Текст книги "Наречённая ветра. Книга первая"

Эвинол размышляла, куда бы ей пойти. Больше всего манили качели, повешенные Инослейвом на краю обрыва. Надо отдать ветру должное: он придумал довольно оригинальный способ отучить Эви от страха высоты. Но при этом взял с нее нерушимую клятву, что без него она качаться не станет. Мог бы и не стараться. Она бы и сама ни за что не решилась раскачиваться над пропастью, пусть даже открывающийся сверху вид был куда приветливее и живописнее, чем с того обрыва, откуда она упала. Зато качаться, когда рядом сидит Инослейв, крепко держащий ее за талию, – безумно захватывающее развлечение. Воспоминание о пьянящем восторге с легкой примесью страха манило Эвинол к качелям, но его тут же побеждало другое – о коротком полете в пропасть.

Кинув прощальный взгляд на водопад, живописные скалы и далекую речку внизу, Эви направилась в другую сторону. Обитель Инослейва размерами не сильно превосходила территорию дворца с парками, по крайней мере, та ее часть, где можно было передвигаться пешком. За несколько недель Эвинол исходила здесь все вдоль и поперек. Любимым местом она выбрала небольшую поляну, заросшую лиловым и розовым вереском. Туда-то и направилась Эви, захватив холст и краски.

Порисовав с полчаса, Эви отложила работу и вздохнула. На самом деле, у нее набралась уже целая коллекция зарисовок с вересковой поляны. Пожалуй, сегодня вместо красок и кистей стоило захватить книгу – одну из тех, что утащил для нее ветер из дворцовой библиотеки. Однако и книга вряд ли заняла бы ее надолго. Эвинол давно уже честно призналась себе, что скучает в отсутствие Инослейва. Скучает не только из-за недостатка его общества, но и от безделья.

Все годы, что отец готовил ее к роли королевы, Эви мечтала о досуге. Ей казалось, что счастье состоит в том, чтобы просыпаться, когда захочется, и весь день гулять, читать, посвящать сколько угодно времени музыке и живописи. Получив наконец такую возможность, поначалу Эвинол наслаждалась беззаботной свободой и возможностью проводить время по своему усмотрению. Но вскоре с удивлением обнаружила, что отсутствие дел несколько тяготит ее. Не то чтобы она мечтала вновь взвалить на свои плечи королевские заботы и ответственность за всю страну, но привычка наполнять свой день делами не желала так просто отпускать.

Опустившись на мягкое ложе из вереска, закинув руки за голову и следя за причудливыми узорами облаков, Эви размышляла о том, что ей не хватает простора и событий. Вот если бы Инослейв захватывал ее, отправляясь к людям, она была бы полностью счастлива. Почему бы ветру хоть изредка и ненадолго не брать ее с собой? Само собой, не в столицу и даже не в Гвиринт. Напротив, бывшая королева с удовольствием посмотрела бы на жизнь в далеких провинциях своей страны. Маленькие городки и деревушки манили ее сейчас куда больше крупных городов с дворцами и толпами народа. К тому же где-нибудь в сердце провинций никто не узнает в обычной девушке королеву.

Облака, неподвижно висевшие в небе, вдруг пришли в движение и неторопливо поплыли на восток. Инослейв возвращается. Эви поднялась, приветствуя ветер. Она запрокинула голову, подставляя ему лицо, и развернула ладони, ловя ими ветер. Инослейв дул, казалось, сразу со всех сторон, принося с потоками теплого воздуха чувство пьянящего восторга и почему-то запах карамели.

– Где тебя носило, Инослейв? – рассмеялась Эви. – Ты пахнешь жженым сахаром.

– Я был на ярмарке, – знакомый голос раздался над ухом. – Смотри, что раздобыл для тебя, – и ветер, обернувшийся человеком, протянул ей яблоко в карамельной глазури. – Ты ведь любишь такие?

– Обожаю! – призналась Эвинол. – А еще больше я люблю ярмарки. Если честно, я бывала на ярмарке лишь дважды. Принцесс, знаешь ли, нечасто берут на такие мероприятия. Вот бы там оказаться…

Инослейв ничего не ответил, но по его лицу пробежала чуть заметная тень, а глаза, только что сиявшие радугой, стали серыми.

– Ты не мог бы взять меня с собой, когда в следующий раз отправишься на ярмарку? – она старалась говорить беззаботно, словно не просила ни о чем особенном.

– Нет, Эви.

– Но почему? Неужели тебе так трудно хоть изредка брать меня с собой? – с обидой воскликнула она. – Ты целыми днями носишься по моей стране, а я сижу здесь, запертая на маленьком клочке земли между горными пиками. Совсем одна.

– Эви, – в словах ветра ей послышалась боль, – поверь, я хотел бы доставить тебе такую радость, получив взамен возможность не расставаться, но не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу. Я просто боюсь за тебя.

– Чего ты боишься? Что меня узнают? Или что я захочу остаться?

– Не думаю, что ты захочешь вернуться, – он покачал головой. – Да и если тебя узнают, ничего не случится. Неужели ты думаешь, что я не смог бы отбить тебя у людишек, вздумай они тебя удержать?

– Тогда в чем же дело? – Эви ничего не понимала, и это ее злило.

– В том, что во время ритуала ты пересекла черту между миром людей и миром ветров. И я совсем не уверен, что живой человек может пересечь ее дважды, по-прежнему оставаясь живым. Такого никто никогда не делал. Ни один человек, прошедший этим путем, не вернулся обратно. Ветра забирали жертвы к себе, чтобы вытянуть их жизненные силы. Я первый, кому вздумалось забрать к себе человека и оставить ему жизнь. И уж поверь, Эви, я ни за что не стану рисковать этой жизнью.

– Как знаешь, – она с еле слышным вздохом опустилась на землю. – Придется довольствоваться подарками из моего мира.

– Эвинол, тебе плохо здесь? – он опустился рядом с ней. – Ты грустишь?

– Не то чтобы грущу, скорее, скучаю. У тебя очень красиво, Инослейв, и благодаря тебе у меня даже нет недостатка в занятиях и развлечениях. Ты принес мне скрипку, флейту, кисти, краски, книги. Наверное, этого довольно, чтобы занять себя, однако временами я чувствую себя одинокой, а свою жизнь здесь – какой-то ненастоящей.

– Если бы все сложилось иначе, ты хотела бы остаться в своем мире? – спросил Инослейв, заглядывая ей в глаза. – Вряд ли ты согласилась бы улететь со мной, если бы была здорова и любима народом. Так ведь?

Эвинол задумалась.

– Я не знаю. Тебе известно, что я не хотела править, но вряд ли добровольно решилась бы отказаться от долга, возложенного на меня отцом. Вот если бы Фарн был жив… – она не удержалась от упрека, хотя сама считала, что лучше эту тему не поднимать.

– Если бы он был жив, ты была бы замужем за принцем Найенны, – напомнил Инослейв. – Прости, Эви, что решил все за тебя, – вздохнул он. – Пока ты была ребенком, мне было довольно общаться с тобой в образе ветра. Тогда я и не думал забирать тебя. Но ты росла, и мне все больше хотелось поговорить с тобой по-настоящему. А потом, когда отец забрал тебя, чтоб воспитать королевой, я во всей полноте ощутил, как сильно завишу от тебя. Я злился, что ты не находишь в новой жизни хоть немного времени для старого друга, винил тебя в предательстве, но злость лишь сильнее разжигала мою любовь к тебе.

– Любовь? – спросила Эвинол и тут же прикусила язык.

– Ну да, – Инослейв, казалось, ничуть не смутился. – Я люблю тебя, Эви. Разве ты не знала об этом?

– До этого ты говорил лишь о дружбе, – тихо возразила она, чувствуя, как щеки заливает краской.

– Ох, люди! – ветер состроил страдальческое лицо. – Как же вы любите усложнять простые вещи. Какой смысл разделять одно явление на два понятия? Но вы не только разделили их на словах, а сделали все, чтобы любовь и дружба на самом деле отличались друг от друга. И чего вы добились? Убрав любовь из дружбы, а дружбу из любви, вы сделали и то и другое ущербным.

Задумавшись над словами Инослейва, Эвинол решила, что он прав. Действительно глупо разделять любовь и дружбу, как нечто принципиально разное. Приняв точку зрения ветра, она успокоилась и в то же время ощутила что-то вроде разочарования. Признание в любви пугало ее, но, если не скрывать правду от самой себя, было желанным.

Ветер нежно взял ее лицо в ладони.

– Моя Эвинол. Светлая моя, единственная. Ты была предназначена мне задолго до того, как мы встретились, до того, как ты родилась. Ты – нареченная ветра.

– Формально у меня есть муж, – напомнила Эви. Сейчас она готова была говорить о чем угодно, лишь бы унять бешеный стук сердца.

– Думаешь, мне есть дело до глупых людских условностей? Ты моя и только моя. Человеческие рамки для меня – ничто.

Он склонился к ней и поцеловал. Ступни Эвинол оторвались от земли, и ветер закружил ее над вересковой пустошью, крепко прижимая к себе. Ей казалось, что Инослейв касается поцелуем не только ее губ, но и души. Границы между душой и телом стерлись, потеряли значение и смысл. Ощущение безумного незаслуженного счастья переполнило Эви настолько, что стало страшно. Еще немного, и она растворится в поцелуе ветра, потеряет саму себя.

– Ты боишься, Эви? – шепотом спросил Инослейв, оторвавшись от ее губ.

– Боюсь, – призналась она.

– Но чего?

– Сама не знаю. Просто… Тебе не понять, ведь ты не человек. Ты прав, мы сами выдумываем себе сложности, но…

– Прости меня, – он ласково провел ладонью по ее щеке. – Я все время забываю, насколько мы разные. Забываю, что ты не ветер, а смертная девочка семнадцати лет. И ты лишена большинства недостатков своего племени, но не их предрассудков.

– Это так, – вздохнула она, пряча лицо у него на груди.

– Эви, я сказал, что не признаю человеческих рамок, кроме тех, что установишь ты сама. Стоит тебе приказать, и я не стану больше тебя целовать, и…

– Не буду я ничего приказывать, – по-прежнему не глядя на него, прошептала Эвинол. – Сам решай.

– Я уже давно все решил, – ветер коснулся губами ее волос. – Мы будем вместе навсегда.

– Навсегда, – отозвалась Эвинол, поднимая на него глаза. – Но как это возможно, Инослейв, если ты вечен, а я смертна? Наше «навсегда» продлится несколько десятков лет, а затем я постарею и умру.

– Нет! – с горячностью воскликнул ветер и опустился на землю так резко, что Эви слегка тряхнуло. – Я не допущу этого!

– Но что ты можешь противопоставить законам природы? – грустно спросила она.

– Силу своего желания. Я пока не знаю как, но я точно не дам тебе состариться и умереть. Я что-нибудь обязательно придумаю, не сомневайся. В конце концов, я уже совершил немыслимое, затащив тебя сюда.

Эвинол безумно хотелось ему верить, и она позволила себе это. Скорее всего, ее ждет разочарование, но оно придет не завтра. И вообще, если уж жизнь ее в последнее время переполнена чудесами, то почему бы не надеяться на еще одно? Она знала, что желает бессмертия не для себя и не из страха небытия. Сейчас ее заботило лишь одно: никогда не расставаться с ветром.

Инослейв улегся на вересковый ковер и притянул Эви к себе. Уютно устроив голову у него на плече, она наблюдала, как движутся облака, окрашенные закатными красками. Инослейв перебирал пряди ее волос, мурлыча под нос одну из ее мелодий.

– Так хорошо, – тихо проговорила она. – Вот бы это никогда не кончалось.

– И не кончится. Я останусь с тобой, пока ты этого хочешь.

– Так нельзя, – она вздохнула, не скрывая разочарования. – Ты нужен людям. Если я перестану тебя отпускать, что станет с Илирией?

– Значит, я стану проводить в мире людей ровно столько времени, сколько необходимо для их выживания – и ни минутой больше.

– Ты не сможешь сидеть здесь взаперти. Это против твоей природы. Ты ветер, Инослейв, и ты должен носиться над бескрайними просторами, а не скрашивать мое одиночество. Мне же довольно и того, что ты каждый день будешь возвращаться.

Айлен уже полчаса стоял перед портретом Эвинол и не мог заставить себя уйти. Он пришел в портретную галерею Райнаров, имея в виду довольно прагматичную цель. Гильдия живописцев подала прошение о возможности скопировать портрет королевы Эвинол, получив также право в последующем продавать изображения. Идея не очень вдохновила короля, но когда ему показали те портреты королевы, которые уже получили хождение в народе, он скрепя сердце согласился и даже лично проводил главу гильдии в портретную галерею.

Если уж народу пришла в голову блажь развешивать в домах портреты Эвинол Райнар, то пусть это хотя бы не будет нелепая отвратительная мазня. А то дойдет еще до того, что каждый крестьянин примется лично малевать углем на стене юную королеву, принесшую себя в жертву. Айлену претила всеобщая шумиха, раздутая вокруг его погибшей жены. Ему не хотелось делить Эви со всем светом. Она была его любовью и его болью, так зачем же жалкие людишки без устали треплют ее имя, пусть даже и воспевая?

Будь его воля, он бы запретил все это поклонение Эвинол. Поначалу он даже пытался бороться с зарождением нового культа. Но это оказалось еще более бессмысленным, чем прошлые попытки приструнить народ, требующий, чтобы королева принесла себя в жертву. Имя Эвинол звучало повсюду, а тысячи глоток не заткнешь при всем желании. На стенах домов стали появляться надписи, прославляющие королеву.

Айлен сам показывал обрывок серебряной цепи наиболее знатным и влиятельным из гостей. Жена герцога Балленского выразила желание иметь несколько звеньев этой цепи «в память о бесконечной отваге королевы и ее любви к своей стране». Король опрометчиво выполнил просьбу сиятельной дамы и тут же получил еще с дюжину таких же. В итоге почти всю цепь растащили на звенья, а колышек оставили на скале как свидетельство подвига Эвинол Райнар.

Вскоре выискался кузнец, выковавший злополучную цепь. Пройдоха был бесконечно горд собой и за несколько дней из простого ремесленника сделался почтенным мужем. Бравировал своим участием в этом гнусном деле и библиотекарь Гвиринта, у которого Эвинол, оказывается, спрашивала книги с легендами о ветрах. Айлен с удовольствием повесил бы обоих, но это вызвало бы непонимание не только среди простолюдинов, но и среди знати.

Аристократия с не меньшим рвением предалась создавать и укреплять культ юной королевы-избавительницы. Дамы старались во всем подражать Эвинол, вплоть до манеры одеваться и игры на скрипке. Мужчины сочиняли в ее честь баллады и сонеты, посвящали ей подвиги.

Порой, кроме досады на то, что тысячи людей присвоили себе его любимую женщину, он ощущал что-то вроде зависти и ревности к жене. Мертвую королеву обожали и воспевали, живому же королю не доставалось и десятой доли этой любви. И в этом крылась еще одна причина бесполезности борьбы с поклонением Эвинол. Начни он запрещать людям благоговеть перед королевой, это сочли бы неуважением к ее памяти и великой жертве. Айлен не собирался таким образом портить себе репутацию. Вот и приходилось в бездействии смотреть, как люди делают богиню из той, что он хотел видеть своей возлюбленной.

Король смотрел на портрет, словно нарочно растравляя свою боль. Картина изображала Эвинол в полный рост и рисовалась еще в ту пору, когда та была принцессой. Эви улыбалась с портрета, но не светло и беззаботно, как в детстве, а загадочно и чуть снисходительно, как положено наследнице престола. Вообще, при довольно хорошо переданном внешнем сходстве Эви была совсем не похожа на себя. Придворный художник то ли не смог, то ли не захотел отразить внутренний мир принцессы. И сейчас это, пожалуй, к лучшему. Раз уж это изображение разойдется по всей Илирии, от замков до хижин, то пусть с него смотрит чужая величественная дева в расшитом золотом платье из малинового бархата и в тяжелой диадеме, а не его легкая и светлая любимая.

Память играла с Айленом в странные игры. Она словно намеренно прятала в самых дальних уголках ту Эвинол, на которой он женился, – серьезную, измученную, несчастную девушку. В его воспоминаниях Эви по-прежнему была сияющей девчонкой со скрипкой в руках и искорками в синих глазах. Отчего-то эти два образа накладывались друг на друга, создавая у короля обманчивое впечатление, что он женился на той Эви из прошлого. Умом он понимал, что это не так, но это не помогало избавиться от странного наваждения.

Душу Айлена в равной мере грызли вина и боль потери. Он не считал предъявление супружеских прав на законную жену низким поступком, но никак не мог выкинуть из головы ненависть и отчаяние, сверкавшие сквозь слезы в глазах Эви. Теперь-то он знал, что за неотложные дела тянули ее прочь от супружеского ложа. Сложись все иначе, вряд ли девочка стала бы отвергать его любовь. Но теперь, думая, что последним, что Эвинол видела от него, было насилие, Айлен по-настоящему страдал. Она покинула его, пылая ненавистью, и этого уже никогда не исправить. Он не сможет уже оправдаться и доказать ей, что все его поступки имели одну лишь причину – безумную страсть к ней.

Невозможность объясниться непрестанно терзала его, хотя прошло уже много недель и лето сменилось осенью. Утрата Эвинол стала страшнейшей из пыток. Даже мечтая об Эви, сгорая от страсти, Айлен и представить не мог, как сильно будет страдать, лишившись ее навсегда. Само слово «навсегда» выворачивало душу наизнанку до такой степени, что порой он поддавался безумным надеждам на то, что королева жива. В конце концов, он видел лишь то, как ветер унес ее. Король понимал, что вера в милосердие жестокого древнего божества бессмысленна, и все же порой позволял себе поддаться слабости. Просто до безумия хотелось еще когда-нибудь увидеть жену, прикоснуться к ней, рассказать, как много она для него значит.

Знай Айлен, что она задумала, никогда не отпустил бы, – и плевать на все ураганы мира. Мысль об ураганах зацепила в памяти последние известия из Найенны. Отношения Илирии с южными соседями на протяжении веков были напряженными, а потому впору бы порадоваться разгулу ветров на юге. Вместо этого короля Илирии почему-то брала невольная оторопь, а в голову лезли дурные предчувствия. Просто очень уж подозрительным выглядело то, что ураганы в Найенне начались почти сразу же после того, как закончились в Илирии.

Теперь, после жертвы Эвинол, не приходилось сомневаться в том, что ветра – не просто легенды, которые вытащили на белый свет, отряхнув от пыли веков. Они – разумные, могущественные существа, похоже, не зря звавшиеся богами в прошлом. Страшно внезапно осознать, что люди не хозяева мира. Разумеется, и раньше Айлен почитал хозяевами далеко не всех людей, а лишь избранных. Но теперь выходит, что и сильные мира сего не так уж сильны в сравнении с богами. Если уж ветра захотели себе в жертву королеву, то что им может потребоваться в следующий раз? На какой срок ураганы оставили Илирию? Когда захотят новую жертву? И что гораздо важнее, кого выберут в жертву на этот раз?

Эвинол показала народу очень дурной путь, пожертвовав собой. Этак если ветра примутся снова разрушать страну, трусливые глупцы опять начнут вопить о жертвах королевской крови. Само собой, король и мысли не допускал об удовлетворении таких требований. Смутьянам, попробовавшим назвать его имя, придется несладко. И все-таки ситуация складывалась крайне неприятная.

Впрочем, пока ураганы терзают лишь Найенну. Возможно, его опасения безосновательны. Кто знает, может, жертвоприношение требуется ветрам раз в столетие или того реже? В конце концов, вели же они себя тихо много веков. Не то чтобы совсем не было бурь и ураганов, однако, приходя временами, они утихали без всяких жертв. В любом случае не стоит забивать голову возможными будущими проблемами, когда хватает и сегодняшних.

Найеннские ураганы, помимо мифической опасности, несли за собой вполне реальные трудности. В первую очередь – с торговлей и количеством беженцев. Разумеется, слухи о самоотверженной юной королеве, не пожалевшей себя ради спасения страны от буйства ветров, с легкостью миновали границы, достигнув жителей соседних государств. Так же, как и известия, что в Илирии теперь спокойно. Вот и потянулся через южные границы поток обездоленных или просто до смерти напуганных людей, которым нечего терять.

Айлен размышлял, как с ними поступить. Проще всего, конечно, закрыть пограничные кордоны. Южные провинции Илирии и без того не испытывали недостатка в жителях и рабочих руках для обработки плодородных земель. Чужаки там совсем не нужны. Однако не станет ли такое решение поводом к войне? И без того Илирию порой тревожили приграничные стычки, вызванные неугомонностью найеннских графов. А теперь эти же графы с семьями смиренно просили убежища в землях соседей. Но за показной кротостью таился привычный оскал воинственных бестий. Откажи – и получишь войну, согласись – и пустишь голодных волков в стадо.

Король вздохнул и с укором посмотрел на портрет жены.

– Ах, Эви, зачем ты это сделала? Пусть бы безумные ветра буйствовали и дальше, нам-то что за дело? Мы могли спрятаться за крепкими дворцовыми стенами, пережидая их разгул. Мы могли, в конце концов, принести в жертву кого-то другого.

Конечно, девицы королевских кровей не валяются на дороге, но при желании можно откопать парочку претенденток на сомнительную честь. Он вспомнил книгу, которую нашел в разнесенной ветром спальне Эвинол. Кроме описания ритуала, там излагались требования к потенциальной жертве: прекрасная, невинная, царственная дева. Спору нет, королева Эвинол идеально подходила на эту роль, однако не имела права жертвовать собой. Она не сочла нужным довериться мужу и защитнику, не сказала ему ни слова. А ведь Айлен спас ей жизнь. Впрочем, Эви так и не узнала, что ее болезнь была следствием яда, а столь высоко ценимый канцлер – отравителем. Король не успел открыть жене правду, откладывая объяснения до тех пор, пока не состоится свадьба. Быть может, откройся он ей раньше и Эвинол сочла бы его достойным доверия. Уж тогда бы он сделал все, чтобы не отдать ее ветру!

А теперь уже ничего не изменить. Эвинол больше нет, но имя ее бесконечно повторяется тысячами уст в восхвалениях и благословениях теми, кто желал ей смерти. Какая жестокая насмешка: он не может обрести покой хотя бы в забвении. Как забыть ту, о ком без конца говорят? Легко почитать мертвых, если при жизни они для тебя ничего не значили. Куда сложнее увидеть богиню в той, кого любил и желал.

– Эви, – он вновь обратился к портрету, – как ты могла так со мной поступить? Если ты хотела отомстить мне, то поверь: твоя месть многократно превзошла тяжесть моего проступка. И если уж ты теперь богиня, то выслушай и мои молитвы: умерь мои страдания, позволь забыть тебя!