Текст книги "Любовь в наследство"

Гарет постучал и очень обрадовался, когда ему открыли.

– Ваша светлость, – пролепетала Антония, побелев как мел. – Доброе утро.

Гарет не спросил, можно ли войти, так как подозревал, что ему откажут, и вместо этого просто вошел в комнату и положил на стоявший у дверей палисандровый стол корреспонденцию.

– Это вам.

– Благодарю вас. – Она все так и стояла у открытых дверей, положив ладонь на дверную ручку. – Кроме писем, что-нибудь еще было, ваша светлость?

Он заложил руки за спину, будто старался удержать себя от каких-то нежелательных действий. Проклятье, как бы ему хотелось, чтобы она не была такой привлекательной, такой изящной, такой хрупкой! Да, настоящая фарфоровая статуэтка. Гарет прошел к окнам, а потом вернулся к двери и, наконец, заговорил:

– Антония, думаю, после того, что произошло этой ночью, нам нужно поговорить.

– Произошло ночью? Вы о чем?..

Поскольку хозяйка комнаты, по-видимому, была не в состоянии оторваться от дверной ручки, Гарет закрыл дверь сам и спросил:

– С вами все в порядке? Я ужасно беспокоился. Вы не спустились к завтраку, и я решил, что вы простудились и заболели.

– Но, как видите, я здорова, – возразила Антония, пожав плечами.

Она была так бледна, что Гарет поставил ее слова под сомнение. Кроме того, ему не нравилось разделявшее их в это утро расстояние, которое герцогиня упорно старалась сохранить… Вот и сейчас она зашла за массивный диван, словно хотела таким образом защититься от опасности.

– Антония, – прервал затянувшееся молчание Гарет, – прошедшей ночью мы совершили непоправимую ошибку. Это было… безрассудство. И должен признаться, во многом виноват я сам. Вы были не в себе: очевидно, чем-то ужасно расстроены и… – Он заметил, как что-то похожее на смятение промелькнуло в ее глазах, но она сразу же отвернулась и прошла к окну.

Гарет пошел следом и, слегка коснувшись ее плеча, почувствовал, как она вздрогнула.

– Простите, но я все же полагаю, что мы должны разобраться в том, что произошло между нами.

– Я не понимаю, о чем вы, – прошептала Антония и, подавшись вперед, прижала пальцы к стеклу, будто хотела вплавиться в него и исчезнуть. – А теперь не могли бы вы оставить меня?

– Прошу прощения? – Он крепче сжал ее плечо и ощутил, как она опять вздрогнула.

– Ваша светлость, я благодарна вам за заботу, но… я плохо спала сегодня. Со мной такое бывает. Если что-то произошло, то я не могу…

Ах так! Гарет резко повернул ее лицом к себе и возмущенно воскликнул:

– Если что-то произошло? Если? Бог мой, вы не хуже меня знаете, что случилось этой ночью.

– Нет, – покачав головой, прошептала Антония и испуганно взглянула на него. – Я не могу… действительно не помню. Прошу вас, забудьте и вы об этом.

– Антония, зачем вы лжете? – Гарет крепко взял ее за плечи и хорошенько встряхнул, когда она отвела взгляд. – Как вы можете не помнить того, что между нами произошло? Как можете делать вид, что ничего не было?

Она не ответила и лишь покачала головой.

– Антония, мы совокуплялись, прямо под дождем, – жестко сказал Гарет. – И это было безумие, которое невозможно забыть. Не нужно мне лгать: это слишком важно!

– Простите, я не могу говорить об этом, – едва слышно пролепетала она дрожащим голосом.

– Почему? – Не сознавая, что делает, Гарет прижал ее спиной к стене возле окна. – Это вас так пугает? Что ж, меня тоже, ей-богу. Но вряд ли кто-то смог бы устоять перед такой страстью.

– Вы только что сказали, что это была ошибка, – глухим голосом напомнила Антония. – Но как… это возможно, если я ничего не помню? Как это может быть? Ваша светлость, прошу вас, оставьте меня в покое. Мне не нужна страсть. Неужели вы не можете этого понять?

– Нет, ей-богу, не могу. – А затем, не понимая, как это произошло, Гарет вдруг осознал, что целует ее, все еще продолжая держать за плечи.

В его поцелуе не было нежности: он грубо завладел ее губами, совершенно не представляя, что собирается делать дальше. Антония попыталась оттолкнуть его, упершись руками в грудь, но Гарет, не обращая на это внимания, продолжал целовать ее со все возрастающим пылом. Она вдруг издала странный звук: то ли всхлипнула, то ли беспомощно вздохнула – и, перестав сопротивляться, раскрыла губы. Позабыв обо всем, Гарет в приливе восторга жадно нырнул к ней в рот, нежный как шелк, и их языки сплелись в обжигающем танце страсти. Постепенно руки Антонии пробрались под сукно его куртки, а лицо покорно обратилось вверх, словно сдаваясь на милость победителя.

– Так-то оно лучше, – проговорил он хрипло, когда их губы наконец разъединились. – Это именно то, что так внезапно и с такой силой вспыхнуло между нами – страсть, безумие. И тебе ни за что меня не обмануть.

Стараясь восстановить дыхание, Антония отвела взгляд и прижала ладони к стене за спиной. Гарет почувствовал, что она опять уходит в себя, отгораживается от него, и это заставляло кровоточить его сердце.

– Дело во мне, Антония? Верно? Я для тебя недостаточно хорош? Тогда просто скажи это!

– Что бы я ни сказала, вы все равно не поверите, – возразила она, не решаясь взглянуть на него. – Так зачем вообще что-либо говорить? Вы добились своего, ваша светлость: заставили меня… отвечать на ваши ласки, – не пора ли положить этому конец?

Ее слова прозвучали как плохо завуалированная пощечина. Она просто хотела мужчину, но до его уровня опускаться не станет.

– Да, я тоже думаю, что пора, – согласился Гарет. – Надеюсь, вы остались довольны, потому что скорее замерзнет ад, чем я соглашусь согреть вашу постель. – И только направившись к дверям, он вспомнил, что и постели-то не было, не говоря уж о тепле: он просто прижал ее к холодной мокрой стене и овладел ею, как какой-нибудь подонок с Ковент-Гардена, и теперь она не хочет вспоминать об этом. Вместо того чтобы ломать голову над значением того, что произошло, лучше просто открыть дверь и уйти. К его досаде, в полумраке коридора мимо пробежали две служанки, да еще свернул за угол слуга.

Прекрасно! Теперь у прислуги будет о чем еще посплетничать. Несмотря на раздражение, Гарет высоко поднял голову и двинулся в направлении своего кабинета: ему необходимо было уединиться, чтобы зализать раны.

Но его одиночество продлилось недолго. В тот момент, когда после бесцельного расхаживания по ковру Гарет решил приняться за насущные дела, в кабинет постучали и ворвался ураган в образе краснолицей горничной герцогини. Отложив в сторону документ, который уже начал составлять, Гарет встал, хотя сам не понял почему.

– Послушайте, сэр, – решительно направляясь к письменному столу, заговорила служанка, – я хочу знать, причем немедленно, что вы такое сделали с ее светлостью.

– Прошу прощения? – не понял Гарет.

– Если вы намерены угрозами запугать ее светлость, то у вас не получится, сэр. – Горничная уперлась огромными ручищами в бедра. – Вы ей не муж и не…

– Спасибо Господу хоть за эту милость!

– …отец. И вы не имеете никакого права, слышите?

– Простите, мадам, кто вы?

Этот вопрос заставил ее на секунду замолчать.

– Нелли Уотерс, личная горничная миледи.

– Мисс Уотерс, вы дорожите своим местом? – резко спросил Гарет. – Я уволю вас за дерзость.

– Я, ваша светлость, работаю не на вас, – огрызнулась горничная. – Сначала я служила матушке ее светлости, а еще раньше – ее тетушке. И я буду вам благодарна, если вы оставите в покое мою несчастную госпожу. Разве ей недостаточно страданий? Так еще вы явились сюда, чтобы грубо обходиться с ней и доводить до слез.

– При мне она не пролила ни слезинки, – раздраженно бросил Гарет через стол. – С чего вы взяли, что я намерен ей досаждать?

– А что я должна думать?! – взорвалась горничная, картинно заламывая руки. – Я не могу добиться от нее ни единого разумного слова…

– Вот и я не мог, – буркнул Гарет.

– Она просто лежит на кровати и рыдает, словно ей опять кто-то разбил сердце. И все почему? Потому что вы не умеете держать себя в руках?

– Вы ничего не понимаете! – не выдержал Гарет. – И более того, это не ваше дело. Ваша хозяйка, по-видимому, привыкла лгать, миссис Уотерс.

– Лгать? При чем тут это? – не поняла горничная. – Вы думаете, ей легко, сэр, когда все вокруг перешептываются: и сумасшедшая-то она, и живет в доме, который перестал быть ее домом, и вынуждена терпеть вас – человека, которого совершенно не знает?

«И не желает знать», – добавил мысленно Гарет.

– Она похоронила двух мужей, ваша светлость, а для женщины это куда тяжелее, чем для мужчины. Проходит время, и вдовец опять женится. А женщина – совсем другое дело.

– Да что вы об этом знаете! – воскликнул Гарет, настолько взбешенный, что не желал ее больше слушать. – Поинтересуйтесь у своей хозяйки, в чем дело, когда она придет в себя. Она одна способна свести с ума любого мужчину. И не спешите очернять без разбору всех мужчин.

– Но у нее никогда не было достойного мужчины, ваша светлость. – Лицо горничной стало похоже на опавшее дрожжевое тесто, а голос сделался совсем тихим. – Вот у меня был хороший муж. Такой достается женщине только один раз – и мне другой не нужен. Она же не могла такого выбрать: у нее вообще не было возможности выбирать, поскольку всегда жила в страхе.

Гарет не желал чувствовать ни малейшей симпатии к Антонии и подозревал, что знает причину ее страхов: это в первую очередь стыд, а еще – откровенная предубежденность.

– Уходите, мадам, – сказал он спокойно, указав на дверь. – Даже если я не вправе вас уволить, но вышвырнуть из своего дома вполне могу.

– Да, тут вы правы, – согласилась Нелли. – Но если уйду я, то и она тоже уйдет. А я думаю, вам этого не хотелось бы, верно? Нет, не отвечайте мне: время покажет, так это или не так.

Гарет потряс кулаками. Будь она проклята, эта женщина! У него никогда не возникало таких ситуаций, чтобы кого-то нельзя было уволить, но тут он и правда растерялся, поскольку не знал из каких средств платят наглой ведьме: из его наследства или из содержания герцогини. Только, черт бы ее побрал, она была права в другом, а это куда хуже.

– Уходите, – прошипел Гарет, – уходите немедленно, миссис Уотерс, и чтоб я больше никогда вас не видел.

Горничная вышла, напоследок бросив на него полный возмущения взгляд.

Антония заставила себя сесть в постели и смахнула слезы со щек. В этот раз верная Нелли удивила ее тем, что не стала противиться и оставила хозяйку наедине с ее страданиями. Наконец-то она смогла как следует выплакаться. Теперь, когда рыдания наконец утихли, она просто судорожно всхлипывала, и это было огромным достижением.

Боже правый, о чем только она думала, когда лгала герцогу? А ведь так и было, и они оба это понимали. Но когда на протяжении многих лет ей указывали, как и что думать, убеждали, что многое из того, что она считала правильным, есть не что иное, как результат экзальтированного воображения, было так просто… сделать вид, что ничего не случилось.

Правду сказать, было много такого, чего она не могла вспомнить, хотя теперь это случалось с ней гораздо реже, чем раньше. Антония действительно не помнила, как встала с постели, как во время дождя поднялась на стену. Она, безусловно, не помнила, как ей удалось отворить тяжелую деревянную дверь, и еще меньше помнила, как оказалась в объятиях герцога. Доктор Осборн называл это лунатизмом, но другие эскулапы были не столь снисходительны.

Врач, чьими услугами воспользовался ее отец, определил ее состояние как острый психоз. На протяжении нескольких месяцев, после того как ее первый муж Эрик погиб в результате несчастного случая, Антонию держали взаперти в удаленном от города поместье, чтобы никто не слышал ее диких криков. Лечение, предписанное докторами, состояло в регулярных ледяных ваннах, ограничении физической нагрузки, приеме слабительного и успокоительных средств, содержащих наркотики, и осуществлялось в основном равнодушным персоналом. В таких условиях любой человек очень скоро превратится в овощ – перестанет проявлять какие бы то ни было эмоции.

Наградой Антонии за хорошее поведение стал герцог Уорнем, которому понадобилась очередная молодая симпатичная жена – на этот раз такая, о которой было бы доподлинно известно, что она способна принести потомство. Антония же обладала еще одним привлекательным качеством: не была обременена детьми от первого мужа. Ее психоз, очевидно, его не очень смущал и не был существенным препятствием для брачных отношений. От новой герцогини требовалось лишь одно: виртуозно исполнять супружеские обязанности. В противном случае ей грозило серьезное наказание.

О чем она только думала? Антония прижала ладони к пылающим щекам. Уорнем был самовлюбленным бездушным эгоистом, охваченным идеей мщения, но зато дал ей дом, собственный дом – спокойное место, где слуги если и позволяли себе пошептаться у нее за спиной, то внешне соблюдали приличия и проявляли к ней уважение. И несмотря на то что она не хотела от герцога детей, все равно родила бы, будь на то воля Господа. Но этого не случилось. И теперь произошло то, чего очень боялся ее муж. Большую часть своей жизни Уорнем мечтал о том, чтобы дьявол забрал к себе Габриела Вентора, – и, возможно, не только мечтал, – но все усилия оказались напрасными. Теперь новый герцог явился сюда, и Антония ради нескольких чудесных мгновений совершила роковую ошибку. Все было так, как сказал герцог: между ними, несомненно, вспыхнула неистовая страсть, которую теперь просто невыносимо вспоминать.

Ну почему он не смог подыграть ей и сделать вид, что вовсе ничего не было? Антония предложила выход для них обоих: она истеричка, и он, конечно, знал об этом, но герцог отказался от ее предложения. А теперь она куда хуже психически неуравновешенной: теперь она лгунья, отчаявшаяся лгунья, а новый герцог был явно разгневан, настоящий «ангел мщения». Теперь он, несомненно, отошлет ее прочь и, вероятно, продолжит расследование, связанное с ее причастностью к убийству Уорнема. Напуганная этой мыслью, Антония тяжело, прерывисто вздохнула. Нет, она не станет больше плакать: сама заварила эту кашу, ей и расхлебывать, или с достоинством, на какое способна, принять от герцога наказание.

Тут в комнате появилась Нелли.

– Так вот, дорогая, я это сделала, – объявила горничная и открыла дверцы гардероба красного дерева. – Надеюсь, нам не придется собирать вещи сегодня же.

– Что? – Антония встала с кровати. – Боже, Нелли, что ты натворила?

– Испробовала на этом человеке остроту своего языка, – ответила та, разглядывая самую большую накидку госпожи, словно соизмеряла ее с дорожными сундуками. – Он, конечно, пригрозил меня уволить, но я заявила, что у него нет на это права.

– О, Нелли, – лишившись сил, опять опустилась на край кровати Антония, – все это очень скверно!

Должно быть, услышав необычные нотки в голосе хозяйки, Нелли тотчас подошла к ней и взяла за руку.

– Но ведь, миледи, мы в любом случае должны уехать, правильно?

– Нет, ты не понимаешь! – Антония с трудом сдерживала слезы. Ну какой же она дырявый горшок!

– Чего не понимаю, мадам?

– Я совершила нечто ужасное, – прошептала Антония. – Мне так стыдно.

– Стыдно, миледи? – Нелли ласково похлопала госпожу по руке. – Никогда не поверю! Вы за всю свою жизнь не совершили ничего такого, за что может быть стыдно.

– Это совсем другое.

Присев на край кровати рядом с Антонией, Нелли некоторое время пристально всматривалась в ее лицо, наконец заговорила:

– Дорогая, это произошло прошедшей ночью?

Антония опустила голову.

– Да, я так и поняла: у вас был такой вид, что… – мягко заметила Нелли. – Значит, это как-то связано с ним? Что ж, он вполне привлекателен, Бог свидетель, а вы слишком долго были одна. Он пытался соблазнить вас?

– Нет, я… совершила ошибку, – призналась Антония, – приняла неверное решение.

– А-а, и я, возможно, тоже, – в свою очередь призналась Нелли. – Итак, что он теперь может сделать в самом худшем случае? Упрятать нас в «Белый лев»?

– Боюсь, он слишком жесткий для того, чтобы утруждать себя деликатностью.

– Пожалуй, вы правы, – согласилась Нелли и на секунду прикусила губу. – Вы благородного происхождения, но что это значит для него? Говорят, что евреи – народ бессердечный и к тому же скоры на расправу.

– Как много евреев ты знаешь?

– Да ни одного, – ответила горничная.

– Это все равно что взять и заявить, что все ирландцы лентяи, а шотландцы – скряги!

– Но шотландцы действительно скряги, – возразила Нелли. – Если не верите, спросите у них сами: они этим гордятся.

– Возможно, речь не о жадности, а о бережливости, – предположила Антония. – Но никогда больше не говори ничего подобного! Даже если новый герцог и еврей – я не могу сказать, – мы живем под его крышей.

– Да, мадам.

– О, Нелли! – вздохнула Антония, обхватив себя за плечи. – Что же мне делать?

– Просто держать выше голову, как и подобает истинной леди. – Горничная мягко похлопала ее по колену. – Пусть он что хочет, то и делает. Вы дочь графа и вдова барона и герцога. У вас великолепная родословная, а он наверняка безродная дворняжка.

– О боже! – испуганно воскликнула Антония. – Да что такое ты говоришь!

Служанка сжала ей руку, но ничего говорить не стала. Обе понимали, что все изменилось и никогда не будет по-прежнему.

Глава 7

Габриел наблюдал, как дедушка пальцем осторожно разглаживает складочки на новых расшитых наволочках.

– Очень красиво, Рейчел. Для кого они?

– Для Малки Уэйс. – Она подошла, чтобы еще раз полюбоваться на свою работу. – Завтра по дороге в синагогу занесу: у нее бар-мицва.

– А что это такое, бабушка? – Габриел сосредоточенно нахмурился.

– Это означает, что теперь она стала взрослой женщиной, – объяснила Рейчел, – может давать показания в суде и даже выйти замуж, если она…

– Выйти замуж! – воскликнул Габриел. – Старая, с торчащими в разные стороны зубами Малка?

– Ш-ша, Габи! – остановил его дед. – Завтра особенный день. Ее мать испечет маковые пирожные, мы расцелуем Малку и преподнесем ей подарки.

– А мне можно тоже пойти в синагогу? – несмело спросил Габриел, потирая друг о друга изношенными ботинками.

– Нет, Габи, – с грустной улыбкой покачал головой дедушка.

– Но почему?

– Тебе нельзя, – слегка замявшись, ответила Рейчел.

– Это потому, что я не один из вас? – с обидой спросил Габриел. – Почему ты не скажешь это прямо, баббе? Я что, не настоящий еврей?

– Ш-ша, Габи! – Опустившись рядом с внуком на колено, она легонько коснулась его плеча. – Ты самый настоящий еврей! Слышишь? Быть евреем – это не только ходить в синагогу! Ты такой же еврей, как я, дорогой, но когда-нибудь тебе придется жить в мире, где никто не смеет говорить об этом открыто. Ты меня понимаешь?

Проехав полдороги, что вела вниз, к деревне Лоуэр-Аддингтон, Гарет, натянув поводья, развернулся, остановил лошадь и, сдвинув шляпу на затылок, посмотрел вверх, на особняк Селсдон – роскошный каменный фасад, освещенный ярким, как пламя, предзакатным солнцем. С этого места была хорошо видна южная башня, эффектно возвышавшаяся над скалами, а к северу от нее располагались загоны для скота и мастерские, занимавшие внушительную площадь, бо́льшую, чем сама деревня. Часть особняка, недоступная его взору, была так же огромна и простиралась еще дальше. Гарет все еще не мог представить, как случилось, что все это теперь принадлежало ему, и на мгновение задумался, сможет ли когда-нибудь найти хотя бы минуту спокойствия в этих стенах.

«Душевное спокойствие зависит только от самого человека», – любил говорить его дед, и в этом была определенная доля правды. Последние три дня Гарет пытался осознать то, что произошло между ним и Антонией, и смириться с тем, чего, вероятно, никогда не сможет понять. Со времени их последней встречи они, можно сказать, не виделись, если не считать обеда, который они оба перенесли со стоическим самообладанием, общаясь друг с другом как… совершенно чужие люди.

Водрузив шляпу на место, Гарет развернул красивую длинноногую гнедую кобылу и отправился в деревню в надежде застать там доктора. Быть может, встреча с Осборном станет для него первым крошечным шагом к обретению спокойствия. Гарет твердо решил выяснить, существует ли какое-либо медицинское объяснение столь избирательным (если таковые вообще имеют место) приступам амнезии у Антонии, хотя пока не представлял каким образом.

Дом доктора находился примерно в четверти мили от границы деревни. Это было наполовину кирпичное, наполовину деревянное красивое здание с широкой дверью, над которой вилась виноградная лоза с блестящими ягодами, уже начинавшими едва заметно краснеть. Привязав лошадь к столбу у ворот, Гарет поднялся по ступенькам и позвонил в колокольчик. Служанка, одетая в строгую черно-белую форму, охваченная благоговейным страхом, сразу же проводила его в залитую солнечным светом гостиную, и через пять минут появился сам доктор Осборн, явно встревоженный.

– Ваша светлость, – официально поклонился доктор. – Что случилось?

– Случилось? – Гарет встал. – А разве непременно что-то должно случиться?

– Просто я привык ожидать плохих известий, если кто-нибудь из Селсдона внезапно появляется здесь, – объявил Осборн, жестом предложив гостю сесть.

– Нет, сегодня никаких трагедий не случилось, – Гарет с улыбкой успокоил доктора, догадавшись, что речь идет о смерти Уорнема. – Просто я хотел кое-что выяснить и задать вам несколько вопросов об обитателях Селсдона.

– О ком именно? Вы имеете в виду кого-то из прислуги? – Доктор занял место напротив.

– Не только, – уклончиво ответил Гарет. – Вы ведь единственный доктор, в округе, не так ли?

– Да, – холодно подтвердил Осборн. – Кто конкретно вас особенно беспокоит?

– Я должен заботиться обо всех. – Упершись локтями в подлокотники кресла, Гарет наклонился вперед. – Хотел я того или нет, но унаследовал ответственность за всех, кто проживает в имении. Кто-то, вы правы, беспокоит меня больше, чем остальные. Например, миссис Масбери.

– О да! – Доктор сцепил пальцы рук. – Это очень ответственная и исполнительная женщина, но в сырое время года ее беспокоит кашель.

– Герцогиня сказала, что у миссис Масбери слабые легкие.

– Нет, я так не считаю, – возразил доктор, добродушно пожав плечами. – Это ежегодная напасть. Кашель, как правило, сам собой пропадает с первыми морозами. К рождественскому посту она всегда уже в полном здравии.

– Значит, герцогиня напрасно так волнуется?

Доктор расправил плечи, словно сюртук вдруг стал ему слишком тесен:

– У герцогини доброе сердце, но она знает миссис Масбери не так давно, как я.

– Мне кажется, герцогиня и сама временами неважно себя чувствует, – осторожно перешел к цели визита Гарет, посмотрев доктору прямо в глаза. – Я не мог не заметить, как вы встревожились за нее в прошлый понедельник.

– Это правда: герцогиня не совсем здорова, – неожиданно сухо ответил Осборн. – У нее ранимая, беспокойная душа. И иногда герцогиня… теряет связь с реальностью.

– Она бредит? С ней происходит что-то странное?

– Не только, – неохотно признался доктор, покачав головой. – Я не имею права это говорить, но… она еще и лунатик. Нелли, ее горничной, постоянно приходится быть начеку, а самой герцогине принимать успокоительное. Ее случай чрезвычайно сложный – это форма истерии, и лечить такое психическое расстройство непросто.

Гарет задумчиво посмотрел на доктора и после некоторых колебаний все же сказал:

– Мистер Осборн, может быть, это вам покажется странным, но мне нужно узнать у вас кое-что строго конфиденциально.

– Не много существует вопросов, которые могут шокировать доктора, ваша светлость, – мрачно улыбнулся Осборн. – Но сначала я велю подать чай, если вы не против. Немного подкрепиться не помешает. – Он быстро встал и позвонил.

Они немного поговорили о погоде, пока облаченная в униформу служанка не принесла большой, богато украшенный чайный поднос, нисколько не уступавший по красоте любому в Селсдоне, на котором стояло блюдо с тонкими сэндвичами. Гарет только сейчас почувствовал, как у него заурчало в желудке, и только тогда осознал, что опять забыл о ланче – в третий раз за последние дни.

– Ну что ж, – налив им обоим чаю и придвинув блюдо с сэндвичами, заговорил доктор, – очевидно, я не могу больше это откладывать. Как я понимаю, вы хотите спросить меня о чем-то касающемся герцогини?

– Да, – ответил Гарет, тщательно взвешивая слова. – Боюсь, это вопросы сугубо личного характера.

– Я так и полагал. Продолжайте, – кивнул Осборн.

– Мне хотелось бы узнать… – Гарет задумался, как лучше сформулировать вопрос. – Гм… может ли герцогиня что-то делать… не отдавая себе отчета в том, что делает, а потом просто не помнить об этом?

– О господи! – побледнев, пробормотал доктор. – Неужели нужно опять к этому возвращаться?

– Прошу прощения?

– Мне не хотелось бы повторять эти бредни, – признался доктор, беспокойно заерзав в кресле. – Как ее друг и врач я никогда им не верил.

Бредни? У них с доктором явно противоположные цели, но Гарета мучило любопытство, поэтому он не отступал:

– Почему, доктор?

Осборн отвел взгляд, некоторое время молчал, но наконец ответил:

– По моему мнению, герцогиня не обладает жестокостью, чтобы совершить столь зверский поступок, – даже если пребывает в неуравновешенном состоянии.

– Зверский поступок? – Несомненно, речь идет о смерти Уорнема. – Доктор, думаю, будет лучше, если вы расскажете мне все, что знаете.

– Об Уорнеме и… других сплетнях? – Лицо доктора опечалилось.

По-видимому, Антония не преувеличивала, говоря о сплетнях, но, возможно, сейчас Гарету представился шанс узнать больше.

– Я ведь имею право это знать, – пояснил он после недолгих размышлений.

– Пожалуй, ваша светлость, вам лучше поговорить об этом с Джоном Лодри, местным мировым судьей.

– Нет, я хочу сначала послушать вас. Вы ведь часто бывали в доме Уорнема.

– Несколько лет я был личным врачом герцога, – ответил Осборн. – Мы с его светлостью играли в шахматы, раз в неделю я обедал в Селсдоне.

– Итак, расскажите, что произошло.

– По моему мнению, Уорнем умер от отравления нитратом калия.

– И чьих рук это дело?

– Ну… наверное, моих. – Осборн широко развел руками.

– Ваших?

– Я прописал этот препарат Уорнему. – На мгновение Гарету показалось, что доктор испытывает чувство вины. – От астмы. Вечером, накануне той роковой ночи, герцог принимал у себя гостей из Лондона, что было весьма необычно. Джентльмены допоздна играли в бильярд и, конечно же, много курили. Я убедил Уорнема отказаться от этой дурной привычки, но его друзья…

– Понимаю. Табачный дым спровоцировал приступ, и…

– Не могу сказать: я при этом не присутствовал, – признался доктор. – Но его светлость очень беспокоился о своем здоровье.

– Кто обычно по вечерам готовил для него лекарство? Герцогиня?

– Редко, хотя и умела. Его светлость обычно это делал сам. Я думаю, что, возможно, в ту ночь, перед тем как отправиться спать, он просто принял слишком большую дозу, опасаясь приступа от табачного дыма.

– Никто другой не мог приложить к этому руку?

– Приготовить раствор нитрата калия? О, да кто угодно мог. Но с какой стати?

– Вы сказали, что кое-кто просто уверен в том, что это сделала герцогиня, причем умышленно.

– Никогда в это не поверю, – твердо заявил Осборн. – Я так и сказал Лодри. Перепутать он не мог: на пузырьке была этикетка с названием лекарства.

– Кто готовил этот препарат?

– Что вы имеете в виду? – Осборн немного растерялся. – Я многие годы пользуюсь услугами одного и того же фармацевта в Лондоне, сам привожу лекарства сюда – в Лоуэр-Аддингтоне нет аптекаря – и передаю из рук в руки своим пациентам.

– Всегда?

– Иногда мне помогала матушка, – немного поколебавшись, ответил доктор. – Преимущественно в тех случаях, когда… дело касалось женских проблем, чтобы не смущать пациенток.

– Понимаю.

– Но она умерла три года назад, – добавил Осборн. – Разумеется, это могли быть и слуги, но они прослужили герцогу много лет и вполне надежны.

– Не сомневаюсь. Скажите, доктор, герцог и герцогиня были счастливы в браке?

– Не могу сказать, – смутился Осборн.

– А вот я думаю, можете, – возразил Гарет, пристально всматриваясь в собеседника. – Лучше, чтобы я узнал это от вас, чем от слуг, которые шепчутся у меня за спиной. Вполне достаточно, что, по их мнению, это я убил его сына. А теперь еще давать им повод подозревать герцогиню в том, что отправила мужа на тот свет? Не стоит.

Доктор долго молчал, и Гарет понял, что переборщил с информацией и слишком раскрылся перед ним. Разве ему не все равно, отравила ли Антония своего мужа? Уорнем это заслужил, и всего несколько недель назад Гарет с радостью сплясал бы на могиле негодяя. Только вот было ему не все равно. Сам факт убийства не вызывал у Гарета беспокойства, пусть это и преступление. Осознав это, он почувствовал смутную тревогу. Боже правый, это совсем не то, что он хотел узнать.

– Перед тем как мы продолжим, – в конце концов прервал молчание Осборн, – я должен сообщить вашей светлости, что считал и считаю покойного герцога своим другом и покровителем. Да, несомненно, все в Селсдоне взвинченны, дом переполнен слухами, но что касается брака, то, насколько мне известно, он был устроен вопреки желанию герцогини, хоть она здесь и обрела спокойствие.

– У них не было детей, – заметил Гарет.

– Брак был коротким, – объяснил Осборн, покачав головой, – чуть меньше года.

– Всего? – изумился Гарет.

– По-моему, одиннадцать месяцев, – ответил Осборн. – И Уорнем был уже немолод. Так что просто не хватило времени.

Он снова беспокойно заерзал в кресле, и Гарет понял, что доктор больше ничего не скажет и пора переходить к цели визита.

– Благодарю вас, мистер Осборн. А теперь я хотел бы вернуться к своему первому вопросу: возможно ли, чтобы герцогиня сделала что-то, а потом не помнила об этом?

– Да, – ответил Осборн с явным неудовольствием на лице. – Такое вполне возможно.

– Почему? Она… не в себе?

– Герцогиня перенесла душевную травму примерно за год до брака с Уорнемом, – с еще большей неохотой сообщил доктор. – Травму, от которой она, как я полагаю, еще полностью не оправилась до сих пор, а уж ко времени повторного замужества – тем более.

– Повторного?

– Да. Она была вдовой, леди Лембет. А вы не знали? – Доктор удивленно вскинул брови.

Что-то всколыхнулось у Гарета в глубине сознания. Похоже, как раз об этом говорила несколько дней назад ее служанка: что ее хозяйка похоронила двух мужей, но в тот момент Гарет был слишком зол, чтобы обратить внимание на ее слова.

– Я понятия не имел о существовании этой женщины, пока не приехал сюда, – резко ответил Гарет. – Мне было известно, что Уорнем женат, но я не знал, что это второй его брак.

– О нет, не второй: леди Лембет – его четвертая жена.

– Гм… похоже, Уорнема преследовали несчастья, – сухо заметил Гарет. – И что же случилось с двумя другими?