Текст книги "В Питере НЕжить"

Душить меня он не стал. На самом деле, он ко мне даже не притронулся, разве что пару раз задел по носу своим шарфом – я помню сильный запах лаванды, как из бабушкиного сундука. Вместо того он со мной заговорил:

– Ты. Никому. Ничего. Не. Скажешь.

Каждое слово прозвучало отдельно, само по себе.

Не знаю, как лучше описать его голос – ни до, ни после я не слышала ничего подобного. Он был тихим, но не как шёпот, а словно бы кто-то убавил громкость в динамике. Но не это главное. Если ты закроешь глаза, а я буду продолжать говорить, ты без труда скажешь, где я нахожусь и где у меня рот. Но в случае с чёрным человеком это не работало. Он говорил со мной, но голос доносился не из-под шарфа, скрывающего лицо, а блуждал по всему телу – слышался сверху и снизу, от груди и от живота, из-под шляпы и чуть ли не из ботинок. То самое отвратительное плавающее звучание, вызывающее тошноту, так что мне и в самом деле сделалось дурно. Я пошатнулась: меня повело, как после карусели или даже после сотрясения мозга.

– Ты. Меня. Нас. Услышала. – продолжал вещать чёрный человек. Когда он говорил, то изо рта, вернее из того места, где должен находиться рот, не шёл пар, но это так, детали. – Ты. Будешь. Молчать. Что. Видела. Или. Мы. Узнаю.

Я ничего не ответила. Меня сковал такой ужас, что я забыла, как вообще произносятся слова. И если бы в тот момент мне на ногу упал кирпич, я бы даже не пискнула. Впрочем, чёрный человек в моих ответах не нуждался. Он поставил меня перед фактом, а затем нескладной походкой марионетки двинулся в сторону Обводного.

Я смотрела ему вслед до тех пор, пока он окончательно не растворился в темноте. Он ни разу не обернулся. Но готова поклясться на чём угодно, что видела, как под его одеждой продолжает что-то копошиться.

Уже не помню, как я вернулась домой. Но в тот же вечер у меня резко поднялась температура, и в конечном итоге я два месяца провалялась с жёсткой пневмонией. Чуть в больницу не увезли, но, к счастью, обошлось. Когда меня наконец выписали, снег ещё лежал, но на горку я в тот год больше не ходила.

– У тебя ещё остался кофе? – спросила Томка. – Труд сказителя тяжёл и неблагодарен. У меня в горле совсем пересохло.

Савельева встряхнула бумажным стаканчиком.

– Разве что на полглотка, – сказала она. – И то больше пены. Жажду не утолить, но если промочить горло…

– Наш удел довольствоваться малым, – вздохнула Томка. – Я как та птица, что пением своим услаждает слух императора, но получает в награду крошки со стола.

И она припала к стакану, как лань жаждущая к потокам вод. Послышались хлюпающие звуки, которые в более утончённом обществе могли бы счесть неприличными.

Савельева размяла длинным пальцем переносицу, как всегда делала, собираясь с мыслями – словно бы поправляла невидимые очки.

– В общем и целом, – сказала она, – это была неплохая история. Я бы сказала – в традиции. Но определение «чёрный человек» мне не нравится. Вольная или невольная отсылка то ли к Блоку, то ли к Есенину здесь неуместна и сбивает с толку.

– Warum бы nicht? – пожала плечами Томка. – Такой район. Тут шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из школьной программы. В том доме на углу Марата частенько бывали и Блок, и Тэффи, а в доме напротив зимой восемнадцатого года Гумилёв угощал Чуковского лепестками хлеба и крутым кипятком вместо чая. У меня там одноклассник жил.

– Твой одноклассник тоже вляпался в школьную программу?

– Пока ещё нет, – усмехнулась Томка. – Но всякое ведь бывает? Он пару раз носил за мной портфель, а в седьмом классе посвятил стихотворение, так что у меня неплохие шансы попасть в историю литературы в роли этакой femme fatale.

– У тебя? – Савельева окинула Томку взглядом и фыркнула. – Ну-ну… Однако, возвращаясь к твоему рассказу… Я заметила одну неувязку. Твой чёрный человек велел молчать о вашей встрече. Ты не давала обещания, но оно подразумевалось. И ты нарушила его прямо сейчас, рассказав эту историю мне. Если не ошибаюсь, за подобное нарушение должна последовать неминуемая кара, и в самое ближайшее время?

– Всё именно так. За одним крошечным… – Томка пальцами показала насколько, – исключением. С чего ты взяла, что ты первая, кому я рассказываю эту историю?

– Вот как? – Савельева склонила голову к плечу. – Значит, будет продолжение? Надеюсь, не менее зловещее?

– А то! – ответила Томка. – Но прежде я бы взяла ещё кофе. Полглотка пены маловато будет… Вон там, на Боровой, есть неплохая кофейня.

– Сейчас неплохие кофейни на каждом углу, – философски заметила Савельева. – В суровые времена миндального капучино и тыквенного латте по-настоящему плохой кофе попробуй отыщи. Даже в пышечной на Конюшенной стали готовить что-то вполне сносное, что кажется мне профанацией идеи.

– Потом напомни, и я расскажу тебе про действительно плохой кофе, – встрепенулась Томка. – Но сейчас меня устроит и миндальный капучино.

Позже, когда они шагали по Боровой в сторону Обводного, Томка наконец смогла вернуться к своей истории.

– Перенесёмся на несколько лет вперёд, – рассказывала она. – Мне четырнадцать, почти пятнадцать. Я несчастливо влюблена, mein Märchenprinz – старший брат моей одноклассницы – едва ли догадывается о моем существовании и вообще гуляет с какой-то прыщавой дылдой… В общем, я – не я, а угрюмый злой подросток, вдвойне угрюмее и злее оттого, что на дворе весна. Апрель, жесточайший месяц, что-то там гонит из мёртвой земли, ну и далее по тексту.

Та одноклассница вовсе не была моей близкой подругой, но, по понятным причинам, я прилипла к ней, как банный лист. И доприлипалась настолько, что меня пригласили на день рождения – праздник, который должен был стать моим высочайшим триумфом, а обернулся… Но не будем забегать вперёд.

Дня рождения, – прошу заметить, чужого, – я ждала, как Ассоль не ждала свои паруса. Зачёркивала даты в календаре, за неделю перестала есть, за три дня – спать. Часами торчала у зеркала и, как и полагается ответственной восьмикласснице, раздобыла мамину помаду. В общем, заявилась на мероприятие во всей красе, всеоружии и боевой раскраске, которой позавидовали бы клоуны-команчи. Слышала про таких? Весёлые ребята.

Стоит ли говорить, что все мои усилия пошли прахом? Закон Бойля-Голдштейна: сила разочарования прямо пропорциональна объёму ожиданий. Mein Märchenprinz, любовь всей моей жизни, присутствовал на мероприятии самое большее минут десять. Сказал дежурный тост, слопал ложку оливье и бутербродик и со словами «Веселитесь, молодёжь, много не пейте» отчалил в неизвестном направлении. Очевидно, топтать асфальт со своей прыщавой дылдой.

Это был выстрел прямо в сердце стрелой, отравленной ядом. Я даже и помыслить не могла такого предательства. И торт во рту обратился в золу, а пепси-кола – в уксус. Столь долгожданный праздник в одно мгновение обернулся кошмаром. По-хорошему, уже тогда мне стоило покинуть эту юдоль печали и провести остаток дней, рыдая в подушку. Но я осталась. В глубине души у меня ещё теплилась надежда, что Он вернётся, увидит меня, распрекрасную, и поймёт, как жестоко Он ошибался. И эта идиотская мысль удержала меня крепче, чем если бы меня приковали к стене пудовой цепью.

Не буду описывать все мучения, которые мне пришлось вытерпеть. Бесконечное перемывание косточек одноклассникам, глупые тайны и нелепые секретики. И все это под соусом из «Иванушек» – кассету ставили по кругу без остановки. Потом мне пришлось две недели отслушивать себя Sepultur’ой – чтобы стоять, мне нужно держаться корней. Но это к делу не относится.

Рано или поздно на таких вечеринках наступает момент, когда все темы для разговоров оказываются исчерпаны и повисает тишина. И это очень опасная тишина: стоит бросить в неё любую, даже самую безумную идею, и она тут же расцветёт буйным цветом. Хотя кому я рассказываю? Помнишь, как мы ходили искать Белую Лошадь? Вот… Впрочем, здесь вышло помягче и никто не проснулся в Твери со штампом в паспорте. Просто кто-то предложил рассказывать страшные истории.

В старой Японии была очень популярна салонная игра «хяку моноготари», или «сто страшных историй». Собиралась компания, зажигали сто свечей и начинали травить по кругу жуткие байки. После каждой рассказанной истории одну свечу задували, и считалось, что, когда погаснет последний огонёк, должно случится что-то невыразимо жуткое и беспредельно ужасное.

Само собой, об этой милой японской забаве мы ничего не знали. Мы всего лишь развлекались. Но правила на то и правила, что работают независимо от того, хочешь ты того или нет.

Начали мы со стандартов вроде Зелёной Руки или Проклятого Портрета, быстро проскочили на пересказы известных ужастиков и рассказов Кинга и Стайна. А там уже рукой подать и до историй из жизни: таинственные голоса, мебель, которая сама собой двигается по квартире, светящиеся фигуры в окнах заброшенного особняка, шаги в абсолютно пустом тёмном коридоре… Одна девочка рассказала, как она купила пиратскую кассету «Руки Вверх!», а там прямо посреди песни кто-то взревел диким голосом и начался угарный дэт-метал. Бедняжка чуть не родила ёжика – прошу прощения, но это цитата. Ну а Лиза Рубина, ты её знаешь, поведала, как она ходила на Крюков канал и видела там утопленника…

Мало-помалу, но, несмотря на разбитое сердце, игра меня увлекла. Вот я и решила блеснуть. В конце концов, чем я хуже? Мне тоже было что рассказать. Не знаю только, какой чёрт меня дёрнул вспомнить ту стародавнюю историю на горке. У меня же в запасе имелись и другие, да хоть бы про каштановых человечков или про тайну тринадцати дроздов. Но я рассказала эту. Наверное, на тот момент она показалась мне самой жуткой, а может, из-за глупого подросткового упрямства: мол, раз мне велели никому ничего не говорить, значит, это повод.

Не скажу, чтобы мой рассказ произвёл фурор. Может, из вежливости кто и вздрогнул, но чтобы напугать компанию хихикающих девочек-подростков, нужно что-то посерьёзнее невнятной встречи неведомо с кем. Желательно с парой вёдер крови и дюжиной окоченевших трупов, в остекленевших глазах которых застыл невыразимый ужас. Или что-нибудь омерзительное – вот история с крысиным хвостиком в шоколадной конфете пошла бы на ура. А то, что мне самой представлялось жутким до дрожи в коленках, на поверку оказалось… Хм… Неубедительным.

Домой в тот вечер я возвращалась не поздно, да и вообще – апрель, уже светло и до белых ночей рукой подать. Идти мне было недалеко – квартал по Разъезжей и потом напрямик проходными дворами. Дорога, которую я и сейчас могу пройти с закрытыми глазами, пусть там всё и поменялось, и понаставили решёток.

Я шла, погружённая в самые мрачные мысли о том, что жизнь – тлен, вселенная жестока, никто меня не любит, а на носу – контрольная по физике. С такими мыслями я, ясное дело, смотрела исключительно себе под ноги. Потому и не заметила, когда и откуда он появился. Случайно что-то услышала за спиной, может быть, звуки шагов, обернулась и… Если бы в тот момент на меня вылили бочку ледяной воды, я бы, пожалуй, и не заметила.

Он стоял от меня в пяти шагах, а то и ближе. Точно такой же, каким я видела его на горке – прошли годы, а он ни капли не изменился. Очень высокий, нескладный, с руками-палками… Даже одежда на нём была та же самая: чёрный плащ до земли, широкополая шляпа и длинный шарф, скрывающий лицо. Он стоял и едва заметно покачивался из стороны в сторону, и, не знаю, насколько будет уместно это слово, колебался. Дрожал, как не до конца застывший холодец.

Он ничего не сказал, но слова и не потребовались. Я в одно мгновение во всех подробностях вспомнила и нашу предыдущую встречу, то, что он мне тогда сказал, и то, как я нарушила этот наказ. Будь у меня силы, я бы, наверное, завопила во весь голос, но в горло будто затолкали старую пыльную тряпку. Не то что закричать – я даже пискнуть не смогла. А чёрный человек медленно, все так же покачиваясь и колеблясь, шагнул в мою сторону – нелепым дёрганым движением марионетки. Шагнул и поднял руку в чёрной кожаной перчатке с застывшими в неподвижности пальцами.

– Ты. Рассказала. Нас. – зашелестел лишённый интонаций голос. – Выдала… Мы… Слышал… Я…

Именно тогда у меня в голове будто что-то щёлкнуло. Каким-то образом инстинкт самосохранения смог пробиться сквозь туман в мозгах и завопил во всю глотку: «Беги!» Ну или что-то вроде того. Вот я и рванула с такой скоростью, словно у меня вдруг выросли крылья. Это не гипербола: что-то я не припоминаю, чтобы мои ноги касались асфальта. Из двора в подворотню, из подворотни в следующий двор – я летела, как пущенная стрела. Если бы меня вдруг увидел наш физрук – он жил как раз в этих дворах, – то пятёрка за год мне была бы гарантирована. Но, увы, никто меня не видел… Люди как будто испарились или того хуже – попрятались. И ведь всё происходило не глубокой ночью, кажется, и девяти ещё не было. От этого происходящее казалось ещё более жутким и нереальным, как кошмарный сон. Я не оборачивалась, но знала, что чёрный человек следует за мной по пятам и нас разделяет не более трёх шагов. Он схватит меня, стоит мне на секунду замешкаться или запнуться.

Я выскочила из арки на улицу. До моей парадной было рукой подать. Но на двери там стоял кодовый замок – помнишь такие, с круглыми железными кнопками? – и я понимала, что не успею нажать на нужные цифры. Да и не смогу, так у меня тряслись руки.

Одним прыжком я перелетела через дорогу и метнулась в следующую подворотню. Дворы там не совсем проходные, а образуют нечто вроде буквы «П». На месте верхней перекладины этой самой «пэ» тогда стояла высоченная кирпичная стена без единого окошка. Это я к тому, что место было совершенно глухое. Не понимаю, как это работает: в моей ситуации логичнее было бежать в сторону людной улицы Марата, а не ныкаться по закоулкам… Но ноги думали вперёд головы.

Я пронеслась через двор-колодец и выскочила на задворки. Сердце стучало, как швейная машинка, справа в боку жгло и кололо, будто кто-то ковырял там раскалённым шилом. И мне казалось, что если пробегу ещё десяток шагов, то рухну наземь и испущу дух, как загнанная лошадь.

Я бросила взгляд через плечо и никого не увидела. Однако не сомневалась, что это ненадолго. Вот сейчас чёрный человек выскочит из арки и набросится на меня, кожаные перчатки сомкнутся на тонкой шее… В общем, финал был предрешён и он меня совсем не устраивал. А поскольку стадии «замри» и «беги» я уже прошла, мне осталась последняя – «дерись».

Я огляделась в поисках чего угодно, что могло бы сойти за оружие, – какой-нибудь палки или пустой бутылки, чтобы разбить её о стену. И впервые за этот день удача мне улыбнулась. У стены стояли метла и большой алюминиевый совок. Ни дать ни взять – щит и копье, оставленные добросердечным рыцарем. Я чуть не завопила от радости и схватилась за эту метлу, как утопающий хватается за соломинку.

Это была самая обыкновенная метла с прутьями из ивы или орешника – я таких уже сто лет не видела. Но она оказалось довольно увесистой и выглядела внушительно, а большего и не требовалось.

Чёрный человек появился не прошло и минуты, но не с той стороны, откуда я ждала. Похоже, он знал об устройстве того двора и решил двинуться наперерез. Если бы я не остановилась, то угодила бы прямёхонько ему в лапы. Но в тот раз я оказалась готова. И едва из-за угла показалась шатающаяся фигура, я с диким воплем… Хм… насчёт вопля я не уверена, но рассказ предполагает некий боевой клич, так что пусть будет с воплем… Так или иначе, я бросилась на него и со всей дури, помноженной на страх, ткнула метлой в грудь.

Уж и не знаю, на что я рассчитывала, но чего точно не ожидала, так это того, что моё грозное оружие не встретит сопротивления. Метла – как бы лучше сказать? – не вонзилась, но погрузилась в чёрный плащ так, словно под одеждой ничего не было. Точнее – ничего плотного, вроде человеческого тела. И я так растерялась, что застыла в нелепой позе и только хлопала глазами.

Но потом произошло нечто ещё более странное. Ты не забыла ту часть истории, когда чёрный человек поднимался с земли? Вертикально вверх, будто жидкий терминатор? Теперь же мне довелось увидеть то же самое, но в обратном порядке. Он начал стекать вокруг метлы, а в итоге и вовсе развалился на части: шляпа, шарф, перчатки упали на землю, и лишь пальто осталось висеть на метле, точно половая тряпка…

И в тот же миг из-под одежды во все стороны хлынули мыши. Маленькие, голохвостые, пищащие, серые мыши. Десятки, если не сотни, хотя, признаюсь, мне показалось, что счёт идёт на миллионы.

Вот тогда я точно завопила, и это уже был никакой не боевой клич. Нет, я вовсе не боюсь мышей и не принадлежу к тем барышням, которые при виде грызунов запрыгивают на столы и стулья. Но мышей оказалось достаточно, чтобы мне окончательно сорвало крышу. Не переставая верещать, я принялась размахивать метлой, расшвыривая тварей во все стороны. Пальто улетело куда-то в кусты, шляпа – к стене, что случилось с перчатками и ботинками – вообще без понятия… Мыши в дикой панике заметались по двору. Некоторые бросались на меня, но не потому, что нападали, а с перепугу… Я же в остервенении махала и махала метлой, словно бы во мне пробудились какие-то первобытные инстинкты. Но сразу скажу – я не пыталась никого зашибить, никого не топтала. Я просто хотела от них избавиться. Изгнать их. Что угодно, лишь бы не видеть.

Разумеется, мои вопли не остались без внимания. И пары минут не прошло, как на крики сбежалась толпа человек в десять. Понятия не имею, откуда они взялись. Повыскакивали из-под земли, наверное. Сразу поднялся шум, гвалт: «Кто кричал?!», «Что происходит?!», «Вызовите милицию!» и прочее в том же духе. Кто-то схватил меня за плечи, кто-то выхватил из рук метлу, кто-то крикнул: «Дайте ей воды!» А я и двух слов связать не могла, чтобы объяснить, что случилось. Только лепетала без остановки: «Мыши, мыши, мыши…»

Попробуй как-нибудь сказать «мыши» тридцать четыре раза подряд. Очень приятное для языка слово – мягкое, пушистое и, по-своему, успокаивает. Но тогда я никакого спокойствия не чувствовала. И от слова «мыши» меня колотило, как в лихорадке. Стоило прикрыть глаза… Да не нужно было ничего прикрывать: все кончилось, а я, как наяву, продолжала видеть живой поток, хлынувший из-под одежды этого типа.

В конце концов кто-то из собравшейся толпы, вместо того чтобы галдеть с остальными, прислушался к моим словам.

– Мыши? – переспросил он и тут же громогласно объявил: – Да девчонка увидела мышь, вот и испугалась!

– Мышь? – удивилась какая-то женщина. – Какую ещё мышь?

– Да вон же она! Вон! Побежала вдоль стены!

На несколько секунд воцарилась гробовая тишина, даже я перестала лопотать. А затем в этой самой тишине кто-то тоненько захихикал.

Бывает разный смех – весёлый и злой, дружелюбный и не очень, смех, который связывает крепче страховочного троса, и тот, что разделяет навеки… Ну а это «хи-хи» походило на треск бикфордова шнура на динамитной шашке. Я сразу поняла, что сейчас он догорит и раздастся взрыв. Три, два, один… Бабах!

Я и пикнуть не успела, как вокруг уже все хохотали так, что у меня уши заложило. Хохотали до слёз, до икоты – любой клоун, если бы ему довелось услышать тот смех, уважительно снял бы предо мной шляпу. Я же стояла красная как рак, думая лишь о том, как бы извернуться и провалиться сквозь землю. Страх и все мои недавние переживания смыло волной цунами, остались жалкие обломки в хлюпающей грязи.

Подняв голову, я посмотрела на того, кто засмеялся первым. Ну и знаешь, кто это оказался? Тот самый брат одноклассницы, mein Märchenprinz. Понятия не имею, откуда он там взялся, но это не имело никакого значения. Последние остатки чувства, ещё теплившиеся в груди, вспыхнули и прогорели без остатка. Превозмогая обиду, я кое-как извинилась за переполох и сбежала домой. О нет, на этот раз обошлось без болезней, хотя контрольную по физике я бездарно завалила.

– Направо или налево? – спросила Томка, останавливаясь на светофоре.

Впереди, за оградой, матово поблёскивала коричнево-зелёная гладь Обводного канала. Мало кто это замечает, но в каждой петербургской речке или канале вода своего собственного особого цвета. Когда начинаешь подмечать такие детали, город раскрывается с совершенно неожиданной стороны.

– Давай налево. – Савельева мотнула головой. – Ты в курсе, что если встать под Американскими мостами, дождаться, когда пойдёт поезд, и внимательно слушать, то можно вычислить мелодии всех цоевских песен?

Томка нахмурилась.

– Ты это прямо сейчас придумала или заготовка?

Савельева закатила глаза, оставив вопрос без ответа.

– Твоя история, – сказала она, – при всей её прелести, все же кажется мне несколько незавершённой. Да и развязка прихрамывает. Мне нравится сцена погони и, в какой-то мере, поединок, но финал… Всё разрешилось одним ударом метлой? Серьёзно? Я уж молчу про отсутствие ответов на вопросы, неизбежно возникающие по ходу повествования. Кем был этот человек из мышей? Чего он хотел? И каким образом могла функционировать вся эта хм… конструкция?

– Ответы, ответы, – всплеснула руками Томка, отчего больше обычного стала похожа на маленькую птичку, пытающуюся взлететь. – Ответы и объяснения зачастую все портят. А как же красота недосказанности? То, что японцы называют словом «юген»?

– Мы не в Японии, – пожала плечами Савельева. – И мой юген требует большей ясности.

– Ох, – вздохнула Томка. – Только учти, я тебя предупреждала…

В таком случае, снова перенесёмся вперёд во времени, но не далеко, на пару месяцев. В славный июнь, сердце белых ночей. Правда, в тот год июнь не задался – две недели беспросветных дождей, и не было дня, чтобы я выходила на улицу без куртки. Нет ничего хуже дождливого лета. Ты его ждёшь, строишь сумасшедшие планы, а оно берёт и подкладывает тебе такую свинью. Все равно как прийти на свидание и увидеть, как любовь всей твоей жизни целуется с рыжей мымрой с кольцом в носу. Чувствуешь, прямо скажем, некоторое разочарование.

По большей части тот июнь я провела дома: маялась от скуки и глотала один за другим романы Кристи из бабушкиной коллекции. Подружки разъехались по дачам, так что гулять было не с кем, да и погода не способствовала. Если я и выходила из дома, то лишь в магазин за хлебом да вынести мусор.

Однако, как подсказывает статистика, поход в булочную – дело куда более рискованное, чем восхождение на Эверест и путешествие на Северный полюс. И обернуться он может чем угодно. Ближайшая булочная находилась на Загородном – в то время она уже пребывала в предагонизирующем состоянии и наполовину трансформировалась в нелепейший универсам. Впрочем, не суть важно. Купив стандартный набор – полхлеба и батон, – я как раз собиралась уходить, но столкнулась в дверях с одним своим одноклассником. Не тем, про которого я рассказывала, другим. Я ведь уже говорила про свою femme fatal’ьность? В общем, слово за слово, ты в городе, я в городе, и тут я обнаруживаю, что топаю по Джамбула к Фонтанке и что-то объясняю про Ника Кэйва в свете последнего альбома «Короля и Шута». Или наоборот? Не помню.

Но не буду утомлять тебя подробностями. Все подростковые прогулки одинаковые, меняются лишь музыка, книги и фильмы, так что ты и без меня знаешь, как оно бывает. Тем более что дальше той прогулки дело не пошло. Занятен там только маршрут: я помню, как мы стояли на Стрелке и переходили Тучков, а потом каким-то образом свернули с Невского на Рубинштейна.

В то время это была тихая и спокойная улица – рок-клуб уже загнулся, а то безобразие, что творится сейчас, и не думало начинаться. Зато все дворы были открыты.

Даже если не брать толстовский дом, который один стоит целого Лондона, на Рубинштейна одни из лучших проходных дворов в городе. Не такие запутанные, как на Петроградке, но со своим особым стилем и шармом. А как ты понимаешь, невозможно пройти мимо проходного двора и не заглянуть в него. Вот мы и сунулись в одну из арок рядом с Пятью Углами. Один двор, второй, третий – ты знаешь, как устроены эти лабиринты и какое особое удовольствие там потеряться. Мы кружили по чудным анфиладам и узким проходам, по дворам и подворотням и в итоге выбрались в совсем крошечный закуток, по сути – обычный световой колодец.

Мой спутник хотел пройти дальше: смотреть там было не на что, разве что на переполненный мусорный контейнер, а это не самое вдохновляющее зрелище. Но что-то заставило меня остановиться и приглядеться. Я даже не сразу поняла, за что зацепился взгляд, когда же поняла… О нет, на этот раз обошлось без воображаемых бочек с холодной водой, вывернутых мне на голову, но чувство всё равно было неприятное. Словно в метро случайно заметил человека, с которым совсем не хочется общаться, но понимаешь, что встречи не избежать.

Рядом с мусорным баком лежала груда тёмного тряпья – бесформенный ком одежды, увенчанный старой широкополой шляпой. И эту шляпу я узнала с первого взгляда, как узнала и шарф, концы которого виднелись из-под шмоток. Мне ли их не узнать?

Мой спутник снова позвал меня: мол, чего я застыла столбом и таращу глаза? Привидение, что ли, увидела? Но я даже не обернулась. В голове гудел целый рой мыслей, но все они сводились к одной – откуда здесь эти вещи?

Я же изгнала мышиного человека? По крайней мере, за два месяца я смогла себя в этом убедить. И случилось это совсем в другом дворе. Тогда каким образом…

В этот самый момент груда тряпья зашевелилась. Шляпа дёрнулась, словно её подтолкнули снизу, а под тряпками явно кто-то закопошился. И я знала, кто именно – мыши. Мыши! Но сейчас соберутся в человека и… Движение прекратилось, куча тряпья замерла.

Возможно, если бы гуляла одна, я бы просто сбежала. Но рядом топтался одноклассник, и его присутствие удержало меня, как прикованное к ноге пушечное ядро. Всё-таки есть на свете вещи посильнее страха. Чем бы я потом объяснила своё поспешное бегство? Тем, что заметила мышь на помойке? Ну-ну… Воспоминания о том, как я стала посмешищем целого двора, были ещё слишком свежи. А с фамилией Трутс в школе и без того приходится несладко – только дурак не срифмует. В общем, я не сдвинулась с места.

– Ты это видел? – прохрипела я.

– Что видел?! Где?! – захлопал глазами мой спутник.

Я не стала тратить время на объяснения. Быстро огляделась. Метлы рядом не оказалось, но из мусорного бака торчала старая детская лыжа. Как оружие я бы предпочла лыжную палку с острым наконечником, но выбирать не приходилось. К вящему ужасу моего спутника – он явно не ожидал, что я начну шарить по помойкам, – я вытащила лыжу из бака и острым загнутым концом принялась ворошить кучу тряпья. Где-то с третьей попытки мне удалась подцепить шляпу, я отбросила её в сторону И…

О нет. Я не закричала, хотя по всем законам жанра мне и полагалось завизжать как поросёнок, ужаленный пчелой. Но я смогла сдержаться. Если и вскрикнула, то не громко.

Зато мой спутник оказался куда эмоциональнее. Он выпучил глаза, как камбала, открыл рот – тоже как камбала, пару раз булькнул, опять-таки – как камбала, и, наконец, отчётливо произнёс:

– Вот чёрт! Это что ещё за хрень?!

Более идиотского вопроса я, пожалуй, и не знаю. Я смерила его взглядом и ответила:

– Мыши.

Ну, разумеется, там были мыши, кто же ещё? Штук шесть или семь, я не считала. Самые обыкновенные мыши – маленькие, не больше пальца, светло-серые, они копошились в неком подобии гнезда из тряпок и тихо попискивали. Я не сразу догадалась, почему они не пытаются убежать, и только когда пригляделась повнимательнее, все встало на свои места. Они не могли: их тонкие голые хвосты крепко переплелись между собой, затянулись в узел. Мыши дёргались, пытаясь одновременно бежать во всех направлениях, но, мешая друг другу, не могли даже сдвинуться с места. Я могла бы сказать, что это выглядело мерзко, и не погрешить против истины, но в тот момент почувствовала совсем иное – не отвращение, но жалость.

– Фу, блин! Какая гадость! – громко сказал мой спутник и шагнул вперёд.

Я сразу поняла, что он собирается сделать, большого ума тут не требовалось. Он уже занёс ногу – у него были отличные панковские ботинки из «Кастл-Рока» с толстой подошвой, я и сама мечтала о таких же…

Я не мешкала и секунды. Даже не задумывалась о том, что делаю, – развернулась и со всей дури огрела его лыжей по голове. Плоской стороной, конечно, так что удар получился так себе, но цели своей он достиг. Мой спутник пошатнулся и отшатнулся, а глаза его чуть не выкатились из орбит.

– Ты совсем рехнулась?! – возопил он.

То есть произнёс он несколько другие слова, но суть заключалась именно в этом. А поскольку постановка вопроса не подразумевала ответа, я и не стала себя утруждать. Вместо того снова замахнулась лыжей. Парень дёрнулся, но что-то подсказало ему, что связываться будет себе дороже. Потому он сплюнул, повторил свой пассаж о моём психическом развитии и бросился бежать.

Вот, собственно, и всё. По-хорошему, в этом месте полагается ударная развязка, из всех щелей и подвальных окон должны были хлынуть мыши, и чёрный человек – мышиный король или кем он там являлся – должен был восстать, чтобы… Не знаю. Чтобы отблагодарить меня за спасение или наоборот – покарать. В любом случае, ничего не произошло. Никто не восстал, никто не явился. Я подняла шляпу, накрыла ею мышиный узел и ушла из того двора.

И засим Шахерезада прекратила дозволенные речи…

Они вышли к перекрёстку Лиговского и Обводного и остановились на светофоре, дожидаясь зелёного сигнала.

– И всё же, – наконец заговорила Савельева. – Хвосты в твоей истории так и не связались в узел. Ни на один из вопросов ты не ответила.

– Прости. – Томка развела руками. – Я рассказываю, как было. Могу придумать дюжину разнообразных ответов и объяснений, но правда в том, что все они так и останутся высосанными из пальца догадками. Не лучше ли оставить всё как есть?

Савельева её как будто и не услышала.

– Вот, например, каким образом он разговаривал? Мыши пищали в унисон?

– Может быть, – пожала плечами Томка. – Какая разница?

– Допустим, можно предположить существование некой мышиной телепатии, – не унималась Савельева. – Под управлением мышиного короля целое оказывается чем-то большим, чем сумма составляющих его частей. Что-то похожее можно наблюдать у голых землекопов или сурикатов. Ну а в условиях большого города притворяться человеком – вполне себе выигрышная стратегия… Но это всё равно не объясняет, как они смогли овладеть человеческой речью.

– Вот видишь, – сказала Томка. – Ты уже начинаешь гадать и искать объяснения там, где они совсем не нужны. С тем же успехом это могли быть мыши из подвалов Мариинки - они так пропитались флюидами Чайковского, что обрели разум. Как тебе такая версия?