Текст книги "Ничего не бойся"

Глава 9

Суперинтендант Ким МакКиннон была довольно красивой женщиной. Изящные скулы, гладкая темная кожа, подернутые влагой карие глаза. Такие женщины что в семьдесят, что в сорок одинаково хороши. Ко всему прочему она была невероятно умна, целеустремленна и бесконечно упряма. Иными словами, МакКиннон обладала всеми качествами, которые необходимы для управления старейшим женским исправительным учреждением Соединенных Штатов. Особенно сейчас, когда учреждение переполнено пациентами: руководству необходимо разместить двести пятьдесят человек вместо предусмотренных шестидесяти четырех.

Как рассказала мне Кимберли, сотрудники учреждения в основном применяют метод боли и наказания. Большинство начальников колоний, забитых также под завязку, оказались в затруднительном положении, поскольку уже не могли обеспечить необходимые по закону условия раздельного содержания мужчин и женщин. Но теперь они нашли выход: отправить всех женщин сюда, где те уже становились головной болью суперинтенданта МакКиннон.

Деваться ей было некуда, и поэтому женщин втискивали в трехместные камеры, ибо правительство штата до сих пор не выделило средства на постройку новых корпусов.

Если не считать всего этого, то, я уверена, у этой дамы работа ее мечты.

Сейчас суперинтендант Бейонсе, как МакКиннон называли пациентки, сидела в своем огромном кожаном кресле, ее руки покоились на дубовом столе, а хладнокровный взгляд был устремлен прямо на меня.

– Ей стало хуже, – начала она без обиняков. – Знаете, утренний инцидент… Честно говоря, я предполагала, что произойдет нечто подобное.

– Хотите сказать, все это время вы регулярно производили дополнительные осмотры ее камеры, а ваши сотрудники проявляли невероятную бдительность в отношении доступности материалов, из которых Шана могла бы сделать заточку? – холодно осведомилась я.

Казалось, мои слова ее ни капли не задели.

– Не будьте так категоричны в суждениях, Аделин. Вы бывали здесь не раз. И вы прекрасно знаете, что когда дело доходит до таких, как ваша сестра, мы практически бессильны. Может, мы и носим униформу, но это не помогает контролировать пациентов вроде Шаны.

К сожалению, суперинтендант права. Моя сестра – воплощенный кошмар начальника любого исправительного учреждения: невероятно умная, до крайности необщительная заключенная, которой нечего терять. Ей не привыкать сидеть в камере по двадцать три часа в сутки. Мои ежемесячные визиты – одна из немногих привилегий, которыми она обладала и до которых ей не было никакого дела. То же касается телефонных звонков, доступа к компьютеру и некоторых других предметов роскоши, которыми она в свое время обзавелась благодаря работникам местной столовой. Каждый раз Шана поступала как непослушный малыш, и каждый раз руководство лишало ее привилегий и новых игрушек.

Ей было на все на это плевать. Ее одолевали злоба и депрессия, даже огромное количество лекарств не помогало. Уж я-то знаю, сама прописывала ей последние три препарата. Попытка самоубийства Шаны – это пятно не только на репутации доктора МакКиннон, но и на моей собственной.

– Она принимала свои таблетки? – поинтересовалась я.

– Мы следили за тем, чтобы она пила лекарства, а также проверяли камеру на наличие лишних таблеток. Ничего не было найдено, но это всего лишь может означать, что она на шаг впереди нас. Вы знаете наши правила, Аделин. Придется продержать Шану в больничном изоляторе не меньше недели.

Я кивнула. Если тюрьмы полны умалишенных людей, то больничные изоляторы – подлинный эпицентр сумасшествия, где особо буйные пациенты мечутся из угла в угол палаты, крича что есть мочи, чтобы об их безумии узнал весь мир.

Возможно, прежде моя сестра не собиралась кончать жизнь самоубийством, но неделя в изоляторе сделает свое дело.

– Это сегодня годовщина со дня ее первого убийства? – спросила я. – Мария говорила, что какой-то репортер добивается свидания с Шаной, чтобы задать ей несколько вопросов по этому делу.

Вместо ответа суперинтендант МакКиннон выдвинула ящик стола и выудила из него перевязанную кипу писем.

– Его зовут Чарли Сгарци. В первый раз он позвонил сюда полгода назад. Мы объяснили ему, что свою просьбу он должен отправить в письменном виде лично Шане. Мне сказали, она прочла несколько писем, но ни на одно из них не ответила. Очевидно, его это не остановило.

Суперинтендант передала мне письма. Я насчитала более дюжины конвертов, на каждом из которых стоял почтовый штемпель с датой отправления. Получается, на протяжении последних трех месяцев этот репортер писал практически каждую неделю. Все конверты были вскрыты, но это не означало, что Шана их прочла. Скорее всего, перед тем как отдать письма получателю, из соображений безопасности их проверяла охрана.

– Все эти письма написал один и тот же человек?

– Да.

– Из какой он газеты?

– Не из газеты. Он блогер, ведет какой-то интернет-портал или что-то вроде того, я не очень в этом разбираюсь. Как говорят мои дети, бумажные газеты – это каменный век, интернет-новости – вот наше будущее. Может, и так, только что мне стелить под кошачью миску?

– Шана прочла все письма?

– Нет, только первые два или три, а потом она и вовсе перестала их брать.

– Но вы-то их читали?

– Лично я – нет, но мои сотрудники проявили любопытство. Сами понимаете, вашу сестру трудно назвать популярной пациенткой.

Я снова кивнула, понимая, что суперинтендант имеет в виду. Многие пациенты, находясь в заточении, начинали вести активную социальную жизнь, становились более общительными, и, соответственно, охране было приятнее иметь с ними дело. Особенно это касалось молоденьких симпатичных девушек. Шане же в этом плане ловить было нечего. В свои сорок с хвостиком, закаленная жизнью в тюрьме, она имела вид не просто малопривлекательный, но скорее даже отталкивающий. Не удивлюсь, если большинство считают ее лесбиянкой. Лично я в это не верю, учитывая сексуальный характер ее убийств, однако, опять-таки, я ее об этом не спрашивала.

– Когда Шана стала получать письма каждую неделю, – продолжила суперинтендант, – мы стали подозревать, что они могут содержать нечто большее, чем просьбу о личной встрече.

Я в третий раз кивнула. Может, моя сестра и не красавица, но на ее счету числится в том числе употребление наркотиков, так что я понимала беспокойство службы безопасности.

– Если письма содержат шифр или какую-либо скрытую информацию… – суперинтендант развела руками, – то сделано это просто мастерски. У меня такое чувство, что этот репортер просто помешан на вашей сестре. После того как я навела о нем справки, стало ясно, что догадка эта не лишена смысла. Он двоюродный брат Донни Джонсона.

Я озадаченно посмотрела на собеседницу. Донни Джонсону было всего двенадцать, когда Шана придушила его голыми руками, прежде чем изуродовать лицо ножом. И хотя ей было четырнадцать, в связи с особой жестокостью деяния судили ее как совершеннолетнюю. На суде Шана заявила, что Донни пытался ее изнасиловать, а она всего лишь защищалась. А что касается отрезанных ушей, изуродованного лица, длинных полосок кожи, срезанных с его предплечий…

Даже не пытаясь изобразить раскаяние, она заявила присяжным, что сильно сожалеет о своем поступке. Классический ход, который мало помог ей в этом случае.

Окружной прокурор обратил внимание на тот факт, что Донни был бледным хилым пареньком, которого на уроках физкультуры всегда выбирали в свою команду в последнюю очередь. Шансы этого сорокапятикилограммового чуда изнасиловать превосходящую его в размерах, более хитрую, чем он, закаленную в уличных драках соседку стремились к нулю…

Присяжным понадобилось менее двух дней, чтобы решить дальнейшую судьбу моей сестры. Их решение было не самым радужным, даже несмотря на то, что адвокату удалось оградить Шану от лишних вопросов по поводу предыдущих инцидентов, включая тот, когда она порезала еще одного сверстника.

В средствах массовой информации мою сестру называли не иначе как монстром. Если вспомнить, что после она убила еще трех людей, двое из которых были тюремщиками, вряд ли общественность в ней ошибалась.

Как говорила Шана, она была Папочкой. Прирожденным хищником.

А я была Мамой. А Мама, по ее словам, была еще хуже.

Я ничего не могла с собой поделать: перед мысленным взором поплыли фрагменты кожи в стеклянных флаконах, спрятанные в коробке из-под обуви, хранящейся в моей гардеробной. Что бы подумала Шана, узнай она, что я вовсе не такая белая и пушистая, как она думает? Что у нас с ней и с отцом, в конце концов, очень много общего?

Я попыталась собраться с мыслями и снова сосредоточиться на письмах.

– Так что именно ему нужно? – спросила я.

– Задать Шане несколько вопросов.

Я помахала в воздухе пачкой писем:

– Но ему это не удалось?

– Нет. Поэтому он до сих пор продолжает присылать ей свою контактную информацию.

– И он, конечно же, не посчитал нужным сообщить, что является двоюродным братом маленького Донни. Вы сами нашли эту информацию.

– Именно.

– Что ж, его мотивы вызывают подозрение.

– Я тоже так думаю, – согласилась суперинтендант МакКиннон.

– Думаете, Шана знает обо всем этом?

Суперинтендант удивленно посмотрела на меня:

– Откуда она, по-вашему, может знать о родственной связи между репортером и Донни Джонсоном?

Я пожала плечами.

– Вы говорили, что Шана отказывается читать письма. Почему? Репортер всего лишь просит о личной встрече. С чего бы ей нервничать по этому поводу? Вы знаете Шану не хуже меня. Она умная, она умеет манипулировать людьми, плюс ко всему ей скучно… Полагаю, она бы нашла это предложение как минимум… интригующим.

– Вы говорили с ней о Донни? – спросила суперинтендант.

– Время от времени наши разговоры сворачивают в эту сторону. Но этот вопрос поднимается не так часто, как, например, вопрос о нашей семье.

– И она была с вами откровенна? Я имею в виду насчет Донни.

– Это не в ее стиле.

– Она ни с кем о нем не говорит. И не говорила. За все время, что она провела здесь, ни психотерапевты, ни психологи, ни соцработники – никто не добился от нее ни слова по этому поводу. Я знаю о парнишке, которого она порезала в одиннадцать лет. Я слышала о шлюшке – как Шана ее называла, – которой она хотела выпустить кишки в восемнадцать. Но мальчишка Джонсон… о нем мне не известно ровным счетом ничего.

Ее слова заставили меня призадуматься. Обычно Шана любила в красках описывать свои зверства и маниакальные фантазии. Казалось, ее ничем нельзя напугать, ничем нельзя шокировать, обидеть. Однако если не принимать ее слова всерьез, подвергать их сомнению, то она вскоре сдастся. Ее монологи – типичная болтовня серийного убийцы.

Могу сказать наверняка, что, если бы я спросила Шану, зачем она убила Донни Джонсона, она бы просто пожала плечами и не ответила ничего вразумительного. Она считает себя безжалостным хищником, а таковым неведомо раскаяние. Безжалостные хищники отрицают саму мысль, что они что-то должны жертвам.

С другой стороны, было бы интересно узнать, почему сестра старается не вспоминать о мальчике. Почему не захотела общаться с журналистом. А еще более интересно – почему она ни разу не упомянула при мне о письмах.

Что Шана скрывает до сих пор, спустя тридцать лет?

– Можно я возьму их? – спросила я суперинтенданта МакКиннон, кивая в сторону писем.

– Разумеется. Собираетесь позвонить ему?

– Вполне возможно.

– А что насчет Шаны? С ней вы тоже хотите поговорить?

– Не возражаете, если завтра я снова к вам загляну?

– Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства – пожалуйста.

Я кивнула, убрала письма в сумку и поднялась со стула, в то время как мой мозг продолжал лихорадочно соображать. Но едва я направилась к двери, суперинтендант как-то забавно дернулась, будто хотела еще о чем-то спросить или попросить, но не могла на это решиться.

– Что-нибудь еще? – Я решила помочь ей.

– Пожалуй, да. Вы не читали сегодняшнюю газету?

Я покачала головой. Учитывая мои ночные… похождения, а дальше – звонок суперинтенданта МакКиннон, неудивительно, что я не успела просмотреть свежие новости.

Суперинтендант подвинула ко мне выпуск «Бостонского вестника» и ткнула пальцем в статью в нижнем правом углу страницы. Из заголовка сразу стало ясно, что на днях была жестоко убита женщина, а в самой статье приводились детали убийства, включая пункт о профессионально срезанной с жертвы коже.

Меня внезапно пробила крупная дрожь, на мгновение я закрыла глаза. Но они не могли… Я ведь не… Так, хватит об этом думать, сейчас не самое лучшее время.

– Если мне не изменяет память… – начала суперинтендант.

– Вы правы, – перебила я ее.

– Если я смогла заметить сходство между этими преступлениями и убийствами, совершенными вашими сестрой и отцом, то и другие это непременно заметят.

– Вполне вероятно.

– Ваше положение, как и положение вашей сестры, может ухудшиться.

– Это точно. – Пытаясь не смотреть Кимберли в глаза, я невидящим взором продолжала всматриваться в газетную статью. – Похоже, краски вокруг нас сгущаются.

Глава 10

Похоронное бюро «Эштон и Бигелоу» обслуживает семьи Бостона вот уже более семидесяти лет. Ди-Ди была здесь, в этом величественном колониальном здании, дважды. В первый раз – на похоронах друга, во второй – почтить память коллеги-офицера. В обоих случаях она едва не упала в обморок от запаха живых цветов и формальдегида. Возможно, детектив из уголовного отдела не должен признаваться себе в таких вещах, но похоронные залы Ди-Ди пугали.

Наверное, потому, что она слишком хорошо знала смерть, так сказать, изнутри, потому видеть ее проявления в столь помпезной обстановке было непривычно и странно. Это все равно что встретить давнишнего любовника, образ которого не имеет ничего общего с тем, который хранится в твоей памяти.

Директор бюро, Том Бигелоу, уже ждал приезда детектива Уоррен. Широкоплечий, с густой седоватой шевелюрой, он был одет в идеально пошитый темно-серый костюм. Всем своим видом директор источал успокоение, что во время работы помогало ему утешать убитых горем членов семей.

Ди-Ди пожала протянутую руку и прошла за Бигелоу сначала через отделанное деревом фойе, а затем по коридору, устланному темно-красной ковровой дорожкой, в его кабинет. В противоположность старому мрачному зданию, кабинет мистера Бигелоу был светлым и современным. Огромные окна, из которых открывался вид на прелестный газон, встроенные книжные шкафы, деревянный стол с небольшим современным ноутбуком.

Здесь Ди-Ди почувствовала себя немного спокойнее. Единственное, что продолжало ее тревожить, это заваленные цветами подоконники.

– Гладиолусы, – заметила она. – Мне кажется или действительно они являются неотъемлемым атрибутом всех похорон?

– Эти цветы символизируют память, – объяснил Бигелоу. – Вот почему они столь популярны. Еще гладиолусы означают силу духа, честь и преданность, что, в общем-то, тоже вполне уместно.

Ди-Ди кивнула и откашлялась, не зная, с чего начать. Бигелоу одарил ее приободряющей улыбкой. «Похоже, он привык к незваным гостям и нежелательным вопросам», – догадалась Ди-Ди. Однако легче ей от этого не стало.

Она решила начать издалека. Как выяснилось, дело открыл еще дедушка Тома Бигелоу вместе со своим приятелем Эштоном, затем фирму возглавил отец Тома, а тепер вот он сам. Бигелоу был не только директором бюро, но и бальзамировщиком. Чтобы получить лицензию, ему пришлось окончить школу при морге, а затем пройти там одногодичную стажировку. Эта информация может пригодиться гостье.

В бюро трое сотрудников, работающих полный день, и пять человек, занятых частично. Последние выполняли небольшие поручения – например, подготовить похоронный зал к церемонии, или вынести гроб, или что-нибудь еще в таком духе. Ди-Ди эти сведения сильно заинтересовали.

– Где вы находите тех, кто частично занят? – спросила она, чуть подавшись вперед.

Бигелоу криво улыбнулся:

– Хотите спросить, откуда берутся люди, готовые помогать в похоронном бюро?

– Именно, – невозмутимо подтвердила Ди-Ди.

– Они все в возрасте, на пенсии. Многие из них так часто присутствуют на похоронах, что облегчать боль других – для них дело самое подходящее. Эти старички еще вполне себе ничего. Должен к тому же заметить, что многих из наших клиентов в самом деле успокаивает их присутствие.

– А штатные сотрудники?

– У меня есть секретарша, которая работает на меня уже бог знает сколько лет. Помню, явившись на собеседование, она просто опешила, когда узнала, что ей придется работать в похоронном бюро. Тем не менее она согласилась, все-таки функции секретаря тут вполне типичные. Если не считать бальзамирования трупов, то мы в целом обычная компания, ничем не отличающаяся от других. Мы также предоставляем сотрудникам служебные авто и рабочее место в офисе. – Бигелоу обвел рукой кабинет. – Мы платим зарплату и налоги. Это обычный бизнес. Полагаю, все мои сотрудники работают у меня так же, как они работали бы в любом другом месте. У них хорошие условия, и я хорошо отношусь лично к каждому. Вряд ли они чувствуют себя недооцененными.

Ди-Ди кивнула, поняв, что имеет в виду собеседник, хотя и не была до конца с ним согласна. Бигелоу мог говорить, что его бизнес ничем не отличается от других сфер, однако сотрудники каждый божий день имеют дело со смертью. Не каждая компания может таким похвастаться, и далеко не всем было бы приятно работать в подобном месте.

– Не могли бы рассказать поподробнее о своей работе? – попросила Ди-Ди. – Человек умирает, вам звонят его родственники. И что потом?

– Покойного доставляют к нам.

– Каким образом?

– Способов много. Мы можем лично забрать покойного из больницы. Еще есть профессиональные службы по транспортировке умерших, особенно если речь идет о больших расстояниях. Например, похороны должны состояться в Бостоне, а человек умер во Флориде. Его же нужно как-то привезти сюда, а для нас это далековато.

Ди-Ди сделала пометку в своем блокноте: службы по транспортировке покойников. Наверняка там работают люди, которые комфортно себя чувствуют наедине с трупами. Некоторые, возможно, именно по этой причине и выбрали такую работу.

– Хорошо, а что следует за этим?

– Я беседую с родственниками, выясняю их пожелания касательно похорон: открыть гроб или закрыть, кто-то предпочитает кремацию. Разумеется, их решение влияет на следующий значительный этап – бальзамирование.

– Как вы подготавливаете тело к процедуре? – Ди-Ди не могла скрыть свой нездоровый интерес к этому делу и буквально вся подобралась.

Бигелоу улыбнулся, но в этот раз уже не так дружелюбно. Очевидно, ему уже не раз задавали подобные вопросы на какой-нибудь коктейльной вечеринке люди, которых его профессия одновременно пугала и восхищала.

– По сути, процесс заключается в замене крови бальзамирующей жидкостью. Делается несколько небольших надрезов главной артерии, кровь постепенно откачивается и одновременно вводится раствор формальдегида.

– А перед бальзамированием вы что-то делаете с мертвыми? – спросила Ди-Ди. – Может, моете?

– Нет. Бальзамирование – дело довольно грязное, поэтому обычно я довожу процесс до конца. И только потом мою тело целиком.

– Вы пользуетесь какими-либо специальными моющими средствами? Есть среди них известные торговые марки? – Ди-Ди снова подумала о том, что в спальне Регины Барнс, последней жертвы, было слишком чисто.

Бигелоу пожал плечами:

– Я пользуюсь обычным антибактериальным мылом. Оно не повреждает ткань и к тому же им очень удобно пользоваться без перчаток.

– А после? – с нажимом спросила Ди-Ди. – Я полагаю, потом вы и в комнате делаете уборку?

– Вся процедура проводится на металлическом столе, на таких обычно судмедэксперты проводят вскрытие. В нем есть сток, так что в конце остается смыть кровь и все остальное и продезинфицировать поверхность хлорным раствором. Все просто и весьма удобно, особенно когда у нас много работы.

Ди-Ди задумчиво закусила нижнюю губу. Посреди ночи она проснулась с навязчивой мыслью, что их убийца привык находиться рядом с покойниками. А развив свою мысль о покойниках, она подумала о похоронных бюро. Что, если убийца – бальзамировщик, научившийся работать скальпелем еще во время обучения в морге? А принимая во внимание, как тщательно он прибирает за собой на месте преступления… Ди-Ди, конечно, подумала о специальных средствах, которыми могут пользоваться в похоронных бюро.

Однако Бигелоу ни к каким подобным хитростям не прибегал. Вся его уборка сводилась к антибактериальному мылу и хлорке. Пожалуй, это слишком… обычно.

– Могу я задать вопрос? – внезапно спросил Бигелоу.

– Конечно.

– Вы пришли сюда из-за Убийцы с розой?

– Простите?

– Убийца с розой. По крайней мере, так его называет «Бостонский вестник».

Ди-Ди прикрыла глаза. Ну конечно. Полиции удалось скрыть от прессы подробности первого убийства. Она должна была догадаться, что во второй раз им так не повезет.

– Нужно ли мне знать, что написал «Вестник»? – спросила она, пристально глядя в глаза собеседнику. – Или, вернее сказать, вбросил, подкрепив свою историю красочными картинками?

Бигелоу сочувственно посмотрел на нее:

– В статье сказано, что есть уже две жертвы. Преступник убил их, пока они спали в собственной постели, и оставил на прикроватной тумбочке розу, словно какой-то обманутый любовник.

– Что-нибудь еще?

– Имеете в виду, кроме того, что он живьем снял с них кожу?

– Не живьем!

Слишком поздно Ди-Ди поняла, что ей не стоило это говорить. Хотя, с другой стороны, Бигелоу являлся директором похоронного бюро, а не репортером.

– Только пусть это останется между нами. Я ничего вам не говорила, но он снимает кожу с жертв, когда те уже мертвы. Вот почему я здесь. Если не вдаваться в подробности, то наш убийца… Скажем так, он очень много времени проводит с трупами. Сам факт убийства для него несущественен. Ему – или ей – нужно только тело.

– Некрофилия? – пробормотал Бигелоу.

– Вряд ли. Никакого сексуального насилия он не производил. – Ди-Ди пожала плечами. Сказала «А», говори и «Б».

– Поэтому вы и пришли ко мне. Вам кажется очевидным, что люди, всю жизнь занимающиеся бальзамированием, имеют нездоровый интерес к покойникам, – добродушно заявил Бигелоу.

Ди-Ди покраснела.

– Ну да, ну да, – ответила она. – А если человек всю жизнь занимается расследованием убийств, то у него нездоровый интерес к насилию.

– Рад, что мы друг друга поняли.

– Вполне.

– Вы хоть представляете, какими качествами должен обладать владелец похоронного бюро, детектив Уоррен?

– Пожалуй, нет.

– Открытость. Сопереживание. Терпение. Да, с одной стороны, моя работа заключается в подготовке тела к похоронам, и это процесс, требующий определенной сноровки и многолетней практики, но с другой стороны – это настоящее искусство. Бальзамировщик должен не только рассчитать нужное количество формальдегида, но еще качественно нанести реалистичный макияж. Мы делаем это не абы как. Мы ставим перед собой определенную цель – взять нечто печальное, шокирующее, порой даже пугающее для семьи и сделать из этого что-то прекрасное. Каждый день мне приходится иметь дело с людьми, понесшими утрату. Некоторые плачут, другие выплескивают свой гнев. Моя работа заключается в том, чтобы взять этих людей за руку и провести их через погребальную процессию от начала до конца. И для этого мне и требуются открытость, способность сопереживать и терпение. И разве то, что меня не смущает компания покойников, делает меня похожим на убийцу?

Ди-Ди снова залилась краской:

– Нет.

– Благодарю.

– Но…

Бигелоу вскинул бровь. Впервые за всю беседу директор похоронного бюро выглядел удивленным. Даже скорее раздраженным.

– Но что?

– Вы описали черты хорошего владельца похоронного бюро. А может, я ищу плохого?

Бигелоу нахмурился.

– Или неудачника, – резко бросил он. – Не то чтобы такое часто случается, но время от времени ко мне приходят стажеры, у которых явно нет… умения общаться с людьми, а это крайне необходимо для работы в этой сфере.

– И что вы делали?

– Увольнял.

– У вас остались какие-либо сведения о них?

– Конечно. Я припоминаю только одного такого человека, и, насколько я знаю, она перевелась в кулинарную школу и весьма преуспела. Учитывая масштаб расследования, думаю, вам не стоит ограничиваться походами от одного похоронного бюро к другому.

– Что вы предлагаете?

– Школа при морге. Таких в Бостоне две. Попробуйте, возможно, они не откажутся поделиться именами студентов, которые не смогли заниматься нашим делом. Я и сам мог бы поспрашивать. Мы с ними все-таки коллеги. Если вас заинтересует какое-то имя или появится, как вы их называете, подозреваемый, о котором вам захочется узнать побольше, я могу сделать несколько звонков.

– Спасибо.

– Мы отнюдь не кучка упырей, – тихо сказал Бигелоу, когда Ди-Ди поднялась со стула.

– Я ничего подобного и не имела в виду.

– Хотя время от времени мы встречаем лиц с такими наклонностями.

– Я вас очень понимаю, – уверила его Ди-Ди.

Бигелоу одарил ее легкой улыбкой, а затем, поддерживая под здоровую руку, проводил до двери.