Текст книги "Странная Салли Даймонд"

Лиз Ньюджент
Странная Салли Даймонд

Liz Nugent

STRANGE SALLY DIAMOND

Copyright © Liz Nugent, 2023

This edition is published by arrangement with Marianne Gunn O’Connor Literary, Film & TV Agency and The Van Lear Agency

Художественное оформление К. Гусарева

В оформлении переплета использована иллюстрация Ю. Девятовой

Фото автора на форзаце © Liz Nugent

© Масленникова Т. А., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Для Ричарда,

с еще большей любовью

Уйдем от пыльных городов,

Уйдем с тобою в мир цветов,

Туда, где – мощные леса,

Где ярко искрится роса,

Где новый мир, особый мир

Поет звучнее…

– Перси Биши Шелли[1]1
  Перевод К. Бальмонта


[Закрыть]

Часть первая

Глава 1

– Вынеси меня вместе с мусором, – сказал он как бы между делом. – Когда я умру, вынеси меня вместе с мусором. Я уже буду мертвый, так что разницы не почувствую. А ты себе все глаза выплачешь. – Он засмеялся, и я засмеялась вместе с ним, потому что мы оба знали, что никаких глаз я себе не выплачу. Я никогда не плачу.

Когда пришло его время – в среду, 29 ноября 2017 года, я выполнила его инструкции. К тому моменту он стал совсем худым и хрупким, перевалив за восемьдесят два года, так что было несложно запихнуть его в огромный мусорный мешок.

Всего месяц назад он еще крепко стоял на ногах.

– Никаких врачей, – говорил отец. – Знаю я их. – А он и правда знал, потому что сам был доктором. Психиатрии. И даже имел право прописывать рецепты и отсылал меня в Роскоммон[2]2
  Роскоммон – крупнейший город в графстве Роскоммон в Ирландии.


[Закрыть], чтобы по ним закупаться.

Я его не убивала; ничего такого не было. Я принесла ему чай утром, а он уже лежал холодный в постели. С закрытыми глазами, слава богу. Ненавижу, когда в телесериалах трупы смотрят прямо в глаза детективам. Может быть, глаза остаются открытыми, только если тебя убивают?

– Пап? – позвала я, хотя знала, что его уже нет.

Я села на край кровати, сняла крышку с его стакана и отхлебнула чая без сахара, хотя в свой всегда добавляю. Я сразу проверила пульс, но по его восковой коже все было понятно. Хотя «восковая» – не совсем то слово. Скорее, было похоже… что его кожа больше ему не принадлежит, или что он больше не принадлежит ей.

Тащить мусорный мешок через весь двор было тяжело. Земля промерзла и покрылась льдом, так что каждые несколько минут мне приходилось взваливать мешок себе на плечи, чтобы он не порвался. Один раз в месяц, если он нормально себя чувствовал, отец относил мешки в мусоросжигательную печь. Он отказывался платить за уборку мусора, и мы жили на таком отшибе, что городской совет ни к чему нас не принуждал.

Я знала, что трупы разлагаются, гниют и начинают пахнуть, так что аккуратно уложила мешок в печную камеру. Плеснула сверху бензина и подожгла. Я не осталась, чтобы посмотреть, как он горит. Это был больше не отец, это было тело, «оно», сгорающее в домашней печи в сарае на заднем дворе дома в конце переулка, рядом с небольшой дорогой.

Когда отцу доводилось объяснять кому-то по телефону, где мы живем, он говорил:

– Почти у черта на куличках. Если вы доедете к черту на кулички, вам нужно повернуть налево, потом направо и снова налево, пока не доедете до развязки, и там вам нужен второй съезд.

Он не любил гостей. Не считая его доктора, Анджелы, с момента смерти мамы посетители появлялись у нас раз в пару лет. Несколько человек приезжали, чтобы починить машину и привезти компьютер, а потом через несколько лет приехал еще один парень, установил отцу интернет и привез компьютер поновее. В последний раз приходили настраивать новые каналы. Я на это время решила остаться в своей комнате.

Отец никогда не предлагал научить меня пользоваться компьютером, но объяснил, что на нем можно делать. Я смотрела достаточно телевизора и понимала, что могут компьютеры. Они могут бомбить страны. Они могут шпионить за людьми. Они могут проводить операции на мозге. Могут сводить старых друзей или врагов и раскрывать преступления. Но я не хотела ничем таким заниматься. Мне нравилось телевидение – документальные фильмы, передачи про природу и историю, а еще мне нравились фильмы: фантастические, про будущее, или про викторианскую Англию с большими домами и красивыми платьями, и даже современные. Мне нравилось смотреть про людей и их увлекательную жизнь, про их страстные романы, несчастные семьи и мрачные тайны. Мне кажется, это довольно иронично, потому что в реальной жизни мне люди не нравятся. Большинство людей.

Я всегда предпочитала сидеть дома. Отец понимал это. В школе было кошмарно. Я ходила на все занятия, стараясь избегать других девочек, а потом сразу возвращалась домой. Все называли меня аутисткой, но мой отец-психиатр утверждал, что совершенно точно нет. Я не состояла ни в каких клубах и обществах, хотя мама меня уговаривала. На выпускных экзаменах я получила две пятерки, две четверки и две тройки по профильным предметам и минимальный проходной балл по математике и ирландскому. Это было двадцать пять лет назад, и после этого мы снова переехали – в домик в самом конце маленькой улочки, в миле от деревни Каррикшиди.

Еженедельные поездки за покупками всегда были настоящим мучением. Иногда я притворялась глухой или сознательно избегала беседы, но слышала, как школьники шепчутся: «Вон она идет, странная Салли Даймонд, чудила». Отец говорил, что они ничего против меня не имеют. Просто дети злые. Большинство. Я была рада, что больше не ребенок. Что теперь я взрослая сорокадвухлетняя женщина.

Еще я забирала отцовскую пенсию и свое медицинское пособие с почты. Несколько лет назад на почте предложили направлять пенсию и пособие прямиком на наши банковские счета, но отец сказал, что нам нужно хотя бы пытаться поддерживать отношения с деревенскими, поэтому мы проигнорировали их совет. Ближайший банк – только в Роскоммоне, в двенадцати милях от дома. Банкомата в Каррикшиди нет, хотя в большинстве магазинов и заведений можно расплачиваться картой без налога.

Еще я забирала отцовскую почту сама потому, что отец не хотел, чтобы почтальоны совали нос в наши дела. Миссис Салливан, сотрудница почты, всегда кричала мне: «Как твой папа, Салли?» Наверное, она думала, что я читаю по губам. Я кивала и улыбалась, а она сочувственно наклоняла голову набок, как будто произошла какая-то трагедия. Потом я ехала на заправку. Закупалась всем необходимым на неделю и снова возвращалась домой: нервы успокаивались сразу, как только я сворачивала на нашу улочку. Путь туда и обратно никогда не занимал больше часа.

Когда отец хорошо себя чувствовал, он помогал разбирать сумки. Мы ели три раза в день и готовили друг другу. Получалось, что я готовила два блюда, а он – одно, но обязанности между нами распределялись поровну. Все поменялось, когда начал сказываться его возраст. Я пылесосила, а он разгружал посудомойку. Я гладила и выкидывала мусор, а он чистил ванну.

А потом отец перестал выходить из комнаты, прописывал рецепты все более трясущейся рукой и почти отказался от еды. Ближе к концу он соглашался только на мороженое. Я кормила его, когда у него совсем уж сильно тряслись руки, и перестилала белье в те дни, когда отцу не удавалось проконтролировать себя и воспользоваться горшком под кроватью, который я выливала каждое утро и мыла с хлоркой. Рядом с кроватью у него стоял колокольчик, но я не слышала его звона с кухни, а в последние дни отец был слишком слаб, чтобы поднять его.

– Ты хорошая девочка, – тихо говорил он.

– Ты самый лучший папа, – отвечала я, хотя это была не совсем правда. Но он улыбался, когда я это говорила. Мама научила меня так говорить. Лучшим папой был папа из «Маленького домика в прериях»[3]3
  «Маленький домик в прериях» – американский телесериал о семье, живущей на ферме в Миннесоте в конце XIX века. В главных ролях снялись Майкл Лэндон, Мелисса Гилберт и Карен Грассл.


[Закрыть]. А еще он был симпатичный.

Мама просила меня играть в одну игру у себя в голове. Представлять, что думают другие люди. Это было странно. Не проще ли спросить у них, что они думают? И вообще, мое ли это дело? Мне известно, что думаю я. И я могу использовать свое воображение, чтобы представлять, как занимаюсь всякими разными вещами, как люди из телевизора: раскрываю преступления или завожу страстные романы. Но иногда я задумываюсь о том, что видят деревенские, когда смотрят на меня. Если верить журналу, который я как-то читала в приемной Анджелы, у меня три килограмма лишнего веса для моего роста в 5 футов и 8 дюймов[4]4
  5 футов и 8 дюймов – примерно равны 1 м 72 см.


[Закрыть]. Анджела рассмеялась, когда я показала ей журнал, но подсказала есть больше овощей и фруктов и меньше углеводов. У меня длинные каштановые волосы, но я убираю их в свободный пучок, чуть ниже затылка. Мою их раз в неделю, когда принимаю ванну. В остальные дни я просто надеваю шапочку для душа и быстро споласкиваюсь.

Я ношу юбки. Их всего четыре – две на зиму и две на лето. У меня есть семь блузок, три свитера и кардиган, а еще у меня хранится довольно много маминой одежды, платьев и пиджаков: они все хорошего качества, хоть и старые. Мама любила ходить по магазинам со своей сестрой, тетей Кристин. Они ездили в Дублин два или три раза в год «на распродажи». Отец этого не одобрял, но она говорила, что будет тратить свои деньги, как ей хочется.

Лифчики я не ношу. Они неудобные, и я не понимаю, почему многие женщины настаивают на них. Раньше, когда одежда изнашивалась, отец покупал мне другую на сайтах объявлений. Но только не нижнее белье, оно всегда было новое. «Ты не любишь ходить по магазинам, так что нет смысла выкидывать деньги на ветер», – говорил он.

У меня чистая, гладкая кожа. Немного морщин на лбу и вокруг глаз. Косметикой я не пользуюсь. Отец мне ее как-то купил и предложил попробовать. Мой старый друг телевизор и реклама в принципе подсказали, что делать, но с подведенными глазами и розовыми губами я стала не похожа на себя. Отец согласился. Он думал купить какую-нибудь другую, но не почувствовал во мне достаточно энтузиазма, и мы закрыли эту тему.

Думаю, деревенские видят сорокадвухлетнюю «глухую» женщину, которая иногда приходит в деревню и время от времени катается на стареньком «Фиате». Наверное, они считают, что я не могу работать из-за глухоты и поэтому получаю пособие. Но я получаю пособие, потому что, по словам отца, страдаю от социальной депривации[5]5
  Социальная депривация – психическое состояние, вызванное какими-либо нарушениями контакта человека с обществом.


[Закрыть].

Глава 2

Томас Даймонд не был моим настоящим отцом. Мне было девять, когда он впервые сказал об этом. Я даже не знала своего настоящего имени, но он и моя мама, которая тоже не была настоящей мамой, сказали, что нашли меня в лесу младенцем.

Сначала я расстроилась. В тех историях, которые я читала в детстве, найденные в лесу младенцы обычно оказывались подменышами, которые приносили несчастья приютившим их семьям. У меня есть воображение, что бы ни говорил отец. Но мама посадила меня на колени и сказала, что это просто выдуманные сказки. Я ненавидела сидеть у мамы на коленях, да и у папы тоже, так что вырвалась и потребовала печенье. Мне дали два. Я верила в Санта-Клауса ровно до двенадцати лет, пока отец не усадил меня перед собой и не рассказал горькую правду.

– Но зачем людям такое придумывать? – спросила я.

– Потому что детям весело в такое верить, но ты уже не маленькая девочка.

Это была правда. У меня начала идти кровь. Боль от месячных заменила Зубную фею и Пасхального кролика, и мама с отцом стали объяснять мне другие вещи.

– Если Санта-Клауса нет, то бог есть? Или дьявол?

Мама взглянула на отца, и тот ответил:

– Никто не знает.

Мне этот концепт показался нелогичным. Если они знали наверняка, что Санта-Клауса не существует, то почему они не уверены насчет бога?

Детство сменилось более скучными и менее яркими подростковыми годами. Мама сказала, что мальчики могут проявлять ко мне интерес, могут попытаться поцеловать меня. Ничего такого не было, только однажды в четырнадцать лет какой-то старикашка пытался прижаться ртом к моим губам и засунул мне руку под юбку на автобусной остановке. Я ударила его по лицу, опрокинула на землю и пнула в голову. Потом подъехал в автобус, я села в него и очень разозлилась, когда водитель задержался, чтобы помочь старикашке встать. Я смотрела, как он поднимается на ноги и у него из головы течет кровь. Водитель спросил меня, что случилось, но я сделала вид, будто не услышала. Я приехала домой на двадцать минут позже и опоздала на детскую передачу.

Когда мне было пятнадцать, я услышала, как девочка из моего класса рассказывает остальным, что меня, одичавшую, нашли в горах и после этого удочерили Даймонды. Она рассказывала об этом в туалете. Я сидела на бачке, поставив ноги на стульчак, и ела свой ланч.

– Но об этом нельзя никому говорить, – заявила она. – Мама узнала об этом от подруги, которая работала с доктором Даймондом, когда это случилось. Вот поэтому она такая странная.

Но другие девочки не стали держать ничего в секрете. Несколько недель подряд они пытались заговорить со мной, спрашивали, люблю ли я лазить по горам и ела ли траву. Стелла Кофлан просила девочек оставить меня в покое и говорила, что это не их дело. Но я не обращала внимания ни на кого из них. Маму и отца я тоже об этом не спрашивала. Я уже знала, что приемная, а еще знала, что младенец не может выжить в горах и девчонки все это выдумывают просто со злобы.

Мама умерла в год, когда я окончила школу. Мы много ссорились. Она хотела, чтобы я пошла в университет. Она подавала за меня документы против моей воли. Она считала, что мне нужно заниматься музыкой или наукой. Я люблю музыку, и игра на пианино – это, наверное, мое самое любимое занятие. Мне было девять, когда мама наняла учителя по фортепиано, чтобы она давала мне уроки на дому. Мне нравилась миссис Муни. Она говорила, что я – одаренная пианистка. Она умерла, когда я была подростком, и я не захотела заниматься с другим преподавателем, так что стала совершенствоваться сама. Я не хотела сдавать никакие экзамены. Мне просто нравилось играть.

Мама говорила, что для меня открыто множество дверей. Но я не хотела общаться с незнакомцами и не хотела покидать наш новый дом. Отец сказал, что я могу получить степень в Открытом университете[6]6
  Открытый университет – британский университет открытого и дистанционного обучения. Основан указом королевы Великобритании Елизаветы II в 1969 году.


[Закрыть], но мама заявила, что мне нужно «социализироваться», потому что, если меня не заставить, я никогда не уеду из дома и не найду себе работу. Я заявила, что не хочу уезжать из дома, и она очень разозлилась.

Через неделю после этой ссоры, во время посещения больных в деревне, у нее случился удар, и она умерла в больнице. Похороны провели в Дублине, потому что там жила ее семья и большинство старых друзей. Она всю жизнь регулярно их навещала. В те несколько раз, когда к нам приезжала ее сестра, Кристин, я бегала за ней, как собачонка. Она выглядела как более гламурная версия мамы. Отец во время ее визитов не выходил из кабинета. Мама говорила, что из-за отца Кристин чувствует, что ей здесь не рады. После смерти мамы она перестала приезжать, но на день рождения всегда присылала мне открытки с деньгами.

Отец, который тогда не переставая плакал, спросил меня, поеду ли я к маме на похороны, но я отказалась. Мне нужно было разобрать ее вещи и понять, что подойдет мне, а что можно отдать на благотворительность. Я попросила отца привезти мне из Дублина книгу рецептов, потому что в основном готовила мама и, хотя у меня великолепно получалось помогать ей чистить овощи, моих навыков явно не хватало на создание целого блюда. Но я знала, что из книг могу этому научиться.

Когда через два дня отец вернулся из Дублина, он спросил, грущу ли я и скучаю ли по маме. Я успокоила его и сказала, что нет и обо мне не надо беспокоиться. Он посмотрел на меня с тем странным выражением, которое иногда у него появлялось, и сказал, что мне, наверное, повезло, что я такая, и моя жизнь, возможно, не принесет мне страданий.

Я понимаю, что размышляю не как все остальные люди, но если я могу держаться в стороне от них, то какая разница? Отец говорил, что я уникальна. Я не против. Меня как только не называли, но меня зовут Салли. Во всяком случае, это имя мне дали отец и мать.

Глава 3

Несколько дней после смерти отца в доме стояла полная тишина. Может, я все-таки по нему скучала? Мне не с кем было поговорить, не для кого заварить чай, некого покормить мороженым с ложечки. Некого мыть и переодевать. Зачем я вообще нужна? Я слонялась по дому, а на третий день зашла в его кабинет и стала бездумно открывать ящики. Нашла пачку наличных и мамины драгоценности в металлической коробке. Кучу тетрадей, в которых были задокументированы изменения моего роста и веса за несколько десятков лет. Адресованный мне толстый конверт на столе. Горы папок с моим именем под разными грифами: общение, эмоциональное развитие, сочувствие, понимание, здоровье, медикаменты, дефекты и т. д. За всю жизнь не прочитаешь. Я взглянула на родительское свадебное фото на камине и вспомнила, как мама сказала, что они никогда не чувствовали себя полноценной семьей, пока не нашли меня. На тот момент меня уже давно не расстраивало, что я – найденыш. Мама рассказала, что они удочерили меня по вполне стандартной схеме. Она спросила, не любопытно ли мне узнать о своих биологических родителях, а когда я сказала нет, прямо-таки просияла. Было приятно, когда мне удавалось заставить родителей улыбнуться.

Я посмотрела на старые фотографии отца тех времен, когда он еще работал. Вот он представляет свою монографию на конференции в Цюрихе. Вот он в окружении других серьезных мужчин в костюмах. Отец в основном читал и писал научные работы, но иногда, когда мама обращалась к нему в экстренных случаях, он мог съездить к больному в Каррикшиди или куда подальше.

Отец изучал человеческий мозг. Он говорил, что мозг у меня работает идеально, но эмоционально я выключена. Он как-то обронил, что я – дело всей его жизни. Я спросила, может ли он включить мои эмоции, но он ответил, что в его и маминых силах только одно – любить меня и надеяться, что однажды я научусь любить их в ответ. Они не были мне безразличны. Я не хотела, чтобы с ними происходило что-то плохое. Мне не нравилось видеть их расстроенными. Я думала, это и есть любовь. Я продолжала задавать отцу вопросы, но он говорил мне не волноваться и что моих чувств вполне достаточно. Не думаю, что он до конца понимал меня. Иногда я начинала сильно нервничать – когда вокруг было слишком много народа, или я не знала ответа на вопрос, или шум был слишком громкий. Я думала, что смогу понять любовь с помощью книг и телевизора, но помню, как одним рождественским днем посмотрела «Титаник». Тогда я решила, что Джек в любом случае погиб бы, потому что он пассажир третьего класса и мужчина, а Роуз, скорее всего, выжила бы, потому что она богата и там действовали правила «сначала женщины и дети»; так какой смысл добавлять в историю любовную линию, которая даже не имеет отношения к реальности? Но отец тогда рыдал.

Мне не нравились объятия или когда меня трогают. Но любовь не переставала меня занимать. Может, это из-за моей эмоциональной выключенности? Надо было спросить отца, пока он был жив.

Через несколько дней после смерти отца мне в дверь постучался Гер Маккарти – сосед, который арендовал поле за нашим сараем. Я привыкла к тому, что он постоянно ходит туда-сюда по дорожке. Он был человек немногословный и, как говорил отец, «великолепен тем, что не задает вопросов и не пытается перекинуться парой слов».

– Салли, – начал он, – из вашего сарая идет дикая вонь. Я пересчитал весь свой скот, но начинаю полагать, что туда забрела овца, каким-то образом застряла и издохла. Хочешь, я взгляну, или твой отец займется этим?

Я заверила его, что справлюсь. И он пошел дальше по своим делам в заляпанном грязью комбинезоне, нескладно посвистывая.

Когда я подошла к сараю, от запаха из печной камеры меня чуть не стошнило. Я закрыла рот шарфом и открыла дверцу. Отец не прогорел до конца. Угадывалась даже форма тела. На дне камеры образовалась какая-то маслянистая субстанция. В ней копошились мушки и личинки. Я снова зажгла огонь с помощью свернутой газеты, захваченной из дома, и дров из сарая.

Я разочаровалась в себе. Отцу нужно было оставить более подробные инструкции. Мы регулярно жгли органические отходы. Трупы – это же органические отходы, верно? Может быть, в крематориях жарче. Потом почитаю об этом в энциклопедии. Я вылила остатки бензина, чтобы пламя разгорелось как следует, надеясь, что повторное сожжение сделает свое дело. Я дернула себя за волосы – это меня успокаивает.

Я поехала на почту, чтобы получить свое пособие, и миссис Салливан попыталась отдать мне отцовскую пенсию. Я оттолкнула конверт с наличными. Она вопросительно на меня посмотрела и закричала:

– Твоему отцу нужна пенсия.

– Не нужна, – отрезала я, – потому что он умер. – Ее брови поползли наверх, а рот раскрылся.

– О господи. Ты разговариваешь. А я и не знала. Так, а что ты сказала? – Мне пришлось повторить, что мне больше не нужна пенсия отца, потому что он умер.

Женщина взглянула через мое плечо на жену мясника.

– Она разговаривает, – прошептала она, на что жена мясника отреагировала:

– Это удивительно.

– Мне очень жаль, – продолжила кричать миссис Салливан, а жена мясника протянула руку и дотронулась до моего локтя. Я вздрогнула и отдернула его.

– Когда похороны? – спросила она. – Я не заметила новостей в некрологах.

– Похорон не будет, – ответила я. – Я кремировала его сама.

– В смысле? – не поняла миссис Мясник, и я объяснила ей, что сожгла его в нашей печи, потому что он сказал мне вынести его вместе с мусором после смерти.

Повисла тишина, и я уже начала поворачиваться в сторону выхода, когда миссис Мясник дрожащим голосом пролепетала:

– Как ты определила, что он умер?

А потом миссис Салливан опять прошептала миссис Мясник:

– Я не знаю, кому звонить. В полицию или доктору?

Я повернулась к ней.

– Для доктора уже слишком поздно, он мертв. А зачем вам звонить в полицию?

– Салли, когда кто-то умирает, надо уведомлять об этом власти.

– Но это не их дело! – запротестовала я. Они меня смутили.

Я пришла домой и немного поиграла на пианино. Потом отправилась на кухню и заварила себе чашку чая. Отнесла чай в кабинет отца. Начал звонить телефон, поэтому я его выключила. Я взглянула на конверт, лежащий на ноутбуке отца: на нем трясущейся рукой было подписано «Салли» и «открыть после моей смерти». Нигде не говорилось, сколько времени после его смерти должно пройти, так что я подумала, что внутри может быть открытка на день рождения. Мой день рождения только через десять дней, так что я решила подождать. Мне исполнится сорок три года. У меня появилось ощущение, что это будет очень хороший год.

Конверт был большой, и когда я его подняла, то почувствовала, насколько он толстый, а внутри явно лежало много страниц. Может, это и не была открытка на день рождения. Я положила его в карман юбки. Прочту после «Она написала убийство» и «Судьи Джуди». Я устроилась в гостиной, на диване, где мы всегда сидели вместе с мамой. Я посмотрела на пустое кресло отца и несколько минут размышляла о нем.

Но скоро меня увлекли события, развернувшиеся в Кэбот-Коуве. На этот раз садовник Джессики Флетчер связался на свою голову с богатой вдовой юриста, и она убила его, когда тот отказался уйти от жены. Как обычно, Джессика оказалась умнее шерифа и раскрыла преступление. Во время одной из рекламных пауз в «Судье Джуди» я услышала стук в дверь.

Я удивилась. Кто бы это мог быть? Возможно, отец заказал что-то для своего компьютера, хотя это маловероятно, ведь он не пользовался им около месяца перед своей смертью. Я сделала телевизор громче, но стук продолжался. Потом все смолкло, но мне пришлось перемотать программу, потому что «Судья Джуди» уже началась, а я пропустила кусочек. Внезапно в окне слева от меня появилась голова. Я вскрикнула. Но это была всего лишь Анджела.