Текст книги "Незнакомка в зеркале"

14. Эддисон

– По-моему, твоя мама не очень довольна тем, какое я выбрала платье, – говорю я Гэбриелу, который уютно обнимает меня одной рукой. Мы блаженствуем, лежа на диване в гостиной.

– Уверена? А мне она сказала, прекрасное платье.

Я выпрямляюсь, чтобы видеть его лицо.

– Она тебе сказала?

Он смотрит на меня с недоумением.

– Да, она мне сказала. А что тебя удивляет?

– Гэбриел, вы с мамой часто обо мне говорите?

– Надеюсь, ты уже выбросила из головы ее замечание насчет обручального кольца?

Я машу рукой.

– Нет-нет, я о другом. Я помню, ты сказал ей, что я не могу носить кольцо, когда у меня воспаляется экзема.

Он все еще лежит в расслабленной позе, но хмурит брови.

– Тогда о чем ты?

Я накручиваю прядку волос на палец.

– Не знаю. Иногда мне кажется, что я ей не нравлюсь.

Лицо Гэбриела становится напряженным, и он хочет ответить, но я опережаю его.

– Подожди. Я не то хотела сказать. Она всегда со мной приветлива. Ни разу не сказала и не сделала ничего неприятного. Но между нами есть отстраненность, и я не знаю, то ли это из-за меня, то ли что-то еще.

– Она так же хочет сблизиться с тобой, честное слово. Не хотел говорить, но она спрашивала меня про шрамы.

Я вскакиваю и стою перед ним с колотящимся сердцем.

– Что? Почему ты не сказал мне?

– Расстраивать не хотел. Она просто волнуется, вот и все.

Кроме Эда и Джиджи свои шрамы я показывала только Гэбриелу. Поначалу мне ужасно надоедало следить за тем, чтобы не закатывать рукава, покупать только то, что закрывает руки. Но мне так и не удалось придумать ни одного способа заниматься любовью, не обнажая рук.

Однажды вечером я усадила его и сказала, что нужно поговорить. Его лицо омрачилось.

– Что-нибудь не так?

Я покачала головой.

– Нет. Хочу кое в чем признаться. Мне страшновато.

– Что-нибудь вспомнила?

– Не совсем. Но не исключено, что когда-то я пыталась… причинить себе вред.

Он сдвигает брови.

– В каком смысле?

Я подняла рукав и показала ему руку.

Он потрясенно уставился на меня и не сразу нашел, что сказать.

– Эддисон… Бедная моя.

Я отодвинулась от него, сдерживая слезы.

– Я не помню. Но это явно было или временное помешательство, или болезнь, или я не знаю что.

Он вскочил, привлек меня к себе и крепко обнял.

– Ты не больная и не помешанная. Ты не знаешь, что произошло. Может, ты не сама это сделала.

– Конечно, сама, – пораженно сказала я и вытянула руки опять. – Посмотри. Такие раны человек наносит себе сам. Я почему-то не хотела больше жить. Что за кошмар заставил меня решиться на самоубийство?

– Не знаю, Эдди. Возможно, из-за этого ты и оказалась ночью на дороге: пыталась от чего-то убежать. Но ты выжила, ты не умерла, и я буду оберегать тебя.

– Ты не знаешь, что говоришь. Неужели тебя это не пугает?

– Пугает, конечно. И приводит в бешенство: уму непостижимо, как с тобой обращались, если ты захотела проститься с жизнью! Но все позади. Сейчас ты в безопасности. Больше всего я боюсь потерять тебя. Я люблю тебя, Эддисон.

– Любишь?

– Люблю.

Впервые я почувствовала, что кто-то меня видит, меня настоящую. Если он сумел разглядеть меня за шрамами, пробелами в памяти, кошмарами и не разлюбить, значит, и я его люблю.

И вот я стою рядом с ним и гадаю, добавилось ли у него опасений оттого, что Блайт заметила шрамы.

– Наверное, она подумала, что я психопатка. Скажи честно, ведь у меня в жизни и так довольно тайн. Она не хочет, чтобы мы поженились, так?

Он садится и тянет меня за собой.

– Ладно, ладно. Сначала она предостерегала меня. Сказала, мы слишком торопимся. И ее тревожит, что однажды ты внезапно вспомнишь все свое прошлое, другую семью и вернешься туда. Но мне все равно, кто что думает. Это моя жизнь.

Меня тоже последнее время тревожило, что я могу быть уже замужем. Вправе ли я начинать новую жизнь, не зная, что оставила в старой? Но об этих своих сомнениях я умалчиваю.

– Что ты сказал ей насчет шрамов?

– Сказал, что ты не помнишь, но что бы ни случилось в прошлом, это уже в прошлом, и, если ты вспомнишь, мы справимся с этим вместе.

Но я не могу успокоиться:

– И все-таки она не могла не ужаснуться.

Он кладет мне руку на плечо.

– Если и ужаснулась, то не тебе, а испытаниям, которые ты пережила. Но у меня есть свежая тема для беседы.

Он подхватил папку с кофейного столика и протянул мне.

– Я тут подумал, не переехать ли нам в дом попросторнее? Взгляни, отреставрированный таунхаус. Паркет, лепнина – все оригинальное. Из Фиштауна уезжать не придется, а места будет гораздо больше. В выходные открытый показ, можем пойти.

Я раскрываю буклет на первой странице и просматриваю фотографии. Взгляд останавливается на гостиной со светло-серым ковром, и меня вдруг начинает жутко, неостановимо трясти. В мозгу мелькает картинка: распростертое тело женщины в луже крови, которая пропитала серый ковер так, что он кажется черным. У женщины не хватает половины лица, кругом разбрызганы мозги. Рука сжимает разбитую лампу. Картинка исчезает так же быстро, как появилась. Сердце бухает у меня в груди, по лицу струится пот, хотя я дрожу от холода. Руки Гэбриела вцепились мне в плечи, и я слышу, как он произносит мое имя, но с трудом фокусирую взгляд на его лице.

– Эдди, Эдди, что такое?

Наконец я перестаю задыхаться.

– Я… я не знаю. Просто голова закружилась на минуту.

Я не могу рассказать ему, что видела, пока не пойму, что это значит. Но картина была такая реалистичная, словно не в первый раз ее вижу. Неужели это я такое сотворила? Закрываю глаза и пытаюсь вернуть образ, но безуспешно.

– Ты уверена, что все в порядке? Тебя трясет.

Я открываю глаза, делаю глубокий вдох и сглатываю.

– Ты не мог бы принести мне воды?

Он уходит на кухню, оглядываясь, и я заставляю себя улыбнуться, как будто волноваться не о чем. На самом деле я в полном ужасе. Я вспоминаю лампу – ее основание сделано из двух скрещенных клюшек для гольфа. Теперь я абсолютно уверена, что была в той комнате и видела все это. Вопрос в том, я ли убила женщину.

15. Эддисон

Выхожу из гаража и вижу Джиджи, которая сидит на подвесных качелях у входа в дом. Подойдя ближе, замечаю, что она плачет.

– Что стряслось?

Джиджи поднимает на меня глаза.

– Сегодня годовщина.

Двадцать пятое сентября. Как же я забыла.

– Ох, Джиджи, прости. Что для тебя сделать?

Она хлопает ладонью рядом с собой.

– Присядь. Просто побудь со мной.

Я сажусь, и мы покачиваемся в молчании. Об их дочери Бет я знаю немного. Десять лет назад они страшно поссорились из-за ее бойфренда, которого родители сразу не одобрили, и она убежала из дома. Ее побег обнаружили только после десяти вечера. Она попыталась поймать машину, чтобы доехать до его дома. Человек, который взялся ее подвезти, оказался насильником, только что отсидевшим. После того как Бет села к нему в машину, он перешел в статус убийцы.

Мы сидим, не произнося ни слова, качели тихонько покачиваются. Я почти осязаю горе Джиджи.

– Очень тебе соболезную, – говорю я.

– Знаешь, – отзывается Джиджи, – считается, что нет худа без добра. Я никогда не понимала, что хорошего может выйти из смерти Бет.

Она то сворачивает, то расправляет носовой платок.

– И все-таки есть одна вещь. Может быть, ее смерть спасла другую девушку.

Я уже знаю, что именно поэтому Эд взял на себя миссию спасения женщин, путешествующих автостопом. Он никогда не проедет мимо, подвезет и предупредит об опасности, постарается помочь, хотя я первая, кто остался у них жить. Джиджи рассказывала, что однажды Эд подобрал девушку, которая оказалась жертвой торговли людьми, и вступил в ряды организации «Дальнобойщики против работорговцев». Думаю, именно поэтому они так охотно взяли меня к себе. Конечно, я никак не могу заменить им Бет, но, видимо, для них это важно – снова накрывать стол на троих.

Наконец Джиджи поворачивается ко мне.

– Сейчас ей было бы двадцать шесть.

Не знаю, что сказать, только киваю. Джиджи так редко заговаривает о Бет, и я всегда сдерживаюсь, чтобы не ранить ее еще больше вопросами, поэтому и сейчас просто слушаю.

– Знаешь, он получил только двадцать лет, – продолжает она. – Ему должно быть сорок семь. Достаточно молодой, чтобы сделать то же самое.

Она качает головой.

– Я только надеюсь, что-нибудь заставит его измениться.

– Это ужасно. Его надо было казнить, – говорю я, взбешенная такой несправедливостью.

Джиджи смотрит на меня с удивлением.

– Нет, деточка. Мы не Господь Бог. Не нам решать, кому жить, а кому умереть.

Я молчу, потому что не согласна. Я считаю, его нужно было заставить мучиться, как мучилась Бет, как мучились Эд и Джиджи. У меня кровь кипит оттого, что ему до сих пор позволено дышать воздухом, которого он лишил Бет. И я не понимаю, как Джиджи не сходит с ума при мысли, что он жив, когда ее дочь давно мертва. Похоже, я открываю еще одно свое качество: я не слишком-то склонна прощать.

– Расскажи мне о ней еще, – прошу я вопреки предыдущим соображениям. Такое впечатление, что сегодня ей хочется и даже нужно поговорить о Бет.

Теперь Джиджи улыбается.

– Характер – порох. Всегда знала, чего хочет, и ничто не могло задержать ее или остановить. Ох, какие у них с Эдом были перепалки! Но и к семье она относилась так же горячо, как к своим принципам. Никогда не забуду, как однажды мы пили кофе после похода в церковь и один человек допекал Эда насчет бюджетирования строительного комитета – они оба были членами правления. Этот человек начал повышать на Эда голос, и Бет, которой тогда было всего десять, притопала и велела ему разговаривать с ее отцом уважительно. Вы, говорит, недостойный христианин.

Джиджи смеется.

– И он тут же заткнулся, вот правда.

У меня в горле стоит ком, и я стараюсь не думать о том, как в последние свои минуты Бет боролась с насильником.

Джиджи ушла в воспоминания.

– Мы возлагали на нее большие надежды. Она хотела стать адвокатом, и стала бы. Всегда заступалась за несправедливо обиженных.

Вздох.

– Не знаю. До сих пор спрашиваю себя, не слишком ли мы круто с ней обошлись. Она встречалась с мальчиком девятнадцати лет, и мы считали, что он слишком взрослый. Если бы мы знали, что она может вот так уйти одна…

Я беру ее за руку.

– Вы не виноваты. Конечно, вы не могли знать. Иногда случаются страшные вещи. Очень тяжело, что так произошло. Но, пожалуйста, не вините себя.

Я вдруг пугаюсь, что зашла слишком далеко, и умолкаю. Но Джиджи не сердится.

– Ты такая хорошая девочка, Эдди. Спасибо. По большому счету, я давно себя простила. Он ведь действительно был слишком для нее взрослый, и никто не мог предполагать, чем все закончится. Но Эд… Эд, мне кажется, по-прежнему думает, что подвел ее. Понимаешь, отец считает, что должен защищать свою дочь.

Она треплет меня по руке.

– Я рада, что он нашел тебя. С тех пор как ты с нами, в его глазах появилась искорка света.

Я держусь за ее руку, но чувствую страх. Замечательно, когда тебя окружают заботливые люди, и я сознаю, как мне повезло с Эдом и Джиджи. Но что, если милая молодая женщина, какой они меня видят, окажется прямой своей противоположностью?

16. Блайт

Приемная в офисе частного детектива выглядела ровно так, как Блайт ее себе представляла: серые стены с облупившейся краской, заурядные картины в рамках, деревянный кофейный столик, заваленный старыми журналами. Администратора не было, а на двери в кабинет висела табличка «Ждите очереди».

Блайт не знала, к кому обратиться за рекомендацией, пока не вспомнила, что ее подруга Илэйн нанимала кого-то следить за мужем, которого подозревала в измене. И, как выяснилось, не зря. Джим Фэллоу раздобыл для Илэйн достаточно доказательств для расторжения брака на выгодных для нее условиях, и она заверила Блайт, что Фэллоу и дело свое знает, и умеет держать язык за зубами.

Дверь открылась, и мимо Блайт прошла женщина в темных очках. Очевидно, этот тип специализировался на недоверчивых женах. Вышел сам Фэллоу, и Блайт удивилась: какой он, оказывается, лощеный. Она упрекнула себя в том, что купилась на стереотипы старых фильмов. Мятый костюм не по размеру? О нет! Отутюженные черные вечерние брюки, белая рубашка с воротничком на пуговицах, хорошо пошитый бежевый жилет, по-видимому, кашемировый. Детектив был хорош собой, возрастом слегка за сорок, черные волосы тронуты сединой. Он явно экономил на обстановке скромного офиса, но не на собственной внешности.

– Вероятно, вы миссис Оливер. Я Джим, – он дружески пожал ей руку и пригласил войти.

– Очень приятно. Зовите меня Блайт.

В кабинете, намного более стильном, чем приемная, он подвел ее к маленькому круглому столику с двумя мягкими креслами и предложил сесть.

– Хотите что-нибудь выпить? У меня есть кофе, чай, газированная вода.

– Нет, спасибо.

Он уселся поудобнее и оценивающе посмотрел на нее.

– Чем я могу вам помочь?

– Хочу попросить вас найти информацию об одном человеке.

Он ждал продолжения. Блайт поерзала.

– Дело вот в чем. Мой сын помолвлен, а его невеста утверждает, что у нее якобы амнезия.

– Якобы?

Блайт пожала плечами:

– Не хочу показаться мнительной, но жизнь научила меня, что не все нужно принимать за чистую монету. Наша семья довольно богата, и было несколько случаев, когда люди пытались сблизиться с моими детьми только поэтому.

– И вы думаете, эта женщина такая же?

Она покачала головой:

– В общем-то нет. Скорее всего, ее чувства настоящие, как и амнезия… что само по себе проблема. Вот что я хочу сказать: либо ей есть что скрывать, и тогда она притворяется, что не помнит, либо она действительно не помнит, а это значит, что ее где-то ждут родные. Например, муж, ребенок. Мне хотелось бы выяснить это до того, как мой сын вступит с ней в законный брак.

– Понимаю.

Он что-то записал в блокноте и снова поднял глаза:

– Если даже у нее амнезия и она ничего не способна вспомнить, многое можно выяснить, зная только имя и родной город.

– Но мы и этого не знаем.

– Что, и настоящего имени тоже?

– Нет, в том-то и беда. Она зовет себя Эддисон Хоуп, но прежнего имени не помнит.

И Блайт вывалила на него все, что Гэбриел рассказывал ей про Эда, Джиджи и добытые Эдом фальшивые документы. Ей до сих пор было непонятно, как к этому относиться, но не беспокоиться было невозможно.

Фэллоу вскинул голову и удивленно поднял брови:

– Вот это да. Они могли попасть в большие неприятности.

Он снова сделал пометку в блокноте.

– Значит, Эд и Джиджи. Они знают ее уже два года, верно? Как вы думаете, им можно доверять?

Блайт вспомнила тот вечер, когда они ужинали у Эда и Джиджи, что-то вроде знакомства родителей с обеих сторон. Блайт они оба сразу понравились: Джиджи – добрая и сердечная, Эд – порядочный, здравомыслящий. Тот факт, что эти люди взяли Эддисон к себе и явно хорошо ее изучили, отчасти ослабил страхи Блайт.

После ужина Джиджи отвела Блайт в сторонку, поговорить один на один.

– Эддисон волновалась перед сегодняшним вечером, – сказала она. – Она очень неуверенно чувствует себя из-за потери памяти. Трудно ей.

Блайт оценила ее прямоту:

– Должна признать, я немного беспокоюсь. Все происходит так быстро.

– Понимаю, что вы чувствуете. Но должна сказать, что такого чудесного человека, как Эддисон, нечасто встретишь. Не знаю, что у нее в прошлом, но если раньше она не была такой любящей и чуткой, то стала со временем. Я уверена, что и Гэбриел в ней это видит.

– Рада, что вы так считаете. Мне не терпится узнать ее поближе.

Взгляд Джиджи потеплел.

– Дайте ей шанс, Блайт. Она этого заслуживает.

Блайт потрясла головой и выдохнула. Посмотрела на сидящего перед ней детектива:

– Они симпатичные. Мне известно, что много лет назад они потеряли дочь, но как это повлияло на их привязанность к Эддисон – бог его знает. Но сама история, как Эд нашел Эддисон, которая ловила машину на шоссе в Нью-Джерси, без паспорта, без денег, без кредиток, вообще без ничего, всегда казалась мне подозрительной. Кто-то ведь должен ее искать? И так ли сложно было бы ее найти?

Детектив перестал писать и наморщил лоб:

– Трудно сказать. Если она приехала издалека и сменила имя, не так-то просто вычислить ее местонахождение. Но мы забегаем вперед. Как насчет телефона? У нее был с собой мобильник?

– Нет. Я же говорю, ничего у нее не было, и одежда только та, что на себе, – Блайт откашлялась. – Вот сейчас очень бы не помешало выпить воды.

Он принес бутылку «Эвиан» из холодильника и высокий стакан.

– Спасибо. – Она налила себе воды. – И еще одно.

– Да?

– У нее длинные шрамы на запястьях и выше, прямо до локтя. Серьезная попытка самоубийства.

Он поднял бровь:

– Ладно. Поскольку ее подобрали в Нью-Джерси и она двигалась на юг, я разошлю ту фотографию, которую вы мне дали, по кое-каким адресам в местных правоохранительных органах, и еще в Нью-Йорк. Пройдусь по базам данных о пропавших без вести и по записям больниц о попытках суицида за последние десять лет.

Он подался вперед:

– Вы хотите только узнать ее прошлое или чтобы я следил за ней тоже?

Блайт задумалась.

– Не уверена, что от этого будет толк. Она почти все время проводит или на работе, в фотомагазине, или с моим сыном.

– Вы удивитесь, сколько можно узнать, – сказал Фэллоу.

– Если вы считаете, что это поможет, то пожалуйста. Я не стремлюсь сэкономить.

– Я подумал сейчас, кому это можно доверить. Мы понаблюдаем за ней на следующей неделе, а вы пока принесите мне стакан или другой предмет посуды, которым она пользуется. Я возьму образец ДНК.

– Хорошо, конечно.

– Мне хватит информации, чтобы начать, – заверил он. – Копну поглубже и дам вам знать, как идут дела.

Блайт встала.

– Да, и я хотела бы уточнить, что все должно остаться между нами. Вы могли бы выходить на связь только по номеру моего мобильного?

Он пообещал, Блайт пожала ему руку и вышла. Сев в машину, она добавила его в список контактов под именем «Мэри Фэллоу», так что, если это имя выскочит на экране телефона, Тед и Гэбриел решат, что звонит очередная клубная знакомая, партнерша по теннису.

По дороге домой Блайт почувствовала, что на нее сходит умиротворение. По крайней мере, она предприняла конкретные шаги. Гэбриел был бы недоволен, если бы узнал, но потом он поймет, даже будет благодарен. В конце концов, это ее долг – защищать своих детей.

17. Эддисон

Я с замиранием сердца подаю контролеру посадочный талон – первый раз лечу с поддельными документами. Мне не дает покоя мысль, что использование данных умершей девочки когда-нибудь выйдет мне боком: все откроется, приедет полиция и арестует меня. Но контролер сканирует талон, звучит сигнал, и мне машут рукой на выход. Мы поднимаемся по трапу в самолет, и Гэбриел убирает наши чемоданы в отделения для багажа. Мы на несколько дней летим во Флориду, где он должен встретиться с потенциальным клиентом.

– У окна или у прохода? – спрашивает он.

– У окна. Спасибо.

Я уже готова сесть, но тут открывается кабина экипажа, и командир выходит поприветствовать пассажиров первого класса. Внезапно у меня перехватывает дыхание. Я леденею, руки трясутся. Хватаюсь за спинку кресла и падаю в него, споткнувшись о свою сумочку. Пытаюсь выровнять дыхание, но в голове снова и снова звучит ужасный голос. Заткнись. Закрой свой идиотский рот, пока я его тебе не закрыл. Хочется закричать, швырнуть что-нибудь. Меня обуревает ярость, и я так стискиваю кулаки, что ногти впиваются в ладони.

– Эддисон, что случилось? – Гэбриел в тревоге наклоняется ко мне.

– Отстань, – отрезаю я.

Он обижен, но мне все равно. Встаю, проталкиваюсь мимо него и иду в уборную. Заперев дверь, зажимаю рот руками, чтобы заглушить рвущийся изнутри крик. Хватаю рулон бумаги и истерзываю его в клочья. Мне хочется кидаться на стену, но даже в таком полубезумном состоянии я понимаю, что нельзя привлекать к себе внимание. Через несколько минут я начинаю дышать нормально. Умываю лицо и выхожу из уборной. Сажусь рядом с Гэбриелом, но он молчит, ждет, когда заговорю я.

– Прости. Не знаю, что на меня нашло. Какой-то флешбэк. Я не хотела на тебя огрызаться.

– Ничего, – мягко произносит он. – Что ты вспомнила?

– Не знаю, слишком быстро исчезло, но что-то неприятное. Не хочу говорить об этом.

Я думала о том, чтобы снова обратиться к кому-нибудь с этими флешбэками и попытаться на что-то выйти, но я уже испробовала этот способ раньше и не получила ничего, кроме разочарования. Психотерапевт, к которой меня направила социальная служба, сделала все возможное, чтобы помочь мне вспомнить, и мы полгода топтались на месте. Невролог тоже оказался бессилен. Я могу рассчитывать только на собственные силы.

В течение всего перелета мы молчали. Мрачные мысли притушили мою радость от путешествия.

* * *

Приземлившись в Палм-Бич, мы сразу едем в дом Оливеров – прекрасное место, окруженное водой, из каждого окна и двери открывается вид на море. Дом далеко не такой внушительный, как в Филадельфии, но его пляжная легкость нравится мне гораздо больше. Он весь увешан и уставлен семейными фотографиями в рамках. Беру фото Гэбриела и Хейли: они стоят на четвереньках и строят песочный замок на берегу, касаясь друг друга загорелыми плечами. Пробегаю взглядом по другим снимкам, которые задокументировали их взросление. Гэбриел старше сестры всего на шестнадцать месяцев, и подростками они выглядели почти как близнецы. Они всегда были близки, и даже теперь квартиру Гэбриела от квартиры Хейли отделяет не более полутора километров. Я ставлю фото обратно на стол, рядом с еще одним, где запечатлена вся семья. Они сидят в ресторане. Гэбриел обнимает Хейли, она прижалась к нему, оба радостно улыбаются во весь рот. Одиночество, преследующее меня день за днем, давит еще сильнее, когда я рассматриваю одну за другой эти фотографии.

Гэбриел уехал на встречу с клиентом, а я все утро любуюсь ракушками на берегу, попивая из кружки кофе, который захватила с собой. Мне привольно как никогда, и возникло странное чувство узнавания, которого я не испытывала нигде за последние два года. Может, моя прошлая жизнь была как-то связана с океанским побережьем?

В разгар дня возвращается Гэбриел, у него довольный вид. Встреча прошла успешно, галерею ждет выгодная сделка. На завтра мы запланировали поход по галереям Майами, в том числе по району ар-деко в Саут-Бич; мне особенно хочется попасть в галерею «Дот Фифтиуан», там потрясающие фотовыставки.

До ужина мы посещаем Форт-Лодердейл, что в сорока пяти минутах езды от нас, и проводим пару часов в галерее «Джамали», изучая превосходную живопись, которая, кажется, создана в другое время и в другом месте. Сочетания красок необыкновенные, но когда я смотрю на цену одной картины, особенно мне приглянувшейся, и вижу шестизначное число, не могу справиться с изумлением. Притом что у Теда и Блайт тоже покупаются и продаются довольно дорогие экспонаты.

В семь часов мы едем в «Трейдвиндс», где у нас заказан столик, и у меня захватывает дух от ошеломительного вида на океан. Мы усаживаемся, и Гэбриел поднимает бокал.

– За нас, – говорит он, и мы делаем по глотку. – У меня есть идея. Не поискать ли нам специалиста, который помогает при потере памяти?

Я качаю головой:

– Я уже пробовала. Ничего не вышло. Ретроградная амнезия – неврологическое…

– Знаю, знаю, – перебивает Гэбриел. – Ты мне объясняла. Но, Эдди, иногда я вижу, как ты что-то вспоминаешь, даже если всего на несколько секунд. Что, если ты начнешь записывать все эти обрывки и поговоришь с кем-то, кто поможет связать их в некое целое?

– Может быть, – говорю я, хотя еще не готова никому рассказывать об этих жутких кадрах, даже врачу. Не так уж мне хочется знать, какую правду о моем прошлом они приоткрывают.

– Хорошо. Хватит об этом, – говорит Гэбриел и меняет тему. – Ты хотела бы съездить в Майами еще раз в декабре, на «Арт-Базель»?

– Боже, конечно хотела бы! Было бы просто великолепно!

Весь ужин мы говорим о художественной ярмарке, обо всех галереях, которые туда приедут, и я чувствую себя гораздо увереннее. Благодаря Гэбриелу я так много узнаю об искусстве. Я слушаю каждое его слово, стараясь не отвлекаться, но то и дело перевожу взгляд на человека, который сидит за соседним столом, в большой компании, и неотрывно на меня смотрит. Меня это смущает, но я решаю не обращать на него внимания. Передвигаю стул так, чтобы человек исчез из поля зрения.

– Какой прекрасный день, Гэбриел, – говорю я. – Я была счастлива каждую минуту.

Он наклоняется через стол и берет меня за руку:

– Я тоже. А как много таких минут нас ждет впереди. Я люблю тебя, и всегда буду любить.

Всегда. Что мы знаем об этом?

– Надеюсь, – говорю я.

– Ты думаешь, я влюбился по уши и не соображаю, что делаю, но это не так. Ты сколько хочешь можешь гадать, кто ты на самом деле, Эдди, но мне не нужно знать твое прошлое, чтобы понять, какой ты человек. Я хочу жить с тобой, независимо от того, вспомнишь ты что-нибудь или нет.

Его слова глубоко трогают меня, и я готова заплакать. Я его не заслуживаю. Не в силах выдержать нахлынувшие чувства спокойно, я поднимаюсь.

– Мне нужно отойти. Сейчас вернусь.

Я захожу в дамскую комнату и делаю серию глубоких вдохов, потом выхожу. Хватит сомневаться, достаточно ли я хороша, чтобы этот замечательный человек был рядом со мной.

В нескольких метрах от двери стоит мужчина, который глазел на меня в течение всего ужина. У него обвислый живот и рябое лицо. Лет может быть и тридцать, и сорок пять. Я пытаюсь пройти мимо, но он вытягивает руку вперед:

– Привет, крошка, давно не виделись, – говорит он с похотливой улыбкой. – Еще танцуешь? Зови, я дорого заплачу, чтобы снова посмотреть на такое офигенное тело.

Я с омерзением отшатываюсь:

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Он смеется:

– Ясно, понял. Красавчик не знает, что ты пляшешь голая?

Он вынимает из внутреннего кармана пиджака визитку и дает мне:

– Мой номер. Звякни как-нибудь.

Он шлепает меня по заду и уходит, а я стою как вкопанная, разинув рот и дрожа.

Когда наконец я возвращаюсь за наш столик, то вижу, что Гэбриел заказал дижестивы – калуа и кофе. Я залпом выпиваю ликер, и он слегка обжигает горло.

– Поехали домой, закончим день, как начали, – говорит Гэбриел.

Мы встаем, и я замечаю, что стол, за которым сидел тот человек и его компания, уже свободен. Мы с Гэбриелом выходим из ресторана, взявшись за руки, но визитка в кармане жжется как огонь.