Текст книги "Красный парфюмер. Новое дело Егора Лисицы"

Лиза Лосева
Красный парфюмер
Новое дело Егора Лисицы

 
В ночи, под снежной пеленой,
Им суждено – дышать весной
И умереть к весне.
 

«Ландыш», К. Льдов, 1908 г.

© Лосева Л., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Благодарности

Михаилу Клецкому, ученому, кандидату химических наук, за замысел романа и потрясающие детали из истории русской парфюмерии.

Даниле Мальцеву, эксперту-криминалисту, за профессиональные консультации и подсказки.

1. Хлеб насущный

Осенью 1930 года по Москве прокатилась серия ограблений, смешно сказать, булочных. Пустяк, фыркнет обыватель, переживший революцию и гражданскую, сражающийся с чистками на службе и уплотниловкой. Но сотрудникам угрозыска было не до смеха. Хлеб, голова всему, приносил неплохую выручку, но не в социалистическую кассу, а бандитам. К тому же вооруженные грабители действовали жестоко, уже случились и раненые. Брали не только кассы булочных, пострадали и пара галантерейных магазинов на окраинах, и даже одно ателье.

Свежую газету с заметкой об очередном налете налепили на доску у высоких дверей магазина. Бумага влажная с потеками клея, «пузырь» вылез как раз на подробностях. Пробежав заметку, я отвлекся от дел земных на интереснейшую статью об испытательных полетах «Сталь‐2», советского пассажирского самолета новой конструкции. Ее теснила широкая, в полосу, статья о развернутом строительстве метро, по образцу лондонского, но с несказанно большим размахом. Из-под шелухи старых газет еле читались затертые строки об очередной годовщине самоубийства поэта, трубача революции: «Мы осуждаем его за дезертирство из жизни»…

В те годы были крайне редки дерзкие налеты, такие как выходки Сабана, который, узнав, что его будут брать, застрелил 16 постовых, или нападения банды Кошелька, короля ночной Москвы, знаменитого тем, что остановил машину Ленина и, не узнав того, отпустил, отобрав автомобиль [1]1
  По легенде, Ленина спасла безграмотность бандитов. Кошелек неверно прочел в документах вождя фамилию. Поэтому и оставил того в живых, заявив, что ему плевать на «какого-то там Левина!».


[Закрыть]. Но и спокойной обстановку назвать было нельзя. То тут, то там вспыхивали грабежи, хулиганье шастало по улицам, да и крупные дела – убийства, нападения на кассиров, перевозящих мешки с выручкой, – никуда не делись.

Но все же Москва, как и вся страна, возвращалась к мирной жизни. Склеивались сломанные позвонки столетий, жизнь в новом веке в молодом государстве кипела. По плану первых пятилеток строились и модернизировались заводы. Силами заключенных трудовых лагерей в рекордные сроки возводился Беломорканал. Китобойные флотилии шли из Ленинграда во Владивосток – добывать огромное количество рыбьего жира для здоровья каждого гражданина. Человек стремился все дальше, он был готов прыгнуть в большое «ничто» – космос. И советские писатели уже планировали заселение Венеры [2]2
  Отсылка к роману А. Беляева «Прыжок в ничто».


[Закрыть].

На московском же перекрестке регулировщик в белоснежном тропическом шлеме и таких же перчатках парадно гудел в свисток. Привычные ко всему извозчичьи лошади не пугались, а послушно разворачивались в нужную сторону. Трамваи ходили по расписанию и даже в вечернее время. Шумели центральные улицы. Сверкали витрины магазинов, хотя некоторые продукты до сих пор отпускали по карточкам. Летом скверы, бульвары и дворики заполоняла оголтелая счастливая детвора. В театрах давали премьеры. Заговорил синематограф – на экраны вышли первые советские звуковые фильмы.

Грабежи булочных на этом масштабном фоне смотрелись неказисто. Но меня криминальная хроника все же интересовала больше, чем достижения промышленности. Этот новый для страны этап знаменовался и моими, не масштабными на фоне столетия, но все же важными личными переменами. Уже больше месяца я – слушатель курсов повышения квалификации для криминалистов (судмедэкспертов) в столице СССР. Тут, кстати, все поголовно говорят, а некоторые и грабят – «булоШные». А не булочные, как на юге. Смягчающая шипящие, оглушающая звонкие согласные и немного акающая речь москвичей поначалу казалась многим слушателям курсов непривычной, с акцентом, как у иностранцев…

Курсы в Москве созданы при Центральном институте усовершенствования врачей. Обучают здесь судебных медиков из всех советских республик. Курсы для нас стали чем-то вроде премии за содействие в возвращении скифского клада [3]3
  Отсылка к событиям книги Лизы Лосевой «Мертвый невод Егора Лисицы».


[Закрыть]. Для нас, потому что вместе со мной направили и Васю Репина. О кладе взахлеб писали районные и краевые газеты. Да что там краевые, даже из «Ленинградской правды» приезжал товарищ.

Знаменитую прозектуру, где проходили наши лекции, возглавлял не менее известный, хотя и в узких кругах, профессор Симаков. Своим моргом он хвалился, как хозяин гостеприимным домом, утверждая, что «к нам везут любопытные случаи со всей Москвы!».

Профессор-светило заведовал кафедрой судебной медицины еще до 17-го года. Он успевал вести исследования по мумификации трупов, преподавать на рабфаке и читать курсы нам, докторам из провинции. В студенчестве я изучил его докторскую «О волосах в судебно-медицинском отношении». В ней встречались парадоксальные цитаты, типа «большинство безбородых воры, бродяги и убийцы», но в остальном это была совершенно необходимая для судебного эксперта научная работа, иллюстрированная превосходно выполненным атласом волос. Кстати, уже на лекциях я убедился, что у самого профессора Симакова вполне ухоженная красивая борода.

Профессор чаще всего был беспросветно занят. Но если его удавалось поймать! Он блистательно давал практикум, сыпал резкими репликами, не удивлялся часто беспомощным вопросам слушателей курсов и лишь однажды презрительно хмыкнул, когда труп на столе внезапно сел из-за спазма воздуха, скопившегося в гортани, и Вася Репин, ошалев, выскочил «подышать».

Бывало, поздним вечером неутомимый и бодрый профессор Симаков ловко, как на вскрытии, управляясь щипцами, раскалывал на кусочки сахар, макал его в чашку с горячим чаем и рассуждал о красоте чисто сделанного среза фрагмента кожи. Или, загасив сигарету на блюдечке, принимался обсуждать смерть того самого поэта, трубача революции. Вскрытие делали в присутствии товарищей с Лубянки, но профессор успел осмотреть череп поэта и вписать его в свою теорию об особой анатомии самоубийц. Мимоходом он делился ценнейшими рекомендациями. Я записывал их на ходу на каких-то обрывках, в этих своих дневниках и вообще где придется.

Слушатели курсов, «молодые» специалисты, все были разного возраста, в основном далекие от студенческой скамьи. Они должны были знать особенности обследования трупов при различных видах смерти. Уметь провести осмотр тела на месте, определить разницу между прижизненными и посмертными повреждениями. И много чего еще. Заняты мы были сутками, возвращались в свое общежитие за полночь, а нередко и ночевали в институте. Так же, как и в провинции, в столице душегубы и бандиты не отличались изобретательностью. Нашей рутиной была поножовщина, бессмысленные тупые и зверские убийства из-за семейных или соседских склок, ради мелких сумм и просто в пылу пьяных потасовок. Львиная доля «часов» отводилась на дежурства с бригадой «неотложки». От этих обязанностей я не отлынивал. Признаюсь, серьезным резоном поначалу была и смешливая сестричка. Но некстати у барышни обнаружился мрачноватый жених с рабочей окраины…

Санитарная машина выезжала на все несчастные случаи, на фабрики и заводы, улицы. Вызывали ее и рядовые граждане, и постовые милиционеры. Зачастую прибывала она на место происшествия одновременно с сотрудниками МУРа. За один вечер, сливающийся с ночью, мы, бывало, свидетельствовали труп в Москве-реке, «ловили» с допившимся до горячки товарищем чертей и кошек, чтобы убедить его миром пройти в санмашину. Осматривали и утешали жену, покалеченную мужем. Обсуждали поразительного гражданина с железным гвоздем в темечке, который, ничуть не обеспокоенный этим фактом, с аппетитом закусывал яичницей и отказывался ехать в хирургию. А раз как-то и мы, и потрепанная на тряских рессорах «полуторка» санпомощи отчаянно пропахли парфюмерией! Служащий одной из фабрик, видно, от духоты, потерял сознание и неудачно упал в чан с мылом, захлебнувшись насмерть. Словом, практики я набрал, а заодно знакомился с Москвой, ее переулками и улицами.

2. О пользе криминалистов на местах преступлений

Очередной налет на булочную случился ранним вечером. В учреждении рядом с местом происшествия был телефон. Услышав на улице выстрелы и крик, оттуда позвонили в милицию и «Скорую».

Рядом, в скверике, уже собрались любопытные. Нянька, а может мать, строго окликая, уводила от ограды на бульвар двух мальчишек. Сама булочная помещалась прямо на углу четырехэтажного серого дома. Простенок у дверей украшали рисунки сдобы в корзинах и громадных кренделей. Ниже выписанной на фасаде вывески, на которой плохо, обрывками старой орфографии, читалась фамилия бывшего владельца, была установлена новая: «Булочная № 502». Сбоку закреплен прейскурант на крендели, калачи, сушки и сайки. Дверь нараспашку, подперта ящиком.

Милиционер у входа, приметив нашу машину, кивнул:

– Тут не поможешь, братик. Вон он, клиент, забирайте. – Он ткнул большим пальцем в сторону и продолжил расспрашивать кассиршу.

Та, немолодая и грузная, с усиками над верхней губой, тяжело всхлипывала, повторяя:

– Не помню я, сколько их было! Натерпелась страху на всю жизнь. Ох, – она потянулась к авоське, запахло валерианой.

Бандиты действовали по уже знакомой схеме. В булочную ворвались аккурат к закрытию. Кассирша, каясь и сетуя на забывчивость, рассказала, что, притворив дверь, забыла ее запереть. Только накинула крючок. День выдался суетный, расчеты никак не сходились, вот и запамятовала. Выходило, что налетчики с револьверами, выбив дверь (крючок хлипкий, не выдержал), ворвались, когда она готовилась считать кассу. Сразу дали выстрел в потолок. Еще одна пуля угодила прямо рядом с кассиршей. Тут она, вспомнив, судорожно всхлипнула, мотнула головой, закрылась руками. Застрелили в упор сторожа, он выбежал из подсобки. Услышав крики и свистки, в булочную заглянул поздний прохожий. К нему тут же подскочил один из бандитов, ударил рукоятью револьвера по голове, и смелый гражданин повалился за ящики.

– Я думала, и его… этого… тоже насмерть! – говорила кассирша, комкая в мокрых ладонях платок.

Ее саму бандиты связали и толкнули на пол.

– Сколько они взяли?

– Ох, – она назвала сумму – ну, с копейками. Все подчистую выгребли!

Тот самый смельчак, что прибежал на помощь, живой, сидел тут же, на низком подоконнике, держась за голову. Около него суетилась сестра санмашины.

– Как это вы рискнули? – спрашивала сестра.

Он поморщился, приподнимая плечи.

– Я на гражданской был. Что уж. Шел домой. Живу тут же, прямо в этом доме. Услышал крики, свистки, ну и… Забежал, а они, подлецы, бедолагу этого уже кончили.

Я прислушался. По его словам выходило, что сторож успел выскочить на улицу, засвистел. Бандиты застрелили его, затащили тело внутрь.

Присев на корточки, я осмотрел одежду на трупе, осторожно разрезал косоворотку. Следов пороха нет, отсутствует отпечаток дульного среза на теле, гражданин прав, стреляли не в упор. Пуля прошла навылет. На грязном закопченном потолке мало что можно было рассмотреть, но у слепого окошка над прилавком выщерблины светлее – та самая пуля, которую дали в потолок. Cыскарь следил за мной краем глаза с неодобрением. Заглянув за прилавок, я нашел еще гильзу, от пули, которая пробила мешок с мукой и застряла в стене, над непроданными калачами. Это та, что до истерики напугала кассиршу, угодив рядом. Поискал тщательнее, но третьей, смертельной для сторожа, не нашел. Картина не совсем сходилась с показаниями. Впрочем, к этому не привыкать. Свидетели крайне редко толково описывали происходящее. Уж сколько раз я тоскливо вспоминал зорких очевидцев из полицейских романов. А все-таки… Мои размышления прервал милиционер. На ходу он черкал что-то в блокнотике:

– Чего тянешь-то?

Я обернулся.

– Наблюдаю.

Он развеселился:

– И какие ж у тебя наблюдения?

– Не сходится кое-что. Я судебный медик, криминалист. Здесь на курсах, вот – дежурю с машиной. Могу помочь.

Но он смотрел с сомнением, не спешил доверять. Я прибавил подробностей, назвал своего московского профессора и начальника УГРО в Ростове. Вряд ли сыскарь о них слышал, но вроде поверил.

– Выходит, что из наших, – помедлил и прибавил: – Ну, попробуй, выскажи, что тут не сходится?

– Сторож застрелен в спину, с дальнего расстояния. Не в упор. И, скорее всего, на улице.

– Уверен?

– Да. – Я коротко обрисовал ему доводы.

– Эх! – Он досадливо вздохнул. – Гражданочка свидетельница, известное дело, тетка! В полной прострации. Одни слезы.

– Судя по всему, здесь было всего два выстрела. Один в потолок, тут все верно. И один по прилавку.

Смелый гражданин тем временем засуетился. Он выдал еще несколько любопытных деталей. Описал одного из бандитов: «Верста коломенская! Он мне и врезал!» Удар в самом деле был нанесен сверху, почти по теменной части. А еще припомнил, как за мешками с мукой и ящиками мелькнули коричневые остроносые туфли «джимми». Шикарная деталь для уголовника. Но, главное, возглас, с которым тот затребовал кассу: «Праааашу».

– Знаете, как швейцар, голосом этак: «прааашу».

– Проверим. Швейцаров, допустим, теперь наперечет. – Милиционер сделал пометку в листке с записями, обернулся ко мне: – На других налетах подобное было! Вроде как их визитная карточка.

– А в газетах не печатали, – я вспомнил заметку о нападениях.

– Ты наизусть учил, что ли? – Он усмехнулся. – Однако верно мы сделали внушение товарищу из газеты. Чтобы придержали обстоятельства.

Кассирша слов гражданина подтвердить не могла. Муровец добился лишь вздохов и всхлипов: «не помню, не помню». Налетчик, мол, говорил грубым хриплым голосом, и только.

– Гражданку еще раз опросить нужно. Обязательно. Капли дам, чтобы пришла в себя. Что-то ее рассказ не совпадает. Даже вот, готовилась считать выручку, а сумму, которую взяли бандиты, назвала до копейки. И крючок, смотрите, – я подвел сыскаря к двери, стараясь говорить потише, – цел! Действительно хлипкий, а гвоздик не выпал. Его, скорее всего, и не накидывали.

– А тип этот? Который вроде случайно вмешался.

– С его словами, напротив, все сходится.

Пострадавшего увели к автомобилю «неотложки». А за кассиршу взялись всерьез.

Позже уже всплыло, что она вела счетные книги в другой булочной, которую бандиты обчистили одной из первых. А дальше застопорилось, гражданка молчала как рыба. Напирала на то, что сама пострадала, помнит все смутно. Жаловалась на сердце, наконец и вовсе слегла с приступом в больницу. Проверили, в самом деле – ишемия сердца. Налетчиков же пока найти не удавалось. Зато на другой день к нам, прямо на занятия, зашел уже знакомый муровец и, спросив «который тут практикант с юга?», позвал на выезд меня и, поколебавшись, Репина. Вася, который слушал подробности моего дежурства, вздыхая от зависти, собрался мигом. Московский уголовный розыск – МУР – был легендой.

3. Фабрика «Красный парфюмер»

Даром что столица советского государства Москва усажена церквями и церковками. Колокола их молчат. Звон под запретом. Вместо него звенят первые трамваи. Галдят ранним утром черные галки. Загрохотал-зазвенел тележкой дворник, и тучей они поднялись в воздух, но невысоко, лениво, птицы городские, к уличному шуму привычные. Сквозь утреннюю дымку в высоких кирпичных стенах четким кованым силуэтом выступили ворота. Стена, как крепостная, красная, не видно, где заканчивается. Рядом с воротами отворили дверь. У нее притормозил грузовичок, кузов крыт брезентом. На место происшествия прибыли советские милиционеры. Вызваны на фабрику, бывшую «Трокаръ». Теперь «Красный парфюмер».

С ними и мы с Репой. После случая с ограблением булочной нас нередко привлекали, когда не хватало рук. Сторож у ворот объяснил нам, куда идти. И вроде толково, но сразу стало понятно, что заблудиться легко.

Репин осмотрелся, отряхивая сапоги, – рано утром был дождь. Всюду блестели лужи.

– Ты смотри, товарищ Лисица, как у них налажено!

Фабрика за стеной – город! Просторные улицы, трубы. Невысокие, но широкие, как ангары, здания производств. Склады. Конторские помещения. Через перспективу улиц даже видны деревья, сквер – в центре фонтан с пустым постаментом. Мимо, шурша шинами, прокатило авто.

– Сторож, поганка, мог ведь и нашу машину запустить, – в сердцах крякнул Репа.

Я махнул рукой. Автомобиль притормозил. Извинившись, уточнил, не знают ли третий корпус. Шофер (женщина!) мельком переглянулась с пассажиром, которого не было видно на заднем сиденье. Оказалось, что мы совсем рядом. Тут же подошел Репа со скороговоркой: «Спасибо, граждане, поезжайте, нечего тут – здесь, между прочим, место происшествия». Шоферка ткнулась что-то возразить, но пассажир остановил ее, буркнув неразборчиво и коротко. Авто уехало. Довольно скоро мы разыскали нужное здание. У входа нас встречал полноватый лощеный тип с усиками, в спортивных бриджах на широких подтяжках. Замахал руками.

– Товарищи, вам сюда! Провожу вас.

Он сунул ладонь, мягкую и немного скользкую и влажную, отчего возникало чувство, что держишь рыбу.

– Демин, Сергей Петрович. Завсбытом. Погрузка и отправка товара – все на мне. Правая, можно сказать, рука нашего директора, – тут он завздыхал, засморкался.

Что же, есть от чего переживать: тот самый директор, которого он правая рука, Кулагин Н. М., сегодня утром найден в своем кабинете на фабрике мертвым.

Быстрым шагом мы прошли широким и длинным коридором вдоль высоких дверей. Демин по дороге говорил, что все, весь ассортимЭнт – он приналег на «э» – делают здесь, от товара до коробок и этикетки.

– Как при прежних хозяевах. – Демин немного сбился, но продолжил: – В том смысле, что восстановили все в полном объеме. Наладили, к примеру, отдел мельниц для пудр. Конечно, на иностранном пока оборудовании, временно! Сугубо временно!

Вестибюль фабричной конторы напоминал аптеку, черно-белые ромбы плитки на полу, молочный свет ламп.

– Кто нашел тело, вы?

Услышав «тело», Демин замахал руками, как мельница для пудр, обдав меня резким цветочным запахом одеколона, и затрещал:

– Нет, не я. Я был на складе. С утра. С раннего самого утра.

Мы поднялись по одной из железных лестниц на галерею. Она опоясывала зал с длинными столами. Высокие окна, в переплетах стекло чистое. У каждого стола – ящики с брусками мыла. Пахнет земляникой и дегтем. Несколько дверей кабинетов, очевидно, руководства фабрики, выходили на галерею, так, чтобы в любую минуту начальство могло присмотреть за работниками, не филонят ли. По другой лестнице, напротив, загрохотали сапоги, подоспели наши товарищи из милиции.

– А директор покойный, он ведь вчера попросил машину, – оглянувшись на них, продолжал завсбытом. – Шофер сказал мне, что так его и не дождался. Стало быть, это он вечером еще скончался? – Демин с полувопросительной интонацией повернулся ко мне.

– Это следствие установит, пока судить рано. А скажите, отчего же шофер уехал, не забрал его?

– Заведено, что если не вышел, то шофер может ехать. Вот, собственно, место… в смысле, его кабинет.

Дверь по центру галереи распахнута, у перил столпился народ. Женщины в платках, работники в кепках на затылках. Любопытные блестящие глаза, гул голосов. Одна из женщин держалась в стороне. Ловко, едва не под мышкой, она придерживала карапуза, мусолившего огрызок баранки. Демин пошел на толпу, маша руками: «идите, идите!»

– Товарищи работники, расходитесь! – повысив голос, крикнул я и придержал Демина. – Так кто же обнаружил тело?

– Секретарь, Зиночка. Она ждет. – Он свесился через перила галереи, махнул рукой.

Внизу, у стола, одна из женщин подняла голову. Уложенные набок короткие светлые волосы сверкнули под лампой, черты лица не рассмотреть.

– Это вот она, Зина! Зинаида Лапина, – пояснил завсбыта.

Замок на двери цел, не вскрыт. По словам Демина, директор не запирался, если нужно, просил не беспокоить, и все. Сам кабинет директора на фоне громадных размеров фабрики оказался совсем небольшим, стеклянная перегородка отделяла его от галереи. В комнате резко, пряно пахло одеколоном или духами, немного спиртом. В углу на вешалке пиджак. На стенах несколько свежих портретов вождей и светлые прямоугольники на месте старых, снятых. Окно выходит на Мытную улицу. На широких подоконниках, как на полках, наставлены коробки, навалены стопками бумаги, каталоги. Почти все пространство кабинета занято столом. Мертвец, покойный директор, за ним, лбом в столешницу, руки раскинуты, как для объятий.

Фотограф, закончив работу, протиснулся мимо меня. Я аккуратно повернул голову покойника. Пятно чернил у линии роста волос, смазанное. Очевидно, его все же трогали. Смерть наступила, скорее всего, накануне, поздним вечером, я бы поставил на промежуток с 22:00 до часу ночи. На первый взгляд – признаки отравления. Не мышьяк – нет следов рвоты и – я проверил ладони – сыпи тоже нет. И не стрихнин – лицо искажено в гримасе, но отсутствует спазм челюсти лицевых мышц. С другой стороны, я перевернул одну из коробок на столе (пудра «Имша»), на ней мелко был напечатан состав: соли ртути, бертолетова соль, анилиновые красители. Яды здесь, на фабрике, под рукой.

Осмотрел стол. Телефонный аппарат, по нему, я уже знал, дважды вызывали гараж. Чернильный прибор перевернут. На самом краю блюдце с окурком. В пепельнице смятая фольга от конфет «Трюфель», рядом бутылка темного стекла, стакан. Он тяжелый, старого хрусталя, внутри – я принюхался – коньяк. Второй такой же закатился за ножку стола. Разбит, уцелело только дно. А чуть дальше, у подошвы правого ботинка трупа, совсем мелкая стеклянная пыль. Ее я собрал в бумажный фунт, так осторожно, как сумел. Стаканы, бутылку и все, что осталось от конфет, упаковал для анализа. В ведерке для бумаг лежала кучка пепла.

Сунулся Репа, но грамотно – ни к чему не прикасаясь, наклонился над столом.

– Несет одеколоном. Аж свербит от морилки этой.

– Крикните секретаря.