Текст книги "Про любовь, ментов и врагов"

Зачем гражданам знание УПК и детской классики?

2004 г., 13 декабря

Шварц уселся за свой задрипанный рабочий стол, выложил стопку бумаги и, сверяясь с «делом», стал выписывать в колонку добытые сведения:

1. Жены:

Ануш Мкртычевна Айказян, 1-я жена. Год рождения – 1962. Была замужем с 1980 по 1982 г. В тот же год переехала в Москву. До 1990 г. работала переводчицей с английского языка в системе Минводхоза СССР. Второй муж – Полуботко Константин Иванович. Дочь – Полуботко Карина Константиновна. В мае 1990 г. гр-ка Айказян вернулась в Ереван, вступила в партию «Дашнакцутюн», в числе активистов была арестована в декабре 1994 г., в июле 1995 г. умерла в санчасти СИЗО от рецидива тропической лихорадки, перенесенной в ходе давней загранкомандировки в Нигерию.

Шушаник Вагановна Барсегян, 2-я жена. Замужем с 1982 г. по 1983 г., младший научный сотрудник в лаборатории экспериментальной биологии в системе Министерства сельского хозяйства Армении. Брак аннулирован. Детей нет. Больше замуж не выходила?

Регина Вайнер, Испания. Женаты с 84 г.?

Дебора Рено. Брак зарегистрирован в мэрии Ориндж Каунти, Лос-Анджелес, США, в 1992 г. В 1993 г. аннулирован решением окружного суда.

2. Приятельницы:

Светлана Гаспарян, 1970 г. р. Бывшая чемпионка Армении по гимнастике. Бывшая учительница физкультуры. Место работы? Место жительства – ул. Демирчяна, 36. Лусинян был у нее вечером накануне убийства;

Назели Терзян, сотрудница канцелярии МИДа. Дважды звонил ей из дома накануне убийства;

Гретта Айсорова, риэлтор в агентстве недвижимости. Часто созванивались и виделись в последнее время;

Анаид Мардукян, владелица кафе «Каскад». В последнее время Лусинян был дважды замечен в кафе за беседой с ней.

Проставив еще несколько фамилий и дойдя до Камиллы Султановой, Шварц чертыхнулся и закурил:

– Ну, Арамис, ну, мушкетер чертов, мало ты меня при жизни доставал, так нате вам, гробь время на всех твоих блядей…

Список был необъятный, а на каждом листе меморандума, завершающего очередные тридцать страниц «дела», возникали все новые имена.

В дверь тихо постучали.

– Войдите, – рыкнул Шварц, захлопнул папку и спрятал ее в ящик стола. В дверях, в шубке из целой стаи неизвестных Шварцу зверьков, возникла фигурантка № 5, Светлана Гаспарян.

– Так значит, вы – Светлана Гаспарян, бывшая учительница физкультуры в средней школе номер четыреста одиннадцать, – проговорил скороговоркой Шварц и уставился на удалую подружку Арамиса, изучая конфигурацию объекта.

Над не по-женски боевым носом нависала выпуклая челка, берущая начало под кожаной кепкой. Крошечные по армянским стандартам, но яркие глазки-изюминки на белоснежном лице задорно щурились на Шварца. Ниже все скрывали шуба и сапоги.

– И что он в ней нашел? – подумал было Шварц, но взгляд профессионала безошибочно определил, какую нефертитьевую шею, точеную фигурку гимнастки и стройные ножки следует иметь в виду. – А вот нос что не состригла – молодец!

Свидетельница уселась на выживший в кабинете с доисторических времен венский стул, скрипнула им, закидывая ногу на ногу, расстегнула шубку, демонстрируя идеальную шею и аккуратный бюст над тонкой талией, достала сигарету. Шварц медленно, со знанием дела, устремил на нее давно отрепетированный тяжелый взгляд, менторски отчеканил: «У-нас-не-курят», – и потянулся за анкетой для допроса. Светлана пожала меховыми плечами и спрятала сигарету в аккуратный кожаный футлярчик.

Шварц приступил:

– Фамилия, имя, отчество?

– Вы же са-а-ами сказали. Гаспарян. Светлана Гра-а-антовна, – запела гимнастка типично бакинским говором.

– У нас такой порядок. Год рождения?

– Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

– Место рождения?

– Город Баку-у-у.

– Социальное положение?

– А-а-аховое, – сострила Света.

– В смысле?

– Родители работали инженерами на заводе кондиционеров в Баку-у-у. В девяностом сумели бежать в Ереван. С тех пор не работают и живут на пособие в гостинице, бомжовке для беженцев.

– А вы? – сурово продолжил Шварц, не дав сочувствию проявиться.

– Я тогда училась здесь в Институте Физкультуры. Окончила в девяноста пе-е-рвом.

Шварц заполнил графу, внутренне забавляясь распевкой Светы, и продолжил:

– Судимость? Привлекались?

– О Бо-о-оже мой, – устало вздохнула Света.

– Ну да. В девяноста четвертом находилась под сле-е-едствием как помощник директора кооператива «Шининвест». Но в связи с непричастностью к финансовым операциям была выпущена из абовянского СИЗО всего через три недели после задержа-а-ания.

– Ага, – обрадовался Шварц, – это та самая финансовая пирамида, что кинула наших доверчивых граждан на пять миллионов баксов?

– Четыре миллиона семьсот двенадцать тысяч триста восемна-а-адцать, – поправила непричастная к финансовым операциям Света.

– Сейчас работаете?

– Работаю. Помощник заместителя директора государственного агентства недви-и-и-жимости, – гордо выдала спортсменка, которая и вправду была, очевидно, хорошим помощником. Раз уж взяли на работу в госструктуру при наличии слегка замаранного прошлого. Или за это и взяли? Надо разобраться.

– Замужем?

– Да-а-а…

– Полное имя мужа?

– Левон Ншанович Алтынов, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рожде-е-ения.

– Когда оформлен брак?

– Пока не оформлен, но мы женаты почти го-о-од.

– То есть вы не женаты, а сожительствуете, – поправил Шварц.

– То есть мы не сожительствуем, а состоим в гражда-а-анском браке, – укоризненно поправила его гимнасточка.

– Это вы про Ленина с Крупской начитались и на нынешних «звезд» насмотрелись, Светлана Грантовна, – распахнул специальную улыбку Шварц: когда надо, он умел улыбаться профессионально-омерзительно. – Вот если бы вы расписались в загсе и не пошли в церковь, брак был бы гражданским. А так – это сожительство, которое при условии совместного ведения хозяйства квалифицируется как фактический, но отнюдь не юридический брак. Понятно объясняю?

– Угу-у-у, – расстроенно протянула Света, и Шварцу даже стало ее жаль.

– Вот и хорошо. Ранее в браке состояли?

– Расписалась, состояла, развела-а-ась.

– Вы с бывшим мужем проживали на той же улице? – справился Шварц.

– О Го-о-осподи, – поежилась от чрезмерной информированности Шварца Света. – Ну да. Мы как раз жили в доме напротив, Демирчяна, 38.

– А сейчас где проживаете? – спросил Шварц, успевший разузнать о скандалах Светы с первым мужем благодаря всё тому же информатору.

– Демирчяна, 36, квартира четыреста двена-а-адцать.

– Это ваша квартира или Алтынова?

– Это наша квартира, – поправила Света, – Лёва летом купи-и-ил.

– Лёва летом купи-и-ил.

– На чье имя?

– Не зна-а-аю… – задумалась Света. – Наверное, на свое.

– Да, Лёва верен себе и наверняка кинет и эту фигуристую дурочку, – подумал Шварц, а вслух спросил:

– Какого рода отношения связывали вас с Лусиняном?

– Мы с ним учились в одном институте. И вообще он старый това-а-арищ… В смысле – мой и му-у-ужа, – пропела Света, – они в детстве жили на одной улице…

– И всё? – уставился на нее Шварц.

– Да-а-а, – протянула она без настроения.

– Где был ваш муж в ночь с восьмого на девятое декабря? – неожиданно спросил Шварц.

– Был в рабочей поездке в Стамбул. Уехал четвертого, за несколько дней до этого… – Света всхлипнула, достала из сумки футляр с разовыми платочками, хрюкнула в один из них и продолжила: – а вернулся одинадцатого, в день похорон.

– Потому что узнал об убийстве Лусиняна?

– Нет, – Светлана повторно всхлипнула и убрала футлярчик, – он надолго там не остается. Так, недели две-три. Бывает, на неделю. Это еженедельный рейс.

– А что он в Турции потерял?

– У него би-и-изнес…

– Какой?

– Ну, у него же тураге-е-ентство, «Тур дистрибьютерс».

– Зарубежный туризм, внутренний?

– Анталья. Остальное – по мелочам, – пожала пушистыми плечами Светлана.

– А что делал Лусинян у вас в ночь с шестого на седьмое декабря?

– Мы разгова-а-аривали…

– Как долго?

– Не помню, час или два-а-а…

– У нас есть сведения, что он у вас оставался всю ночь!

– Непра-а-авда…

– Хм, а вот здесь у меня записано, что его видели выходящим от вас под утро седьмого числа.

– Ну и что-о-о?

– А то, что мужчина и женщина ночь напролет, а особенно в отсутствие ее мужа, вряд ли совместно решают кроссворды!

– Ха, – расправила плечи бывшая учительница, – вас послушать, так Мойдодыр был любовником мамаши того грязнули.

– Какой Мойдодыр? Причем тут Мойдодыр? – опешил Шварц.

– опешил Шварц.

– Ну, он же вдруг выбежал утром из маминой из спальни на кривых ножках! С чего бы это вдруг? И что он там вообще делал?

От былой вялости Светланы не осталось и следа. Перед ним была спортсменка, готовая жонглировать булавами, отлавливать мяч спрятанной за спину рукой, не запутаться в лентах и при этом улыбаться судьям и болельщикам.

– А у Федоры обязательно был роман с самоваром: чего он ей так многозначительно подмигивал? – справилась она у Шварца, блестя глазками-изюминками.

Шварц сломал, вытаскивая из пачки, одну сигарету, вторую рывками запихнул под левый верхний резец, щелкнул зажигалкой и понял, что не сможет теперь отказать этой обманчивой флегматичке в аналогичном удовольствии. Внутренне собравшись, он протянул ей свою пачку и вежливо спросил:

– Вы все мультики смотрите или только любимые?

– Вообще-то классику, в том числе детскую, я изучаю в книжном виде. Но любимая моя книжка на сегодняшний день – УПК. И если мне не изменяет память, задерживать меня далее вы не имеете ни оснований, ни права! – боднула головой в знак отказа от предложенного канцерогена Свидетельница-Подозреваемая и напружинила торс в знак готовности встать и улетучиться к такой-то матери.

– Нет, – думал Шварц, просматривая потом письменные показания Светланы, – этому сперматозавру олауреаченному мне надо было при жизни намять бока, скормить ему все пять медалей, не дав ничем запить, чтобы знал, скотина, что нельзя так однообразно подбирать себе в любовницы одних образованных фигуристых стерв. О господи, ну и тип был этот несчастный Арамис, ну и окруженьице… Вот зачем бывшей гимнастке и учительнице физкультуры, а теперь – всего лишь помощнице директора, знание УПК?

И здесь надо признаться, что, как и все сотрудники правопорядка Армении, Шварц терпеть не мог юридически сильно подкованных граждан, попадающих в «дело» в качестве свидетелей или подозреваемых. Собственно, грамотных больных у нас не любят и врачи.

– Эх, Арамис, – угрюмо думал Шварц, – на кого ж ты их всех покинул? Чует моя душа, долго еще бродить твоему мушкетерскому привидению со шпагой…

Где бреют снегурочек

Декабрь,1994 г.

Трудно объяснить непосвященному, как навскидку отличить проститутку от святой, пока они молчат, а глаза прикрыты. Вот уж когда заговорят, то не надо быть слепой, но ясновидящей Бабой Вангой, чтобы определить: с той стороны слышен мягкий голос женщины, любящей мир во всех его, даже самых варварских, проявлениях, а с этой – тотальная ненависть той самой, кто по профпринадлежности является жрицей не чего-то там, а любви.

Конечно, и та и другая может быть блондинкой или брюнеткой, с пышным бюстом или полным его отсутствием. И у той и у другой может быть дурной или отменный вкус в выборе одежды и бытовых вещиц. Но взгляд! Если вы заглянете в глаза отработавшей с десяток лет профессиональной шлюхи, то наверняка испугаетесь: это взгляд мертвеца. Пустой экран органа, работающего не только сканером визуальной информации, но и несомненным передатчиком сигналов души обладателя. А души уже нет. Ну как же ей уцелеть, если душевный комфорт проститутки обеспечивается оборотами тяжелой махины цинизма, топливом для которой служит сама душа?

Нет души – и все тут! Есть только палочки, колбочки и другие сенсоры и рецепторы. Такой инвалидностью некогда отличались только киллеры и бывалые проститутки – несомненные братья и сестры на ветви генеалогического древа человечества. На протяжении последних веков отряд бездушных пополнялся новыми разновидностями, распознать которые всегда можно даже издали. В наши дни, к примеру, непроницаемые солнечные очки и такие же стекла машин стали неотъемлемой частью их внешней оболочки.

Вы вспомнили невинную Джулию Робертс в роли Красотки, словившей в свою первую рабочую ночь не триппер, а мультимиллионера? Что ж, на то Голливуд и есть великий сказочник. Жаль только, что в назидание девчонкам всего мира Золушка у него захомутала принца на белом мерсе не праведным трудом на кухне мачехи, а минетом в роскошной койке отеля.

Что вымаливают бездушные над вереницами самых толстых и дорогих свечей, зажженных ими в церквях, когда спасать уже практически нечего: души-то умерли, и свидетельством тому – пугающая пустота в отретушированных глазницах? Хорошее здоровье для производственных успехов? Новых клиентов? Беги от них, читатель! Так как если ты встал на их дороге, то единственно возможный расчет в деле твоего устранения – рентабельность. Плюс – минус, актив – пассив, и вот уже подводится баланс: разница в сколько-то там тысяч долларов! И разница эта – в пользу твоего уничтожения.

Взгляд Анаид был подобен взгляду забальзамированной лет пять тысяч назад мумии: там царил кошмар абсолютной пустоты. Начинала она, как большинство ее коллег: сперва, недоучившись до девятого класса сельской школы, удрала из дому с любимым парнем. И мать театрально прокляла ее и не менее драматично поклялась перед соседями и родственниками назад не принимать. Потом любимый парень стал попивать и поколачивать ее в большом городе, где их никто не знал и не мог бы за нее заступиться. Потом врач-гинеколог в консультации предложила найти будущему ребенку богатых родителей и хорошо заплатить. И у Ано, как ее называли в родной деревне, были самые роскошные передачи и самые красивые букеты на тумбочке в палате роддома. Уж они с любимым здорово приоделись и целый месяц таскались по кафешкам на заработанную тысячу долларов.

Потом деньги кончились, и он снова попеременно любил ее и поколачивал. А поколачивал за то, что продала его кровиночку, его мальчоночку, и продала задешево: на них в Армении другая рыночная цена. Потом его поймали на воровстве и посадили. Потом знакомые девчонки из кафешки объяснили, что ничего в ночном промысле зазорного нет: это просто временный способ заколачивания хороших денег и с нее не убудет. И наконец Мама Роза – так здесь называется профессия сутенерш – привела ее в окраинный район Еревана в свою конюшню на десять девиц. И это была удача, так как платить за квартиру было уже нечем, а квартирная хозяйка, насмотревшаяся на безрезультатно осевшее пузо Ано, уже грозилась сдать ее органам.

Это было странное общежитие, где входная дверь хлопала круглосуточно. Две комнаты квартиры были уставлены кроватями девчонок, а из кухни пахло яичницей и колбасой. Там же, над плитой, были густо натянуты веревки, на которых бесконечно сушились всенепременно красные нейлоновые трусики и не менее сексапильные бюстгальтеры. А в третьей комнате стояли кровать, журнальный столик с толстой бухгалтерской книгой и кресло, в котором день-деньской утопала жирная Мама Роза и вела по телефону запись клиентов, как заправский диспетчер в автопарке. Днем заполнялся сетевой график работы по вызову, ночью оказавшиеся в простое девицы отправлялись на работу на ведущее в город шоссе.

У Мамы Розы были сумасшедшие связи, и это завораживало заплутавшую в городе стайку деревенских дурочек. Для подкрепления связей она не только платила живыми деньгами, но и регулярно одаривала своих покровителей еще более живыми девчонками. Щедро одаренные ребята «крыши» частенько передаривали свои подарки нужным людям – для укрепления собственных сумасшедших связей. Так у девиц заводился свой номенклатурный блат, и некоторые из них переоценивали свои возможности, за что получали от Мамы Розы по первое число. И число это проставлялось фиолетовыми фингалами под глазами выскочек и здоровыми синяками на их неутомимых задницах. Случалось, что клиенты и сами избивали девиц до полусмерти. Бывало, что и вовсе убивали: это было начало девяностых, время смутное, темное по ночам и богатое на нерасследованные трупы.

Но под занавес девяноста четвертого, 28 декабря, когда в день совершеннолетия Анаид девчонки пищали от восторга, примеривая прикупленные Мамой Розой белоснежные бисерные трусики и лифчики Снегурочки, их взяли всем скопом. И не потому, что проституция разонравилась опекавшим ее чинам, а потому, что нужно было собрать компромат ни много ни мало, а на целую политическую партию. Ее как раз накануне запретили, с полсотни активистов посадили, и теперь, уже задним числом, их следовало как следует вывалять в грязи. А лучшего метода, чем компра от проститутки, для этого еще не изобретено. И лучшего места для откровений шлюх, чем женский следственный изолятор, тоже трудно придумать.

Еще не пуганных тюрьмой девиц и бывалую Маму Розу рассадили по разным камерам для предупреждения синхронизации показаний, а пару-тройку выбранных наудачу салаг превентивно отлупили кабелем с резиновой оплеткой в карцере изолятора. Карцер располагался на первом этаже тюрьмы, камеры – на втором, и обеспеченный хорошей акустикой голых стен вой истязаемых шлюх проникал сквозь полы всех камер, леденя кровь несостоявшихся снегурочек. Но еще до этого, чтобы сделать их безраздельно сговорчивыми, девчонок остригли наголо под машинку. И Ано смекнула: это надолго!

Люди не понимают хороших щенячьих манер

Лето, 2003 г.

– Не потом, а сейчас, и не вообще собачку, а вот эту, беленькую, – топал ногой, как малыш, здоровый девятилетний пацан и всем своим видом угрожал разреветься.

– Ну подожди, пойдем домой, расскажем маме, заснем, проснемся и придем за твоей собачкой, – увещевал его грузный и седой отец.

– Ни к какой маме не пойдем и нигде не заснем, если не возьму соба-а-ачку, – и мальчик действительно привел угрозу в действие. Плач был исполнен заливисто, с толком, так что привлек внимание старичков на скамейках парка.

– Да-а-а, если отцом становишься в возрасте деда, то и относишься к ребенку, как добрый дедушка, – оглушительно зашептал один из старичков своему глуховатому приятелю.

– Ба вонц[4]4
  А как же (арм.)


[Закрыть], – еще громче откликнулся тот, – а если дед под каблуком бабки, то не дай Бог, что из поскребыша получится. Безотцовщина – она и при живом отце безотцовщина…

Софи решила принять участие в дискуссии и нежно лизнула руку грузного человека.

Возможно, ее взяли бы и без этого явного подхалимажа. Но, может быть, подхалимаж как вневалютная разновидность подкупа – наиболее эффективный способ достижения цели на протяжении всей истории человечества. К тому же он никогда не преследовался законом. А историю человечества каждый щенок знает не хуже собачьей истории. Тем более что первая не намного длиннее второй. Как бы то ни было, в тот же день Софи попала в настоящий дом, где было много света, который отражался даже от пола. И она с непривычки щурилась и удивлялась своему отражению в полу. Но самым приятным было то, что в доме не было грозных Усатых Зверей и противных Ниточников.

– Эт-т-того мне только не хватало, – рассердилась женщина с толстыми ногами, но поставила в угол комнаты блюдце с таким аппетитным запахом, что Софи бросилась к нему, смешно задирая задние лапки под упругим белым хвостиком, и Поскребыш весело рассмеялся.

Это было вкусно. Это было так невероятно вкусно, что половина была съедена моментально, и полегчавшее блюдце заплясало от энергичных движений розового язычка Софи. Тогда она решила обеспечить посуде устойчивость и забралась в нее передними лапками. Но блюдце опрокинулось, а вкусное содержимое растеклось по блестящему полу. Вот тогда-то ее и отшлепали в первый раз.

Второй раз ее отшлепали, когда умница Софи, уже обученная своей мамой хорошим манерам, отошла от блюдца в дальний угол и напустила там лужицу: не делать же пи-пи рядом с едой. Но Толстые Ноги хороших щенячьих манер не понимали, и мало того что отшлепали, да еще стали тыкать аккуратный носик Софи в противную лужицу. Вскоре шлепать пристрастился и сам Поскребыш. Он шлепал ее спросонья даже тогда, когда она тихо поскуливала поутру рядом с его кроватью, так как терпеть лужицу в животике не было никаких щенячьих сил.

А потом Софи перевели в недостроенную мансарду и заперли там. Мансарда была еще более светлая, чем сам дом. Косые окна пропускали горячее солнце, и спрятаться от него можно было только за штабелями, пахнущими свежеспиленными деревьями парка, и за огромными твердыми мешками с чихательным запахом. А во всех углах жили Ниточники. Дважды в день Толстые Ноги приносили вкусные объедки, свежую воду, но бесконечно ворчали, заметив кучки какашек, и норовили шлепнуть. Но Софи уже научилась увертываться от ударов и прятаться в узком проходе за штабелями, куда Толстые Ноги протиснуться не могли.

Зато по вечерам Старик и Поскребыш отпирали дверь мансарды, надевали на Софи нарядный кожаный ошейник с блестящей табличкой на нем и поводок, и они втроем шли гулять в парк. Софи принюхивалась к каждому кустику и дереву в расчете обнаружить следы мамы и братиков, но ими совсем не пахло. Но чем только там не пахло! Трава и деревья были настоящей ароматической газетой с многообразием новостей и прочей информации, и Софи читала свою «вечерку» с прилежностью старичков на скамеечке. А выводы делала гораздо более прозорливые, чем они. Идентифицировать авторов с оставленными ими метками было уже не так трудно, как вначале, и Софи вскоре поняла, что необходимо осторожничать, если почувствуешь свежий след косолапых вороньих слетков, контролируемых сверху черноклювыми мамами. Ох, налетела одна как-то, спикировала сверху и чуть было не лишила глаза! Старик едва отогнал проклятую ведьму. И наоборот, всеми силами следовало искать Добряка, который при каждой встрече нежно трепал ее за ухом, почесывал грудку и угощал вкусными недоеденными косточками.