Текст книги "Иностранная литература №04/2012"

– Полностью обчистили? Скажите спасибо, что вас дома не было. Моего стоматолога и его жену семь часов держали связанными; они не нарадуются, что дело не дошло до изнасилования. Маски-шоу, уоки-токи. Это теперь бизнес такой. Я б их всех кастрировал.

Вечером мистер Рэнсом достал словарь из своего дипломата – и то, и другое было только что из магазина. Словарь составлял любимое чтение мистера Рэнсома.

– Что ты ищешь?

– Проверяю, что такое держать. “Держать камень за пазухой”. Но ведь это то же самое, что “держать зуб на кого-то”. Причем тут держать?

За последующую неделю с небольшим миссис Рэнсом собрала самое необходимое: купила две раскладушки и постельные принадлежности; карточный столик и два стула – все складное. Еще она купила пару кресел-подушек – она попросила у продавца бин-бэгов, хотя официальное название было какое-то другое[11]11
  Бескаркасная или модульная, заполненная гранулами насыпная мебель, легко принимающая форму тела.


[Закрыть]: судя по всему, они пользовались успехом и у необворованных, но желавших разнообразия ради посидеть иногда на полу. Появился также и сидиплеер (стараниями мистера Рэнсома), и запись “Волшебной флейты”.

Миссис Рэнсом всегда любила делать покупки и вынужденным оснащением дома занималась не без удовольствия – правда, было не до выбора: вещи требовались срочно, все они были предметами первой необходимости. До сих пор любые электроприборы мистер Рэнсом либо приобретал лично, либо санкционировал покупку – без его персонального одобрения нельзя было купить даже такие, никак не связанные с его персоной, вещи, как пылесос (с которым его персона обращаться не умела) или посудомоечная машина, которую он загружал несколько раз в жизни. Однако в особых обстоятельствах, сложившихся после ограбления, миссис Рэнсом было дозволено покупать все, что она сочтет нужным, будь то электроприборы или что другое; и она обзавелась не только электрочайником, но и микроволновкой – новинкой, против которой мистер Рэнсом издавна категорически возражал: не видел в ней смысла.

Что многие из всех этих предметов (бин-бэги, например), скорее всего, проследуют на свалку, как только супругам выплатят страховку и они приобретут нечто более основательное, ничуть не уменьшало неутолимого приобретательского пыла миссис Рэнсом. К тому же до этой эры было еще довольно далеко, ведь страховой полис украли вместе со всеми остальными документами, поэтому, хотя в компенсации ущерба можно было не сомневаться, денег, скорее всего, придется подождать. А пока они жили, так сказать, налегке, что вовсе не тяготило миссис Рэнсом.

– Нищенское существование, – сказал мистер Рэнсом.

– Да, как на чемоданах, – посочувствовал Краучер, страховой агент супругов.

– У нас нет ни одного чемодана, – напомнил мистер Рэнсом.

– А вам не приходило в голову, – спросил Краучер, – что это могла быть чья-то шутка?

– Я часто это слышу. Шутки, видимо, сильно изменились со времен моей молодости. Я полагал, что шутки должны смешить.

– А какое у вас было стереооборудование?

– О, по последнему слову техники, – вздохнул мистер Рэнсом. – Все самое новое и самое современное. У меня где-то остались чеки… Ах, нет, конечно. Запамятовал.

Хотя он и в самом деле забыл о пропаже чеков, то обстоятельство, что они исчезли вместе со стереосистемой, в придачу к которой были выданы, оказалось, пожалуй, к лучшему, ибо мистер Рэнсом несколько приукрашивал картину. Его аппаратура вовсе не была “самой современной”, да и существует ли подобная? Техника звукозаписи не стоит на месте – она совершенствуется непрерывно. Не проходит и недели, чтобы не появилось какое-нибудь изобретение. Как страстный читатель журналов по музыкальной аппаратуре мистер Рэнсом постоянно встречал рекламу технических новинок, которые был бы счастлив ввести в свой слушательский обиход. И кража, при всей ее опустошительности, дарила ему такую возможность. Лишь начав осознавать скрытые преимущества потери, этот самый окостенелый человек на свете стал – правда, не без внутреннего сопротивления – слегка оттаивать.

Миссис Рэнсом тоже видела радужную сторону событий – впрочем, как и всегда. Когда они с мистером Рэнсомом поженились, они обзавелись всем, что полагается иметь в налаженном хозяйстве: столовым и чайным сервизами с подобранными к ним льняными скатертями и салфетками; десертными блюдами, стеклянными вазочками и розетками, тортовницами на ножках, водившимися у них в изобилии. Салфетками – для туалетного столика, подносами – для кофейного, столовыми дорожками – для обеденного; махровыми полотенцами для гостей и в пандан – салфетками для умывальника; комплектом ковриков для унитаза и для ванной из того же комплекта. У них были особые ножи для выпечки, особые – для рыбы и для много чего еще; изящные серебряные лопаточки, инкрустированные слоновой костью, назначения которых миссис Рэнсом так и не смогла постичь. Кроме того, в доме имелся массивный многоярусный ящик для столовых приборов с плотно уложенными там ножами, вилками и ложками на двенадцать персон. Но Рэнсомы не давали обедов на двенадцать персон. Они вообще не давали обедов. Они почти никогда не пользовались полотенцами для гостей, потому что у них не бывало гостей. Они проволокли весь этот скарб через тридать два года брака с непонятной для миссис Рэнсом целью и одним махом избавились от него. Сейчас, ополаскивая две чашки в кухонной раковине, миссис Рэнсом вдруг, сама не зная почему, запела.

– Наверное, лучше будет, – сказал Краучер, – исходить из предположения, что вещи пропали и назад не вернутся. Может быть, кто-то мечтал обзавестись респектабельным домом и выбрал самый короткий путь к цели?

Он задержался в дверях:

– Я пришлю вам чек при первой возможности. И вы приступите к восстановлению нормальной жизни. Кажется, ваша милая супруга хорошо переносит случившееся?

– Просто все держит в себе, – ответил мистер Рэнсом.

– Никаких особенных драгоценностей или чего-нибудь в этом роде?

– Нет. Она никогда не гналась ни за чем подобным. К счастью, ее жемчуг был на ней в тот вечер.

– Как и сегодня, – заметил мистер Краучер. – Поразительно, вы не находите?

– На ней? – Мистер Рэнсом не обратил на это внимания. Когда они ужинали за карточным столом, он спросил: – Я раньше видел у тебя эти бусы?

– Нет, они новые. Тебе нравятся? Я купила их в бакалейной лавке.

– В бакалейной лавке?

– Индийской. За 75 пенсов. Не могу же я все время носить жемчужное ожерелье.

– Они словно из рождественской хлопушки.

– А по-моему, мне к лицу. Я купила две нитки. Вторую – зеленую.

– Что это я ем такое? Брюкву? – забеспокоился мистер Рэнсом.

– Батат. Вкусно?

– Где ты его взяла?

– В “Марксе и Спенсере”.

– Превосходный.

Через недели две-три после кражи (которая стала теперь точкой отсчета для всего) миссис Рэнсом сидела в бин-беге, вытянув ноги и разглядывая свои теперь уже довольно поношенные лодочки, и раздумывала, что делать. Это как смерть, размышляла она, суетишься, суетишься, а в результате – пустота.

Тем не менее ей пришло в голову (то было продолжение мыслей у кухонной раковины), что потеря всех земных благ может дать и обретения, которые она не дерзнула бы назвать духовными, но отнесла бы по части “выработки характера”. Когда у человека выбивают почву из-под ног – вернее, оставляют ему только почву под ногами в буквальном смысле слова, в голове у него заводятся, ощущала она, благодетельные мысли о том, как он жил раньше. Ее, наверное, могла бы вызволить война, удар судьбы, не оставляющий выбора. Произошедшее не было столь ужасным бедствием, но она знала, что теперь все зависит от нее, от того, сумеет ли она извлечь нужный урок. Ходить в музеи, в картинные галереи, изучать историю Лондона (теперь существовали курсы для всего на свете) она за милую душу могла и раньше, до того, как у них с мужем украли абсолютно всё – правда, именно это “абсолютно всё” ее и стреножило. Теперь она могла занять положение “на старте”. Словом, валяясь в бин-беге на голых досках того, что еще недавно служило ей гостиной, миссис Рэнсом осознала, что вовсе не чувствует себя несчастной, и сказала себе, что началась какая-то более реальная полоса и что скромная, менее изнеженная жизнь (не без комфорта, конечно) – это именно то, что им нужно.

Тут мысли ее прервал звонок.

– Меня зовут Бриско, – сказал голос в домофоне. – Городская служба…

– Мы за консерваторов.

– Да нет, – сказал голос, – из полиции. По поводу вашего шока. Грабежа.

Поняв, что прибыла социально-психологическая помощь и что ее прислала полиция, миссис Рэнсом ожидала увидеть фигуру более, что ли, респектабельную. Но в мисс Бриско не было ничего респектабельного – кроме имени, пожалуй, но от него она отделалась буквально с самого порога.

– Нет, нет, зовите меня Драсти. Меня все так зовут.

– Это крестное имя? – поинтересовалась миссис Рэнсом, впуская ее внутрь. – Или прозвище такое?

– Да нет. По-настоящему меня зовут Гризельда, но неохота людей смущать.

Неизвестно почему, но особа эта и впрямь была не Гризельда; правда, была ли она Драсти, миссис Рэнсом не взялась бы сказать, поскольку то была первая Драсти в ее жизни.

Гостья, большетелая девица, предпочевшая – и, видимо, мудро – рабочий халат платью, поверх него надела кофту, очень длинную и просторную, которая и сама по себе могла сойти за платье; из одного оттопыривающегося кармана выглядывали ежедневник и блокнот, другой был оттянут мобильным телефоном. Учитывая, что должность у нее была официальная, Драсти, как решила миссис Рэнсом, выглядела довольно-таки непрезентабельно.

– Так вы и есть миссис Рэнсом? Розмари Рэнсом?

– Да.

– А как к вам другие обращаются? Так и говорят Розмари?

– Да, пожалуй (“В той мере, в какой они вообще ко мне обращаются”, – пронеслось в голове у миссис Рэнсом).

– Подумайте, а может, все же Роуз или Рози?

– О нет.

– Что, и муженек говорит Розмари?

– Нн-да, – подтвердила миссис Рэнсом. – В общем, да. – И пошла ставить чайник, предоставив Драсти возможность приступить к записи данных и ответу на“Пункт 1-й. Стало ли для вас ограбление серьезным ударом?”

Когда Драсти начинала работать в социально-психологическом консультировании, жертвы преступлений именовались “делами”. Время это давно прошло, теперь они назывались клиентами, даже психокорректируемыми. Начать с того, что термины эти не предполагали ни тени сочувствия, и она их отвергала. Да и вообще, она больше не задумывалась над тем, как они называются. Это было так же неважно, как и то, какая именно беда с ними стряслась. Они представляли собой отдельную группу особей. Будь то квартирная кража, уличный грабеж или ДТП – результат был один и тот же: в ее руки попадали личности неадекватные. Но шанс стать – того и гляди – неадекватной личностью есть у каждого. Драсти ощущала, что теперь, когда она приобрела опыт, она – профессионал.

Чай они пили в гостиной, для чего каждая нырнула в свой бин-бег – миссис Рэнсом уже мастерски владела маневром погружения, а вот у Драсти скорее получился кувырок. Промокая чай с халата, она спросила: “Новые? Вчера у одной клиентки – у нее брат в коме – я видела примерно такие же. Ну вот, Розмари, я хочу, чтобы мы попробовали все обговорить.

Миссис Рэнсом сомневалась в том, что обговорить и поговорить было совсем одно и то же. Первое звучало жестче, суше, повелительнее, чем второе, и потому замена Драсти одной приставки на другую не сулила ничего благотворного. “Зато более конструктивно”, – возразила бы Драсти, решись миссис Рэнсом затронуть эту тему. Но этого не случилось.

Миссис Рэнсом приступила к изложению обстоятельств кражи, описанию масштаба потерь, но на Драсти все это произвело не слишком сильное впечатление, поскольку нынешний скудный быт Рэнсомов: бин-беги, складной карточный столик и тому подобное – казался ей не столько лишениями, сколько определенной эстетикой. Тут, конечно, было гораздо чище, чем у нее дома, но для своей квартиры она выбрала такой же минималистский стиль.

– Ваша обстановка похожа на прежнюю? – поинтересовалась Драсти.

– О, у нас было много всего. Полная чаша. Нормальный дом.

– Я знаю, вы очень страдаете, – посочувствовала Драсти.

– Вы хотите сказать, что я должна бы страдать? – не поняла миссис Рэнсом.

– Ну, страдаете из-за случившегося…

Поразмыслив немного, миссис Рэнсом заключила, что ее стоицизм – вопрос формулировки:

– Вы хотите сказать, что мне причинили страдание? Ну, не знаю, и да, и нет. Наверное, я уже привыкла.

– Привыкать слишком быстро не рекомендуется. Дайте себе время погоревать. Надеюсь, вы хоть иногда плачете?

– Вначале было дело. Но только вначале. И быстро прошло.

– А Морис?

– Кто именно?

– Мистер Рэнсом?

– А-а… нет. Вряд ли. И потом, – миссис Рэнсом понизила голос, словно собираясь поделиться важной тайной, – он же мужчина, понимаете.

– Нет, Розмари. Он личность. Можно только пожалеть, что он сейчас не позволяет себе расслабиться. Специалисты практически единодушно утверждают: если вы не даете своему горю выплеснуться наружу, впоследствии вы, скорее всего, заболеете раком.

– Боже мой! – вырвалось у миссис Рэнсом.

– Да-да, – подтвердила Драсти. – Мужчины переносят горе хуже, чем женщины. Может, ему полегчает, если я с ним поговорю?

– С мистером Рэнсомом? Нет, нет, – замотала головой миссис Рэнсом. – Он очень… застенчив.

– И все же, – гнула свое Драсти. – Думаю, я могу помочь вам… Вернее, мы можем помочь друг другу. – И она потянулась, чтобы похлопать миссис Рэнсом по руке, но оказалось, что не может дотянуться до нее, и вместо руки похлопала бин-бег.

– Говорят, люди чувствуют себя ущемленными, – сказала миссис Рэнсом.

– Да. Требуется время, Розмари. Требуется время.

– Мне оно не нужно. Я просто заинтригована.

“У клиента стадия отрицания”, – записала Драсти, а потом добавила вопросительный знак. Миссис Рэнсом пошла выносить чашки.

Пока миссис Рэнсом не было, Драсти пришло в голову, что приобретенный ее клиенткой опыт можно изобразить в виде кривой научения и что, хотя, конечно, значения кривой могут быть и положительными, и отрицательными, на потерю имущества можно посмотреть как на своеобразное освобождение – “синдром полевых лилий” – так назвала это Драсти. “Не-собирайте-себе-сокровищ-на-земле”[12]12
  Евангелие от Матфея. 6:19–21, 24.


[Закрыть]. Хотя эта мысль уже посещала миссис Рэнсом, она отнюдь не сразу приняла ее, потому что Драсти назвала их добро вещичками, а вещичками, по мнению миссис Рэнсом, если что и можно было назвать, то разве что содержимое ее сумочки: губную помаду, компакт-пудру и другие пустяки, ни одного из которых она, между прочим, не лишилась. Но потом, поразмыслив, согласилась, что сбить в один ком ковры, шторы, мебель, ковролин и тройники с удлинителями и в самом деле было сподручнее. Но это, конечно, было не то слово, которое она рискнула бы испытывать на собственном муже.

Правду сказать (хотя она не призналась в этом миссис Рэнсом), совет этот Драсти дался нелегко. Чем больше людей с “синдромом полевых лилий” она встречала, тем меньше верила в его целительность. Ей было попались два-три клиента, клявшихся и божившихся, что шок от кражи открыл им глаза на жизнь, что отныне они не будут обременять себя ничем материальным, а будут путешествовать по жизни налегке и тому подобное. Но полгода спустя, во время контрольного визита, обнаруживалось, что дома их захламлены еще больше, чем раньше. Очень многие, пришла к выводу Драсти, способны отказаться от вещей; но вот чего они и впрямь сделать не в силах – это не покупать их.

Признавшись Драсти, что не особенно жалеет о своих пожитках, миссис Рэнсом сказала правду. О чем она действительно жалела – но не сумела бы это облечь в слова, – были не вещи сами по себе, а тайные связи между ними. Так, на столике в передней лежала зеленая шапочка с помпоном, которую миссис Рэнсом никогда не надевала, но всегда держала как напоминание о том, что нужно включить подогреватель в ванной. Теперь у нее не было зеленой шапочки с помпоном, как не было и столика, на котором она лежала (а уж то, что сохранился подогреватель, вообще следовало считать событием промыслительным). Но без шапочки она уже дважды забывала выключить подогреватель на ночь, и мистер Рэнсом как-то раз ошпарил себе руку.

Ему тоже пришлось отказаться от некоторых ритуалов. Так, он лишился маленьких кривых ножничек, которыми обычно подстригал торчащие из ушей волоски. И это еще далеко не все. Отнюдь не тщеславный, он все же носил небольшие усики, у которых было пренеприятное свойство рыжеть– склонность, которую мистер Рэнсом держал в узде, время от времени нанося на них немножко краски для волос. Краска эта хранилась в старом-престаром пузырьке: некогда попробовав подкрасить корни волос, миссис Рэнсом эту идею тотчас забраковала, но пузырек так и остался стоять в глубине шкафчика в ванной. Запиравший дверь ванной на ключ всякий раз, когда собирался подправить пострадавший участок, мистер Рэнсом никогда не признавался в совершаемом, а миссис Рэнсом, в свою очередь, никогда не подавала вида, что знает об этом. Но теперь шкафчик в ванной исчез, а с ним исчез и пузырек, поэтому со временем усы мистера Рэнсома стали заниматься тем самым рыжим пламенем, которое он так ненавидел. Можно было бы попросить жену купить новый пузырек, но это значило бы признаться в многолетних косметических ухищрениях. Другим выходом из положения было бы купить пузырек самому. Но где? Его парикмахер был поляком, чьего английского хватало лишь на то, чтобы спросить: “Снимем с боков и сзади?” Делу мог бы помочь догадливый аптекарь, но известные мистеру Рэнсому аптекари отнюдь не отличались догадливостью, а штат их состоял из молоденьких скучающих потаскушек, вряд ли готовых войти в положение немолодого поверенного и его наливающихся краской усов.

С огорчением наблюдая экспансию ненавистного цвета в зеркальце пудреницы – пудреницу миссис Рэнсом теперь держала в ванной в качестве единственного зеркала в доме, – мистер Рэнсом проклял бандитов, навлекших на него такое унижение, а лежавшая на раскладушке миссис Рэнсом размышляла о том, что из постигших их утрат отнюдь не самой безболезненной были маленькие супружеские обманы.

Страховая компания, как узнала миссис Рэнсом, не соглашалась платить за прокат музыкального центра (который, по мнению страховщиков, не был предметом первой необходимости), но телевизор взять на прокат за их счет было можно. Поэтому однажды утром миссис Рэнсом пошла и выбрала самую скромную модель, какая только была в магазине, и заказала установку днем того же дня. Прежде она никогда не смотрела дневные программы: мешало сознание, что есть дела и поважнее. Но телевизионный мастер, уходя, оставил телевизор включенным: передавали ток-шоу, в котором расплывшаяся американская пара отвечала на вопрос чернокожей дамы в брючном костюме: как они налаживают сексуальные отношения?

Супруг, плюхнувшийся в кресло и державший ноги враскоряку, описывал, “чего именно – как он выразился – ждет от своего брака”, настолько детально, насколько позволяла ему брючная дама, тогда как жена, сложившая руки и сжавшая колени и выглядевшая бы чопорной, если бы не тучность, говорила, что “не дает никаких советов, но муж не признает дезодорантов на рабочем месте”.

– Возьмите на заметку язык тела, – посоветовала брючная, на что публика (озадачив миссис Рэнсом, которая знать не знала, что такое “язык тела”) ответила хохотом и насмешками.

Чего только люди не делают ради денег, подумала миссис Рэнсом и выключила телевизор.

Следующим полуднем, придя в себя после дремы в бин-беге, она снова включила телевизор и обнаружила на экране точно такую же программу, с точно такой же бесстыдной парой, с точно такой же ржущей и глумливой публикой и с прохаживающейся между гостями ведущей с микрофоном в руках – на этот раз ведущая была белой, но столь же невозмутимой, как вчерашняя, и столь же безразличной к разнузданности гостей – даже, как показалось миссис Рэнсом, поощрявшей их в этой разнузданности.

Все эти телеведущие – миссис Рэнсом стала смотреть передачи регулярно – были крупные, наглые особы и, на взгляд миссис Рэнсом, беспредельно самоуверенные (они полагают, подумалось ей, что именно это и называется авантажность; она бы даже посмотрела это слово в словаре у мистера Рэнсома, но не была уверена в его написании). По именам их можно было принять за мужчин: Робин, Бобби, Трой и еще Тиффани, Пейдж, Кирби – какие ж это имена, удивлялась миссис Рэнсом.

Начать с того, что телеведущие и их публика объяснялись на языке, миссис Рэнсом малопонятном: “родительство однополых пар”, “интимное взаимодействие”, “приемы синхронизации возбуждения”, “позиция сзади”. То был язык откровенных признаний и безграничного панибратства. “Догадываюсь, к чему ты клонишь, – говорили они, хлопая друг друга по плечу. – Знаю, где собака зарыта”.

В передаче фигурировала Фелисия, которой требовалось долгое и нежное соитие, и ее муж Дуайт, которому хотелось всего и сразу, но у которого отсутствовали необходимые навыки. По общему мнению, супругам необходимо было откровенно поговорить друг с другом, и здесь, перед этой глумливой, охочей до жареного публикой, они и решили это сделать; наконец, уже перед титрами, последовал поцелуй в диафрагму: чуть ли не повалившись друг на друга, они буквально склеились ртами под одобрительный гогот присутствовавших, в то время как ведущая глядела на них с грустной, мудрой улыбкой. Она сказала: “Спасибо всем”, а пара все целовалась и целовалась.

К чему миссис Рэнсом никак не могла привыкнуть, так это к тому, как хладнокровно – без тени смущения – держались участники шоу и как никому из них никогда не бывало попросту стыдно. Даже если темой передачи была застенчивость, никто из приглашенных не бывал застенчив в том смысле слова, в каком понимала его миссис Рэнсом; никто не конфузился, не было недостатка и в беспардонных ораторах, готовых сорваться с места и похвастать парализующей их робостью и нелепыми последствиями, к которым приводили одолевающие их стеснительность и скромность. Сколь бы личной, даже интимной, ни бывала затронутая тема, никто из этих бодрых крикунов не испытывал ни малейшей неловкости. Напротив, они, казалось, соревнуются в том, кто сознается в более вульгарном и непристойном поведении; одно вопиющее признание затмевало другое, а публика отвечала на очередную исповедь все более дикими воплями и гиканьем, выкрикивая советы кающимся и подзуживая их, чтобы они выложили что-нибудь еще – покруче.

Изредка, правда, случалось, что кто-либо из аудитории не веселился, а возмущался и после какой-либо особо гнусной исповеди на миг бывал якобы искренне потрясен, но происходило это лишь потому, что ведущая, глядя из-за спины говорящего, строила осуждающую гримасу, чем наносила присутствующим оскорбление и вызывала их ответное возмущение. Ведущая была их сообщницей, думалось миссис Рэнсом, она была ничуть не лучше остальных, она даже готова была выйти из роли, лишь бы напомнить участникам об их самых невероятных и непристойных выходках, в которых они признавались ей раньше, с глазу на глаз – в кажущемся уединении гримерки. Когда она принималась ворошить их прошлое, они изображали старательно продуманную пантомиму: опускали головы от стыда, прятали раскрасневшиеся лица в ладони, тряслись от неодолимого вроде бы смеха – чтобы показать, что они и не помышляли выкладывать на публике подобные тайны, а уж тем более перед телекамерой.

И все равно – миссис Рэнсом это чувствовала – они были лучше ее. Потому что никто из этих шумных, хихикающих (зачастую тучных) существ не терзался и тенью сомнения по поводу идеи, которая лежала в основе этих передач: все люди одинаковы. Поэтому тут не было места ни стеснению, ни сдержанности, и притворяться значило быть кичливым или лицемерным. Миссис Рэнсом сознавала, что первое, несомненно, относится к ней, а второе – пожалуй, к ее мужу.

Содержимое их квартиры было застраховано на 50 ооо фунтов. Поначалу стоимость имущества была существенно меньше, но мистер Рэнсом как поверенный, а кроме того, как человек предусмотрительный позаботился о том, чтобы страховая премия росла вместе со стоимостью жизни. Этот скромный прирост стоимости предметов домашнего обихода, мебели, посуды, осветительного, кухонного оборудования и сантехники за все эти годы, соответственно, потихоньку увеличивался; стереосистема, кухонные приборы фирмы “Мэджимакс” (кухонный комбайн, кофейная машина и прочее), столовое серебро, набор посеребренных салатниц фирмы “Элкингтон и Кº”, салфетки для подносов и подставки под горячие блюда – вся та экипировка, к которой Рэнсомы были полностью готовы, но которой так и не сумели воспользоваться, все это преспокойно дорожало вместе с ростом цен. Добротные, неприметные, элегантные вещи, купленные в расчете на то, что будут использоваться по назначению, а не служить украшением, целехонькие – без щербинок и царапин, за долгие годы не пострадавшие от боя и пыли, ухоженные и тщательно начищенные, без малейших следов износа – все это тихо существовало себе изо дня в день вплоть до того вечера, пока не случилось страшное, и все это мирное сообщество предметов словно исчезло с лица земли, и то, что миссис Рэнсом скромно называла “наши вещи”, испарилось навсегда.

Как бы то ни было, страховая компания закончила работу, и в положенное время прибыл чек на полную стоимость застрахованного имущества плюс непредвиденная прибавка, выплачиваемая при отсутствии предъявляемых ранее имущественных претензий и предназначенная компенсировать потрясение жизненных основ и моральный ущерб.

– Этот излишек – за перенесенную травму, – сказала миссис Рэнсом, глядя на чек.

– Я предпочитаю называть это перенесенными неудобствами, – поправил ее мистер Рэнсом. – Нас, конечно, обокрали, но не под автобус же мы попали. В любом случае, лишние деньги придутся очень кстати.

Он уже продумывал план действий: он купит более мощный стереоцентр и сиди-плеер, который будет оснащен системой высококачественного цифрового звуковоспроизведения и сверхочистки тона, и все это пустит через пару мощных колонок из красного дерева ручной работы. Вот это будет Моцарт, какого он еще не слышал.

Миссис Рэнсом уютно расположилась в недорогом плетеном кресле-качалке, которое нашла пару недель назад в мебельном магазине на Эджвер-роуд. Это было заведение, куда до кражи ей бы и в голову не пришло зайти – с кричащими мебельными обивками, картинами, на которых кривлялись клоуны, с керамическими леопардами в натуральную величину по обе стороны от входной двери. Товары массового спроса, подумала бы она прежде, – какая-то часть ее существа и сейчас так думала, но магазин порекомендовал мистер Энвер, и кресло-качалка, которое она там купила, и в самом деле оказалось на редкость удобным и, в отличие от того, которое было у нее до кражи, в нем не болела спина. Теперь, когда появилась страховка, она собиралась завести второе такое же для мистера Рэнсома, но тем временем ей попался коврик со слоном, подходящий к ее креслу, и в свете латунной настольной лампы (из того же магазина) он мягко пламенел. Набросив на плечи то, что, по словам мистера Энвера, было афганским молитвенным ковриком и сидя посреди своей пустой гостиной, она ощущала, будто в центре, на полу, возник уютный заморский островок.

В данный момент островок мистера Рэнсома был далеко не столь уютен: он сидел на складном стуле за карточным столиком, на который миссис Рэнсом положила единственное пришедшее с дневной почтой письмо. Мистер Рэнсом взял его в руки. Почуяв запах карри, он спросил:

– Что у нас на ужин?

– Карри.

Мистер Рэнсом повертел конверт в руках – похоже на счет.

– Из чего карри?

– Из барашка, – отозвалась миссис Рэнсом, – с абрикосами. Я все думаю, белый – это слишком смело?

– Белый? – переспросил мистер Рэнсом и поднес письмо к свету.

– Ну, – сказала она неуверенно, – все выкрасить в белое сплошняком.

Мистер Рэнсом не отвечал: он читал письмо.

– Ты только не волнуйся, – сказал мистер Рэнсом жене, когда машина свернула по направлению к Эйлсбери[13]13
  Эйлсбери – город, входящий в состав Лондонского пригородного пояса.


[Закрыть]. – Наверное, у кого-то опять разыгралось чувство юмора. Очередная шутка.

По правде говоря, настроение у них было не ахти, пейзаж за окном тоже был не ахти; с тех пор как выехали, они не обменялись ни единым словом; на коленях у мистера Рэнсома лежало письмо с вычерченным карандашом маршрутом.

– По кругу первый съезд налево, – подумал мистер Рэнсом.

– По кругу первый съезд налево, – сказала миссис Рэнсом.

Утром он позвонил в управление складских помещений и разговаривал с какой-то девицей. Фирма называлась: “Грузо-перевозки-хранение: Быстро-надежно” – в этих дефисах ему почудилось что-то зловещее; предчувствие не обмануло его.

– Алло, “Грузоперевозки-хранение: Быстро-надежно”, Кристина Тоузби у телефона. Чем могу быть полезна?

Мистер Рэнсом попросил к телефону мистер Ролстона, чья подпись стояла в письме.

– В настоящее время мистер Ролстон находится в Кардиффе. Чем могу быть полезна?

– Когда он вернется?

– Не раньше следующей недели. Контрольная поездка по нашим складам. Чем могу быть полезна?

Вопреки настойчивым предложениям помощи, у Кристины было отлично натренированное равнодушие особы, чье внимание неизменно поглощено окрашиванием ногтей, и, когда мистер Рэнсом объяснил, что накануне получил таинственный счет на 344,36 фунтов за хранение домашнего имущества – собственности мистера и миссис Рэнсом, единственное, чего он удостоился в ответ, было: “Ну и что?” Он принялся излагать обстоятельства дела, но услышав, что имущество, о котором идет речь, может оказаться краденым, Кристина встрепенулась.

– Вынуждена перебить вас. Считаю это маловероятным, честно говоря. Я имею в виду, что “Быстро-надежно” существует с 1977 года.

Тогда мистер Рэнсом зашел с другой стороны:

– Вы случайно не знаете, нет ли среди этого имущества, которое у вас на хранении, старой стереосистемы?

– Боюсь, не смогу вам с этим помочь. Но если вы отдавали что-то на хранение в “Быстро-надежно”, вам оформили накладную образца С47, и у вас должна быть копия. Такая желтенькая бумажка.

Мистер Рэнсом начал растолковывать, почему желтенькой бумажки у него нет, но Кристина перебила его:

– Ничего этого я не знаю и знать не обязана. Я тут в Нью-порт-Пагнелл, верно? Это наш офис. А складские помещения – в Эйлсбери. В наше время хранилища могут находиться где угодно. На то и компьютеры. Но если кто может вам помочь в Эйлсбери, так это Мартин, и мне случайно стало известно, что сегодня он почти весь день на рабочем месте.

– Что ж, значит, мне нужно ехать в Эйлсбери, – сказал мистер Рэнсом, – просто чтобы удостовериться, что там ничего нет.

Кристина к этой идее отнеслась сдержанно.

– Остановить вас я не могу, только учтите, для посетителей там никаких удобств не предусмотрено. Это вам не собачий приют, – прибавила она таинственно.