Текст книги "Король плоти и костей"

Я с трудом сглотнула:

– Значит, ты не король.

– Мда, с обращением ко мне у смертных обыкновенно возникают трудности. – Он прилег рядом со мной, притянул меня к себе, прижав к своей груди, будто… будто мы были влюбленными. – Однако, с учетом того, что произошло между нами, полагаю, мы обойдемся без формальностей. Можешь звать меня Енош.

Так шипели трупы на троне.

– Енош? Что это значит?

– Оболочка. А кто-нибудь назвал бы это обличьем. – Он поцеловал меня в висок. – Это мое настоящее имя.

Глава 7
Енош

– Сверни девке шею, и пущай твой братец заберет ее душу. – Орли поставила поднос на табурет у кровати, и комната наполнилась сладчайшим ароматом печеных яблок. – Даже по твоим меркам держать ее тута живой вовеки – чересчур жестоко.

Я смотрел на смертную, спящую рядом со мной, всем телом впитывая ее тепло, чувствуя себя зерном, отогревающимся после вековых заморозков. Когда я в последний раз касался женщины? Почти два века назад.

– От умертвий в постели никакой радости. – Я как-то пробовал – не понравилось. – Предпочитаю ее живой и теплой.

– Девка уже засыпает при первом зевке, даже коли тока шо продрала глаза. Не будешь подпускать к ее телу положенного временем разложения и медленно сведешь ее с ума.

Я запустил пальцы в светлые волосы Ады. Если моя маленькая смертная сейчас проснется, она заморгает и вскинет на меня ясные синие глаза. Палец, плохо гнущийся после старого перелома, кожа, покрытая шрамами разных размеров, сердце, бьющееся сильно, но волнующе-неровно… бога, созданного совершенным, ее несовершенство очаровывало сильнее всего.

Но только не ее врожденная моральная ущербность, свойственная всем людям.

Она пыталась бежать от меня!

Потухший было гнев вновь разгорелся, подначивая сломать ей шею единой мыслью, привязать ее душу к ее телу. Мертвые не заинтересованы в том, чтобы покидать Бледный двор. Даже уходя, они всегда возвращаются к своему хозяину.

Я – хозяин Ады.

Ее тело обречено служить мне…

…в смерти, да, но кто меня осудит?

Я придвинулся к ней ближе, горя желанием вклиниться между ее ног, пока кости вокруг нас не затрещат, распаляя ее изнутри – и себя вместе с ней, заставляя пылать так жарко, чтобы вечность утратила свое пугающее значение.

Вот в этом-то и проблема.

Мертвые повинуются.

Живые согревают.

Я не могу получить и то и другое разом.

Такая хрупкая, непредсказуемая штука эта… смертность. Ох, как я завидую людям. Завидую их способности умереть. Если подумать, разве я не был создан как отражение всего человечества? Создан из плоти и порока?

Нет, это правильно, что Ада теперь удовлетворяет желания моей плоти и страдает от моей порочности – всеохватывающего инстинкта собственника.

Моя маленькая смертная пришла ко мне.

И я удержу ее.

Удержу навечно.

И если ценой тому станет ее рассудок – что ж, так тому и быть. Ничего такого, чего не мог бы исправить Бог Шепота – если взамен его гарем умертвий будет пахнуть фиалками.

– Она не боится мертвых. – Не то что Ньяла, вечно недовольная Бледным двором, как бы я ни старался удовлетворить все ее капризы. – Никакого отвращения.

– Таким сделался мир в твое отсутствие. – Орли оглянулась, наблюдая, как я поправляю меховое покрывало на моей маленькой смертной. – Красивая девка. И ум по большей части при ней. Но оба мы знаем, шо она сбежит от тебя, и я ее не виню.

А ведь у нее действительно может получиться.

Ада оставила пометки на кости на всем пути от своих покоев до тронного зала, выяснила, что могла, насчет врат, и быстро обнаружила плачевное состояние моих трупов. Вечность длится долго, и возможностей для побега у нее будет предостаточно.

При одной лишь мысли об этом по телу моему разлилась такая мука, что я аж зубами заскрежетал. Ее шея, беззащитная шея под моей рукой… ее было бы так легко сломать. Но тут женщина вздохнула, ее груди на миг теснее прижались ко мне, и их тепло меня… успокоило.

Нет, она нужна мне живой.

Но как отвратить ее от побега?

В голове мелькнуло слово «обещание», но я быстро отмел его. Память моя была забита всевозможными договорами, пактами, клятвами, обетами, обещаниями смертных – большинство из которых нарушались в первом же десятилетии. Какой смысл предлагать Аде определенные свободы за твердое обещание оставаться при мне?

Правильно, никакого.

О да, моя маленькая смертная поклянется в верности и любви, произнесет клятву своими сладкими губками – а потом нарушит ее. Смоется от меня. Бросит меня, оставит наедине с вечностью, моя порочная своенравная смертная.

Прошлое многому меня научило.

– Я могу не подпускать возраст к ее плоти и сломать ей ноги в трех местах.

Приемлемый компромисс, дающий мне достаточно времени, чтобы догнать ее, если она когда-нибудь рискнет бежать из моего королевства.

Орли покачала головой и разложила на стуле платье, которое я сделал для своей женщины, – платье, сплетенное из самых мягких волос.

– Если хошь, шоб девка возненавидела тя еще больше, то валяй, ломай ей подряд все кости.

А чего я вообще от нее хочу?

Любви?

Дыхание мое сбилось при этой мысли, паника сковала грудь, переставшую подниматься в такт вдохам Ады, лишив меня ее тепла. Из всего, чем прокляло меня мое существование, способность любить была худшей из пыток – уступающей разве что моей неспособности умереть.

Нет, я не нуждаюсь в жестоких чувствах рода человеческого, они мне не требуются. Я ведь могу брать ее любыми способами снова и снова, до тех пор, пока мы не станем настолько поглощены друг другом, что любая любовь просто померкнет в сравнении с похотью.

Кроме того…

– Я не ломал ей кости. Я просто их вывернул.

– Ты причинил ей боль.

Я напрягся. Боль мне противна, но моя женщина не оставила мне выбора. То, что людишки за Эфенскими вратами, очевидно, понизили меня в звании, переведя из богов в короли, не предвещало ничего хорошего. Значит, мне придется напомнить им, кто я на самом деле.

– Она просыпается. – Лежа так близко к ней, я чувствовал это необычайно остро: сердце забилось чуть быстрее, ушки дрогнули при звуке моего голоса, температура тела капельку поднялась. – Ты принесла нам молока с медом?

Орли приподняла бровь:

– Ты хочешь… молока?

Я одарил ее взглядом, не допускающим дальнейших замечаний, поглаживая при этом Аду большим пальцем по боку, чтобы поскорее разбудить ее. Как бы я ни завидовал этой ее смертной способности и потребности – я хотел, чтобы она проснулась.

– Благословенная способность – проспать половину вечности.

Взяв теплую чашку, протянутую мне Орли, я отослал ее за еще одной и внимательно наблюдал за тем, как пробуждается моя смертная. Как ворочается, как потягивается – у меня от этого зрелища аж мурашки по спине побежали.

Но все закончилось, едва открывшиеся синие глаза презрительно прищурились:

– Почему ты здесь?

– Не имею причин быть где-то еще, – ответил я. – Мое королевство стало ужасно скучным с тех пор, как я запретил вход вашим мертвым, а упокоить зверей – дело на пару минут.

Прикрытая мехами, она отодвинулась от меня – но не дальше, чем позволяла моя рука, обнимающая ее талию.

– Ты спал рядом со мной всю ночь?

– Сон моей оболочке почти не требуется. – Он приходит ко мне в редкие моменты спокойствия, когда меня наполняет чувство выполненного долга. В последний раз такое случалось больше двухсот лет назад, когда разум мой был утомлен до предела. – Но я наблюдал за тобой все это время, да.

Да, наблюдал, поглаживая твердую плоть, не знавшую прикосновений почти те же двести лет. Ствол подрагивал от желания излить семя в глубину ее лона. Я так давно не лежал в постели с женщиной. И все же я понимал, что ей-то сон необходим, и потому не тревожил ее.

Позволив моей смертной приподняться на локте, я протянул ей чашку:

– Теплое молоко с медом. А еще Орли принесла нам печеные яблоки, хлеб с маслом и вяленый окорок.

– Нам? – Она нерешительно взяла чашку, смочила губы – те самые, что так умело охватывали мой член. – А мне обязательно завтракать с тобой?

– Почему бы и нет? Хотя моя оболочка и не требует этого, я наслаждаюсь хорошей пищей, как любой смертный. – Я отломил кусочек хлеба и поднес к ее губам. – Ешь. Мы оба знаем, что ты голодна.

Испуганная женщина отказалась бы под каким-нибудь предлогом. Послушная женщина съела бы с благодарностью. А наивная с рычанием выбила бы хлеб из моих пальцев.

Но только не Ада.

Хотя моя маленькая смертная зарычала.

Зарычала, схватив все блюдо, шлепнув шмат ветчины на толстый ломоть хлеба, добавив печеное яблоко и начав жевать еще до того, как блюдо легло ей на колени.

Слишком горда, чтобы принять еду из моих рук.

Слишком умна, чтобы вообще отказаться от пищи.

Как-никак, побег требует сил.

Это не рассердило меня, как, казалось бы, должно было; напротив, очаровало рациональностью и здравомыслием. Скучный компаньон лишь замедляет ход времени. А моя смертная – интригующее, многообещающее существо. Как эта женщина выдерживает мой взгляд, непокорно задрав нос, если вина гложет ее кости, а стыд разъедает плоть?

Я съел кусок хлеба, постанывая от наслаждения: нежность свежего сливочного масла, обволакивающего мои десны после столь долгого перерыва, потрясла меня.

– Как умер твой муж?

Она тут же потупилась, и взгляд ее словно запутался в мехах.

– Он собирал колючий мох у Алмахской развилки. Взобрался на скалу у водопада, камень был мокрый, он соскользнул. Рыбак нашел его под водопадом, тело застряло между камнями. Говорят, он утонул, но я думаю, он умер, когда ударился о скалу. У него был раздроблен череп.

Несчастный случай, но я чувствовал вину, пропитавшую ее до мозга костей.

– Ты винишь себя в его смерти. Почему?

Она опустила голову еще ниже, и голос упал до шепота:

– Потому что я послала его туда.

Ни плоть, ни кости не безупречны. Зачем винить себя за скользкие камни, за пронизывающий ветер, за чужой неверный шаг? Но она винила – и вина ее была так велика, что ее ощутил даже я.

– Ты любила мужа?

– У меня была крыша над головой, еда в животе и собственный сад. – Она взяла еще кусок хлеба, настороженно поглядывая на меня, примечая, размышляя… строя планы. – Не было любви, но у меня было куда больше, чем у большинства. И за ремень он брался не больше десятка раз.

– И за какие же проступки он наказывал тебя болью?

Она пожала плечами.

– В основном за то, что пререкалась с ним на людях.

Да, она языкастая штучка, но мне это, кажется, нравится. Отличное развлечение.

– Ты не была тиха и покорна?

Моя маленькая смертная говорила с набитым ртом, ей определенно недоставало манер, но они все равно давным-давно уже надоели мне.

– Иногда я бываю тиха. И время от времени покорна. Но одновременно и то и другое – никогда.

– И что, наказания исправляли твое… поведение? Может, мне смастерить ремень из шкуры того зверя, который следующим явится к Бледному двору? Может, это излечит тебя и ты оставишь идею бежать?

– Лечатся в нашем доме сушеными травами, что висят под стропилами.

Моя грудь заныла: давно позабытое ощущение, когда легкие сжались и вытолкнули из горла слабый смешок.

– Откровенно говоря, твоя верность этому выродку сильно меня озадачивает.

– Джон был хорошим человеком.

– Настолько хорошим, что отстегал тебя ремнем всего десяток раз? Я презираю боль, Ада. Но еще больше я презираю тех, кто причиняет ее, не ведая милосердия.

– Да как ты смеешь говорить о милосердии? – Тряхнув головой, она швырнула на блюдо остатки хлеба. Я чувствовал, как кровь стынет в ее жилах от ужаса, ярости и смятения. – Да, мой муж порол меня, но так поступают все мужья со всеми женами. Но он никогда не держал меня под замком, никогда не брал…

– Успокойся.

– …не брал меня силой, даже когда возвращался домой пьяным в стельку, и, конечно, не заталкивал свой длиннющий член в мой… в мой горящий зад…

Она осеклась, затихая, когда я замедлил биение ее беспокойного сердца, превратив гнев в слабое покалывание под кожей. Ах, моей маленькой смертной не понравился мой вход через выход. Да, наверное, грубовато, грубовато, что-то там порвалось, но, ох, как же туго ее неразработанные мышцы сжимали мой зудящий член!

– Что ты сделал? – Она прижала руку к груди, но лишь на миг. Потом ее пылающий взгляд вонзился в мои глаза. – Значит, тебе недостаточно отнять у меня остатки гордости, теперь ты решил украсть и мою ярость?

– Хорошая маленькая смертная получает мои губы на своей щелке. – Я прижал руку к ее щеке, наслаждаясь тяжестью ее головы, которую я заставил навалиться на мою ладонь. – Плохая маленькая смертная, которая от меня убегает, получает мой член в свой задик и мое семя на свое лицо. Или, может, все-таки рубцы на спине?

– Бери ремень, если хочешь, бей, только ничего не добьешься.

А еще я могу приковать ее к трону.

– Будешь еще пытаться бежать?

Губы ее задрожали, но она не отвела взгляда.

– Да. И спрячусь у черта на куличках так, что до седых волос ты не отыщешь меня.

Ее откровенность задела меня.

– Тебе следовало солгать.

– Какой смысл выставлять себя лгуньей, если мы оба знаем, что ты мне все равно не поверишь.

Вечность уже царапала когтями мой разум, от мысли о том, что я могу потерять ее, кровь леденела в жилах. Возможно, мне все-таки стоит свернуть ей шею? Но тогда она станет холодной…

Вопреки всему я пошел на поводу у своего отчаяния:

– Что мне сделать, чтобы ты осталась со мной?

Она с трудом сглотнула и приподняла бровь, несомненно оценив мою искренность:

– Выпусти гниль, впусти мертвых.

– Я не нарушу своей клятвы ради твоего обещания.

И мне стоит запомнить эти слова.

Она прикусила верхнюю губу и мучила ее так долго, что мне захотелось накрыть ее своими губами, только бы она прекратила.

– Тогда сделай так, чтобы сгнило тело моего мужа.

Кости ублюдка, который избивал эту женщину, который даже сейчас умудрился докучать ей, обвиняя в своей смерти? Она готова отдаться мне ради него, как последняя дура?

Нет, я знаю эту смертную совсем недолго, но ясно вижу, что она не дура. Значит, все-таки лгунья, нашептывающая обещания соблазнительными устами, чтобы впоследствии сбежать? Рассчитывал ли я на что-то другое?

– Я не стану гноить кости твоего мужа, маленькая. – Я скатился с кровати. – Как мне сделать свой дом уютным для тебя? Может, послать Орли за книгами? Или красками?

Смертная напряглась, заморгала невинными глазками – хотя я все равно услышал ложь в ее голосе:

– А можем мы ненадолго покинуть Бледный двор? Всего на часок, чтобы я смогла в последний раз… посмотреть на небо…

– Небо.

– …на птиц, на деревья…

Неужели я выгляжу таким простаком?

– Ты получишь книги и краски.

И костяной ошейник.

Да, это то, что нужно.

– Самые яркие краски. Всех оттенков синего. – Я развернулся и шагнул к двери, растворяя на ходу комнату, перекраивая стены в цепи. – Хочешь увидеть небо, маленькая? Так нарисуй его на потолке, потому что другого неба ты никогда больше не увидишь.

Глава 8
Ада

Украшенный сотнями крохотных клыков и тонкими мышиными косточками, корсаж моего платья веером поднимался от талии, и шлейф из бесчисленных белых перьев каскадом ниспадал на помост. Енош не пожалел усилий, чтобы я выглядела как королева.

Если бы не ошейник…

В ошейнике я выглядела пленницей, рабыней, и неважно, что толстое кольцо, обхватившее мою шею, Король украсил изображениями птиц, которых, как он обещал, я никогда больше не увижу.

Взяв кисть, я окунула ее в маленький пузырек с зеленой краской, сделанной, судя по ореховому запаху, из льняного семени. Проведя кисточкой вдоль края помоста, я добавила к рисунку еще одну лозу, вьющуюся до…

Клац.

– Дьявол! Я никогда не перейду мост с такой короткой цепью. – Поправив ошейник, оттянув его немного, давая возможность воздуху охладить кожу, я попятилась, чтобы туго натянувшаяся цепь из костяных колец провисла и с глухим лязгом легла на землю. – Вот. Возьми кисть и закончи эту лозу.

– Ох, девка, мои гнилые пальцы и не обхватят-то ее как следует.

Действительно, руки Орли покрылись зелеными пятнами, а губы сделались темно-фиолетовыми.

– А что, разве своим доносом на меня ты не заслужила немного магии от Короля? Он мог бы тебя… подновить.

– Я помешала тебе бежать и втянуть нас обеих в неприятности, – пробурчала женщина. – У меня не было выбора, девка.

Ну естественно.

Орли тоже всего лишь пленница, только другого рода. В то время как Енош приковал меня за попытку побега к своему трону, помогавшая мне Орли вполне могла стать этим самым ошейником…

Или еще одним лицом на спинке трона.

Я посмотрела на вплетенный в престол труп. Он тоже смотрел на меня – мутными белесыми глазами, я чувствовала его леденящий взгляд. Безмолвный, как и весь Бледный двор, он наблюдал за мной, не издавая ни звука.

Наверное, потому, что Енош лишил оба трупа ртов, не оставив под сухой коричневой кожей ничего, кроме короткого пенька бывшего языка. Время от времени он восстанавливал эти тела – только для того, чтобы я полюбовалась, как они вновь разлагаются в своей вечной агонии.

Я швырнула кисть на кровать, сделанную для меня Еношем: округлое костяное гнездо возле его трона, выстланное лисьими шкурами и перьями.

– Кто это?

Орли, сидящая на краю возвышения с книгой на коленях, подняла глаза:

– Лорд Тарнем.

– И что он сделал?

– Заманил хозяина в ловушку. В лощину, окруженную горами, где земля так промерзла, шо ни одна кость не могла выбраться на поверхность, шоб помочь хозяину выбраться из засады. Враги порубили те трупы, шо были при нем, а его взяли в плен.

Очередная история, слишком правдивая для того, чтобы хоть как-то меня подбодрить, рассеяла мои и без того тающие сомнения в божественности Еноша.

– Они его подожгли, да?

– Ох, девка, пламя было видать за пять городов. Две недели хозяина жгли у столба. – Старуха медленно покачала головой. – Жуткое дело, смерть от огня. Но смерть не пришла за ним, хотя он кричал от боли; кожа его чернела и обугливалась, и тут же вырастала снова, и опять обугливалась.

– Не думала, что он способен чувствовать боль.

Казалось бы, это открытие должно меня порадовать, или, по крайней мере, немного успокоить. Но кожа моя отчего-то покрылась мурашками, а ноздри защекотал отчетливый запах, всегда сопровождавший Еноша, – запах присыпанного пеплом снега.

– Боги не так уж сильно отличаются от нас, девка. Хозяин страдает, как любой смертный, и не важно, что там у него – проломлена голова или разбито сердце.

– Разбито сердце? – Я фыркнула. – Как будто оно у него есть.

Орли посмотрела на меня, наклонив голову к плечу.

– Неужто так трудно поверить, шо он любит и вожделеет, как любой мужчина?

– О, в похоть я вполне верю. – Я все еще чувствовала жжение в заднем проходе. – А вот насчет любви сильно сомневаюсь.

Орли лишь пожала плечами.

Я мотнула подбородком в сторону другого трупа, который даже не моргнул. Его длинные жидкие локоны обвивали пористую кость трона.

– А второй?

Женщина ухмыльнулась, продемонстрировав серые зубы.

– Капитан Джоа Мерток.

– А он что натворил? – Непослушные пальцы Орли нещадно теребили страницу книги, так что я наклонилась и перевернула листок сама. – Енош всегда так жесток?

– И иногда бывает еще свирепее. Мертвые и живые прощают, девка, унося свои печали в могилу. – Она оторвалась от книги, и ее глаза с черными прожилками встретились с моими. – А боги не забывают ничего, и гнев их бесконечен.

Оцепенев от ужаса, я посмотрела на обветшалый мост. Что такое случилось с Еношем, что он забросил свои обязанности, уединившись в этом пустом скучном замке? Не раз и не два он называл нас, смертных, подлыми, коварными, злобными. Что же еще он претерпел, кроме двух недель на костре?

Но какая мне, собственно, разница?

Словно призванный моими мыслями, мужчина прошагал по мосту и подошел к помосту. Он вновь был в черных бриджах и белой рубахе. Мановением руки отпустив Орли, он опустился на трон.

– Иди ко мне. – Ладонью дважды он хлопнул по бедру, словно подзывая собаку. – На колени перед своим богом.

– Для бога тебе сильно не хватает божественности, и со своими обязанностями ты справляешься скверно.

Он улыбнулся, как будто мои колкости его позабавили.

Потом волна слабости подсекла мои колени, и они подогнулись. Смертельный груз навалился на плечи, миг – и ладони мои ударились о костяной пол.

Он заставил меня подползти к нему. Перья платья, цепляясь за края помоста, отрывались и порхали вокруг меня, точно снежинки. Зубы и кости корсажа пощелкивали.

– Я не животное.

– Нет, животные получают объедки, а я позаботился о том, чтобы тебе досталась лучшая пища из-за ворот, самые мягкие шкуры для постели и самые хорошие краски, какие только можно купить за деньги. А ты опять тянула ошейник. – Подцепив пальцем мой подбородок, он уложил мою голову к себе на колени и нежно погладил саднящую кожу под костяным кольцом. – Боюсь, в отношении твоей цепи мне придется предпочесть толщину длине.

– Потому что у тебя недостаточно костей, чтобы поддерживать Бледный двор. – Вот почему я смогла разорвать оковы, и вот почему на одном мосту такие огромные дыры, что в них запросто провалился бы крупный волк. – Твое королевство разваливается на части. Почему? Потому что лорд Тарнем сжег тебя на костре?

– А еще он выпотрошил меня… дважды. – Он привычно перебирал и распутывал пряди моих волос, медленно поглаживая пальцем ушную раковину. – Мое маленькое сокровище устало и скучает.

– Я всегда скучаю. – Чувства мои притупились от долгих часов безделья. Ходить взад-вперед да рисовать – разве это занятие? – Что сейчас, ночь? День? Никто тут не спит. Это… сбивает с толку.

Он поднял меня с земли и прижал к себе, как ребенка, которого нужно убаюкать. Костяная цепь глухо звякнула о трон.

– Краски. Твой холст – целое королевство. Лучшие платья, какие только я способен создать. Почти каждый день ягоды. Что еще доставит удовольствие моей женщине?

– Ты выставляешь меня избалованным ребенком, а не пленницей.

– Тогда уж избалованной пленницей, – заявил он, но клетка – всегда клетка, и не важно, чем она разукрашена. – Может, еще книг?

– Я не умею читать.

Его взгляд упал на стопку книг в кожаных переплетах возле моей кровати, и на скулах Еноша заходили желваки, словно он ругал себя за то, что не заметил этого раньше.

– Я тебя научу.

Великолепно. Ну я и дура – теперь я буду постоянно окружена его вниманием.

– С тех пор, как первосвященники объявили незаконными все писания, кроме тех, что рекомендованы храмами, у нас осталось не так уж и много книг.

– А рекомендуют они, несомненно, восхваления вашего ложного бога.

– Зачем бы им это делать?

– Ты не слушаешь, маленькая. – Он вновь жалостливо погладил мои волосы. – Смертные коварные существа, им всегда нужно больше власти, и они не могут остановиться. Если массы будут молиться несуществующему богу, в руках тех, кто станет говорить от имени вышеупомянутого бога, сосредоточится огромная сила. И богатства, полагаю.

Я вспомнила о десятине, собираемой священниками дважды в год.

– В храмах все в золоте…

– В моем распоряжении мало костей, это верно. Такова цена, которую я плачу за данную клятву. – Взмахнув рукой, он изменил форму моего ошейника, расширив его настолько, чтобы кожи коснулась успокаивающая прохлада. – У тебя затекают мышцы, это вредно и обременительно.

– Тогда почему бы тебе не вывести меня на прогулку?

– Нет. – Поцелуй в висок. – Но… Я готов послать Орли за свежими цветами, когда ты пожелаешь.

Кожа под ошейником вновь раскалилась и зачесалась.

– Не нужны мне проклятые цветы!

И фиалки на могиле Джона тоже к черту! Я хочу выбраться отсюда, затащить на могилу мужа три мельничных жернова, а потом бежать, бежать прочь от Еноша, бежать, пока кожа моя не покроется морщинами, а волосы не поседеют.

Но бог только вздохнул, как будто мои смертные причуды ему наскучили.

– Выбирай выражения, а то я найду, чем заткнуть тебе рот.

И я тут же увидела, как моя рука поднимается, чтобы погладить солидную выпуклость на его кожаных штанах.

Это всего лишь очередной трюк.

– Если мысль о моем побеге так тебя раздражает, почему же ты не сгноишь кости моего мужа, как я просила?

– Ты хочешь, чтобы я покинул свой двор – после двух сотен лет, не меньше, – чтобы сгноить тело мужчины, избивавшего свою жену?

Я бы предпочла побои, а не ошейник и насилие.

– Я и не жду, чтобы бог, отказавшийся от своего предназначения, понял, что такое долг.

– Долг?

– Долг жены.

– Что-то к нему ты относишься весьма серьезно. – Его напряженный взгляд на миг скользнул по моим губам. – Как так получилось?

– Я дала клятву.

– Клятву, – повторил он медленно, будто пробуя слово на вкус. – Ни один смертный не найдет покоя при моем дворе, маленькая.

– Я же не прошу тебя упокоить его кости на Бледном дворе. Можешь просто превратить его в чашку и заставить меня пить из нее.

– А что, стоящая идея. – Конечно, он только забавлялся. – А теперь подними-ка юбки и покажи, как ты намокла.

Всего лишь трюк.

Как бы ни возбуждал мою плоть Енош, на самом деле я не вожделела бога. И пока я повторяю это себе, повторяю словно молитву, мое тело не предаст меня снова.

Я покачала головой, пытаясь не обращать внимания на жар, опаляющий изнутри мои бедра.

– Нет.

– Отлично. Тогда прикоснись ко мне.

Это было… неожиданно.

Он откинулся на спинку трона, уставившись на меня. В глубине выразительных серых глаз затаилось веселье. Один уголок губ чуть приподнялся в кривой ухмылке, когда мои проклятые руки потянулись к его груди.

Ладони медленно огладили твердые мышцы, кончики пальцев поползли по выпуклостям и впадинам живота. Подобные ублюдки не должны обладать столь идеальной фигурой. Я скомкала подол его рубахи и потянула вверх, снимая ее через голову Еноша. От него исходил запах костра, облизывающего сырой воздух зимней ночи.

Дыхание легко поднимало и опускало его мускулистую грудь. Широкие плечи плавно сходились к крепкой шее. Да, сложен он был прекрасно. Каждый дюйм его тела, божественно совершенного, скрывал порочность сердца. Енош ужасно холоден, ужасно жесток, он… он просто ужасен с этими своими закинутыми за голову руками!

– Да, вот так, – похвалил он, тронув давно забытую струну в глубине моей души. – Приласкай меня, маленькая.

Тихий мелодичный свист, слетевший с его губ, лишь подчеркивал мое полное унижение. Я любовно коснулась его щеки, погладила острую линию подбородка, запустила пальцы в длинные черные волосы, коснулась его нижней губы – благоговейно коснулась.

Всего лишь трюк.

На самом деле я вовсе не промокла насквозь, когда лихорадочно развязывала шнуровку на его бриджах, выпуская на волю отвердевшую плоть.

И нутро мое на самом деле вовсе не припекало, когда я, задрав юбки, оседлала его, упершись коленями в кости трона.

И тело мое на самом деле не задрожало, когда я, просунув меж нами руку, направила головку его члена и сама насадилась на этот толстый…

– О мой бог!

– Ни к чему формальности. – Он так и не расцепил сложенных за головой рук, как я ни раскачивалась на нем, как ни терлась клитором о его твердое тело. – Зови меня по имени.

– Высокомерная дрянь!

– Упрямая, дерзкая, прекрасная женщина, – выдохнул он. – Получай удовольствие, Ада. Это награда моей маленькой смертной за то, как сногсшибательно она выглядит в ошейнике и цепях.

По телу пробежала волна гнева, похоть и отвращение боролись в моем сердце и чреве. Нет, это не награда. Это издевательство. Вопиющая демонстрация своей власти надо мной: ведь он смотрит… и ничего не делает.

Не принуждает, не сдерживает.

Он лишь мучает мою плоть нежеланным голодом, впиваясь клыками в мою распаленную сердцевину, где похоть правит бал, ибо плоть откликается на зов своего хозяина. Я раскачивалась и подпрыгивала, стремясь к наслаждению, слыша, как затихает в моей голове так и не ставшая спасительной молитва: «всего лишь трюк, всего… трюк… всего лишь…»

– Поцелуй меня!

Я подалась к нему, облизнув губы. Его дыхание опаляло кожу, тепло его близости проникало в меня все глубже, глубже, глубже, пока…

Я отпрянула, пробормотав:

– Всего лишь трюк.

– Трюк, да? Откуда такая уверенность? – От его низкого сладострастного стона моя шея покрылась гусиной кожей. Он потянулся к корсажу платья. – Откуда ты знаешь, где заканчивается повиновение и начинаются твои сокровенные желания?

Он рванул шнуровку, и мои груди качнулись перед его жадными губами, тут же ухватившими сосок, сделавшийся болезненно-твердым под раздразнившим его языком. То же случилось и со вторым, пока теплые руки сжимали и мяли плоть.

Я застонала, наслаждаясь ласками, которые так давно не доставались моей груди.

– Все это не взаправду.

– Для меня ты и то, что между нами, – до боли реально, маленькая. Ну, поцелуй же меня. – Я не послушалась, и тогда он схватил костяную цепь, болтающуюся под ошейником. – Поцелуй меня!

Сильным рывком он притянул к себе мое лицо и накрыл мой рот своим. Уверенные губы страстно впились в мои, раздвинувшиеся под напором влажного языка.

Жадность этого поцелуя, неумолимая рука, сжимающая цепь, абсурдная нежность другой руки, поддерживающей мой затылок… все это разожгло во мне страсть, которую я уже не могла контролировать.

Дрожащие пальцы огладили его брови, пробежали по скулам – и я обвила руками его шею. Я ненавидела себя, ненавидела, но это не мешало мне покачивать бедрами при каждом его толчке, помогая ему проникать в меня все глубже и глубже.

Он поймал мой подбородок, стиснул его, и что-то отчаянное мелькнуло в темно-серых глазах.

– Назови мое имя. Мое настоящее имя.

– Енош…

Он ответил рычанием и вошел в меня до предела, наполнив лоно наслаждением, которого я в жизни не ведала. Ох, эта его толщина, эта его длина, это всеобъемлющее блаженство, эта запредельная непристойность. Это… это…

– Не взаправду.

Облако перьев взметнулось вокруг меня. Заклацали, прыгая по помосту, отрывающиеся от корсажа зубы и кости, и я осталась совершенно обнаженной.

Енош поднялся, стащив меня с себя, и с хищным рычанием развернул лицом к трупам на троне:

– Это куда реальнее, чем ты можешь себе представить, так позволь же помочь тебе.

Он еще раз рванул цепь, так что ошейник врезался мне в горло.

– Твоей плоти не касались так долго, что она расцветает под моими руками. Взывает ко мне, жаждет меня.

Обжигающий стержень вновь вонзился в меня сзади. Я невольно вскинула руки, ища опору, и вцепилась в кости трона.

– Нет. Нет, пожалуйста… только не так.

– Не так, – повторил он, вышел, скользнул ниже, окунулся на всю длину в мое лоно, вновь вышел – и опять качнул бедрами, входя. – Ты сжимаешь меня так крепко. Сама. Ты хочешь этого. Тебе это нравится.

Резкие толчки превратились в агрессивные удары, он задыхался, долбя меня так сильно, что пористая кость, за которую я держалась, царапала мне ладони. Все тело горело огнем, я выгнула спину и, да простит меня Хелфа, прижалась к насильнику, вбирая его плоть глубже.