Текст книги "Гнилое яблоко"
Автор книги: Литтмегалина
Жанр: Триллеры, Боевики
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
9. Видение
Все не так.
Капли дождя, прогнавшие нас с дороги в укрытие деревьев, колотили по листьям и иногда, прорвавшись, падали на нас. Миико сжался в комок. Он посмотрел на меня и почти беззвучно произнес: «Облака». От холода его губы уже начинали синеть.
И я подумал снова: «Все не так».
Я должен уйти, но я остаюсь здесь. Зачем? Дожидаюсь, когда у Отума сорвет башню?
Отум полулежал в отдалении от нас. Расслабленное, его длинное тело выглядело так, будто в нем вовсе нет костей и оно сохраняет форму благодаря лишь одним сильным, крепким мышцам. «Убью». Я не верил в его способность убить меня, но одновременно подозревал, что он уже убивал в прошлом. Отум хотел, чтобы я думал о нем как об убийце. Его слова ничего не доказывали, но ничего и не опровергали. Я по-прежнему ничего о нем не знал. В то же время я постоянно искал в нем что-то, что указало бы мне – он убийца, и не находил. Что именно? Не знаю. Что-то, что я видел в глазах Януша. Жестокость. Бездумность. Непонятное мне стремление разрушить что-либо только потому, что оно существует.
А Отуму была нужна причина. Я мог назвать причину, по которой он изводил меня, но обещание уничтожить меня ей противоречило.
(или нет?)
Он не только скрывал, кто он, он врал о себе. Девушка в магазине могла разоблачить его, и Отум так разозлился, что хотел бы обхватить ладонями ее затылок и бить ее лицом о прилавок до тех пор, пока зубы не повылетают один за другим. Хотя в итоге он все-таки этого не сделал.
Я запутался. Ладно, пора отставить это бессмысленное занятие. Разве возможно угадать, убивал человек или нет? Посмотреть ему в глаза, послушать его голос и все понять сразу. Убийство не меняет человека настолько, чтобы это нашло выражение в его внешности. Вероятно, я встречал убийц в своей жизни, и не раз. Но невозможно указать на них, идущих в толпе.
– Дождь поутих, – отметил Отум.
– Подождем, когда уймется совсем.
Отум открыл было рот, явно собираясь возразить, но передумал.
Глаза слипались. В нормальном состоянии и представить не можешь, что просто держать веки может требовать таких усилий.
У меня возникло несколько мыслей в продолжение моей истории, которые стоило бы записать, а то позже я могу и не найти их в моей голове. Я раскрыл рюкзак и достал записную книжку с болтающейся на шнурке полосатой ручкой. Красные и черные полосы составляли невероятно раздражающее сочетание, которое не беспокоило меня прежде, но сейчас резануло по глазам.
Я раскрыл книжку и нашел ее, смеющуюся девочку, внутри. На выцветшей фотографии ее глаза выглядели желтыми, но на самом деле они были светло-карие, одного оттенка с ее волосами.
(я помню, никогда не забуду)
– Кто это? – лениво поинтересовался Отум, мой вечный надзиратель.
– Не твое дело, – ответил я, пряча фотографию под страницу, густо покрытую моими каракулями и черными полосками жирно зачеркнутых слов.
Отум перебил голоса в моей голове, и у меня не получалось заставить их зазвучать снова. Я перелистнул до пустых страниц, белых, чистых, как мое вдруг опустевшее воображение. Чем же я собирался их заполнить? Во мне вспыхнул новый огонек раздражения относительно Отума, вломившегося и туда, где ему совсем не полагалось места. Он бесил меня с самого начала; я сразу встретил его как врага.
От моего уныния было нечем отвлечься. История, которую я придумывал, не могла предсказать свой завтрашний день, как и я сам. Она могла закончить искалеченной или мертвой, или таки благополучно доковылять до финала, и то же самое возможно со мной.
Мои глаза закрылись.
В темноте, среди синих листьев, что-то смутно белеет. «Как призрак», – думаю я и всматриваюсь так пристально, что из глаз начинают течь слезы. У него нет формы, оно сжимается, расширяется, замирает на секунду и снова судорожно подергивается, повиснув на мокрых ветвях. Я не могу понять, чего оно хочет, если хочет вообще – упасть на землю, удержаться на ветках, собрать себя или растечься.
Двигаясь, пятно наливается светом, и сияющий, размывающий границы ореол делает его похожим на краску, медленно расползающуюся по листу мокрой бумаги. Когда пятно замирает, тускнеет, прекращая гнать на меня волны паники, я чувствую исходящее от него усталое страдание.
– Белая Женщина, – шепчет Миико.
Словно затаившись, пятно резко меркнет. Теперь я едва различаю его в темноте, но все еще ощущаю слабые толчки его боли. Что оно такое, как появилось здесь?
Миико вскрикивает:
– Белая Женщина!
Я ползу на четвереньках. Трава под ладонями какая-то уж слишком скользкая для просто мокрой. И теплая… Пятно разражается слабой вспышкой, и по моему телу проходит мучительная судорога. Я слышу собственный хриплый стон и опускаюсь ниже, опираясь на дрожащие локти. Во мне стремительно распространяется боль. Я ощущаю ее, слабо пульсирующую, даже в кончиках пальцев. Более ничего не происходит; я лежу и жду, и мой проснувшийся страх усиливается с каждым мгновеньем. Белое пятно совсем растворилось в темноте, как шипучая таблетка, брошенная в стакан с водой. Или же оно просто сместилось?
Тогда где оно?
Затем меня начинает разрывать – словно кто-то запустил в меня когтистую лапу и продвигается к сердцу, раздирает плоть и ломает кости, стремясь вырвать его прочь. Я хриплю, царапая землю. Когда мое лицо касается земли, я вижу лицо женщины. Мы смотрим друг на друга – глаза в глаза. Я едва вижу ее, но ощущаю ее одурманенный болью взгляд отчетливо, всей поверхностью лица. Она вытащила все мысли из моей головы и наполнила ее своей агонией. Я касаюсь кончиком носа ее холодного носа, и мой рот вдыхает ее дыхание, пахнущее землей и кровью. Но под моими руками лишь влажная расцарапанная почва (пальцы погрузились в нее глубоко), колючие стебли травы под моим животом – я нигде не чувствую эту жуткую женщину телом.
Меня вдруг с силой отшвыривает, и я переворачиваюсь на спину. Мое сердце рывком извлекают из меня, и за ним тянутся длинные трубки сосудов, разливая по липкой траве мою душу, блуждающую по телу с кровью. Каким-то образом я все еще жив, но полностью осознаю, что умираю. Мои глаза, истекающие слезами, раскрываются, и я вижу…
Полумрак, зеленоватый, будто я плыву сквозь цветущую в конце лета воду. Боли нет, странно, исчезла бесследно. Шумит невидимый дождь, шлепая по листьям. Если мои глаза открыты, почему я чувствую, как подрагивают веки на моих глазных яблоках?
Я открыл глаза.
– Дождь закончился, – известил Отум.
И после его слов я перестал слышать шелест. Я резко поднялся, и с моих коленей полетели в траву записная книжка и полосатая ручка.
– Десять минут тупо смотреть в чистую страницу – продуктивная работа, – ухмыльнулся Отум.
Его слова долетели до меня как сквозь слой толстой ваты. Что я видел? Снова сон? Я еще мог восстановить его в памяти, но на свету он быстро таял, и оставалось только чувство холодного страха.
Миико, молча прошмыгнувший мимо меня, выглядел подавленным и несчастным. Я растерянно подобрал записную книжку, сунул ее в карман ветровки и поспешил за остальными.
Небо излило всю черноту в дожде и сейчас было белое, как равнина, занесенная снегом. Посветлело, но вид веселее не стал – тусклая трава да редкие деревья (несколько искривленных стволов ранее уже привлекли мое внимание, а сейчас я заметил, что все деревья здесь уродливы в той или иной степени). Во мне отравой расплылась усталость. Мне пора начать привыкать к этому мутному мучительному состоянию, если только в принципе возможно привыкнуть к тому, что так скверно ощущается.
То, что там, в темноте, было ужасающе реальным, сейчас теряло всякий смысл. Там я орал во все горло, а в действительности и губ не разомкнул. Даже не знаю, имею ли я право на тревогу. Я всего-то на несколько минут уснул с открытыми глазами, что не удивительно, учитывая предшествующую ночь. Мне приснился неприятный сон, но и только-то. Вот и найдено разумное объяснение.
«Но еще есть облако», – напомнил я себе. Хотя… разве случилось что-то по-настоящему странное? Тоска может нахлынуть где угодно, порой без явной причины. С каких пор проявления поганого настроения стали чем-то сверхъестественным? Отум же ничего подозрительного не заметил. Ну а я только заразился беспокойством Миико.
– Ветер дул в нашу сторону, – тихо сказал Миико, поравнявшись со мной. Я посмотрел на него: лицо горит в лихорадочном оживлении. – Я понял. Ветер их сносит.
– Кого – их? – уточнил я с внезапным раздражением. Что он придумал опять? Мне не хотелось слушать его очередные домыслы, если после них мне снятся такие ужасные сны.
– Облака. Ты что, еще не понял?
– Нет, – сердито ответил я.
– Когда мы пришли на то место, под деревом, облака там не было. Потом его принесло ветром, – помолчав, Миико добавил: – Оно накрыло и меня. А Отума, кажется, совсем нет.
– Миико, это чушь.
Он мотнул головой.
– Нет. Ты знаешь. Ты же тоже видел ее. Белую Женщину.
Я сглотнул.
– Какую Белую Женщину?
– Разве ты не рассмотрел? – удивился Миико. – Она была в белом платье. Хотя оно было совсем грязное. Волосы белые, и лицо… Она прошла сквозь заросли и дерево. А потом упала и начала биться о землю.
Я остановился. Неприятное же это было чувство… будто видишь плохой сон… просыпаешься… и вроде все в порядке… а затем сон продолжается, просочившись в реальность.
– Ты испугался? – наконец спросил я, облизав сухие губы.
– Да. Но она сама меня не пугает. Она не злая, но ей было так больно…
– Вы чё застряли? – возник поблизости Отум. – Ищите тропу. Могла и зарасти. Хотя… вряд ли ей позволили.
– Какую еще тропу? Разве мы не собирались срезать путь по 132-му?
– Да не воняй ты. Мне только кое-что забрать.
За неимением лучшего мне пришлось принять это объяснение.
Мы с Миико больше не разговаривали. Когда позже я посмотрел на него, я увидел на его щеках неровные красные пятна, будто он тер лицо.
Тропу мы заметили. Почти заросшая, она сузилась до ширины ладони. До нас по ней прошел кто-то, примяв траву. Отум ничего не сказал, но его физиономия приняла угрожающее выражение – как тучами затянулась. Тому, кто решится встать у него на пути, не позавидуешь – Отум собьет с ног и растопчет, не терзаясь мыслями о последствиях и угрызениями совести. Видимо, он когда-то крепко решил, что имеет право на все, что взбредет ему в голову, и не нашлось пока того асфальтного катка, который сравняет Его высочество с обычными смертными.
У тропинки Миико остановился, покачиваясь.
– Я устал.
– Рано еще уставать. Мы только-только жопы подняли, – огрызнулся Отум, и мне захотелось двинуть его по башке.
– Ты, конечно, уверовал, что ты здесь главный, Отум, – сказал я. – Но так ли это на самом деле?
Отум скрипнул зубами.
– Если Миико хочет перерыва, мы остановимся – я и он. Ты иди дальше хоть пока не рухнешь, но не жди, что мы тебя нагоним, – продолжал я.
Отум развернулся всем телом ко мне.
– Мне послышалось, ты что-то сказал? – спросил он вежливо.
Конечно, я должен был подтвердить, что ему только послышалось. Отум ждал этого, Миико, кажется, тоже. Но я ответил:
– Я сказал, иди дальше один, если хочешь, Отум.
Отум улыбнулся. Он поднял руку, и я инстинктивно отшатнулся, когда он протянул ее к моему лицу. Улыбка Отума стала шире, и его острые ногти, кончиками которых он провел по моей щеке, оставили тонкие царапины.
– Ты же знаешь, чего я хочу. Так просто сделай это. И всем будет лучше.
– Я пойду, – тихо пропищал Миико. – Я устал, но я потерплю.
Отум смотрел мне в глаза, и внутри меня, от груди до паха, разливалось усиливающееся жжение. Все же… в Отуме было что-то, отчего мне хотелось идти за ним. Сделать то, чего он хочет. И я тоже хочу.
Взгляд Отума скользнул к щели между моих приоткрытых губ. Я судорожно сглотнул.
– Идем до наступления сумерек, – объявил Отум. – Потом свободны.
Солнце висело еще высоко, но до того, как оно начнет опускаться, ждать оставалось недолго. Впрочем, я не был уверен, что меня это радует.
10. Круги из камней
Только в путешествиях такого рода по-настоящему осознаешь свою уязвимость перед большим миром вокруг, где даже пятиминутный дождь может стать серьезной неприятностью, если нет места, чтобы обсушиться и согреться. Я успел окончательно решить, что не создан для бродячей жизни.
Джинсы до колен пропитались водой, которой трава щедро со мной делилась. При каждом шаге в кроссовках мерзко хлюпало. Солнце вспомнило о нас, но грело слабо, и только лило на траву потоки света. Мне было не так чтобы очень холодно, но неприятно до жути. Все время настойчиво представлялась ванна с горячей водой. Сорвать с себя сырую одежду, лечь в воду, удобно вытянуться и закрыть глаза… согреться… может, и мышцы перестали бы так ныть. У меня везде ломило, словно у старого ревматика. А что будет утром, когда последствия физической нагрузки проявят себя в полную силу?
Чтобы отвлечься от дискомфорта, я попытался занять себя размышлениями. В голове переплелись мысли об Отуме, Миико и Громадине, которого я поставил на распутье и бросил. В мрачном образе Громадины я находил что-то привлекательное – видимо, остатки былой к нему привязанности еще жили в глубине моей души. Он был моим первым персонажем и явился мне после исчезновения Наны. Оказавшийся в непривычном одиночестве, я находил в нем утешение и поддержку. Громадина рядом со мной, и никто не тронет меня, если он возвышается возле. Никакого стекла – Громадина всегда защищает меня. У него темно-серые глаза.
(я все еще думаю про Громадину или уже про Отума?)
Его родителями были духи камней.
(мне всегда нравились сильные. Я могу чувствовать жалость к слабым, но любить их не могу. Хотя жалость способна притворяться многими чувствами)
В моей истории Громадина разрушал город, мстя горожанам за жестокое убийство его хозяина. Сюжет, если подумать, весьма сомнительный с моральной точки зрения, но я приложил максимум усилий, чтобы каждый, попавший под тяжелую лапу Громадины, казался заслуживающим своей участи. Город скверны…
«Громадина качнул рукой, как молотом, и когда его огромный кулак врезался в экран, что-то взорвалось внутри телевизора. Брызнувшие осколки едва царапнули толстую, будто кора старого дуба, шкуру Громадины, но по лицу и шее женщины потекла кровь».
(низкопробно, но я включу в рассказ этот эпизод, даже если потом мне будет за него стыдно)
Отум повернулся в профиль. У него был красивый нос, с небольшой выпуклостью ближе к переносице; хотя, пожалуй, длинноват чуть-чуть. Очень подходящий нос для человека, одержимого идеей собственного величия.
Я ведь действительно верил в тот черный период, что Громадина способен меня защитить. Ни на кого я не полагался так, как на него. Разве что на Нану. Я так жалел, что в тот день Громадины еще не существовало. Придумай я его раньше, она… Дети все-таки порой ужасно глупые… То есть наивные, что в вопросах жизни и смерти приравнивается к глупости.
Но однажды Громадина исчез. Мне было семь, я впервые пришел в дом Миико. Мы говорили о чем-то, подняв грязные ноги на не менее грязный диван (я до сих пор помню желтые клочья поролона, торчащие из прорванной обивки). Вдруг в комнату вошел отец Миико, чем-то очень недовольный, рывком стащил Миико с дивана и тут же – без единого слова – начал бить. Я сразу заплакал и готов был приказать Громадине атаковать, но, оглянувшись, увидел, что его больше нет за моей спиной.
Позже, сидя в своей комнате и закрывая ладонями уши, в которых все еще звучали вскрики Миико, я убеждал себя, что Громадина сбежал от стыда за неспособность помочь моему другу. Возможно, являясь моим личным защитником, Громадина имел право спасать только меня или хотя бы кого-то близкого мне по крови. Даже если и так, я не мог на него не сердиться.
В дом Миико я больше не приходил.
Оторвавшись от своих мыслей, я увидел, что небо начинает краснеть. Мягкий закатный свет, обрамляя торчащие травинки, немногочисленные деревья поблизости и множество их далее, размыл линии и создал ощущение нереальности окружающего, словно я смотрел на фотографию сквозь оранжевый фильтр.
Не помню, когда я был настолько усталым. Наверное, никогда.
Второй день подходил к завершению. А вот когда завершатся наши шатания по Долине, сказать сложно. 132-е шоссе проходило поперек карьера, и, возможно, за день мы достигли бы противоположной стороны. Мне не терпелось вернуться в нормальный мир. Местный однообразный пейзаж начинал меня угнетать. Сейчас же, из-за очередной прихоти Отума, мы двигались вдоль карьера, и сколько дней так можно идти… Урлаку известно.
– Отум, – подал я голос, – надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Что там с туннелем дальше по 132-му шоссе?
– Тоже перекрыто. Но я знаю лазейку.
– Смотрите, – Миико указал на серый круг пепла среди травы, поблизости от которого валялось несколько красных оберток от шоколада, как та, что мы видели на входе в долину. – Те были здесь.
Приблизившись к кострищу, Отум раздраженно пнул закопченную жестянку.
– Странно, – продолжил я, не отвлекаясь от темы. – Вместо того, чтобы перекрывать участок шоссе, неужели не правильнее было починить туннель?
Отум, присевший на корточки у кострища, проигнорировал мой вопрос, лишь посмотрел на меня снизу вверх. Положив ладонь в центр пепельного круга, он прокомментировал:
– Земля совсем остывшая.
В сумерках мы дошли до рощи, где остановились на ужин и ночлег.
Отум долго разжигал костер из отсыревших веток, ругаясь вполголоса. Я попытался, и у меня занялось с первой спички, после чего я предпочел отойти подальше, потому что уязвленный Отум готов был двинуть мне по шее.
Мой взгляд упорно приклеивался к голой спине Отума, снявшего футболку – холод его не пробирал, как и усталость. Разгорающийся костер отбрасывал на его кожу красные отблески. Я заметил длинную татуировку на внутренней стороне левого предплечья Отума. Только имя: «Гардата». Кто ему этот Гардата? Бывший друг? Интересно, Отум хоть кого-нибудь любит или любил по-настоящему? Я не мог представить его нежным с кем-то, остающимся с кем-то надолго.
Наплевать на Отума.
У меня в голове был один Громадина, но стоило мне бросить взгляд на Миико, как мои мысли переключились на него. Миико сидел, обессиленно прислонившись к дереву спиной и низко надвинув на лицо свою полинявшую красную кепку. Определенно, с ним творилось что-то не то. Я сел рядом и, вытянув ноги, почувствовал, что ни в жизнь теперь не встану. Еще бы лучше лечь… валяться, как гнилое бревно.
– Что с тобой?
– Просто устал, – бесцветно ответил Миико.
Чем хуже было Миико, тем безразличнее он выглядел. Сейчас у меня не было сил спорить с ним о нем же, и я просто стянул с него кепку. Красные пятна, которые я видел на его лице прежде, сошли, и их сменила бледность. Хотя к вечеру заметно потеплело, а наша одежда подсохла, губы Миико оставались фиолетовыми.
Я выдавил улыбку.
– Ну и видок у тебя. Как себя чувствуешь?
– Объявляю тебя главным по кастрюлям, детка, – встрял Отум, но я не обратил на него внимания.
– Не знаю, – промямлил Миико с искренней растерянностью. Ему всегда было сложно отвечать на такие вопросы, как будто телесные сигналы едва доходили до его мозга, а те, что добирались-таки, в пути до того перепутывались, что уже не разберешь, какой откуда. – То жарко, то холодно.
Я положил ладонь на лоб Миико – нормальный вроде лоб, теплый, и в следующий момент почувствовал на себе холодный неприязненный взгляд Отума. Он когда-нибудь отвяжется от меня?
– Ты глухой или тупой? – уточнил Отум. – Тебе сколько раз надо повторять?
– Кажется, Миико заболел, – сообщил я, не поворачивая головы.
– Мне похуй, что там тебе кажется. Не сваливай на меня все дела. Я не твоя гребаная служаночка.
Я мгновенно представил Отума в роли моей гребаной служаночки и поморщился.
– Будешь кривить рожу, я тебе ее кулаком подправлю.
– Если станет хуже, скажи мне, – попросил я Миико и уныло потащился к Отуму. Видимо, Отума кто-то укусил, причем в весьма чувствительную часть тела, и он стал злющим, как все кшаанские боги вместе взятые. Над огнем в кастрюльке, установленной на нескольких округлых белых камнях (где это Отум их раздобыл?), грелась вода. Я молча взял нож и начал чистить картошку. Отум скрипнул зубами, и я подумал: «Пожалей зубы, Отум, а то через неделю тебе станет нечем перегрызать глотки».
– Я помогу? – виновато предложил Миико, приближаясь к нам.
Отум яростно вонзил нож в банку с мясными консервами.
– Да, очень поможешь, если будешь держаться не ближе трех метров от нас.
Миико понял, и слишком хорошо, поэтому побрел куда-то за деревья. Я окликнул его. Миико не отозвался, а Отум прошипел:
– Оставь его в покое.
И я произнес ровным голосом:
– Твои закидоны начинают меня заебывать.
Наши взгляды встретились. Не отводя глаз, не разжимая жестких губ, Отум поднял нож с частицами белого жира на лезвии и прижал острие к моему горлу.
– Закидоны… например, такие?
У меня жгло глаза, но я заставил себя не моргать.
– Именно.
Рука Отума дрогнула, и я осознал со всей уверенностью: прирезать меня он может. И временами хочет. Чудесное открытие, наполняет радостью все мое существо.
Отум убрал нож от моего кадыка и положил возле себя. Довольным после своего злобного выпада он не выглядел.
Я резал морковь на весу, кидая оранжевые кружочки в кастрюлю, и тоскливо ждал продолжения.
Миико все не возвращался, что начинало меня беспокоить. О том, что я буду делать, если Миико заболеет по-настоящему, я старался не думать. Ну я и кретин, даже не подумал прихватить с собой элементарный набор лекарств. Спрашивать у Отума, есть ли у него жаропонижающее и обезболивающее, так же бессмысленно, как просить сухой песок у реки.
Вода кипела, и ее бульканье хоть как-то разбавляло гробовую тишину, бившую мне по нервам. И нервам Отума тоже, как выяснилось, когда он не выдержал и сказал:
– Меня всегда удивляли такие недоноски, как ты.
– С чего бы? – с вялым интересом осведомился я, глядя в кастрюлю. Ну и жуткое же варево у нас получалось. Мы набросали туда чуть ли не все, что у нас было, за исключением печенья. Но пахло, вроде, неплохо. Я подумал и всыпал в кастрюлю щепотку перца.
– Да воображаете о себе много и верите в собственные бредни до тех пор, пока вас не запинают обратно в ту яму, из которой вы повылезли.
– Еще не факт, что запинают. То силы в ногах не хватает, то мозгов, чтобы понять, куда пинать.
Взгляд Отума метнулся к моему лицу; удивительно, как остро я ощущаю, когда Отум смотрит на меня.
– Ты вернешься в тот поганый городишко, где я тебя встретил, и станешь как все они там.
От этого дерьмового разговора у меня уже кулаки ныли. Есть что-то жалкое в двоих, относящихся друг к другу по-скотски, повторяющих наскучившие гадости и не способных заткнуться, потому что между ними влечение страшной силы.
– Все-то ты знаешь, Отум.
Отум усмехнулся с видом надменного судьи, упивающегося убежденностью в собственной правоте, и я сказал, внутренне леденея от гнева:
– Я не стану, как они, Отум.
– Станешь, – уверенно заявил Отум. – Будешь считать бутылки, сбиваясь после пятой, и спьяну потонешь в бочке для дождевой воды у себя в огороде лет эдак в двадцать семь, не врубаясь до последней секунды включительно, что с тобой происходит. Считаешь, ты так и останешься тихоней с графоманскими наклонностями, весь такой умный среди окружающих тебя никчемностей? Нет. Однажды ты сольешься с фоном. Пополнишь собой численность уродов в городе уродов.
Злость обрушилась на меня, как морской вал, и вокруг все потемнело.
– Нет, – сказал я.
– Ха. С чего такая уверенность?
– Потому что я не такой, как они. И никогда не буду. Я вырвусь, я много делаю для этого, – я волновался, что выдавал мой голос, и в глазах Отума проявилась насмешка. – Я учусь… я не общаюсь с ними… я никогда даже не пробовал алкоголя!
Не понимаю, что так рассмешило Отума, но он заржал во всю глотку, мудила.
– Каким правильным может быть сын алкоголика. Некоторое время.
Я представил, как ударяю Отума по лицу. Потом еще раз и еще. Наверное, так мне и следовало поступить, уж точно не оправдываться, но я сказал:
– Мой отец не был алкоголиком. Он…
(молчи, незачем этим делиться)
– … он вообще не должен был оказаться в Рарехе.
– Да ну?
– Он приехал туда по работе.
– И остался, да?
– Он не смог выбраться… он упал, как… как в выгребную яму.
– Физически никто его не держал.
Отум не понимал. Я не мог объяснить ему, да и не хотел объяснять. Я собрал историю моего отца по крупицам, копаясь в собственной памяти и вымаливая подробности у матери. Рассказ о человеке, приехавшем в глухой городишко с женой и двумя маленькими детьми… «Только на два месяца».
И дни тянутся ужасно медленно, и он не знает, чем занять себя после работы, но ничего и не хочется, и каждую минуту его окружают серость и влажный холод. Даже когда он включает все лампы в комнате, ему слишком темно.
Он застревает в собственной апатии, забывает, как можно говорить с кем-то подолгу, открывая свои мысли. Он все еще любит своих жену, детей, но одновременно ему совсем нет до них дела. Он долго бродит один по унылым улицам, считает, сколько дней осталось до отъезда, и иногда на него накатывают волны удушья. Он не может сказать, что здесь так омерзительно, невыносимо, что раздирает его до костей. Так же необъяснимо противно, наверное, прикасаться к холодному мертвому телу сквозь тонкий слой полиэтилена.
Проходят два месяца, и он… остается. Внутри его тоже есть что-то омерзительное, чему он поставил знак «минус» и что держит в тайне, и оно соединяется с городом, словно маленький магнит с большим. Он не способен отменить эту тягу и медленно выгорает изнутри, пока весь не превращается в золу и уголь.
Сейчас, думая об этом, я понимал, что больше всего в этой жизни боялся повторить судьбу отца…
Я слышал, что самоубийство одного человека накрывает черной сеткой всю его семью. Дотягивается до его потомков, может даже до друзей и соседей. Люди почему-то начинают загонять себя в жизненные тупики, где им только и остается (по их убеждению), что броситься в черноту за дверью, распахнутую тем, первым.
(к чему эти мысли? в моей семье НЕТ самоубийц)
(но тогда почему я ощущаю холодный сквозняк, веющий из черного открытого проема?)
Пальцы Отума обхватили мои щеки. Ему было так приятно угадывать мой самый худший кошмар.
– Ты – никто, – произнес он почти ласково, с торжеством глядя мне прямо в глаза. – Я все сделаю для того, чтобы вернуть тебя в твою канаву и не выпустить, уяснил?
– Заткнись! – сказал я.
– Боишься? – рассмеялся Отум. – Я сильнее тебя в любом случае. Рано или поздно все будет так, как хочу я.
Я отпихнул его от себя и встал. Мою голову заполнял хаос. Под ноги попало что-то, и Отум прорычал: «Кофе!» (кофе из перевернутой банки посыпался на траву). В ту же секунду варево в кастрюле закипело и хлынуло через край. Отум импульсивно схватил кастрюльку голыми руками, обжегся и заплевался ругательствами. Но мои мстительные чувства такая мелочь, как пара пузырей на его пальцах, утолить не могла.
Миико до сих пор не объявился. Стоит пойти поискать его. К тому же это удобный повод убраться отсюда. Отум крикнул что-то мне в спину, но я даже не оглянулся. Довольно, хватит.
Когда я отошел достаточно далеко, чтобы, вздумай я оглянуться, не увидеть Отума среди деревьев, меня немного отпустило. Дерьмо, дерьмо. Пора бы разорвать эту красную нить, что протянулась между нами. Я сам не понимал, зачем слушаю Отума и зачем вообще стремлюсь с ним разговаривать.
Я расстегнул молнию на джинсах и неторопливо, наслаждаясь процессом, помочился. Жалко, что нельзя избавить голову от проблем, а тело… от боли в мышцах с такой же легкостью, с какой опустошаешь мочевой пузырь. Ладно, хотелось бы знать, куда все-таки запропастился Миико…
Я брел среди деревьев, высматривая его полосатый свитер и нигде не видя. Я бы окликнул Миико, но почему-то мысль, что Отум услышит мой голос, меня останавливала. Я устал от Отума и его постоянных попыток раздавить меня; мне нужно было спрятаться от него на время.
Потом деревья впереди поредели, и прежде, чем я увидел сжавшегося в комок Миико, я почувствовал, что нашел его. Я вышел к озеру – так себе озерцо, чуть больше лужи. Миико сидел почти у самой воды, среди разложенных цепочкой камней, и трясся мелкой дрожью. Его красная кепка валялась неподалеку.
Я споткнулся о камень и едва не навернулся. Миико даже не вздрогнул от шума, полностью погруженный в свои мысли. Камней здесь было много, и они привлекали внимание своей явной чуждостью этой местности. Кто и зачем стал бы ввозить в Долину груду камней? Поначалу камни показались мне разбросанными хаотично, затем я понял, что ранее они были сложены в широкие, метра в полтора диаметром, круги, теперь почти полностью разрушенные. Лишь одному удалось уцелеть.
Круги подступали близко к озеру, весной их наверняка затопляло водой. За годы, что камни пролежали на своих местах, их наполовину поглотила земля, и теперь там, откуда их извлекли, остались черные ямки, напоминающие дыры от вырванных зубов. Выкорчеванные камни демонстрировали потемневшую нижнюю половину. Легко понять, что круги были сложены давно, а разрушены совсем недавно. Я мог догадаться, кто эти разрушители – повсюду валялись еще чистенькие красные обертки из-под шоколадных батончиков.
Разглядывая бессмысленный разгром, я почему-то пожелал, чтобы Отум, случись нам встретиться с этой компанией, выполнил свои угрозы.
– Придурки, – пробормотал я себе под нос, перешагивая камни.
– Ага, – протянул Миико и скрипуче продолжил: – Зря они. Тот, кто складывал эти камни, он ведь не просто так старался.
– И для чего же?
– Я не знаю, – Миико обхватил руками свои узкие плечи. Его трясучка мне совсем не нравилась. Я наклонился и потрогал его лоб, который на этот раз показался мне горячим. – Только я почти догадался, почему круги именно возле озера.
– Похоже, у тебя высокая температура, Миико, – сказал я деланно спокойным голосом.
– Высокая? – удивился Миико. – Не может быть. Мне так холодно.
Взгляд у него был несфокусированным, плывущим. К горлу вдруг подкатил ком, но я проглотил его, как горькую таблетку.
– Уйдем отсюда.
– Нет, – тихо возразил Миико. – Не мешай.
– Не мешать чему?
– Я пытаюсь понять, – подтянув колени ближе к груди, он устало опустил на них голову, словно засыпая. В Миико и раньше иногда проступало что-то от маленького ребенка, но в эту минуту его инфантильность предстала пугающе болезненной.
– Нечего здесь понимать, – проговорил я, пиная камень. Тот сидел в земле крепко, будто врос в нее. Тем дебилам пришлось здорово повозиться. Они сами-то знали, зачем это делают?
– Да? – осведомился Миико, закрывая глаза. Только его вихрастая макушка и смотрела на меня. – Разве здесь не странно?
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
