденьем были напиханы туго свернутые бумажки – обрывки газет, фантики, обертки от мороженого, одиноко торчала палочка от эскимо. Даша бросила косой взгляд на сестру и, осторожно завернув свое мороженое в бумажную обертку, запихала его в щель: стаканчик смялся, густая липкая масса выступила из-под обертки, измазала стену и закапала на пол под сиденье. Испугавшись, что сестра увидит, Даша торопливо пропихнула его подальше, придвинулась ближе к окну и украдкой облизала испачканные мороженым пальцы. Электричка остановилась: снаружи был деревянный, похожий не на дворец, а на обыкновенный деревенский дом вокзал поселка Семрино. В дверном проеме, прислонившись к косяку, стоял мужчина в форменной одежде рабочего станции и, дымя папиросой, равнодушно смотрел на прибывший поезд, от которого по дороге в поселок тянулась вереница дачников. Электричка дернулась и снова застучала колесами. «Сколько же еще ехать, – Даша прижалась лбом к стеклу, – и зачем на эту дачу… почему в городе нельзя было остаться… мультики бы посмотрели…» Она вздохнула и, отвернувшись от окна, попыталась забраться на сиденье с ногами – она любила так сидеть, подтянув колени под подбородок и обхватив их руками; когда они с Кариной были младше, то часто играли так – кто быстрее запрыгнет на кровать, свернется калачиком и крикнет «Я в домике!».

– Не ерзай, – одернула сестра. – Еще всего три станции, потерпи немного.

Дом они действительно нашли сразу, даже спрашивать ни у кого не пришлось: от станции до него было идти минут двадцать по пылившей от каждого шага грунтовой дороге, из которой здесь и там торчали крупные камни и куски кирпичей: Даша пару раз больно ушибла о них носок, но жаловаться сестре не стала – та бы завела в ответ вечное мамино про то, что на Дашу новых туфель не напасешься.

– Ну, вот и пришли! – Не опуская больших сумок с вещами и продуктами на первое время, Карина толкнула плечом калитку – незапертая калитка со скрипом открылась, и они оказались в небольшом дворе, где было намного прохладнее, чем по пути от станции.

Даша зашла во двор вслед за сестрой, поставила в траву свои сумки, прикрыла калитку и огляделась. Опрятный одноэтажный дом был выкрашен свежей светло-голубой краской и блестел чисто вымытыми окнами, в которых виднелись белые кружевные занавески. Возле крыльца над пышными кустами спиреи гудели большущие шмели. Старый тополь с потрескавшейся от времени корой шелестел над их головами листьями, и в воздухе пахло клейкими тополиными почками, травой и чем-то еще – так, по мнению Даши, должен был пахнуть горячий песок на пляже и река, которая была от дома в двух шагах: можно было выбежать на крыльцо, сбежать вниз по ступеням, потом через двор, по краю тянувшегося вдоль берега луга – и сразу же бултыхнуться в воду. Даша представила, как они сегодня же, разобрав вещи, пойдут на речку, и подумала, что, может быть, это все-таки лучше, чем смотреть дома мультфильмы – все равно они с Кариной вечно не могли договориться, какую поставить видеокассету.

– Лето! – выдохнула Даша, запрокинув голову. – А мама как, часто будет к нам приезжать?

– По выходным только, может, и не каждые… – Карина, поднявшись на крыльцо, встала на цыпочки и нашарила спрятанный за притолокой ключ. – У мамы работы много, думаешь, легко ей быть в институте главным инженером?

– Ничего я такого не думаю, – тут же обиделась Даша.

– Вот и хорошо. – Карина повернула ключ в замке. – Магазин тут рядом, только мост перейти, колодец у соседнего дома, за электричество до конца лета заплачено. Давай сумки свои занеси и иди уже писать, туалет за домом.

– На улице, что ли? – удивилась Даша.

Сестра не ответила, только встряхнула волосами и щелкнула выключателем, хотя в прихожей и так было светло благодаря лившемуся в окна солнечному свету. Даша постояла еще немного, потом повернулась и сбежала вниз по ступеням, нарочно громко топая и представляя, как скоро она бултыхнется в речку. Трава приятно щекотала голые ноги, хотелось раскинуть в стороны руки и что-нибудь громко прокричать, но она боялась, что сестра услышит и рассердится.

Раньше они никогда не проводили лето за городом: у родителей не было денег, чтобы снимать дачу, да и оставить Карину и Дашу было не на кого. В этом году мама стала главным инженером (как выражался папа, «маме дали главного инженера»), и родители, полушепотом посовещавшись несколько вечеров на кухне, решили отправить сестер в деревню в области. Мама долго сопротивлялась, настаивая на том, что Карина еще ребенок – ну и что, что рано вытянулась, на самом-то деле школьница еще, девятиклассница, а вдруг что плохое случится, – но папа настаивал на том, что «девицам» нужен свежий воздух, нечего им целых три месяца киснуть в городе перед телевизором, пусть поживут немного самостоятельной жизнью, что здесь такого сложного – летом в деревенском доме, Каринка у нас сознательная, поумнее своей матери в ее-то возрасте, глупостей не наделает, к тому же обе отлично плавают, так что в речке не утонут, а ты, мать, можешь к ним ездить по выходным и привозить из города черешню, если так беспокоишься. Мама, подумав еще пару дней, согласилась и нашла через знакомых опрятный и недорогой дом в деревне, в двух шагах от речки, на низком берегу с песчаным пляжем, полем и видневшимся вдалеке лесом.

Даша осторожно потянула за веревку, заменявшую деревянному сарайчику дверную ручку, и заглянула внутрь. Сарайчик, видимо, в отличие от дома, не успели покрасить и прибрать: внутри было сумрачно, темнели неструганые доски стен, в углу под потолком большой паук-крестовик все заплел паутиной, в которой дрожали от слабого ветерка сухие шкурки мух, – еще несколько мух зудели внизу, в самой яме, откуда поднимался удушливый кислый запах.

– Фу-у! – громко сказала Даша и захлопнула дверь.

Она оглянулась на дом: Карина сейчас разбирает вещи или тренируется включать на кухне газовую плиту.

– Ка-ри-на! Ка-ри-и-ин! – крикнула Даша и прислушалась. Сестра не отвечала – то ли не слышала, то ли опять на что-то сердилась. – Ну и ладно! Ничего же, если я погуляю совсем немного? Ка-ри-на! – еще раз попробовала она. – Я ско-оро вер-ну-усь! Слышишь ты меня-а-а, Ка-ри-ина?!

Не дождавшись ответа, она привычным движением поправила сбившийся хвост, перехваченный широкой резинкой, и вприпрыжку побежала к калитке.

Возле бетонного моста берег полого спускался к реке, образуя пятачок песчаного пляжа. Прямо под мостом была сложена из крупных камней запруда: вода перекатывалась через нее и завивалась маленькими водоворотами. Даша подумала, что здорово было бы, наверное, перейти по этим камням на другую сторону, не снимая сандалий. У самой кромки берег был усыпан мелким речным мусором: потемневшими кусочками камыша, веточками, палочками, осколками речных ракушек. По обе стороны от пляжа раскачивался высокий тростник, сухо шелестевший от малейшего дуновения ветра, а чуть подальше, за мостом, виднелись кусты, низко склонившиеся над водой. Даша решила, что до этих кустов не пойдет, все равно вокруг не было ни души, а из окон домов на том берегу ее было не увидеть, поэтому раздвинула руками стебли тростника, сделала пару шагов вглубь его зеленых зарослей, расстегнула молнию и присела. В горячем летнем воздухе тонко пищали комары.

– Э-эй, а я твою жопу вижу! – послышался откуда-то высокий девчоночий голос, срывавшийся от усилия перекричать плеск реки.

Даша почувствовала, что ее лицо заливается краской, и вцепилась пальцами в пояс шортов.

– Жопу вижу! Жопу вижу! Чья-то жопа торчит из кустов! – нараспев надрывался голос.

Даша зажмурилась, про себя прося теплую струйку поскорее закончиться, чтобы она могла наконец встать и одеться. Колени ее дрожали от напряжения.

– Люди! Люди! Люди добрые! – продолжала орать противная девчонка. – Отвернитесь, я сейчас пи-и-исать буду!

Не дожидаясь, пока на землю упадут последние капли, Даша вскочила на ноги и развернулась, одновременно натягивая трусы и шорты.

– А теперь я твою письку вижу! – прокричала стоявшая на противоположном берегу белобрысая девчонка с узким худеньким личиком, на вид то ли Дашина ровесница, то ли чуть ее постарше. – Тебя как зовут-то, а?!

– Даша! – крикнула в ответ Даша, закусив губу, чтобы не расплакаться при девчонке от обиды. – А тебя?

– Так я тебе и сказала, дура я тебе, что ли?! – Девчонка присела, расправила подол слишком длинного ей платья и с каким-то злым любопытством посмотрела на Дашу. – А у тебя че, дома тубзика нету?

– Ну, есть вообще-то…

– А че ты в траву тогда ссать пошла? – допытывалась девчонка. – Раз тубзик есть…

Даша растерянно молчала. Девчонка сорвала росшую поблизости травинку и сунула ее в рот. Даже издали было видно, какое замызганное у нее платье и какие грязные руки, аж до локтей – как будто она долго копалась в земле.

– А если кто-нибудь твою жопу увидит? – Девчонка вынула изо рта травинку и сплюнула на землю, потом не торопясь поднялась на ноги и одернула свое платье. – Если по-маленькому в траву, это еще не страшно, а если по-большому пойдешь, может клещ укусить: ты пока сидеть будешь, он тебе прямо туда и заползет…

– Какой еще клещ?

– Да ты вообще откуда такая?! – Девчонка сделала удивленные глаза. – Ты че, из дачников, что ли?

– Ну да, мы с сестрой сегодня утром только приехали.

– Городская, что ли? – догадалась та. – Из города, что ли, приехала? Прямо с Витебского вокзала? На электричке?

– Ну… да… – Даша оглянулась на их дом, едва видный за поднимавшимся от реки берегом в высокой траве. Карина, наверное, скоро ее хватится и начнет искать, но хотелось еще поговорить со странной девчонкой. – А ты здесь живешь, да?

– Вот еще! – девчонка задрала голову и провела грязной пятерней по растрепанным волосам. – Я вообще-то сама из Москвы!

– Да ладно! – не поверила Даша.

– Мы на Красной площади живем вообще-то, а здесь просто дачу снимаем!

– Да врешь ты все! – рассердилась Даша. – На Красной площади никто не живет, там и домов-то нет! Худенькое личико незнакомой девчонки мигом стало пунцовым.

– Сама ты все врешь! – прокричала она в ответ. – Жопу тут всем свою показала и врет еще, что из города приехала на электричке! – Она наклонилась, сгребла в руку, сколько смогла ухватить, влажного песка, размахнулась и швырнула в Дашу – коричневый ком пролетел несколько метров над рекой и плюхнулся в воду. – Жо-опа! Врешь ты все-о-о! – завопила девчонка изо всех сил и наклонилась за новой порцией песка.

Даше показалось, что на этот раз она обязательно попадет, а еще хуже – перебежит через бетонный мост, бросится на Дашу с кулаками, как делали на переменах в школе мальчишки, и изваляет в прибрежном песке и иле, и тогда Карина точно изругает ее за испачканную одежду. Даша поджала губы, отвернулась и пошла быстрым шагом к дому, едва сдерживаясь, чтобы не побежать – тогда бы эта деревенская девчонка подумала еще, что Даша ее испугалась.

– А-а-а! Идет Дашка в коротких шортах, жопой на всю деревню сверкает! – неслось ей вслед с другого берега. – Из города они, а у самих тубзика нет, в траву ходят! Слышь, Дашка, тебя в жопу укусит клещ, я сама видела, как он в трусы к тебе залез, когда ты в траве сидела! Э-эй, слышишь ты меня, че я тебе говорю?!

В реку плюхнулся очередной ком грязи.

Даша поняла, что плачет, почувствовав, как по ее щекам стекают крупные слезы. Она попыталась стереть их ладонью, но вместо этого, пару раз всхлипнув, расплакалась еще сильнее и калитку их дома открывала уже на ощупь: перед глазами плыл весь ясный солнечный день, как будто она смотрела на него со дна быстро бегущей, перекатывающейся через большие камни реки.

– Ну, и где ты была? – Карина встретила ее на крыльце, лицо у нее было недовольное. – И почему ты вся зареванная?

– Да я просто… – Даша еще раз всхлипнула, потерла щеки ладонями и вдруг сказала первое, что пришло ей в голову: – Я просто к реке ходила, и меня там клещ укусил.

– Клещ? Какой еще клещ? – Карина схватила сестру за руку и наклонилась, чтобы внимательно рассмотреть ее лицо и шею. – Если клещ, нужно срочно в город ехать, к врачу! Вдруг он энцефалитный!

– Ну, наверное, не клещ, просто паучок какой-то маленький.

– Паучок?

– Такой, на травинке сидел…

– Ничего не видно. – Старшая сестра сейчас была ужасно похожа на маму, когда та сердилась и беспокоилась одновременно. – Куда он тебя укусил?

– За жопу! – выпалила Даша, и тотчас ее ухо обожгла не слишком сильная, но болезненная оплеуха.

– Тебе сколько раз говорено, чтобы таких слов произносить не смела! Ты что, русского языка не понимаешь?!

Даша промолчала, опустив голову. Спорить со старшей сестрой было бессмысленно – можно было нарваться на еще одну оплеуху, а еще хуже – поссориться, и тогда Карина могла молчать несколько дней, а на все попытки младшей помириться только презрительно фыркать и отворачиваться, встряхивая рыжими волосами.

– Ладно, – смягчилась Карина, – надо в магазин сходить, купить чего-нибудь к ужину, а то у нас сосиски есть, а картошки нет и хлеба тоже.

– А мы разве хлеб из города не взяли?

Карина в ответ только передернула плечами: она уговорила родителей дать ей чуть больше денег, чтобы купить все в сельпо, и взяла с собой вместо хлеба несколько лишних книжек. Это Даша ничего не читает, даже школьную программу все пытается найти в кратком изложении – что только из нее вырастет, непонятно. Карина нахмурилась и строго посмотрела на сестру.

В маленьком сельском магазине пахло свежим хлебом и как будто всеми продуктами сразу, даже теми, которые, по мнению Карины и Даши, собственных запахов не имели: какими-то крупами, консервами и бог знает чем, а еще табаком и сладкими розовыми духами.