Текст книги "Студия пыток"

6. Сущность порнографии

Пусть потоптал тебя насильник – жребий страшен,

Пусть знаем, что теперь нигде на свете нет

Такого гноища среди зеленых пашен, -

«О, как прекрасна ты!» – тебе речет поэт.

Артюр Рембо. Парижская оргия[7]7
  Перевод Евгения Витковского.


[Закрыть]

Голос в трубке звучал плоско и невыразительно. Так, словно этот человек просто очень хорошо говорит на иностранном языке.

– Да, Лесли предупредил, что вы позвоните. Вам удобно в пять тридцать? – Он продиктовал мне адрес и закончил словами: – Хорошо, тогда увидимся.

Легко. Стрелка с фотографом. Человеком, который разбирается в снаффе.

Порнография – индустрия гибкая, она не отстает от времени. Когда первый пещерный человек обнаружил, что можно рисовать на стенах красками, сделанными из земли и пепла, другой грязный маленький «Хомо эректус» не преминул нарисовать голую даму. Задолго до появления картин, фотографии и гравюр уже существовали изображения всех существующих пороков, а уж после изобретения камеры порнографическая индустрия расцвела буйным цветом. Появление кинотеатров вдохновило любителей на создание особых мест для просмотра порнофильмов по всему миру. С внедрением видео такие места закрылись, но что толку? Ведь и на видео можно делать деньги. На любой большой улице есть видеомагазин, где за пару фунтов можно взять себе любое шоу напрокат. Конечно, всегда найдутся те, чьи вкусы сложно удовлетворить, но и для их странных удовольствий, вдали от шумных улиц, существуют тихие маленькие местечки. Обычный покупатель не обращает внимания на скучную с виду лавчонку, не видит ничего, кроме мутного грязного окошка, – оно пусто, совершенно пусто. Но если вы действительно желаете, если у вас – нужная мотивация, это окошко запоет для вас и найдет вас в любом городе, в самый первый день приезда. Есть люди, которые убегают из бабушкиного дома в лес; им хочется, чтобы их съел волк.

Городской атлас подсказал, что нужный мне дом – где-то в переулке, в конце Вест-Нил-стрит. День близился к закату, тяжелое небо крышкой нависло над миром. Я чувствовал всю горячку этого дня, скопившуюся под ногами, на липком асфальте. Преддверие лета – или экологической катастрофы. Тонкая струйка пота скатилась по позвоночнику, и я испугался, что рубашка сейчас прилипнет.

Я направился вдоль Аргайл-стрит, обходя детей и пирамиды из картонных ящиков с гниющими фруктами. Три пенсионера-сикха курили и беседовали у дверей бакалейной лавки, сидя на деревянных стульях. Один что-то сказал на своем языке, остальные негромко засмеялись. «Вот больные», – пробурчала обиженная женщина и обошла их, стукнув полной сумкой меня по лодыжке. За моей спиной старики продолжали смеяться. Я не возражал – люди умеют делать кое-что и похуже смеха.

Около похоронной конторы выстроились траурные конусы, резервируя место для покойника. Когда я проходил мимо, алюминиевые двери поднялись, и показался катафалк. На крыше телефонной будки скандалили чайки, налетали друг на друга, хлопали широкими крыльями и что-то вскрикивали получеловеческими голосами. Они остервенело тыкались оранжевыми клювами во что-то вонючее. Их присутствие в городе означало надвигающийся шторм. Вена у меня на виске начала пульсировать.

Впереди старик толкал по тротуару скрипучую тачку. Заброшенные фабрики вдоль набережной постепенно разворовывались, и старик собирал здесь низкосортный хлам, который не стали брать молодые и проворные мусорщики. Я поравнялся с ним, глянул в тележку, обозрел его пыльный костюм, скрюченную спину, и у меня за левым плечом замаячила фигура с косой. Может, таким способом я хотел прогнать из головы мысли о смерти. Следовало быть умнее.

– Вам помочь?

Он весь сгорбился над тачкой, засеменил быстрее и прошипел сквозь зубы:

– Отъебись, это мое. Я нашел, а ты вали отсюда, ублюдок.

– Неблагодарный ты мерзавец. – Я протянул руку и встряхнул его металлолом. Все его мужество улетучилось, он съежился, отпустил тачку и инстинктивно прикрыл голову руками, но я успел заметить бледно-желтые остатки синяков на его лице.

– Да все нормально, старик. Я бы тебя не тронул. Не нужно мне твое барахло.

Я тронул его за плечо, и он слегка отклонился.

– Оставь меня, – шепотом, – просто оставь меня в покое.

В конце квартала я обернулся: он по-прежнему стоял на том же месте, что-то бормоча и прикрывая голову руками.

Небольшая компания мальчишек собралась у запотевшей витрины рыбного рынка «Финнистон». Пацаны сосали леденцы и таращились на уродливого морского черта с раскрытой пастью – усатое морское чудище. На другой стороне улицы полицейский вытащил из патрульной машины задержанного в наручниках и, крепко схватив его за скованные запястья, поволок в участок. Пойманный, опустив голову, спотыкался – пьяный, или же от усталости ему все равно. Но полицейский с профессиональной легкостью не давал ему упасть. Его защищали длинные руки закона. Выстроившиеся в ряд щиты с газетными заголовками объявляли о найденном утопленном младенце и обещали подробности убийства «девушки легкого поведения».

У Чаринг-кросс меня поглотила волна офисных служащих. Здесь витал рассудок Промышленный век уступил революции белых воротничков, и теперь сыновья и дочери этих работяг с верфей стучат по клавиатурам и отвечают на телефонные звонки в вылизанных до блеска потогонных конторах. Они оперируют невидимыми бумагами и общаются с помощью электронной магии. Темные костюмы топали домой по Бат-стрит, мимо ренфилдской церкви Святого Стефана со сломанным бурей шпилем – готовиться к следующему рабочему дню, неотличимому от вчерашнего и завтрашнего. Автомобили медленно ползли к извилистым объездам и автостраде, парализованный поток еле-еле продвигался тремя рядами в горячем облаке выхлопных газов. Автобусы, скрипя несмазанными тормозами, пытались пробраться к остановкам, где в очередях стояли покорные пассажиры. Застрявший в пробке туристский автобус открывал и закрывал автоматические двери, пытаясь создать сквозняк из спертого воздуха. Старые небоскребы, из-за которых горизонт был похож на Чикаго, выплевывали усталых и помятых за день мужчин и женщин. Кое-кто, не успев ступить за порог офиса, тут же закуривал первую сигарету свободы, так глубоко и долго затягиваясь, что на лицах четко выступали скулы, вызывая никотиновую волну. И всюду – мобильные телефоны. Люди говорят и говорят со своими удаленными собеседниками, а весь окружающий мир шагает мимо.

Сквозь толпу пролетела банда парней, насмешливо стуча в решетки закрытых дверей и калиток – молодые мошенники, предвкушающие хмельную пирушку:

– Офигеть, триста фунтов за золотую цепочку!

Стадо направляющихся домой клерков замедлило шаг, на секунду оторвавшись от своих городских радаров, затем продолжило движение.

Мальчик в синяках, с лицом пророка, шептал вслед проходящим:

– Мелочи не найдется? Мелочи не найдется? – Каждый раз, когда от него отворачивались, он, словно подарок, протягивал пустой пластиковый стаканчик следующему. Я сунул ему фунт.

– Только поощряете попрошаек, – буркнул мясистый мужчина, сильно вспотевший в своем сером полосатом костюме. Он прошел мимо, не оглядываясь, избегая спора.

На Вест-Найл-стрит я стал считать номера домов, пока не добрался до названного голосом в телефоне. Музыкальная лавка в полуподвале. Фасад голубой, над дверью табличка с золотыми буквами на темно-синем фоне: «Сирены». По обе стороны от нее зеркально располагались полногрудые русалки, дергающие гитары за струны.

Я спустился по стертым цементным ступеням – интересно, сколько им лет? – и попал в малюсенький замусоренный дворик. Витрина лавки напомнила, как мы дурачились в детстве: «Простите, мистер, сколько стоят ваши дохлые мухи?» – «Я не продаю дохлых мух». – «А зачем тогда положили шесть штук на витрину?» Давным-давно кто-то затянул стекло целлофаном никотинового цвета, чтобы пластинки не корежило от случайного солнца. Не помогло. Альбомы валялись в пыли, деформированный винил топорщил конверты. Как будто хозяину не нужны клиенты. Значит, я попал куда надо.

Я толкнул дверь, колокольчик возвестил о моем прибытии, и я из города попал во мрак. Прохладная, выкрашенная в черный пещера, вдоль стен – полки, наполовину заставленные старым винилом. Прилавок выдвинут вперед: максимум полезной площади, минимум пространства для праздных покупателей. Арка за прилавком занавешена красно-бело-синим пластиком с оборками, как в мясной лавке. За ним светился монитор компьютера. Новый рубеж порнографии. Табличка у прилавка гласила: «У нас на складе – тысячи наименований. Если вы не видите здесь того, что ищете, – спрашивайте».

Над пластинками – полки с кассетами. Я вытащил одну… «Реальные девчонки из Глазго». Почему не «Реальные девчонки из Рио»? Упругие загорелые ягодицы проиграли целлюлиту какой-нибудь соседки из дрожжевого теста. Приятно думать, что при наличии выбора среднестатистический шотландский онанист предпочитает дрочить на какую-нибудь крепкую шотландку с улицы. А интересно, только ли извращенцы любят таких упитанных большегрудых девок, или традиционные мужики тоже? Но эта мысль меня опечалила.

Шторка раздвинулась – в проеме стоял юноша в хаки. Оборки патриотической накидкой окутывали его плечи. Молодость, укрытая флагом Империи. Симпатичный. Смуглый, как «черный ирландец», угрюмый. Волосы до плеч, чувственный рот и невероятные, бледно-голубые, полупрозрачные глаза.

Я слишком стар, чтобы назвать это любовью с первого взгляда, но все симптомы присутствовали. Люди умирали за любовь, обманывали, хитрили и расставались с теми, кто любил их. Любовь бросала вызов фортуне, делала из героев подлецов, а из распутников героев. Любовь портила, искажала, лечила и развращала. Это лекарство, это мелодия, яд и боль. Это влечение, противоядие, лихорадка и аромат. Любовь Убивает. Любовь Исцеляет. Любовь чертовски опасна. Да, но пока она длится – это здорово. Мир замирает на своей оси и кружится дальше, став местом улучшенных возможностей.

– Чем могу помочь? – Тон не соответствовал ни этому месту, ни его внешности.

Я улыбнулся – интересно, у меня в улыбке изменяется лицо, растягиваясь в волчий оскал? Остерегайтесь оборотней.

– Меня зовут Рильке. У меня здесь встреча.

– Я Дерек. С кем у вас встреча?

Он поймал мой взгляд, бровь слегка приподнялась. Он что, флиртует со мной? В паху у меня засвербело, но это означало только, что я его хочу.

Натуралы считают, что у нас есть что-то вроде радара и какие-то опознавательные сигналы: стиль одежды, манера говорить. «Милый мальчик, – сказал Фрэнсис, ощупывая пальцами зеленую гвоздику в петлице, и разгладил лацканы сшитого на заказ костюма, – скажи-ка, много ли у тебя компакт-дисков Джуди Гарланд?» Такое тоже, конечно, бывает, но я никогда не пользуюсь этим методом. Предпочитаю более прямой подход. Сдерживает меня только вечный вопрос: он голубой или нет? Я смотрел на этого юношу и хотел взять его за руку, привести по улице к себе домой – да куда угодно – и раздеть.

– У вас с кем-то конкретным встреча?

– Просто сходи в подсобку и спроси, сынок. Кое-кто хочет со мной поговорить.

Дожидаясь его возвращения, я рассматривал полки. Многим известно это чувство – неприязнь к сексу, который тебя не возбуждает. Такие кричащие картинки – для меня чересчур. Огромные груди и задницы женщин, которые наклонялись вперед и хватались за свои сиськи, расставив напряженные ноги, кошки в течке. А их блестящие губы обязательно слегка приоткрыты, словно это самый эротичный момент в их жизни. Наверное, так и есть.

Интересно, снялся ли кто-то из знакомых в фильме «Реальные девчонки из Глазго»? Я отложил кассеты и взял журнал. Те же простые, вроде как соседские девицы, но тут их ноги разведены в пугающе ярком «техниколоре». Я рассматривал картинки через свое увеличительное стекло, пытаясь определить, подкрашены фотографии или нет, когда раздался голос из телефона:

– Некоторые нужно очень осторожно сшивать скрепкой.

Он подошел и протянул руку. Худой мужчина за пятьдесят, ростом около шести футов. Седые волосы коротко и хорошо пострижены, очки в роговой оправе – подозреваю, не потому, что близорук. Темный костюм и черная водолазка. Все дорогое, но неброское. Человек, которого быстро забудешь. Человек, которого безопаснее вообще не помнить.

– Мистер Рильке.

– Просто Рильке.

– Рильке. Друг Лесли.

– Нашего общего знакомого.

– Да, можно сказать так. Меня зовут Трэпп. Давайте пройдем сюда, тут мы могли бы поговорить наедине. А Дерек пока заменит меня. Возьмите журнал с собой, если хотите. – Он кивнул на мою лупу: – Любите подробности? А я только подумал, что там нет ничего нового. – Он отдернул штору и провел меня за собой, кивнув Дереку, который что-то строчил на компьютере. Мальчик молча вышел из комнаты. Я проводил его взглядом. Мужчина перехватил мой взгляд: – Славный мальчик.

– Мне тоже так показалось.

Я все никак не мог определить, что у него за акцент – что-то от европейской отрывистости, замаскированной американским произношением.

– Итак, Лесли не объяснил, почему вы хотели поговорить со мной, но я ему обязан, а он, как я полагаю, чем-то обязан вам, так что все мы готовы расплатиться. Что я могу для вас сделать?

Я выложил фотографии из конверта на его стол.

– Они нечаянно попали мне в руки. Я хотел бы знать о них больше. Что здесь происходит? Особенно меня интересует, подлинные это кадры или нет.

Я выбрал из стопки фотографии с убитой девушкой и подвинул их к нему. Он осмотрел каждую, не меняясь в лице.

– Вы знаете эту девушку?

– Нет.

– Можно взглянуть на остальные?

Я протянул ему всю стопку, и он рассмотрел их, сосредоточенно нахмурившись.

– Вам знаком кто-то на снимках? – Я кивнул. – Покажите, кто.

Я выбрал снимок, на котором хорошо было видно лицо Маккиндлесса, и ткнул в него.

– Это владелец фотографий.

– Ах, да, да. – Он еще раз медленно рассмотрел фотографии и замер, закрыв глаза и упираясь пальцами в брови. – Позвольте отлучиться на секунду.

Он вышел из комнаты, и я услышал звук льющейся из-под крана воды. Я осмотрелся: наполовину офис, наполовину склад, все вещи аккуратно расставлены. Звезды на мониторе компьютера неслись прямо на меня. Я пошевелил «мышкой», экран очистился, но на рабочем столе ничего не было. Дерек сохранил файл и закрыл его перед тем, как выйти. Мой новый знакомый вернулся и сделал вид, будто не видит, что экранная заставка исчезла, но я уверен – он обратил на это внимание.

– Да, наш Лесли – проказник, не так ли? Интересно, что заставило его подумать, что я могу вам чем-то помочь? – В его тоне сквозила угроза, искажавшая мягкость подбираемых им слов.

– Я его вынудил, и вы ведь знаете Лесли – порой у него больше энтузиазма, чем меткости.

– Да, он склонен к вспышкам неоправданного энтузиазма. Я скажу вам, что смогу, но сначала вы мне расскажите что-нибудь. Что вы знаете о происхождении этих снимков?

– Ничего. Или почти ничего. Знаю, что мужчина, который их хранил, был состоятелен, источник его богатства мне не известен. Кроме фотографий, у него большая коллекция эротической литературы, которую он собирал, по-моему, много лет. Жил в Хиндланде с сестрой.

– Жил?

– Наверное, это еще одна вещь, которую я знаю. Он умер. Я нашел снимки в его личных вещах.

– Вы юрист?

– Нет, аукционист.

Он рассмеялся.

– Аукционист. Вы собираетесь выставить это на торгах! – Он произнес эту фразу с особой страстью, как будто это ему было приятно.

– Нет, планов у меня сейчас никаких.

– Еще один вопрос. Зачем?

– Что зачем?

– Зачем вам это нужно?

– Просто интересно.

– Ради простого интереса прилагать столько усилий…

– Тем не менее я пришел.

– Да, вы пришли. Ладно. Этот человек, – он указал на Маккиндлесса, – вы говорите, он коллекционировал эротическую литературу, грязные книжки.

– Да.

– Может, еще что-нибудь?

– Нет, пока не знаю. Ну, еще я нашел нэцкэ, японскую фигурку, вырезанную из слоновой кости. Тоже порнографическую.

– Садистская?

– Да.

– Ладно. Некоторая логика здесь есть. Это человек с менталитетом коллекционера. Он и сам появляется на фотографиях, а это говорит о том, что его страсть – не просто фотография. Эти же, – он показал на кадры убийства, – снимки оригинальные, но мы не знаем, как он их заполучил. Можно ведь предположить, что он просто пришел в магазин и ему продали это из-под полы. Такое иногда случается, мне рассказывали, – улыбнулся он.

– Но в снимках чувствуется что-то общее, – сказал я. – Тот факт, что он хранил их вместе, а также схожесть стиля… – Я сам себе удивлялся. – Расстояние между камерой и объектом, общий фон. Я ведь всю жизнь занимаюсь классифицированием и могу сразу определить первоисточник и авторский стиль. Понимаю ваше отношение к таким вещам, но я уверен, что у всех этих фотографий – происхождение одно. Есть здесь какая-то загадка, но композиция… и решение Маккиндлесса хранить эти снимки вместе… Здесь есть какая-то связь.

– Ну хорошо, вы считаете, что этот человек связан с созданием картинок. Лично я думаю, что сведений недостаточно, но предположим, вы правы. Итак, вы хотите узнать, правда ли, что эта девушка была убита и ее труп потом сфотографирован?

– Да.

– Я бы с большой долей уверенности сказал, что нет. – Возможно, на моем лице от его поспешного вывода отразилось удивление, потому что он рассмеялся. – Да вы разочарованы… Я испортил вашу тайну. Как я могу утверждать с такой уверенностью? Я уверен в этом по той же причине, по которой вы уверены, что фотографии были сделаны одним человеком. Опыт. Многие фантазируют на темы секса и смерти. Эрос и Танатос. Их связь стара как мир. Постоянно повторяется в живописи, литературе, кино, мифологии. Официально в моей профессии считается, что снаффа не существует. Подобное никогда не могло случиться. Но этим утверждением я просто защищаюсь. Мы ведь все знаем, что такие вещи есть. Лично я не встречал. И не знаю названий, но уверен, что где-то снят фильм, в котором один человек убивает другого в момент наивысшего напряжения. Откуда я знаю? Мне подсказывает здравый смысл. Если мы можем подумать об этом, значит, есть вероятность, что кто-то может это сделать. Мир стар и пошл, Рильке. Страшное уже произошло.

– Так почему?…

– Как вы думаете, почему это инсценировано? Потому что очень немногие люди фантазируют таким образом. Связанные с этим хлопоты, материальные проблемы, тюрьма. Да, я сказал, что где-то существует такое, но большинство людей все же умеют отличать реальность от фантазий. К нам приходит немало людей с сомнительной моралью, но психопатов среди них не так уж много. Я не думаю, что на этих фотографиях настоящее убийство.

– Но вы ведь не можете знать точно.

– А что вообще можно знать точно? Я покажу вам кое-что. – Он подошел к шкафу и вернулся с кожаной папкой. – Вот, взгляните.

Он передал мне пачку листов. Знакомая сцена повторялась в разных местах и с разными людьми, но образ один и тот же – связанное тело, где-то с открытым лицом, а где-то даже голова туго перевязана. Интересно, как же они умудрялись дышать?

– Замечаете сходство? – Он добавил к ним снимок с убитой девушкой. Бесспорное.

– Что они делают?

– Это называют «египтянкой» – понятно, почему. Я бы определил это как одну из форм садомазохизма, или выпусканием пара, отказом от ответственности. В реальной жизни мы боремся за власть, а иногда в фантазиях мы сдаемся и расслабляемся. Вот интересная картинка.

Он протянул мне вырезку из журнала. Туго связанная женщина лежит ничком, черты лица в тени, бинты скрывают все тело, кроме треугольника на лобке, где черные волосы контрастируют с белоснежными повязками.

– Дэвид Бэйли[8]8
  Дэвид Бэйли (р. 1938) – известный фотограф.


[Закрыть] в таком виде сфотографировал свою красавицу-жену. – Он засмеялся. – Может, я тоже художник? А вот еще. – Бесполое существо, затянутое в черный латекс, застегнутый на «молнию» у рта. – Импульс тот же. Ну, по крайней мере, они хоть ведут себя мирно.

– Хотите сказать, то же самое происходит и на моих фотографиях?

– А разве не похоже? Скорее всего этот человек любил играть в порочные игры. Но не думаю, что он был убийцей. Опыт мне подсказывает, что это не так.

– А как я смогу точно убедиться?

– Мистер Рильке, вы уже не настолько молоды, чтобы задавать такой вопрос. Я уверен в своем предположении. А уверены ли вы – это вам решать.

– Думаю, это как раз тот вопрос, на который я ищу ответ. – Я собрал фотографии, положил в карман и поднялся уходить.

– Секундочку. А что вы собираетесь теперь делать с этими картинками?

– Понятия не имею. Вообще-то они не мои, они – часть собственности. Скорее всего покажу их сестре. У меня предчувствие, что ее это не сильно удивит. А она, видимо, пожелает уничтожить их.

– Я вам за них хорошо заплачу.

– Да? Но кадры ведь… настолько неоригинальны.

– Однако возраст фотографий и сомнительное происхождение придают им особую ценность. Вы можете привлечь к продаже его сестру, это ваше дело.

Он еще некоторое время пытался меня уговорить, а я старался не обижаться на его предположение, что меня можно купить. На самом деле можно было бы, но ни он, ни я не знали истинной цены. В конце концов он записал телефонный номер на бумажке и протянул мне.

– Помните, Рильке, я куплю их в любое время: на этой неделе или на следующей, в этом месяце или следующем, в этом году или в следующем. Я на этом рынке давно и надолго. Возможно, вам и не нужны деньги, но что-то другое может понадобиться. Обращайтесь ко мне, я полезный человек.

Боюсь, он преувеличивал.

Я оставил его сгребать бумаги и фотографии обратно в кожаную папку. В лавке – по-прежнему ни одного покупателя. Обещанный дождь наконец начался, и по ступенькам в подвал из забитой дренажной канавы стекала вода. Она смоет всю грязь и пыль во двор, укутав городской мусор слоем ила. Людская толпа за окном поредела. Мимо прошел кто-то в серьезных брюках, простучали легкие женские каблучки, спешащие домой. Я услышал, как Трэпп говорит с кем-то по телефону, и не смог разобрать, на каком языке. Дерек нагнулся над прилавком, погрузившись в какую-то книжку. Он поднял голову, и наши глаза встретились. Я подмигнул ему и кивнул в сторону двери. Шторы за его спиной раздвинулись, и он тут же уткнулся в книгу.

– Я надеюсь, Рильке, что наша встреча хоть в чем-то вам помогла. Помните о моем предложении.

Белоголовый мужчина положил руку мне на плечо. Жар от его ладони проник через все слои моей одежды, я повернулся к нему и, желая скорее освободиться от стеснения, от его благословения, пожал ему руку, как бы заключая сделку. Я посмотрел ему в глаза и улыбкой уверил, что не забуду.

Косой дождь хлестал почти горизонтально. Я поднял воротник и стал подниматься сначала по грязным ступенькам лавки, потом по чистым – страхового офиса. В окне офиса был витраж с подстерегающими нас опасностями: красный огонь расправлялся со складом, а пожарные безуспешно пытались его потушить. В другой части диптиха девушка шла прочь от корабля, отправляющегося в плавание. Ветер трепал и закручивал ее желтые волосы художественными завитками. Но она улыбалась и уверенно шагала вперед, оставив корабль, над которым уже собрались тучи. Эта дама сделала свой страховой взнос. Золотые буквы обещали: «Честность, Объективность, Безопасность». Я встал под козырьком у входа, закурил и стал ждать.

Я докуривал уже третью влажную самокрутку, когда услышал, как внизу хлопнула дверь. Я отступил в тень, но это был Дерек – он на чем свет стоит вполголоса ругал дождь, который уже успел намочить его волосы и оставить серые пятна на мягком замшевом костюме. О, радость моя, позволь мне высушить тебя полотенцем и согреть. Наблюдая, как он идет, я рассмотрел его узкие бедра в обтягивающих брюках, заправленных в высокие ботинки «Челси». Я кашлянул, и он вздрогнул.

– О, ебть, господи!

Он отступил назад, под лестницу, стряхивая капли, стекающие с волос на уши, и взглянул на меня. Интересно, в каком виде я предстал перед ним?

Никогда не умел начинать разговор. Прорваться через…

– Как ты?

– Нормально. Только что закончил.

– Мокровато сегодня. – Я напрягся.

– Ясен перец.

Где-то короткой дробью прогремел гром, блеснула молния и запахло кордитом. Он поморщился и осмотрел свой пиджак в мокрых точках.

– Может, пинту пива выпьем? – предложил я.

– Зачем?

– Ну… такой дождь испортит тебе пиджак.

Мы, как безумные, перескакивая сточные канавы, плывущий мусор, пронеслись по Вест-Найл-стрит, уже превратившейся в реку. Автобус подплыл к остановке и выбросил из-под колес фонтаны брызг. Мы обогнули его и заскочили в ближайший паб.

Здесь тусовались юристы. Вокруг стойки сгрудились адвокаты и их помощники, все жадно поглощали спиртное и громко разговаривали. Своими черными костюмами и румяными физиономиями они напоминали кучку дьяволов. Места были только стоячие. Я бы предпочел что-нибудь поспокойнее – теплый уютный бар, где можно было бы забавлять Дерека выпивкой и разговорами. А здесь, в окружении костюмов, мальчику скорее всего хотелось быстро выпить и уйти. Вот черт, в этой толкучке могут облить солодом его хороший костюм. Я принес пиво, мы забились в угол и чокнулись.

– За знакомство.

Вблизи он оказался старше, чем выглядел в полумраке лавки. Года двадцать два – двадцать четыре.

Он откинул со лба мокрые волосы:

– Не самое лучшее место, но тут хоть сухо. Ураган – просто нечто.

– Да, настоящий. Бедные матросы в море. Скорее всего на всю ночь.

Его улыбка стала шире:

– В таком случае лучше бы сейчас оказаться дома, в тепле и уюте.

Он что, дразнит меня? Я не хотел, чтобы он шел домой один. Мне хотелось лизать его белые зубы, покусывать нижнюю губу до тех пор, пока не почувствую теплую, липкую кровь, растекающуюся по его рту, как вишневый блеск для губ. Я глотнул пива, чувствуя металлический привкус.

– Ну, кто знает, может, когда мы с тобой выпьем пару пинт, там уже все подсохнет.

Мы помолчали. Он спокойно ждал, я спешно отыскивал в голове подходящие слова.

– Работа нравится?

– Бывали и хуже. – Он снова рассмеялся, но теперь резковато. – Это заработок, но не скажу, что так уж нравится. Там спокойно, он разрешает мне читать книги, романы – не те, которые он продает. Лучше, чем «Макдоналдс», но не то, что называют карьерой.

– А что дальше планируешь делать?

– Много чего. – Он обвел глазами бар – среди этих людей могли оказаться его клиенты. Если бы он их узнал, то не поздоровался бы. – У вас есть преимущество: вы знаете, где я работаю, чем занимаюсь, а все, что знаю я, – только ваше имя, если оно настоящее.

Я рассказал ему о себе. Рассказал об аукционном доме. О волнении, которое охватывает, когда предчувствуешь интересные находки, о приобретенном опыте. Я хвастался, рассказывая ему, как углубляюсь в историю вещей, пытаясь разузнать их происхождение. О картинах, судьбы которых мог проследить пальцем по карте Европы. Я рассказал ему о дельцах, которые, чтобы увеличить стоимость картины, добавляли в пустынный пейзаж собаку или человека, или корабль, тонущий с поднятыми парусами, при полном штиле. О мазне, которую продавцы меняли до неузнаваемости, но мы все-таки снимали с торгов. Я рассказывал ему истории о домах, в которых мне доводилось бывать. Об открытиях, которые я сделал. О дешевых украшениях, выдаваемых за фамильные драгоценности. О посмертных масках, сорочках новорожденных, высушенных руках. Об одной распродаже, где в обложке каждой книги была припрятана десятифунтовая бумажка. Я провел его с собой и описал все это ремесло, рассказал о преступных группировках и их разборках, о мордобое и вспоротых шинах. Я удерживал его взгляд привычным репертуаром, но все это время хотел прижать его к стене и самому прижаться к нему.

– Звучит забавно.

Я пожал плечами:

– Это заработок.

– Да, но интересно. Вы работаете с тем, что вам нравится. А что вам сегодня нужно было от Трэппа?

– Ничего особенного. Чтобы он взглянул на фотографии, которые я нашел. Надеялся, что он сумеет что-нибудь мне о них сказать.

– Должно быть, у вас хорошие связи, раз он согласился тратить время на это. А что он сказал?

– Сказал, что они не такие уж редкие, как я предполагал. Попытался доказать это, демонстрируя разные иллюстрации, а потом предложил за них хорошую сумму.

– И теперь вы хотите, чтобы и я окинул их своим опытным взглядом. Вот к чему эта пинта пива?

Не совсем.

– Ты попал прямо в точку.

– Ну, тогда заказывайте еще кружку, и я посмотрю. Не так уж часто приходится выступать экспертом.

Я отодвинул наши пустые кружки:

– Сначала посмотри.

В первую очередь я показал снимки со смертью. Он изучал их долго, не произнося ни звука. Мне показалось, будто толпа отпрянула от нас и гул голосов затих, когда снимки появились на столе. Он рассматривал их один за другим и раскладывал жутким триптихом, потом возвращался к каждому по отдельности, подносил к глазам, с расширенными зрачками, стараясь охватить увиденное.

– В этом есть что-то красивое. – Его слова нарушили колдовские чары, и вокруг нас снова зазвенели стаканы и забормотали пьяные голоса. – Знаю, что это ужасно, но это какая-то ужасная красота. – Я поднял брови. – А если вспомнить всю историю нашего искусства? Ведь нас методично обучали получать удовольствие от подобных сцен. Сколько благовещений? Дева Мария, ждущая Гавриила, который наполнит ее семенем бога, – самое первое право первой брачной ночи. Сколько бледных женщин распластано на картинах, будто умершие? Эти фотографии, конечно, – уже на шаг дальше, вы скажете – слишком далеко, но ведь это в традиции западного искусства. Невинность, теряющая кровь. Жертва вампиров. «Смерть прекрасной женщины – самая красивая вещь на свете», как сказал Эдгар Аллан По.

– Интересно.

– Но не то, что вы хотели бы услышать, так ведь?

– Просто с такого угла зрения я на это не смотрел. Значит, ты видишь в этом искусство?

– Но ведь не я, а вы показываете мне эти грязные картинки. А я просто говорю о том, что вижу.

– Извини.

– Это будет вам стоить еще одной кружки. Да нет, ничего страшного, я, конечно, не одобряю таких вещей – если хотите знать, вообще против. Я лишь хотел сказать, что можно смотреть на такую мерзость и даже в ней видеть красоту, ведь так?

– Я тебя понял. Но я хочу узнать: убийство на самом деле имело место, или здесь просто умелая инсценировка?

Он поднял на меня недоверчивый взгляд:

– А почему вам так хочется это знать – у вас тяга к развратной жизни?

Я подкинул ему объяснение, в которое и сам старался поверить:

– Эта распродажа могла бы стать очень выгодной для нас. Если я покажу это полиции, им придется начать расследование, а это значит – никакого аукциона. С другой стороны, меня могут обвинить в утаивании сведений об убийстве. Я решил сначала проверить, стоит ли вообще волноваться, а потом уже думать, что можно сделать.