Текст книги "Время любить"

Февраль 1941, Мода

Фрида встала с постели и подошла, как всегда, к окну. Маленький садик побелел. Ветви инжира, тянувшиеся к окну, придавил снег. Начиналось новое воскресенье.

После завтрака Фрида вернулась в комнату и погрузилась в учебники. В понедельник ей предстоял очередной экзамен. Где-то звучал веселый голос Эммы, хлопала уличная дверь, диктор в радиоприемнике читал скрипучим голосом военные сводки, мяукал кошачий угодник Валентино, который рвался на улицу, несмотря на снег… Только в полдень Фрида заметила, что очень голодна, и собралась уже спуститься, чтобы перекусить, как в дверь постучали. Мать принесла обед на подносе.

На глаза у Фриды навернулись слезы. Она уже давно взрослая, но в этом мире есть человек, который ради нее поднялся с огромным подносом по узкой лестнице, чтобы принести ее любимые котлеты. Фрида поблагодарила мать, стараясь не показать слез.

Днем наступила полная тишина, и Фрида погрузилась в патологию. Но когда она спустилась к ужину, то поняла, что на самом деле молчание вызвано очередной распрей. Мать словно воды в рот набрала, а отец выглядел рассерженным.

– Мало того, что этот человек притворяется евреем, так он еще и ярый коммунист! – сказал он, как только Фрида села за стол.

Он явно хотел таким образом сообщить Фриде новости.

– В чем еще повинен Ференц? – спросила Фрида, пытаясь скрыть охватившие ее безразличие и усталость. Но, слушая отца, она пыталась не показать уже удивление и гнев.

Оказывается, на прошлой неделе Самуэль Шульман втайне предпринял последнюю попытку отговорить Ференца жениться на его дочери. Он пригласил молодого человека на обед в ресторан «Лиман» и сделал ему деловое предложение: если Ференц откажется от Эммы, Самуэль познакомит его с директорами компаний, с которыми лично работает. Более того, он готов ссудить ему крупную сумму для открытия своего дела.

– Называй это просто подкупом, – пробормотала Эмма.

Ференц вежливо, но решительно отклонил предложение. Прежде всего, он любит Эмму и не откажется от нее ни за что. Агентский бизнес Самуэля Шульмана его не интересует, к тому же, насколько ему известно, в последние годы он уже не такой прибыльный, как прежде. И он хотел бы жить в обществе, где все равны, и борется за это, поэтому большие доходы ему не нужны.

– Вы понимаете, кому мы отдадим Эмму? Коммунисту! Человеку, который положил глаз на наши деньги, человеку, который готов отобрать все, что у нас есть! Такие, как он, вынудили нас покинуть родину, покинуть Одессу! И ради чего? Чтобы наша дочь стала поклонницей Назыма Хикмета, а теперь еще и собирается замуж за коммуниста!

Броня попыталась было возразить, что, если бы Ференц положил глаз на их деньги, он бы согласился на его предложение, но Самуэль не обратил на ее слова внимания. Было ясно, что муж не слышит никаких доводов.

У Фриды защемило в груди. Она была уверена, что знает отца, и его упрямство и узость во взглядах на брак оказались сюрпризом. Но может, есть другие, более важные, причины, почему отец не хочет выдавать старшую дочь за Ференца, но о которых умалчивает? Причины, которых ни мать, ни сама Эмма, ни Фрида не знают.

Отец пристально посмотрел на младшую дочь и словно прочел ее мысли:

– Надеюсь, когда ты решишь выйти замуж, сделаешь лучший выбор, чем твоя сестра! – сказал он строго.

– Я не тороплюсь замуж, – ответила Фрида.

– Зря. С возрастом все меньше тех, из кого выбирать, и тех, кто выберет тебя.

– Вся проблема, – вмешалась Броня, – что она учится на медицинском факультете. Когда и где ей искать мужа?

Фрида промолчала. Она ждала, когда вернется сестра, которая отправилась на свидание с «ярым коммунистом» Ференцем. Однако Эмма явно не торопилась возвращаться домой.

Броня принялась мечтать о будущем младшей дочери, может, хотела отвлечь внимание от Эммы и Ференца, а может, всерьез беспокоилась о Фриде:

– Я думаю, на медицинском факультете найдется хоть один достойный молодой еврей! Наверняка есть тот, кто может тебе понравится, с кем вы можете поладить и за кого ты захочешь выйти замуж? А в будущем вы откроете практику и вместе будете принимать пациентов. Было бы неплохо!

Пока Фрида судорожно подыскивала новую тему, мать внезапно воскликнула:

– Ты же упоминала парня по имени Кемаль! Верно? Кемаль как его там?

«Интересно, что будет, если я скажу, что у меня есть друг-врач, мы любим друг друга, он мусульманин, но о браке мы пока еще не думали», – размышляла Фрида. Ей стало не по себе, и она осторожно положила вилку и нож на наполовину полную тарелку. С детства ее воспитывали в мысли, что грех оставлять еду на тарелке. А сейчас, когда так трудно достать продукты, это вдвойне грешно. Но ей кусок не лез в горло.

Мать искоса посмотрела на нее и наконец замолчала.

В этот момент раздался звонок в дверь. Фрида вскочила, пользуясь возможностью сбежать из-за стола. Это вернулась Эмма. С порога повеяло ледяным ветром. Но глаза у сестры блестели, на накрашенных губах сияла улыбка, а на воротнике пальто искрились снежинки, похожие на осколки хрусталя.

– Вы меня ждали? Я зашла перекусить после кино, – весело сказала она, снимая пальто, шляпу и перчатки. Она вошла, потирая замерзшие руки, в столовую, и прямо с порога радостно воскликнула:

– У меня для вас отличные новости!

Она подошла к обеденному столу и вытянула левую руку под свет лампы.

– Смотрите!

На ее пальце сверкал бирюзовый камень в изящной серебряной оправе.

– Это кольцо принадлежит матери Ференца. Перед его отъездом в Стамбул она вручила кольцо ему и сказала: «Пусть оно будет у тебя, если будет нужда в деньгах, сможешь продать». А когда Ференц сообщил ей, что собирается обручиться, мать ответила: «Если то кольцо все еще у тебя, отдай его своей невесте».

Эмма выглядела так, будто вытянула туз из колоды.

Отец пробормотал растерянно: «Какое еще обручение?», но она сделала вид, что не слышит его, и обняла сначала мать, а затем Фриду.

– Сегодня мы с Ференцем окончательно решились. Я так счастлива! Пожалуйста, поверьте мне, поверьте нам: все будет хорошо!

Отец как-то обмяк на стуле, трясущейся рукой провел по лысине. Он сдался.

– Я по-прежнему не даю согласия на этот брак, но, раз уж ты окончательно решилась, как ты говоришь, что ж, у меня не остается другого выбора, кроме как пожелать тебе счастья с этим твоим журналистом, или инженером, или кто там он еще. Мазл тов![33]33
  Букв. «хорошее везение» (ивр.), поздравление с хорошим событием.


[Закрыть]

Поздравление он произнес, словно плюнул.

– Мазл тов! – повторила Броня радушно. С того момента, как она увидела обручальное кольцо, у нее поднялось настроение.

Фрида крепко обняла сестру и расцеловала. Благодаря этой нежданной помолвке семье еще долго будет не до нее. Но и за сестру Фрида была очень рада. Она давно не видела ее такой счастливой.

Все три женщины заговорили почти одновременно:

– Мы все устроим, несмотря на военное положение.

– Значит, он сообщил обо всем своей семье в Будапеште?

– Может, поженитесь в апреле, что скажешь?

– Платье должно быть кремовым, белое мне не идет!

– У нас не так много денег, надо экономить.

– Платье надо не шить, а купить готовое.

Самуэль Шульман закурил трубку и грустно наблюдал за ними сквозь сизую завесу дыма. Пламя в зеленой печи ожило, словно заигрывая со снежной метелью на улице.

На следующей неделе Ференца пригласили на ужин в качестве жениха. Встав из-за стола, он сказал Самуэлю Шульману, что хочет поговорить с ним с глазу на глаз. Мужчины уединились в маленькой комнате. Когда, поговорив, они вышли, оба выглядели спокойными и почти довольными.

После ухода Ференца Броня спросила Самуэля, о чем они говорили:

– Он сказал, что у него нет никаких финансовых притязаний к семье. Я объяснил, что в данный момент не могу дать своей дочери полагающееся приданое.

– Ты бы мог сказать, что дашь за мной Валентино, – пошутила Эмма, но никто не засмеялся. Момент был серьезный.

– И что он ответил? – спросила жена.

– Он сказал, что такие мелочи его не интересуют, что я могу отдать своей дочери все, что захочу, но, если я ничего не дам, его это нисколько не обеспокоит.

Явно возмущенный счастливым выражением лиц жены и старшей дочери, Самуэль Шульман громко откашлялся и добавил: «А локшнин а бейгл».[34]34
  Букв. «лапша в бублике» (идиш), пустые разговоры.


[Закрыть] Что еще он мог сказать!

Время умирать

Февраль 1941, Джеррахпаша

Кровать отца отгородили занавеской. Фахрие-ханым ушла домой, но на смену ей пока никто не пришел. Сейчас с ним рядом находился только Исмаил. Фрида тихонько подошла к нему. Асим-бей, как обычно, полулежал на подушках; дыхание его было тяжелым. Иногда ему казалось, что он вот-вот задохнется, глаза чуть не лезли из орбит, он хватал побелевшими губами воздух и подносил руки с синеватыми ногтями к горлу. Тогда Исмаил давал ему кислород.

Фриде он рассеянно кивнул – готовил внутривенную инъекцию для отца.

– Это должно его немного успокоить, – пробормотал он, ища вену на худой руке, перевязанной жгутом. – Побудь, пожалуйста, с ним, пока я выйду покурить, – добавил он и, сделав укол, быстро вышел.

Асим-бей действительно выглядел после укола спокойнее; он откинулся на подушки и закрыл глаза. Фрида подошла, наклонилась и тихо произнесла: «Здравствуйте, Асим-бей». Но тут заметила, что покрытое испариной лицо нервно скривилось, грудь ходила ходуном от коротких вдохов. Наконец, Фриде показалось, что Асим-бей сейчас вздохнет с облегчением, но вдруг он поднес руки к горлу, будто пытался сбросить что-то, что мешало ему дышать, и снова стал хватать губами воздух; совсем иное беспокойство, иной страх проступили на его лице. Фрида на мгновение растерялась, взяла еще одну подушку, чтобы подложить ему под спину, но не стала. Голова больного запрокинулась, лицо приобрело синеватый оттенок, в уголках губ появилась розовая пена, а глаза закатились. На его лице отразились сомнение, затем смирение и последняя попытка воспротивиться. Фрида поняла, что для Асим-бея пришло время умереть, и испугалась. Она закричала: «Исмаил, скорей!», но не двинулась с места, не смея оставить умирающего одного.

Через полминуты все кончилось. Когда Исмаил подбежал к кровати, Асим-бей уже испустил последний вздох, в его открытых глазах застыл ужас. Следом за Исмаилом в палату вошла медсестра, которая, должно быть, тоже услышала крик Фриды. Когда Исмаил закрыл отцу глаза, медсестра поспешно, слишком поспешно убрала подушки и уложила безжизненное тело на кровать, как если бы мертвым запрещено сидеть.

– Все случилось в одно мгновение. Я сразу позвала тебя! И я ничего не могла сделать. Мне так жаль! – Фрида не могла сдержать дрожь в голосе. Приехав в больницу и увидев с Асим-беем только Исмаила, она надеялась, что может просто побыть рядом и поддержать его. Но вышло так, что ей даже поддержать его не удалось… Могла ли она успеть сообщить Исмаилу, что отец умирает? Будет ли он винить ее за то, что не он был с отцом в последние минуты? Фриду трясло.

– Что тут поделаешь. Это было ожидаемо, – просто сказал Исмаил. Никогда еще он не казался Фриде таким чужим. Лицо было бледным, а тело словно окаменело. Фрида побоялась не то что обнять этого молчаливого человека, профиль которого теперь напоминал бездушную бронзовую статую, но даже сказать ему какие-либо слова утешения или соболезнования. Приехавшие вскоре сестры показались ей едва ли не спасением. Оставив их наедине с их болью, Фрида ушла, сокрушенная тяжестью только что пережитой сцены.

«Я единственная девушка из всех его друзей, которая пришла проститься с его отцом», – думала Фрида с тоской. Наверное, и ее наряд бросается в глаза. Мать перешила для нее светлое твидовое пальто, купленное еще во времена процветания. В темной толпе такое нарядное пальто вызывало ухмылки. Но делать было нечего. Сквозь снег, падавший крупными хлопьями, она увидела во дворе мечети Исмаила и его семью и подошла к ним. Пожала руку каждому и выразила соболезнования. Увидев Исмаила, она не выдержала, обняла его и поцеловала. Слова его: «Большое тебе спасибо за все», которые шепнул ей Исмаил, немного сгладили холодные приветствия прочих членов его семьи.

Хотя Исмаил и никак не показал этого, ее присутствие стало ему поддержкой.

Выходя со двора мечети, она посмотрела на часы. Она еще успеет до начала занятий перекусить симитом. Была пятница, поэтому вечером ей предстояло ехать домой. Исмаил, с которым они вот уже месяц не виделись наедине, не может проводить ее на паром. К ним в дом придет имам, помолиться за душу умершего, будут раздавать манную халву, приготовленную соседями. Фрида, бывая в домах подруг, была знакома с мусульманскими обычаями. Если бы только можно было оказаться сейчас рядом с Исмаилом! Но об этом пока не могло быть и речи. Пока? Никогда! Она вздохнула. Будет ли и она когда-нибудь готовиться к свадьбе с любимым человеком, как Эмма?

Она пожала плечами, как бы отвечая самой себе: «О чем ты думаешь? Ты что, сошла с ума? Сосредоточься на учебе, сейчас это самое важное».

Фрида ускорила шаги. Улицы были пусты. Казалось, это снег усыпил город и приглушил все звуки, хотя уличное движение почти замерло из-за отсутствия шин, запчастей и бензина. Мимо проехало несколько битком набитых трамваев, но откуда и куда они шли, было не понять – таблички с номером запорошил снег.

Фрида шагала, погруженная в свои мысли, когда возле национальной библиотеки чуть не столкнулась с Кемалем. Один его глаз за толстыми линзами очков был сильно разбит и опух.

– Привет. Что с тобой случилось? Пусть все поскорее заживет! – только и смогла она сказать.

С тех пор, как они поспорили с ним о ее отношениях с Исмаилом, оба держались на расстоянии, обходясь сухим кивком при встречах или дежурными поздравления с недавно прошедшей Ханукой[35]35
  Ханука – иудейский праздник в память очищения Иерусалимского храма, также называется праздником Света. Начинается 25 числа месяца кислев, выпадает обычно на конец ноября – начало декабря григорианского календаря.


[Закрыть].

– Меня избили! – произнес Кемаль тихо.

Когда Кемаль заговорил, она заметила, что у него выбит один из передних зубов; нос и губы были тоже разбиты.

– Кто это сделал?

– Туранисты, кто еще![36]36
  Туранисты – здесь имеются в виду пантюркисты, или расисты-туранисты, представители зародившегося в Турции в начале ХХ века националистического движения за создание единого тюркского мира во главе с Турцией. В годы Второй мировой войны пантюркисты выступили идеологическими союзниками нацистов, активно сотрудничали с ними.


[Закрыть] Неужели ты думала, что если Ататюрк прикрыл их кружки, то они исчезли? Сейчас они сильнее, чем когда-либо. Вчера поздно вечером я возвращался домой, в Куледиби, они преградили мне путь в переулке. Морозно, людей кругом нет, и на меня набросились трое и повалили на землю. «Грязный еврей! Пусть твои еврейские учителя, которые сбежали от немцев, учат тебя лучше остальных, выучишься и станешь врачом, благодаря твоим дружкам все пациенты будут приходить только к тебе, отберут у нас работу, отберут у нас нашу профессию, нам не останется ни места, ни больных! Вы всегда такие, всегда так делаете!» Они так лупили меня ногами в бок, мне казалось, я не выживу! В конце концов они решили, что я без сознания, и ушли с проклятиями. Я еле шел, по дороге с кровью выплюнул зуб. Они давно меня подкарауливали, несколько раз присылали записки с угрозами, но я не верил, что это всерьез.

Он судорожно сглотнул и замолчал.

«Стоит самому крошечному, самому незаметному червяку попасть в плод, как плоду конец – он съест его целиком. Так и знайте, через десять лет она откроет практику напротив вашей и переманит всех ваших пациентов». Фрида вспомнила эти слова, услышанные недавно от одного из студентов. Вспомнила, как другой толкнул ее и даже не извинился. Видимо, это все-таки не было случайностью! Несмотря на теплое пальто, ей стало холодно, и она подняла воротник.

– Они говорят, у них два главных врага: евреи и коммунисты. – Из-за выбитого зуба Кемаль пришепетывал. – Я думаю, они хотят запугать! Может, испугаюсь, на полпути брошу медицину, им место уступлю. Двоих я знаю, они из общежития, старшекурсники. Все время торчат в кофейнях – шашки, нарды, карты и бесконечные политические споры. Их желание учиться медицине – только на словах.

Он помолчал и хмуро, даже злобно посмотрел на Фриду. Она внутренне замерла, догадываясь, что он скажет дальше.

– Да, из общежития! Как и твой Исмаил. Они хорошо друг друга знают. Я видел их вместе несколько раз.

– Ты прекрасно знаешь, что Исмаил не играет в шашки и по кофейням не сидит. И разве не ты совсем недавно бегал за ним, упрашивая «братца Исмаила», чтобы он помог тебе с анатомией?

Фрида внезапно замолчала, пожалев о только что сказанных словах. Зачем она защищает Исмаила? Ведь его и так прекрасно все знают.

– Поскорее выздоравливай! Какое ужасное происшествие! Надеюсь, ты быстро поправишься! – Фриде хотелось завершить разговор, но Кемаль, очевидно, был на взводе. Он угрожающе показал пальцем на покрытую платком голову Фриды.

– Ты же возвращаешься с похорон отца Исмаила, правда? Ты покрыта словно мусульманка. Молодец, молодец! Продолжай идти по этому пути, авось поумнеешь, когда с тобой что-нибудь случится!

– Почему со мной должно что-то случиться? – крикнула Фрида ему уже вслед. Голос ее дрогнул, и глаза внезапно наполнились слезами. Хотя она очень злилась на Кемаля, она не могла не признать, что в его словах была доля правды. Если она останется с Исмаилом, ей придется порвать с собственной семьей, но и семья человека, которого она любит, ее не примет. От нее отвернутся все: друзья, знакомые, коллеги… Она останется совсем одна. Только с Исмаилом.

Нет, ей не стоит быть несправедливой к себе. У нее будет профессия. Она добьется в ней успеха во что бы то ни стало. Она – одна из самых способных студенток на своем курсе и не сомневается, что станет хорошим педиатром.

Под мраморными колоннами парадного входа она вошла на территорию университета решительнее, чем когда-либо. Снег покрыл все белой пеленой, украсил ветви деревьев тонким кружевом, расстелил на земле толстый мягкий ковер. Огромный университетский сад выглядел как на открытке.

Время молчать

Март – апрель 1941, Беязыт – Мода

После помолвки Эмма уволилась из книжного магазина «Ашет» и перешла на работу в английский книжный магазин, принадлежавший Британской ассоциации прессы. «Управляющий – друг Ференца, зарплата немного выше», – объяснила она домашним.

Новая работа, новый дом, новые друзья. Эмма решительно шла к новой жизни с мужчиной, за которого вскоре должна была выйти замуж. В грустном изумлении Фрида наблюдала, как легко ее сестра принимает перемены в своей жизни и отдаляется от семьи.

День свадьбы был назначен. Молодые люди должны были пожениться в конце апреля, после Песаха[37]37
  Песах – иудейский праздник в память об исходе евреев из Египта под предводительством Моисея.


[Закрыть].

Сестры виделись теперь редко. Приезжая в Мода на выходные, Фрида занималась не поднимая головы, а Эмма или ремонтировала и обставляла с Ференцем их съемную квартирку в Тюнеле, или вместе с матерью бегала по Бейоглу от шляпника к портному, от портного к башмачнику, от башмачника в магазин белья.

Когда Ференц обедал у них, разговоры шли о политике. Заявление Болгарии о присоединении к странам «оси» [38]38
  Страны «оси» – военный блок Германии, Италии, Японии и их союзников во время Второй мировой войны.


[Закрыть], вступление немецких войск в Болгарию 2 марта, заверения фон Папена[39]39
  Франц фон Папен (1879–1969) – немецкий дипломат и политик, с 1939 по 1944 год посол Германии в Турции.


[Закрыть] президенту Турции Исмета Инёню, что болгарская операция не направлена против Турции. Ответ Исмет-паши горячо обсуждался за обеденным столом и в гостиной. Ференц и Эмма считали, что Турция никогда не примет сторону Германии, что в конечном итоге придет к соглашению с Англией и даже может вступить в войну на ее стороне. Они утверждали, что это будет лучшим решением для будущего Турции.

Броня и Самуэль Шульман в этом сомневались. Самуэль считал, что вступление Турции в войну больше зависит не от нее самой, а от курса наступления немецкой армии. А она могла повернуть на Турцию, или на Египет через Турцию, или на Кавказ через Турцию, кто знает! Фрида в целом разделяла соображения отца. Броню же интересовало в первую очередь, что же будет здесь, в Турции, с евреями.

В апреле, после того как Германия объявила войну Греции и Югославии, главной темой для разговоров стала мобилизация мужчин-немусульман, вышедших из призывного возраста. С начала месяца в вооруженные силы в качестве «меры предосторожности» начали призывать мужчин-иноверцев в возрасте от двадцати семи до сорока лет.

Фрида чувствовала себя захваченной водоворотом событий и в стране, и дома, и в университете, и поэтому ей было некогда слишком часто думать об Исмаиле и расстраиваться из-за его поведения. После смерти отца он замкнулся в себе, отдалился от нее. Может, он сердит на нее за то, что не успел застать последний вздох отца? А может, просто завален и измотан учебой, практикой и дополнительной работой?

Как бы то ни было, Фрида его почти не видела. По словам Исмаила, у него не осталось времени на кофе. И в кино они теперь бывали редко. Предложение обычно исходило от Фриды, но Исмаил постоянно отказывался, ссылаясь на работу и отсутствие денег.

– Пойдем, если хочешь, в «Кюллюк», стакан горячего чая пойдет на пользу желудку. Конечно, кофе был бы полезнее, но его нет.

– Что, собираешься устроить мне допрос, потому что мы прошлым вечером пропустили по паре стаканчиков?

От этих слов Фрида даже отшатнулась, как будто ее ударили.

– Какой допрос? Я только хотела сказать…

– Ничего не говори! Никто не в состоянии выносить твою болтовню!

Громкий злой голос Исмаила нарушал спокойствие весеннего вечера, опустившегося на университетский сад. Они только что встретились. Фрида настойчиво звала его в кино.

– Давай пойдем! Нам обоим полезно отвлечься, мы хорошо проведем целых два часа.

Исмаил, с бледным лицом и опухшими глазами, лишь пожал плечами:

– Я не в силах! Вчера вечером мы пошли в Кумкапы отпраздновать день рождения друга. Выпили ракы. Я лег спать слишком поздно, хотя и не собирался.

Должно быть, он слишком много выпил и у него похмелье. Фрида позвала его выпить чаю, думая, что он ему поможет, но никак не ожидала, что ее предложение будет встречено в штыки.

– Я хотела только, чтобы тебе полегчало. Если ты меня послушаешь…

Бледное лицо Исмаила внезапно покраснело, кулаки сжались, и он закричал резко и злобно, Фрида никогда еще его таким не видела:

– Что слушать?! Зачем мне слушать?! Может, ты тоже собираешься, вслед за матерью и сестрами, контролировать мою жизнь? Слов совсем не понимаешь? Я же сказал, что устал! Иди сама куда хочешь, делай что хочешь! Только отвяжись от меня!

На них оборачивались.

– Ну, раз так…

Она никак не могла поверить, что Исмаил может говорить с ней так грубо. Она не сумела сдержать слез и сначала решила, что надо сбежать, но затем, глядя на выражение лица Исмаила, поняла, что если она это сделает, то он следом не побежит, и сдалась.

Стараясь держать себя в руках, она предложила: «Хотя бы проводи меня до пансиона».

Они, как обычно, сели в трамвай, вышли на площади Таксим и пошли по улице Истикляль, наслаждаясь теплом апрельского вечера. Оба молчали.

Однако перед дверью Исмаил внезапно схватил Фриду, которая никак не могла попасть ключом в замок, за руку и притянул к себе, наклонился над ее лицом и поцеловал в губы, а затем прошептал ей: «Мой отец умер! Ты понимаешь, мой отец мертв! Я так надеялся, что он доживет и увидит, как я буду врачом, надеялся, что найду возможность, чтобы он почувствовал себя немного лучше, но ничего не вышло и уже не выйдет. Так трудно принять это…» – прошептал он. Эти слова, которые дались ему с трудом, могли быть своего рода оправданием за грубость.

– Я понимаю, – сказала Фрида, прежде чем ответить на поцелуй.

Да, конечно, она понимала, что он был убит потерей отца; но она поняла, что и в ней только что лопнуло что-то внутри, защитная броня их любви треснула, и она осознала, насколько любовь хрупка.

Отныне она будет помнить эту любовь такой, принимать ее такой и защищать ее.

В последующие дни Фрида, когда Исмаил уже немного успокоился, напоминала себе об этом решении во время их встреч. Она не стала ему ни о чем рассказывать: ни о том, что ее толкнул один из студентов, ни о том, что Кемаль был избит, ни об услышанных обидных словах… Может, в будущем… Сейчас она видела, как он отдалился и стал ей чужим, а с чужим такими вещами не поделишься.

* * *

В субботу, за неделю до свадьбы, Фрида постучала в комнату сестры. Ей хотелось, как раньше, сесть напротив Эммы, которая тем утром каким-то чудом еще никуда не убежала, поболтать, посмеяться без всякой причины и посплетничать. Постучав, она, не дожидаясь ответа, повернула ручку. Но дверь не открылась. Фрида снова постучала сильнее и еще сильнее повернула ручку, и тогда раздался голос Эммы:

– Это ты, Фрида? Подожди! Я заперла дверь.

Фрида была удивлена. Наконец в дверях появилась Эмма в белом халате.

– Заходи! Чего застыла как истукан? – спросила она обычным веселым тоном.

Фрида, немного поколебавшись, вошла.

Ветерок из открытого окна смешивался с запахом духов сестры. Фрида невольно посмотрела на окно. Деревья в саду напротив свесили ветви с каменной стены.

– Мать и Недиме, подружка невесты, входят в мою комнату, когда им заблагорассудится, – решила объясниться Эмма. – Им бесполезно говорить, что я почти замужняя женщина и мне сейчас нужно немного уединения. Поэтому я стала запираться.

– Я пришла немного поболтать. Ты же скоро уедешь, мы будем редко видеться!

Эмма засмеялась.

– Напротив, мы сможем видеться даже чаще. Смотри, что я придумала! Этот учебный год почти закончился, но в следующем году ты можешь жить у нас, а не в пансионе, одна-одинешенька. Тюнель недалеко от Беязыта, доедешь на трамвае. Я уверена, что Ференц будет очень рад.

– Вот в следующем году и подумаю, но все равно спасибо за предложение, – ответила Фрида, садясь в изножье кровати. Ее взгляд невольно упал на две толстые папки на маленьком туалетном столике и на стопки газет.

– Вот это да! Ты принесла работу домой и работаешь тайком от отца?

– Только сегодня, только на один раз! С тех пор, как у нас в книжном заболел бухгалтер, я веду бухгалтерию, но я не в ладах с цифрами, как ты знаешь, поэтому мне нужно больше времени, чтобы разобраться. А еще мне нужно отыскать одну статью о нашем магазине в этих английских газетах, а я еще не успела их просмотреть!

Эмма что-то объясняла, одновременно складывая папки и газеты с туалетного столика в ящик гардероба. Вдруг из стопки выпало что-то блестящее. Фрида наклонилась и подняла этот предмет. Это оказалась довольно толстая металлическая бирка с гравировкой From Eleven to Ann, with love[40]40
  От Одиннадцатого Анне с любовью (англ.).


[Закрыть].

– Что это, Эмма? Кто это тебе дал? Чьи это имена?

– Что это? Кто это тебе дал? Чьи это имена? – Эмма со смехом передразнила сестру. – У меня есть подруга-англичанка, с которой я недавно познакомилась в книжном, ее зовут Энн. Она обручилась с англичанином. На днях, когда мы были все вместе у Ференца, она показала нам эту бирку, которую подарил ей ее жених, а затем забыла ее на кофейном столике. Я забрала, чтобы вернуть Энн в понедельник. Теперь ты удовлетворена, любопытная моя? Или у тебя есть еще вопросы?

– Хорошо, я поняла, – засмеялась Фрида. – Больше ни о чем тебя спрашивать не буду!

Хотя на самом деле ей не терпелось спросить, в самом ли деле жениха Энн зовут Одиннадцать.

* * *

Голос раввина был мощным и выразительным. «Как звон колоколов», – подумала Фрида. В солнечный апрельский день она взволнованно наблюдала за свадебной церемонией в синагоге на улице Юксек-калдырым. Эмма вошла в свадебном платье из кремовой парчи с драпировкой, держа несколько белых роз, под руку с отцом. Оставив отца, она поднялась наверх, в женское отделение. Ференц, который приехал в синагогу раньше и ждал невесту, поднялся к Эмме, приподнял вуаль, прикрепленную цветочной короной к ее локонам, и на мгновение пристально посмотрел ей в лицо. Затем снова спустился и занял свое место под хупой[41]41
  Хупа – на еврейской свадьбе балдахин, под которым молодожены стоят во время бракосочетания.


[Закрыть].

Следом за ним, опустив вуаль, сошла по лестнице Эмма и снова взяла под руку отца; на этот раз отец и дочь торжественно, под музыку Мендельсона, направились к ожидающему под хупой жениху. Ференц, который, согласно традиции, должен был ожидать невесту вместе со своими родителями, стоя в одиночестве, имел несколько печальный вид, к тому же во взятом на прокат фраке, который был ему великоват. Но зато в зале собрались все друзья, его и Эммы.

«У него оказалось гораздо больше знакомых, чем Эмма нам рассказывала, – подумала Фрида. – Он совсем не похож на одинокого человека».

Эмма подошла к своему будущему мужу, и Ференц снова приподнял вуаль.

В этот момент, по традиции, раввин во весь голос обратился к нему:

– Девушка, на которой ты собираешься жениться, та же самая, что ты только что видел?

Ференц посмотрел на красивое лицо Эммы и твердо сказал: «Да».

Фрида мысленно рассмеялась, вспомнив, насколько абсурдными казались сестре эти традиции. Эмма все твердила, что не видит смысла в этой нелепой церемонии – поднимитесь, спуститесь, поднимите вуаль, опустите вуаль, снова поднимите и так далее и тому подобное – и что она не хочет всех этих глупостей. Пусть раввин отчитает положенные молитвы, а мы наденем кольца, и дело сделано.

В конце концов мать не выдержала.

– Перестань, доченька! Не обижай отца, это традиция. Во время свадебной церемонии мы вспоминаем историю, когда праотцу Яакову вручили в жены другую девушку вместо той, которую он просил. Я тоже так выходила замуж, и моя мама…

Наконец, все молитвы были прочитаны, кольца надеты на пальцы, а стакан разбит[42]42
  Жених разбивает каблуком стеклянный бокал или стакан, из которого они с невестой отпивают вино под хупой, в знак того, что даже в самые счастливые моменты иудеи помнят о разрушении Иерусалимского Храма.


[Закрыть].

О том, чтобы пригласить гостей на свадьбу в Стамбуле, находящемся на военном положении, не могло быть и речи. Скромный свадебный ужин был приготовлен ловкими руками Брони.

«Свадебное путешествие» было сведено к посещению Эдирне и его окрестностей на выходных: один богатый друг Ференца предоставил молодоженам свой особняк в Эдирне на пару дней.

Это вызвало новую вспышку гнева Самуэля Шульмана:

– Всю Фракию превратили в плацдарм, со дня на день ожидают нападения нацистов, правительство выделяет поезда для эвакуации населения, а эти чокнутые едут в Эдирне на «медовый месяц». Лучше б поехали за границу, в Болгарию, Югославию, а оттуда в Венгрию, навестили бы семью молодого мужа. И откуда Ференц знает этого человека? Когда он успел побывать в Эдирне?

Так ворчал Самуэль Шульман, пока молодожены не вернулись.

По возвращении Эмма и Ференц поселились в квартирке в Тюнеле. Они завели симпатичного трехмесячного щенка, которого Ференц приобрел у друга и назвал Хапси.

Броня, которая, в отличие от мужа, прежде одобряла каждый поступок зятя, когда узнала о щенке, принялась рвать на себе волосы.

– Как же можно взять собаку в квартиру? Она испортит все вокруг. Ее нужно выводить гулять два раза в день. Вы оба работаете. Как вы за ней будете ухаживать? А если родится ребенок? Если вам непременно нужны питомцы, могу отдать Валентино.

– Не волнуйтесь, я сам буду ухаживать за ним, сам кормить, – пообещал теще Ференц таким спокойным тоном, что ей оставалось только ему поверить. – Я не позволю Эмме нести ношу за себя.

Тем не менее Броня была уверена, что молодые совершают огромную ошибку. Собаки, которых они держали в Одессе, в дом никогда не заходили, жили в саду и охраняли. По выходным она иногда тайком от мужа плакалась Фриде: Ференц действительно странный человек, и он непременно повлияет и на Эмму. Теперь она была склонна согласиться с мужем, который еще время от времени смотрел на зятя с подозрением.