Текст книги "Магия и кровь"

Глава вторая

Все так же завернувшись в полотенце, я иду в свою комнату по дубовому полу. Половицы у нас – ровесницы дома. Моя несколько раз прапрабабка настаивала, чтобы мы их сохранили. Звали ее Мама Бесс, хотя звание Мамы она получила только посмертно. Она была рабыней в этом доме, когда на тогдашней Орлеанской территории в 1811 году началось знаменитое восстание рабов – крупнейшее в истории Соединенных Штатов. Кроме того, она была одной из тех, кто организовал загадочное исчезновение дома из Луизианы. После этого землю на том месте, где он стоял, считали одновременно и благословенной, и проклятой.

Чтобы перетащить дом с новоорлеанских болот на участок у озера Онтарио в Торонто, где мы теперь живем, потребовались совместные усилия двадцати пяти наших предков. Только в те времена эти места назывались Верхней Канадой. Возглавила эту компанию предков Мама Бесс, которая считала, что ведет их в землю обетованную. Однако, когда они добрались до цели, оказалось, что и там повсюду рабы – в домах, на фермах, в лавках. Их привезли сюда хозяева вместе с теми, кому было позволено называть себя свободными. Мама Бесс умела читать и писать, и первая же запись в ее дневнике гласила: «Стало лучше, но еще не хорошо».

Это была не та свобода, которой жаждала семья, но наша сила все равно освободила нас.

Кровь и целеустремленность.

Два простых ингредиента, из которых состоит волшебство.

Вот бы и мое Призвание было таким же простым.

Кейс следует за мной по прямому коридору, куда выходят наши комнаты – самой Кейс, Кейши, моего папы и его новой жены Прии, моей сводной сестры Иден и моя.

Я понимаю, это дико, если твои родители в разводе и продолжают жить под одной крышей, но, когда у тебя такой огромный дом, как наш, было бы неблагородно кого-то выгонять. Да и вообще мы считали, что чем больше нас, тем лучше: помимо долгов, которые наделали бабушка с дедушкой, на нас висели еще налоги, коммунальные услуги и общие расходы на содержание дома.

Чтобы избежать конфликтов, мне отвели комнату между Кейс и Кейшей. Комната Кейши ближе всего к ванной, откуда мы только что вышли, потому что в свое время Кейша закатила грандиозную истерику по этому поводу, никто не хотел с этим разбираться, и она получила что хотела.

Комнаты мамы и бабушки – в другом коридоре, через два поворота. Поскольку бабушка у нас матриарх, ей положена личная ванная, куда больше никому нельзя заходить. Комнаты Алекс и тети Мейз на первом этаже, и у них есть общая ванная плюс еще одна, гостевая, рядом с кухней. Дядюшка живет в пристроечке на заднем дворе, поскольку тетя Мейз выселила его туда лет пять назад.

Бабушка твердит, что они поженились слишком рано. Им было восемнадцать, когда родились двойняшки.

– Оба младшенькие в семье, вот и решили доказать, что уже большие, – частенько ворчит бабушка.

На это тетушка обычно огрызается – мол, бабушке тоже было восемнадцать, когда она родила дядю Ваку. Как правило, это приводит к тому, что бабушка подробно излагает, почему они с дедушкой к этому возрасту были гораздо более взрослыми, независимыми и ответственными, чем тетя Мейз и дядя Катиус. А потом начинается скандал.

Я оборачиваюсь к Кейс:

– Если хочешь, иди вниз. Не обязательно мне помогать.

– Охота мне торчать внизу со всеми – там только о еде и думают! Да ну!

Кейс говорит, что чем эмоциональнее мысль, тем она громче, и в конце концов назойливое жужжание голосов превращается у нее в голове в оглушительный гвалт – кто кого перекричит. Если бы она не отказывалась упражняться, то наловчилась бы отсекать ненужные. А так, чтобы подавить фоновый шум, она сосредотачивается на том, что я думаю.

Конечно, я не была в восторге от того, что Кейс решила прятаться у меня в голове, хотя могла просто научиться контролировать свой дар, но теперь я, кажется, привыкла. Иногда я даже забываю, что она слышит мои мысли, но быстро вспоминаю об этом, когда она заговаривает о чем-то, во что я не планировала никого посвящать.

Я шаркаю в свою комнату, прямиком к шкафу. Двери-экраны подсвечиваются, я барабаню по ним пальцами – выбираю белье. Пока я его натягиваю, Кейс перетряхивает мой гардероб.

– Как ты думаешь, какой у меня будет дар? Если будет, конечно. – Мысли у меня так и вертятся вокруг Призвания – примерно как родственники вертятся вокруг меня, когда я пеку брауни и говорю, что попробовать можно будет только через десять минут, когда они остынут. – Я как могла секвенировала свою ДНК и сравнила с другими загруженными. Пишут, что у меня способности к садоводству.

– Будет у тебя дар! А садоводством ты в жизни не занималась. Такие услуги предлагают всякие халтурщики, а не нормальные генетические фирмы. И вообще, после Призвания твои гены изменятся. Сейчас нет никакого смысла гадать.

– Не все обретают дар, – бормочу я. – Некоторые не проходят Призвание.

Последней из Томасов, оставшейся без дара, была Уимберли, которая, уже судя по имечку, была просто рождена для того, чтобы прошляпить все на свете. Задание она получила от Мамы Джовы. Уимберли должна была пройти по узкому мосту над глубоким ущельем. Таких заданий вообще не должно быть. Никакого выбора из двух вариантов – только действие, причем страшное. Уимберли отказалась. В нашем цифровом семейном альманахе, куда мы вносим все исторические документы, хранится листок из ее дневника, где написано: «Потому что никакая магия не стоит моей жизни», – хотя все остальные утверждали, что она просто струсила.

Ее выставили из фамильного гнезда, и она просто исчезла – больше о ней никто не слышал.

– Выкинь эту галиматью из головы. Никто тебя из дома не выгонит, даже если провалишь испытание! – Кейс стонет с досады. – А ты его не провалишь!

Все кругом притворяются, будто не допускают даже мысли о том, что меня постигнет неудача, но я-то знаю, что все может быть. Может быть, я никогда не стану колдуньей, не получу ни магических способностей, ни дара. И сгину на свалке истории, превращусь в сноску в семейном альманахе.

Я хватаюсь за живот и морщусь.

Кейс прищуривается, глядя на экран на дверце шкафа, и нажимает на нее пальцем сильнее, чем нужно. Показывает на платье, похожее на трубку без бретелек:

– Это не твое. Ты такое не носишь.

– Кейша дала.

Кейс громко фыркает и продолжает перебирать платья.

Иногда я забываю, что Кейс и ее сестра двойняшки, настолько они отдельно воспринимаются. Они не просто разные по характеру, но еще и никогда не проводят время вместе, кроме тех случаев, когда мы собираемся всей семьей. Скорее уж мы с Кейс похожи на близняшек.

– Погоди-погоди! – Я останавливаю Кейс, которая хочет смахнуть влево белое хлопчатобумажное платьице с узором из голубых морских коньков. – Я его люблю! Хотя нет, оно же не чисто белое…

Кейс снова стонет:

– Вайя, прекрати!

– Дядюшка рассердится. Давай еще посмотрим.

– Нет.

Она выбирает платье, выхватывает его из выдвижного ящика внизу шкафа и протягивает мне.

– Иногда надо просто выбрать что-то и на этом остановиться. А ты так боишься ошибиться, что предпочитаешь вообще ничего не делать.

– Прости, что я такая растяпа и вечно бездельничаю, – огрызаюсь я.

– Я не это имела в виду. – Кейс устало протирает глаза. – Давай, надевай платье, и дело с концом. Тебе же оно нравится, правда?

Я беру платье. Его сшила мне Алекс. Это ее подарок.

Алекс может посмотреть на кусок ткани и сразу увидеть, как его идеально раскроить, швы у нее всегда безупречные, и это дается ей безо всяких усилий. Конечно, таким даром могут обладать и обычные люди, не волшебники, но Алекс просто гений.

– Дядюшке не понравится…

– Вот и отлично!

Иногда мне становится жалко дядю Катиуса, когда Кейс такое говорит, но вообще-то он сам виноват. Постоянно учит своих дочек жить. Причем жить только так, как он считает нужным.

Я натягиваю платье через голову, Кейс застегивает молнию на спине. Оглядывает меня с ног до головы.

– Вполне.

Я отодвигаю ее, чтобы посмотреться в зеркало. Платье подчеркивает талию, но юбка у него пышная, А‑силуэта, что просто фантастически украшает мою фигуру с широкими, как у всех Томасов, бедрами и большой попой. И длина в самый раз – не слишком длинное, не слишком короткое. Когда в тебе всего полтора метра росту, с длиной легко ошибиться. Алекс сшила красивое платье, а на мне оно еще и шикарно смотрится.

– Ну что, ужин? – спрашиваю я Кейс.

– Да! Наконец-то!

Теперь мы сядем за стол всей семьей, и мои родные, несомненно, весь ужин будут обсуждать мое Призвание. А можно было бы поговорить о чем-нибудь другом, например, куда Кейс устроиться на стажировку.

– Даже не думай переводить стрелки на меня, – говорит она.

– Это гораздо более увлекательная тема.

– Моя стажировка никого не заинтересует сильнее, чем твое Призвание. Если бы бабушка могла колдовством заставить меня зарабатывать деньги своим даром, вместо того чтобы идти учиться, она бы так и поступила. Да ее от одного упоминания о стажировке удар хватит!

У Кейс вся кожа вокруг глаз натягивается. Интересно, от этого у нее потом будут морщинки или наоборот.

– Она считает, ты сама себе портишь жизнь. – Я пожимаю плечами. – В компании, которые достойно платят стажерам, всегда огромный конкурс, и только у них хватит денег, чтобы отправить тебя в университет.

– Как это бодрит.

Я поворачиваюсь к Кейс, но она смотрит в сторону.

– Я помогу тебе что-нибудь найти. Ты невероятная, ты сможешь сделать то, что всем нам не под силу. Ты и без волшебства всего достигнешь.

– От такого отношения мне становится тревожно за нашу семью. И за общину.

Тут я не понимаю Кейс и даже не пытаюсь.

Едва мы спускаемся на первый этаж, до нас доносится пряный аромат моей стряпни. Сегодня мой праздник Первой Крови, и тем не менее готовила тоже я. Хотя, честно говоря, на другое я бы и не согласилась.

Внизу лестницы я замечаю лист бумаги на полу у входной двери, будто кто-то подсунул его туда, проходя мимо. Я приседаю, беру его и переворачиваю. С него мне улыбается девушка – темнокожая, кареглазая, с роскошной сиреневой шевелюрой.

Лорен.

У меня сразу перехватывает горло, даже не сглотнуть. Когда я думаю о Лорен, то представляю себе длинные упругие локоны, заливистый смех, от которого теплеет на сердце, и неописуемое ощущение, что тебе вот-вот устроят приключения. Я вечно пытаюсь все спланировать, мучаюсь с тем, что делать и куда пойти, а Лорен живет безо всяких карт и гуляет сама по себе. Она такая с детства. Ее мама, бедняжка, постоянно прибегала к нам с вопросом, где она, и Лорен никогда не оказывалась там, где мы с ней только что играли, – вечно болталась на другом конце квартала и занималась предки знают чем.

Кажется, всего неделю назад мы праздновали успешное окончание ее Пути Взросления, хотя на самом деле прошло гораздо больше времени. Это было крупное торжество, поскольку Лорен должна стать следующим матриархом своей семьи. Правда, бабушка не одобряла, что мы с Кейс туда пошли. В отличие от нас Картеры – семья, где практикуют нечистую магию. Наше волшебство происходит только из нашей собственной крови. А нечистая магия черпает силу из боли и страданий других. Для этого нужно красть людей среди ночи, резать их и питать свои колдовские способности их кровью, а потом стирать им память, залечивать раны и выбрасывать несчастных на улицу, будто ты не провел последние несколько часов, слушая их вопли.

Родители Лорен никогда ее к такому не привлекали, но однажды она призналась мне, что иногда слышит крики и радуется, что они не из тех семейств, где людей действительно убивают, как принято, например, у Дэвисов.

И она даже гордится тем, что для каждого темного обряда нужна благая цель. Типа, все делается ради высшего блага – так она говорит. Вот, скажем, один раз ее родители совершили обряд, чтобы нескольких приемных детей поместили в хорошие семьи, забрав из тех, где над ними измывались.

О магической отдаче Лорен говорить не любит. Между тем колдуны прибегают к темной магии главным образом ради отдачи. Да, для всех ритуалов нужна «чистая», благая цель, но у темных ритуалов есть еще и удобная побочка: они усиливают колдовские способности и силу, да так, как это и не снилось тем, кто практикует только чистую магию. Темные колдуны тоже должны проливать кровь каждый раз, когда им надо наслать чары, – это мы все делаем, – но потолок возможностей у них гораздо выше. Даже когда они якобы занимаются чистым волшебством, то есть пользуются только своей кровью, они все равно черпают колдовскую силу из боли.

Лорен еще не приходилось самой участвовать в темных обрядах, но когда-нибудь придется. Она по-прежнему моя подруга. Я не могу отнести всех темных магов к одной категории. Лорен не какое-нибудь бессердечное чудовище. На празднике Взросления она была просто девушкой, которая радовалась, что стала колдуньей. Она сияла от счастья и гордости.

– Я сделаю такое, что меня никогда не забудут, – шепнула она мне, захмелев от шампанского – ее родители разрешили нам распить бутылку.

Лорен хочет, чтобы ее помнили. Хочет сыграть важную роль. Хочет, чтобы в семействе Картеров ее имя передавали из поколения в поколение.

Теперь ее нет. Наутро после праздника она вышла из дома – и вот уже месяц как не возвращается. И на сей раз ее не могут найти.

Кейс пихает меня плечом, стараясь не смотреть в улыбающееся лицо Лорен.

– Пошли. Пора садиться за стол.

Голос у нее тихий и ровный.

Я сую лист бумаги в карман и следом за ней иду в кухню. Мама сидит на деревянной табуретке у кухонного стола с ламинированной столешницей. Мы, дети, хотели стол с тачскрином. Бабушка пресекла эту идею на корню – рявкнула:

– Вам что, везде нужны эти треклятые тачскрины? У вас телефоны есть!

По пути из ванной, где мы с ней разговаривали, в кухню мама успела надеть черный парик в виде стрижки-боб. Я практически уверена, что этот фасон называется «Ева».

Я кладу листок на стол лицом вверх.

– Кто-то подсунул нам под дверь.

При этом я нацеливаю мысли на маму, словно она Кейс, – мне надо заставить ее действовать.

Мама поднимает глаза от телефона – она листала ленту – и тяжело вздыхает.

– Мы знаем, что она пропала. Картеры знают, что мы знаем. Не понимаю, зачем они суют нам объявления – только впустую тратят бумагу и время.

– Наверное, надеются на нашу помощь.

Мамин дар – считывать информацию с неодушевленных предметов. Ей достаточно одного прикосновения, чтобы узнать историю украшений или одежды – да, в общем-то, всего на свете. Выражение ее лица говорит мне, что вызываться помогать она не собирается.

Одно дело – искать пропавшую девушку, и совсем другое – помогать семье, где практикуют нечистую магию.

Чтоб меня хакнуло! Можно подумать, мы сами такие уж чистенькие. До того как матриархом стала бабушка, Томасы вполне себе практиковали нечистое колдовство, а теперь мы притворяемся, что это ниже нашего достоинства.

Вот она, колдовская политика в действии. Я кусаю губы. Вот что, оказывается, мешает маме помочь Лорен.

Но сегодня у меня нет сил напирать – не тот день. Я гляжу на арку, ведущую в столовую, потом обратно на маму.

– Все уже ждут?

– Ага. Бабушка послала меня помочь вам притащить все на стол. Эта чертова штуковина два раза отключалась. – Мама кивает на духовку.

Да провались оно. Наша допотопная духовка в последнее время завела привычку самопроизвольно отключаться, а денег на ремонт у нас сейчас нет. И не будет в ближайшее время. Тетя Мейз предлагала поколдовать, но, когда она в прошлый раз пыталась починить микроволновку, ее дар – она у нас укротительница огня – ни с того ни с сего проявился, и микроволновка вспыхнула и сгорела дотла. Тетя Мейз, по-моему, хуже всех на свете подходит на роль человека, способного спонтанно зажигать огонь, но тот предок, который ее Призвал, очевидно, считал иначе.

Чтобы отремонтировать нашу духовку, нужно обладать либо особым даром чинить электронику, либо широченным диапазоном колдовских способностей, а за этот диапазон пришлось бы платить тем, чем в нашей семье поступаться не готовы, – так называемой чистотой. Можно попробовать колдовать одновременно, но, зная нашу семейку, могу предположить, что мы просто разнесем всю кухню.

Я снова киваю в сторону арки:

– Бабушка в хорошем настроении?

Мама смеется:

– Какое там! Злющая как я не знаю кто, но поест – подобреет.

Неплохо. Когда я нагружу бабушкину тарелку ее любимой едой, она смягчится и, наверное, не станет читать мне нотации и разглагольствовать о моем Призвании. Я предвкушала Первую Кровь несколько лет – и благодаря этому заранее составила меню сегодняшнего праздничного ужина. Обычно на то, чтобы решить, что приготовить на ужин, у меня уходит… больше времени. Столько, что об этом даже думать не хочется, поскольку поневоле вспоминаются мамины слова про то, что мне «с трудом даются важные решения».

Если я и правда сумею улучшить бабушке настроение, возможно, она намекнет, кто из предков мне достанется. Матриархи обладают властью разговаривать и советоваться с предками, хотя это не обязательно означает, что матриарх скажет, кто меня Призовет. Но что-то она наверняка знает. Все мои двоюродные по крайней мере пытались лестью и уговорами выведать у нее хоть что-то, и я не стану исключением.

Зачем наделять матриархов особой силой, если нельзя пустить эту силу на помощь семье? Вообще-то матриархи не просто способны общаться с предками. Они могут временно расширять колдовской диапазон членов семьи, особенно когда нужно наслать какие-нибудь сложные чары, для которых требуются совместные усилия. А могут, наоборот, подавлять чужую магию, хотя, насколько мне известно, бабушка никогда этим не пользовалась, даже с дядей Ваку. Душевное состояние матриарха влияет на чужие чары: например, в день смерти дедушки, стоило взрослым что-то наколдовать, и в воздухе разливался аромат гвоздики и муската – его любимый дезодорант.

Я собираю два подноса – один для Кейс, другой для мамы, – а последние два несу сама. Мы входим в столовую через арку.

Потолок в столовой высокий-высокий, а за огромными окнами в плантаторском стиле раскинулось озеро Онтарио. Набережная проходит как раз у нас за домом и тянется через весь город до самого Ист-Энда. Вид на миллион долларов. Когда мы говорим, в каком районе живем, все, наверное, думают, будто мы купаемся в деньгах. Нам никогда не удавалось оправдать эти ожидания.

В 2030 году наш район Этобико переименовали в Исторический Лонг-Бранч. Он состоит из рядов разношерстных домиков, типовых малоэтажных кондоминиумов и главной улицы с ресторанами, барами и пекарнями, и все это выстроено в последние тридцать лет. Что в этом такого исторического, знают только городские планировщики.

Стол посреди столовой – из цельной древесины, не ГМО, и за ним можно усадить не меньше двенадцати человек, так что нам хватило бы места еще на одного гостя, если бы мы захотели его пригласить.

Бабушка барабанит пальцами по столу.

– Уж и не чаяли.

Что поделаешь, бабушка есть бабушка.

У матриарха нашей семьи тоже, конечно, есть дар, но она никому из нас не говорит какой. Даже мама и тетя Мейз не знают. Бабушкины волосы заплетены в аккуратные афрокосички – этой прической она щеголяет, сколько я себя помню. И одета она так же, как всегда одевается дома, – в красный махровый халат поверх простых штанов с футболкой.

Мы ставим на стол угощение. Лоснящиеся тушеные говяжьи хвосты – мясо так и отваливается от косточек и тонет в коричневом соусе. Пелау – нарядное блюдо из риса с мясом и овощами, до того рассыпчатое, что видно не только кусочки мяса и каяновые бобы, но и каждый кубик тыквы и цукини. Запеканка из макарон с сыром: снаружи – с хрустящей сырной корочкой, внутри – упругая и влажная. А посреди всего этого великолепия – большое блюдо сдобного хлеба с цукатами. При виде него бабушка выпрямилась на стуле, чтобы лучше видеть.

Да, в кулинарии я просто королева.

– И скромная такая, – бормочет Кейс.

Если предки дадут мне задание составить идеальное меню для семейного ужина, я, пожалуй, пройду испытание.

Бабушка шлепает дядю Катиуса по спине:

– Положи-ка мне макаронной запеканки.

Он сидит от нее по правую руку, как обычно. Поскольку он мужчина, матриархом ему никогда не стать, но вьется он вокруг бабушки так, словно у него есть шанс.

Дядюшка берет тарелку, тянется через стол и кладет бабушке хорошую порцию. Запеканка не рассыпается, а держится красивым куском – я знаю, что бабушка так любит. Одновременно дядюшка окидывает меня быстрым взглядом с головы до ног. Брови у него словно две косматые гусеницы, лысая голова блестит в свете люстры.

– Опять ты слишком много наготовила. Все испортится.

Ему лишь бы придраться!

Какой у него дар, мы, дети, тоже не знаем, но иногда я думаю, что это просто дар всех бесить. Если я готовлю тринидадские блюда, он обязательно укажет, что нам нужно есть больше африканской еды из уважения к своим корням. Если я готовлю что-то канадское, я отрицаю свою культуру. Что бы я ни делала, что бы ни делал кто угодно, за исключением бабушки, в этом обязательно найдутся недочеты, на которые он сможет указать.

Нечего и говорить, что я про наши так называемые африканские корни почти ничего не знаю. Предки бабушки и дедушки оказались в плену и были проданы в рабство – бабушкины, Томасы, попали в Америку, а дедушкины, Харрисы, в Тринидад. Бабушкины предки перевезли наш дом из Штатов в Канаду, а дедушкины эмигрировали туда же с острова. В конце концов они все поселились в Торонто.

Мы знаем, из каких именно мест в Африке их привезли, только благодаря тому, что общаемся с предками. Знать, откуда ты произошел, – привилегия, доступная далеко не всем потомкам черных рабов даже при нынешних достижениях генетики.

В результате наша семья стала отождествлять себя с тринидадской культурой, дедушкиным наследием, но бабушкины предки все-таки были могущественнее как колдуны, а это в итоге главное. Потому-то мы и Томасы, а не Харрисы. Сильное имя выгоднее носить.

Кейс плюхается на стул рядом с Алекс. Я сажусь напротив – то есть рядом с Кейшей.

– А что ты салат не приготовила?

Кейша даже не смотрит на меня. Ее длинные черные волосы переброшены через плечо, и вид у нее домашний, несмотря на блестящее платье с пайетками.

Да уж, размечталась я насчет идеального меню для семейного ужина.

– Бабушка не любит салат.

Я думала, что сказала это шепотом, но с другого конца стола доносится бабушкино ворчание:

– Салата хоть ведро съешь – и все равно через десять минут будешь голодная! Надо есть настоящую еду!

Думаю, ни от кого не укрылось, какой многозначительный взгляд она при этом бросила на папу с Прией.

Папа ерзает на стуле и наклоняет голову, чтобы короткие дреды упали на глаза. Он молчит. Только ворошит вилкой шпинат с нутом и соевой фетой на тарелке.

Прия точно так же склоняется над своей тарелкой, но подбородок у нее выпячивается, и я понимаю, что ей эта шпилька тоже не по нраву. Длинные волосы Прии заплетены в косу, которая доходит у нее до самых щиколоток. Прия готовит им с папой отдельно, потому что они веганы.

– Не поделитесь своим салатом с Кейшей? У вас его хватит? – спрашиваю я Прию.

– Полным-полно, – кивает она.

Я с облегчением откидываюсь на спинку стула и машу Кейше:

– Угощайся. Проблема решена.

Она оживляется и шагает в кухню – искать то, что они не доели.

Я смотрю на Прию с благодарностью, а она улыбается в ответ. Даже странно думать, что их с папой я знаю как пару почти столько же, сколько маму с папой. Может, они с Прией даже больше подходят друг другу. У них и дары похожие – связанные с прикосновением. Папе достаточно всего-навсего прикоснуться к тебе, и все мышцы сразу расслабляются, а тревоги развеиваются. А Прия умеет измерять романтическую совместимость. Взаимно дополняющие дары – не обязательно гарантия счастливой семейной жизни, но у папы с Прией не бывает таких ссор, как когда-то с мамой, так что, возможно, это что-нибудь да значит.

Тем временем маленькая Иден ждет, когда мама положит ей кусочек говяжьего хвоста на горку пелау. Я нарочно выбрала не просто бабушкины любимые блюда, но и те, которые Иден тоже любит. Не могу не баловать свою сестричку. Волосы у нее острижены в каре до подбородка и такие прямые, что их можно расчесывать частым гребнем: гены Прии оказались сильнее папиных и не позволили им создать ни единого завитка. Зато Иден унаследовала от папы цвет кожи – более светлый, чем у всех нас, с теплым золотым отливом.

Вообще-то мама не выносит папу и злится на него из-за Прии, но обожает Иден. Ее все обожают. Это самая очаровательная шестилетняя девчушка на свете.

Иден улыбается мне:

– Спасибо за ужин!

Не только очаровательная, но еще и воспитанная.

– На здоровье!

– Ты довольно долго пробыла наверху, когда праздновала Первую Кровь, – говорит дядюшка. – Надеюсь, ты не забыла уделить время и подготовке к Призванию.

Да, кто, как не он, должен затеять этот разговор. Я прикусила язык – иначе, чего доброго, не сдержалась бы и рявкнула: «Мы вообще-то и сейчас празднуем мою Первую Кровь!»

Я пинаю под столом Алекс и пытаюсь внушить ей, чтобы помогла мне свернуть обсуждение.

– Алекс, а расскажи, как у тебя прошел праздник Первой Крови! Дядюшки тогда не было, наверняка ему интересно будет послушать.

Алекс поднимает голову, смотрит на меня с набитым ртом и поднимает изящно выщипанную бровь. Сколько себя помню, никогда не видела Алекс без накладных ресниц, теней и помады с блестками. Она всегда подбирает косметику так, чтобы подчеркнуть глубокий коричневый оттенок кожи. Яркий макияж в сочетании с тем, что она такая крупная, всегда привлекает к ней много внимания. Она не просто крупная в смысле полная. Она еще и высокая. И к тому же носит очень короткую стрижку. Алекс всегда выглядит потрясающе, знает это и гордится этим.

Алекс глотает, но вилку не кладет.

– Не сомневаюсь, тетушка тогда посвятила дядюшку в курс дела.

Когда у Алекс была Первая Кровь, она еще не сказала нам, что совершает переход. Мы с ней собирались вместе в магазин, и вдруг она замерла посреди коридора, и из глаз и ушей у нее потекли багровые ручейки. Секунду мы так и стояли в коридоре и таращились друг на друга. Поскольку Алекс из нас самая старшая, она была первой из двоюродных, чью Первую Кровь я видела.

Потом Алекс сказала:

– Кажется, мне нужна ванна. Не просто душ.

Я оставила ее ждать, а сама помчалась созывать всех женщин в доме. Мы с тетей Мейз, мамой, бабушкой, Кейшей и Кейс собрали все свечки, ароматические масла и благовония, какие только смогли найти, и притащили в ванную. Кейша даже бросила на дно горсть блесток.

Когда Алекс забралась туда наконец, весь пол в коридоре был скользкий от крови, зато она лежала в ванне, сверкавшей, как ее ресницы, и вся сияла, а мы стояли вокруг. Мы не стали спрашивать, почему она так захотела, и нам ни к чему было это знать. Алекс была счастлива, а больше нас ничего не заботило. Именно тогда она попросила, чтобы мы называли ее «она».

Я говорю:

– Неужели ты не хочешь рассказать еще раз? Ты всегда говоришь, что это одно из твоих любимых воспоминаний.

А я буду крайне признательна, если внимание переключится с меня на кого-то другого.

– Так и есть, просто… – Алекс обводит собравшихся пальцем с наманикюренным ногтем. – Просто, когда вам рассказывают то, что вы уже слышали, вы слушаете до безобразия плохо. Перебиваете, норовите добавить что-то, чего на самом деле не было, спорите, кто что говорил, кто что делал… Да ну нафиг. Только зря стараться.

– Мне кажется, дядюшке будет приятно выслушать твою версию событий.

Я делаю Алекс страшные глаза, чтобы она наконец поняла намек.

– Мы говорим об одном и том же дядюшке?

Дядя Катиус сердито скрещивает руки:

– Если мы не будем говорить о Призвании, это не озна– чает, что оно не состоится. Ты – это решения, которые ты принимаешь. А решить, как пройти испытание, гораздо важнее, чем решить, что приготовить на ужин.

Я пропускаю его слова мимо ушей и повышаю голос:

– А давайте все женщины поделятся своими воспоминаниями о Первой Крови в честь моего перехода на новый этап! – Я обвожу взглядом стол в поисках той, которая подхватит нить разговора. – Бабушка!

– Если ты думаешь, будто мне охота сидеть тут и рассказывать, как у меня из интимных частей вылилось три литра крови, подумай еще разок! – Она доедает ломтик хлеба с цукатами – манерно отламывает по кусочку, жует и глотает – и сердито смотрит на меня. – Твое Призвание – это твои трудности, тебе их и преодолевать. Можешь постараться и подготовиться, можешь о нем не думать. Оно все равно состоится завтра. – Она встает из-за стола и отряхивает крошки со штанов. – В хлеб можно было положить больше кокоса.

Пока она не ушла, я выпаливаю:

– Кто-то сунул нам под дверь объявление, что Лорен пропала!

Если бабушка скажет, что мы поможем в поисках, никто не отвертится. Она матриарх.

– Найдут они девочку. – Бабушкин голос звучит резко и отрывисто.

Плечи у меня поникают. Могла бы и сама догадаться. В конце концов, Лорен из семьи, где практикуют нечистую магию, и при этом не из Дэвисов, с которыми нас связывают более прочные узы. Когда-то дядя Катиус был Дэвис, так что они нам свойственники. А с Картерами мы, если захотим, можем порвать все отношения.

Бабушка говорит, что темная магия дает больше силы, но платить за нее нужно столько, что она не желает нам такой участи. Когда она, только что коронованный матриарх, объявила об этом своим родным, они просто уехали. Перебрались куда-то то ли в Квебек, то ли в Новую Шотландию. Бабушка о них никогда не рассказывает. Это часть тех жертв, которые ей пришлось принести.

Понятие чистоты не предполагает, что одни семьи лучше, а другие хуже. Чистые, нечистые – мы все из одной общины. Но потом что-то изменилось и чистые стали водиться с чистыми, а нечистые – с нечистыми. И мы выбрали свою сторону.

Я еще помню, как община чернокожих колдунов держалась очень сплоченно. Те дни в моем детстве, когда то, чистый ты или нечистый, похоже, было не так уж и важно. Важным это сделала бабушка. Когда я была маленькой, я называла маму Лорен тетушкой, а теперь, кажется, вообще никого не интересует, как у них дела, поскольку мы собираемся вместе только на Карибану – ежегодный карибский карнавал – да иногда встречаемся у кого-то на барбекю, а в остальном каждый старается держаться своих.

Я облизываю губы и говорю:

– Я считаю, им надо помочь.

– Им есть кому помочь. Называется «полиция Торонто». – Бабушка сжимает губы в ниточку. – Раньше они не нуждались в нашей помощи и теперь тоже не нуждаются.

Мне бы остановиться. Мне бы оставить эту тему.

– А вдруг у Йохана на этот раз не получится?

Бабушка мотает головой и отворачивается.

– Если он не сумеет, тогда мы – тем более. Хватит думать о пропавших девчонках, сосредоточься на Призвании.