Текст книги "Красный парфюмер. Новое дело Егора Лисицы"

4. Секретарь Зиночка (Зина) (Дознание)

У двери голоса стали громче. Блондинка, которую я уже видел, осторожно вошла в комнату. Брови в ниточку заломлены. На плечах чей-то пиджак. Все поверхности уже обработали порошком, я предупредил:

– Аккуратнее, не подходите ближе, не нужно. Ведь вы его нашли?

Всхлип.

– Утром. На сегодня уборщицу не вызывали. А я, я пришла как обычно. Дверь к нему была закрыта. Подумала, не хочет, чтобы беспокоили. Но он… чай не просил… и я, я зашла. И он! Тут!

– Зина, вы успокойтесь, пожалуйста. Всего один вопрос. Вы его трогали? Не пытались привести в чувство?

– Я думала, приступ. А он холодный, – голос чуть дрожащий, но твердый, – больше ничего… ничего не стала. Я сразу побежала, позвала. – Она всхлипнула, шагнула к двери, флаконы в открытом шкафчике зазвенели. Хрустнул осколок стекла в толстом ворсе ковра.

– Посмотрите, пожалуйста, как вам кажется – все на месте?

– Все вроде бы… Николай Михайлович важные бумаги держал в несгораемом шкафу, не на столе.

– Может, что-то все же пропало? Ценные вещи, личные. Вы ведь обстановку хорошо знаете. Все на местах?

Неожиданно цепким взглядом она окинула стол. Подоконник. Наклонилась что-то подобрать.

– Не трогайте!

– Тут осколки… Простите. Все, все на месте.

– Вы говорите, несгораемый шкаф. А можете открыть его, показать нам содержимое?

– Не могу, – прижала руки к груди, – Николай Михайлович ни разу не поручал мне.

– Кто может открыть сейф?

– Никто. Я не знаю. Он мог сам. Только он.

– Вы выпейте воды, присядьте там, в зале. Но не уходите домой пока, хорошо?

Демин, маячащий у двери, приобнял ее за плечи и вывел.

Вскрыть сейф – несгораемый шкаф – не проблема. Нужен только специалист. Я озвучил идею, и муровец, бормотнув «сами с усами», вышел.

От тяжелого запаха уже немного мутило. Я вдохнул поглубже, густые, цветочные ноты, и еще вроде бы что-то, слабее. Осторожно, обернув руку платком, рассмотрел флаконы в шкафчике. На вид все целы. Пузырьки и коробки были в кабинете повсюду. И на столе, на чайном подносе, стояло штук пять разных размеров и форм. Круглые с пудрой. Картонные футляры-тубусы и квадратные плоские – духи. В глаза бросилась красная с золотом коробка с кистями, изображением стилизованных треугольников. Дверь в кабинет распахнулась с резким коротким стуком. Секретарша из угла вскинулась, но отступила. На пороге возникла блестящая гражданка, вся хром и звук – сапоги, куртка, стрижка, вся как облита черным лаком. Вот это встреча! Та самая шоферка!

– Кто здесь главный? Пройдемте. Нужно дать картину происшествия!

Мы с Репиным переглянулись.

– Кто приглашает? – Репа отложил в сторону стопку бумаг, которые листал.

Барышня, не ответив, обвела глазами нас с Васей, кабинет, мертвеца за столом.

– Времени ждать нет. Определите кто, и – за мной! Я провожу.

Я отряхнул колени, кинул Репе «предупреди, пришлось уйти» и шагнул за барышней:

– Пойдемте.

– Главный?

– Нет. Но сумею рассказать о результате осмотра тела.

– Хорошо.

Шли по длинным коридорам молча. Рассматривая свой «конвой», я задумался, не заметил, как пришли. У двери с табличкой «железная барышня» поймала мой взгляд в стекле, усмехнулась.

– Пройди, товарищ! – Дернула дверь, отступила.

5. Товарищ Жемчужная

В кабинете из-за стола поднялась женщина, даже дама! Крупные черты. Тонковатые губы, затейливо уложенные волосы. Сухощавая, прямая, строгий английский костюм, галстук.

Протянула руку – маникюр, нежная ладонь, а пожатие уверенное.

– Полина Жемчужная [4]4
  В дневниках героя изменены имена, некоторые даты. Реальная же персона Полина Жемчужина возглавляла ТэЖэ – Трест жировой промышленности Москвы. Позже арестована по обвинению в государственной измене.


[Закрыть]. Я руковожу трестом «Главпарфюм». И за эту фабрику отвечаю тоже я.

Я знал, кто она, из газет. Освещался среди прочего ее визит в Америку. В мехах, элегантная, Полина Жемчужная не слишком походила на супругу Председателя Совета народных комиссаров СССР. Но именно ею она и была.

Усаживаясь за стол, всмотрелась:

– Мы с вами виделись утром. Вы спрашивали дорогу. – Энергично продолжила: – Дайте мне объяснения того, что произошло. Несчастный случай? Или приступ – сердце?

– Ни то ни другое. Причина смерти – яд.

Она промолчала, и я почувствовал невольное уважение – не стала переспрашивать, сомневаться.

– Значит, отравлен.

Случайность смерти не обсуждалась. А незаданный вопрос повис в воздухе – не сам ли? Последние годы держалась «мода» на самоубийства среди партийных работников и руководителей красных предприятий. Я заговорил:

– Определенно не самоубийство – картина не типичная. Никакой записки, ни на столе, ни в ящиках не нашли. Мы успели опросить персонал, и если коротко, то на весь день у директора были назначены планы. После обеда он говорил по телефону с гаражом. Едва ли стал бы заказывать машину, если решил кончить с жизнью. Да и яд не принял бы, скорее воспользовался револьвером, оружие у него имелось. К тому же два стакана указывают на то, что вечером, возможно, у него был посетитель.

Я перечислил всех, кого еще нужно опросить, что предстоит проверить. Полина слушала внимательно, но явно торопилась спросить. Наконец прервала меня:

– Из его бумаг было что-то взято?

– Опросили секретаршу, по ее словам, все на месте.

– Говорите вы хорошо. Мне симпатичны ваша четкость и горячность к делу. Хочу узнать вашу биографию, только коротко.

Что-то было в ее энергичной уверенности убеждающее, что она имеет право знать, эта прямота не коробила. А кроме того, все же дама. Ответил, что следователь, криминалист, недавно раскрыл громкое дело. Приехал в начале осени с юга в Москву. И вот – работаю с московским розыском.

– Мне кажется, вы толковый специалист. Молодые кадры, в том числе и из провинции, сейчас нужны повсюду. Свежий взгляд! Я устрою так, чтобы вы разобрались в этой смерти, наравне с сотрудниками милиции.

Что же, и отлично. Дело на фабрике мне было интересно. А если и выяснится, что я по сути на птичьих правах, – ну тогда уж и объяснюсь.

Она поднялась, махнула – сидите. Прошлась. Лакированные каблуки четко простучали по паркету. Остановилась у шкафа – за стеклянными дверцами коробки, флаконы.

– Я вам расскажу о том, с чем можно столкнуться. После ликвидации частной собственности важнейшая задача по руководству такими вот громадами, – посмотрела за окно, – легла на государство. А я дело знаю с азов, – она улыбнулась, открыв ровные мелкие зубы, глядя прямо в глаза, – с тринадцати лет забивала табак в папиросы на фабрике вроде этой.

Поправила локон.

– А сегодня мы, – она прищелкнула пальцами, – поставляем на прилавки СССР тридцать миллионов коробок пудры. Больше десяти миллионов тюбиков крема. «Главпарфюм» имеет магазины в Москве, Ленинграде и не только. И верьте мне, это роскошные магазины. Молодые коммунистки приобретают нашу продукцию в залах с интерьерами из мрамора!

Ожидала реакции, я уважительно выдохнул.

– Может показаться, что духи, пудра – это вздор. Обуза для нашего нового быта. Слышны отдельные голоса, что это дело мещанское или, еще хуже, буржуазное.

Кончиками пальцев подпихнула по столу журнал «Работница», я посмотрел дату – старый. На скомканной странице красовался призыв: «Девушки-голубушки, вы не мажьте рожи, лучше мы запишемся в союз молодежи!» В статье говорилось, что комсомолка не красится, она проста и скромна. Девушки то ли из стройтреста, то ли из кооператива пищевиков на собрании приняли решение не пудриться и не краситься. А вместо этого повышать культурный уровень. Припомнив слова Полины о миллионах коробочек и тюбиков, я не слишком им верил.

– Мы эти голоса отметаем решительно! Взято движение за ликвидацию бескультурья в области личной гигиены. – Качнула головой к окну. – Фабрике доверяют госзаказы к значимым датам, ее продукция представляет страну за границей, – продолжила Полина. – Мы как раз готовимся к крупной выставке. Покажем Европе, Германии, Франции, чего стоит государство рабочих и крестьян. Что наша промышленность не отстает от западной, а превосходит ее!

Товарищ Жемчужная села за стол. Сняла трубку телефона с рычажков.

– То, что я скажу, вы никому передавать не должны. И вы, и ваши товарищи будут обязаны не раскрывать обстоятельства дела.

6. Лилиаль (lilial)

– На любом производстве свои секреты и свои победы. Наши работники больше года бились вот над чем, – она выдвинула ящик. Достала флакон без надписей, протянула. Я снял пробку – отчетливый, знакомый запах.

– Это ландыш. Он не поддается дистилляции. В отличие от розы или жасмина, из него невозможно извлечь эфирное масло. Парфюмеры собирают его аромат из других веществ. Нужна формула. И у нас получилось! Мы обошли капиталистов! Соединение синтетических и натуральных веществ назвали лилиаль [5]5
  Такой факт действительно имел место. Советские ученые получили соединение, которое назвали лилиальальдегидом.


[Закрыть]. Удивительно, что, в зависимости от вариаций, он дает не только аромат цветущего ландыша, но и сирени, и других! Новейшее и важнейшее достижение нашей промышленности! Сейчас на фабрике создают новый аромат. Абсолютно новаторский. Во всем! Центром композиции мы сделаем лилиаль.

Она поправила телефонную трубку. Достала из ящика коробку-пенал, передала мне. Такие были в кабинете Кулагина. Красный картон, геометрические линии.

– Даже упаковка несет идеологическую функцию. Мы отходим от старых принципов оформления. Смотрите, – она открыла пенал, вынула квадратный флакон, – работа художников-авангардистов. Экспрессия! Сама эпоха. Стремительная. Вот увидите, все советские женщины будут пользоваться только им.

Дверь приоткрылась, заглянула «железная барышня», но Полина покачала головой – «не сейчас» – и продолжила:

– Товарищ Кулагин непосредственно контролировал весь процесс создания лилиаль. И, конечно, духов на его основе. Огласки работе вне фабрики мы не давали. В контексте этого открытия может быть что угодно. Саботаж. Шпионаж в пользу иностранных государств.

Шпионов искали повсюду. Затеяв грандиозные стройки плюс электрификацию всей страны, власти поняли, что им нужны грамотные специалисты. Но своих «правильного происхождения» не было. В СССР поехали иностранцы. Однако доверять этим классовым врагам никто не собирался. От них ждали подлянок самого разного сорта. От отравленной воды в колодце до подстрекательств и заговоров. Поэт Маяковский прогремел строчками насчет того, что на территорию нашу спущена свора шпионов и, кажется, даже бандитов и убийц. Под этот грохот ОГПУ арестовал за «шпионаж и вредительство» шестерых британских инженеров-электриков компании «Метрополитэн-Викерс», приглашенных работать в СССР. Что ж, в шпиона, крадущегося по деревне, чтобы отравить воду в колодце, я верил слабо. А вот в старый как мир финансовый мотив – вполне. Если, допустим, формула способна сделать производство дешевле, значит, она действительно ценный товар.

– Еще вот. – Полина передала мне бумагу.

Я прочел. В докладной записке просили назначить ночных сторожей в помощь работникам. В последнее время складские рабочие видели незнакомых людей у ворот.

– Вам надо проявить себя, вы из провинции, – продолжала она. – Я вам даю эту возможность. Мне будете отчитываться напрямую.

Заметила сомнение.

– Не беспокойтесь. Я хоть и не имею отношения к органам, но сумею устроить. Нам важно пресечь и разобраться в этом деле досконально.

Полина встала. Прощаясь, протянула руку.

– По своей линии мы проверим тех, кто в коллективе знал о работе.

7. Сейф в кабинете Кулагина

По пути обратно я наткнулся на группку рабочих, они тайком курили, приоткрыв дверь на улицу. Увидев меня, замолчали, затоптали папиросы, несколько быстро вышли. Я остановился, похлопал по карманам, сказал, что заблудился и не пойму, как выйти к кабинету директора на галерею. Один, постарше, с седыми бачками, верно расценив мой жест, протянул папиросу. Тыкая пальцем в нужную сторону, объяснил, как пройти. Подсел рядом со мной, на ступеньку.

– Ты с папиросой-то лучше на улицу ступай. Мы, есть грех, нарушаем. Но ради случая только. Так ни-ни, строго!

Указал вверх, на плакат «Товарищ, брось папиросу!»

– Я – врач, привычку эту сам не жалую. Да, честно сказать, замаялся просто. – Я спрятал папиросу, облокотился на перила. – С утра ведь на ногах, как сюда пригнали. Посидеть захотелось.

Услышав, что врач, не милиционер, переглянулись, стали держаться свободнее. Кто-то обронил, что врач Кулагину не пригодится. Снова заговорил тот, что постарше, речь правильная – из старой породы московских рабочих.

– По костюму видим, что не из милиции, – кивнул на мой гражданский пиджак. – А зачем же вас вызвали? Видать, анатомическое вскрытие сделать?

– Помер-то товарищ Кулагин, это все уж знают, а от чего? – прибавил один из рабочих, негромко.

Из-за лестницы еще один, в голос:

– Сердце небось? Он как начнет распекать, красный весь. Глядишь, лопнет.

– Как быстро тут все известно, – заметил я.

– Фабрика вроде деревни, вся жизнь на виду у общества, – отозвался пожилой рабочий, тот, с бачками.

– А любили здесь директора, как он был – простой? Или строгий?

– Ну как. Персона!

О Кулагине рабочие говорили уклончиво. На простых вопросах – был женат, сын – явно мялись. Мелькнуло и важное. Все они были уверены, что покойный вовсе не должен был накануне задержаться на фабрике допоздна. По вторникам Кулагин всегда уезжал рано. А вот по средам, наоборот, задерживался и устраивал «нагоняй-день, разносочный». После, видимо, лечил нервы коньяком. И тогда уж сидел до темноты. Однако в этот раз, приехав во вторник, тоже, кстати, раньше обычного, он сразу принялся запрашивать сводки и дела. Устроил головомойку нескольким рабочим склада. На фабрике шутили, что среда на вторник переехала, директор «лютует» не по графику.

Пока я был у товарища Жемчужной, привезли медвежатника. Личность знаменитую. Товарищи из милиции упомянули даже с уважением, что поимкой его руководил в оное время лично начальник МУРа. О «специалисте» такого рода я и просил. Отсидев положенное, «специалист» вышел на свободу пару лет назад и обосновался в Москве, у старого знакомого – слесаря, который еще в пору осуждаемой уголовным кодексом жизни изготовлял для него первоклассный инструмент. К делу «специалист» приступил без лишних разговоров. Не прошло и пяти минут, как лязгнула дверца, и он отступил в сторону, потирая пальцы.

– Принимай работу. В таком, я извиняюсь, говне совестно бумаги-то держать, солидная ж контора!

Сейф, хоть и обруганный «специалистом», однако, содержал в полном порядке и бумаги, и револьвер покойного Кулагина, это подтвердили, посмотрев внимательно, секретарь Зина и Демин. Кроме того, там хранилась небольшая сумма бумажных денег. Отдельно я расспросил о недавних записях.

– Вот, – Демин показал на желтую папку с завязками, – здесь все разработки к выставке. Новая работа.

Я полистал бумаги карандашом.

– Да, да, они! – закивала Зина. – Но все ли в целости, не скажу. Я не разбираюсь. Нужно Носа спросить, он знает.

Заканчивая с кабинетом, я думал снова крикнуть Зину, чтобы пригласила шофера. Она упоминала, что с гаражом из кабинета связывались дважды. Но Вася Репин, который пыхтел над записями в углу, бросил:

– Я уж сказал ей. – Он помолчал и продолжал небрежно: – Я поговорил с рабочими, с кем успел. Записал.

– Есть важное?

– Кое-что есть. Там листок, все фамилии. Ну и адреса. Я позже спишу себе один адрес. – Он скосил глаз от бумаг. – Была там толковая девушка, Ковалева Алевтина.

– И? Что с этой Ковалевой? – Под ножкой директорского стула осталось еще немного стеклянной пыли. Я поискал лист бумаги, собрать.

– Интересно бы с ней встретиться.

Так на юге обозначался интерес, сугубо личный.

– Симпатичная?

– Не в том дело. – Вася застрочил быстрее, уши у него покраснели. – Ковалева эта давно здесь работает. В тот вечер, допустим, конторщицы и девушки из цеха были на лекции «Пролеткульта». Но ведь Ковалева может об обстановке рассуждать в целом и общем.

Эх, Вася! У Васи не ладилось с девушками. Во-первых, не станешь же знакомиться на облаве, к примеру. А во‐вторых и, пожалуй, в главных, девушкам, которые нравились Васе, не нравились милиция и милиционеры. Им нравились летчики, военные, поэты, в крайнем случае – передовики или участники жилищных кооперативов. Рассказывать о нашей работе в романтическом ключе Вася не умел, он вообще был ненужно честен. Тощий, высоченный и нескладный, стеснялся своего выбитого в Гражданскую глаза. И, ко всему прочему, жил в Ростове в комнате, тесной, как карман, которую делил с двумя постовыми.

– Конечно, Вася, расспросите девушку. Мысль дельная. – Я ссыпал осколки к остальным. – Дайте и мне лист с адресами, пригодится.

8. Два звонка

Шофер Заботкин говорил вежливо и негромко, описал вечер сжато и исчерпывающе. В прошлом он не крутил баранку по работе, а водил собственный автомобиль. Но, конечно, шоферская книжка есть. Авто системы «Опель». Лишь раз московская полиция оштрафовала за езду «левой стороной» на 15 рублей. Он косвенно подтвердил время смерти директора. По его словам, тот телефонировал в гараж, просил подготовить авто к определенному времени. Заботкин машину подал, но Кулагин не вышел.

– Сколько вы его ждали?

– Засек, полчаса.

– А что же не зашли узнать, почему директор не спустился? Разве не волновались, вдруг что приключилось.

– Так бывало раньше. Не часто, правда. Зря он машину поздним вечером не держал. Если вдруг планы менялись, вызывал на фабрику таксомотор. И я знал, раз не вышел, ну, значит, задержится. А беспокоить не стоит.

Странное выходило дело. Машина казенная, а погибший, судя по всему, вовсе не был мягким руководителем.

– Позвольте уточнить. Разве не могло быть форс-мажора на фабрике, допустим? Директор, предположим, вышел, а машины нет. Ему пришлось бы таксомотор брать. Да и в целом неудобство. Это вам выговор.

Водитель не занервничал, ответил спокойно:

– Я могу вам сказать только, что эти случаи всегда бывали поздним вечером. Да и нечасто. Лучше вам секретаря расспросить, Зинаиду. А мне было сказано, как поступить, я, разумеется, не спорил.

– Ладно. А второй звонок в гараж из кабинета?

Тут Заботкин явно удивился.

– Его не было. Либо я к тому времени уже выехал.

– Хорошо. Утром…

– Утром, как обычно, подал машину к подъезду. Поднялся. Помощница их по хозяйству сказала, что Николая Михайловича нет дома. Я поехал на фабрику.

Свои показания шофер внимательно прочел, насвистывая шлягер про авто «Фиат» «Летит машина – веселый зверь». Подписал. И ушел, твердо заверив, что никакого второго звонка он не слышал.

Секретарша Зина ждала нас в соседней с директорским кабинетом комнатке. Тесно, обстановка скудная – конторский шкаф, примус и столик с чашками. Я рассмотрел ее поближе: молодая, самоуверенная, с платиновой завивкой. Хорошенькая, на мой вкус, даже слишком. Густой сладкий аромат, светлое шелковое платье подчеркивает фигуру, острые ноготки выкрашены лаком. Она уже полностью пришла в себя. Глаза покрасневшие, но краска на ресницах свежая. Движения ловкие, хлопнула дверью перед случайным посетителем, кем-то из рабочих. Поправила, глянув в окно, воротничок на платье. Сразу решительно заговорила:

– Вот, товарищ, вы просили внимательно – я посмотрела, не хватает его вещи! Булавки для галстука.

– Только это? Может, просто забыл надеть?

– Нет, именно пропала. Он носил ее всегда с этим костюмом. К тому же она парная, к кольцу! Печатка. Кольцо на месте.

– А вы его личные вещи так хорошо знаете? – Я вспомнил намеки рабочих.

Она поджала губы.

– Что за вопросы?

– Обычные вопросы. Хорошо ли вы знаете его вещи? Настолько, чтобы быть уверенной?

Усмехнулась, сложила на груди руки.

– Ясно, значит, напели вам.

– Почему же напели. Граждане дают показания, – туманно выразился я, кивнув на дверь, из которой недавно вышел шофер.

– А вы и рады, – огрызнулась, – служащие советских органов, а сплетни собираете, как…

– Гражданка!

– Раз вам показывают, то их и расспрашивайте. Одно только. Запишите там себе, запишите, запишите! Булавка для галстука отсутствует. Вещь не из дешевых. Навершие в виде павлиньего глаза, с турмалином. Мало ли кто с места прихватил! На фабрике-то у нас не бывает этого. Ничего не пропадало, пока вы…

– Значит, так. – Я подвинул стул ближе, она отшатнулась. – Директор фабрики Кулагин по первоначальной версии – отравлен. Прямо здесь, в своем кабинете. Доступ и в кабинет, и к бутылкам с коньяком и всему остальному был у вас. Ваша задача сейчас рассказывать все правдиво и подробно. Иначе у меня появится повод вас задержать.

– Отравили? – удивление ее казалось вполне искренним. Губы искривились, задрожали, обозначилась сеточка морщинок у рта – немного смазана помада. – Зачем мне, зачем я стану?!

– А вот вы мне и скажите, – я продолжил вполне мирно: – Согласитесь, уж лучше вы, а не фабричные сплетники, расскажете все как есть.

Поджала губы. Но ведь не дурочка, понимает, что шило из мешка выскочило.

– Мы с Николаем… Товарищем Кулагиным состояли в отношениях. Планировали в скором времени записаться и проживать совместно.

Я помолчал, надеясь, что мне удалось изобразить сочувствие.

– Понимаю. А как давно ваши отношения длятся?

Она немного расслабилась.

– Разве это имеет значение для чувства…

– Имеет для следствия. Так что же? Месяца три?

Заботкин обмолвился, что задерживаться поздними вечерами Кулагин начал где-то с марта.

– Да. Мы объяснились на товарищеской вечеринке по случаю выпуска новой партии мыла. Это было в марте, на праздник Международного женского дня.

Продолжала она очень бойко, выходила канцелярская сказка о Золушке, где правда мешалась с выдумкой.

– Я ни о чем и не думала, когда пришла работать! Клянусь! Образование я не успела получить, но за счет того, что окружение мое так сложилось, попала на это место. – Она украдкой взглянула на свои ноги в блестящих чулках, чуть поправила платье. – Николай Михайлович был настоящий мужчина. Сразу вник, помог с некоторыми… темными пятнами моей жизни. Я, конечно, благодарна. Его не ценили в семье! С женой у него были разногласия. Сын вырос пустым, легковесным человеком.

– Что же, у вас все было гладко? И никаких споров, ссор?

– Конечно!

Зина говорила уж слишком убедительно, я перебил:

– Мне говорили иное.

– Николай Михайлович – мужчина авторитетный. Если кому-то могло показаться… Не их дело! – и прибавила мстительно: – Вы лучше спросите Носа, о чем они тут кричали друг на друга. Едва не постоянно. Я, само собой, не подслушиваю, но – должна же я знать? К тому же не услышать невозможно!

Опять какой-то «Нос», я пометил себе разобраться.

– Спросим. А что вы слышали?

– Слов не разобрать толком, – с сожалением, – что-то о делах фабрики. Про какие-то поездки. Еще говорил, что примет меры. Николай Михайлович после этих разговоров был взвинчен.

Ценный кадр эта Зина. Что не говорят, и то услышит.

– С ним он должен был встретиться накануне вечером? – Я кивнул на пепельницу и окурок, изъятые из кабинета.

Ответила поколебавшись, почти с сожалением:

– Это его папиросы, он всегда такие курил. А Нос не курит, куда там. Все просит меня окно открыть, если чует табак.

– А с кем еще были ссоры? Может, кто-то неизвестный заходил?

– Нет, – она подумала, – не было.

– Я попрошу вас найти мне список работников, которых приняли на фабрику недавно. Хорошо?

Кивнула.

– Кто из рабочих и сторонних посетителей был у него в тот день?

– Вот, – ткнула в бумаги на столе, – там моя книжка.

Я достал блокнот в коленкоровом переплете. Она пролистала его. Передала с загнутой страницей.

– Тут все записано. Директор не любил случайных посетителей. Все знали, что он сам вызывает, если кто нужен. Видите, после обеда уже чисто.

– Раз на столе коньяк – значит, разговор не рабочий?

Зина пожала плечами.

– Он мог пригубить вечером. При его работе иначе сложно.

– Но ведь по вторникам он не засиживался? А тут и приехал накануне раньше обычного.

Она упрямо поджала губки.

– Вы уж помогите следствию разобраться, – продолжал я. – Сами понимаете, как это важно.

– Последнее время… много работы. Подготовка к выставке за границей. А кроме того, он снова повздорил с сыном! Перед уходом на службу. Некоторые люди не умеют ценить, что для них делают. Я ему говорила, говорила! Нужно было устроить парня на фабрику, хоть и рабочим! Но он, – она немного запнулась, – «не желаю, чтобы как я, из низов, пусть выучится, станет специалистом, человеком!». Вот, поссорились. Николай Михайлович и позавтракать толком не мог, а у него пищеварение было…

Зина всхлипнула, прижала пальцы к носу.

– Где вы сами были вечером?

– Я ушла пораньше. Он отпустил. Нужно было отвезти бумаги в трест.

– На чем же вы поехали? Шофер был здесь.

– Какая… в общем, у меня были и свои дела.

– Какие?

Едва не полчаса я угробил, убеждая и даже запугивая. Но она твердила как пластинка:

– Я же сказала, была в канцелярии! Не помню!

Под конец Зинаида пустилась в злые слезы и все же выдала свою тайну.

– Ну хорошо! Вы мужчина, вам этого не понять. Я не натуральная блондинка, ясно? А Николай был эстетик, не любил, когда женщина за собой не следит. Даже в мелочи. Вот я и задержалась с обеда. У мастера. Красила волосы.

– Ерунда какая-то. Снова ведь говорите неправду.

– Правду! Я дам адрес, там подтвердят. Он гордился, – поправила волосы, – ему все нравилась одна там актриса, фильмовая. Блондинка. Говорил, я очень на нее похожа!

Она еще бормотала про удаление порошком волос на теле, пока я записывал адрес ее «мастерицы». Пришлось повозиться и с адресами работников. Меня интересовал в общем только один – хотелось проверить догадку. Но и тут Зина поначалу заартачилась.

– Ладно. Последнее скажите, какие у вас духи? – Наконец я выудил у нее и записал нужный адрес, поднялся.

– Духи… – Она немного нервно потянулась к сумочке, достала квадратный флакон, с красным бантом у крышки. – А зачем… ну вот. Это новые, их нет в продаже. Вышла только пробная партия. Николай Михайлович подарил мне.

Я открыл флакон: густой, пряный запах, тот самый, из кабинета.

Из комнатки после разговора с Зиной я вывалился встрепанный и злой. Глупость и упрямство всегда выводят из себя. А тут их в избытке. Меня догнал Вася Репин.

– Вася! Не хватало вас. Вашего таланта слышать фальшивые ноты.

Вася утверждал, что слышит, «когда кто брешет». И черт его знает, может, и слышал. Слух у него был, во всяком случае, музыкальный, чисто пел.

– А что вы успели?

Вася, как оказалось, успел многое. Медлительный, как бычок, но такой же упрямый, он опросил едва ли не всю фабрику. Получалось, что на этаже, в галерее директора, накануне побывала прорва народа. Он также выяснил, что, хотя все на фабрике вроде шло по заведенному порядку, а все же пару вечеров подряд мимо складских ворот проезжал незнакомый грузовик. После он какое-то время торчал в переулке, не гася фары. Ни номер на борту, ни шофера никто не разглядел или не запомнил. Я попросил Репина еще узнать все, что получится, про Демина. К формуле тот имел прямое отношение, доступ в кабинет у него был, сомнительный тип. Тут к нам, немного смущаясь, подошел один из рабочих.

– Нос там, – приоткрыв дверь, уважительно, выделяя слова, сообщил он. – Уж ругается, все дожидается вас. Вы же из милиции?

– Я.

Тот самый «Нос»! Раз Полина дала мне возможности, я решил, что их упускать не стоит.