Текст книги "Широкая кость"

Гранат

Во время обеденного перерыва встречаю в парке Камиллу.

На ее одежде впереди гигантское красное пятно, будто она выдрала кому-то сердце.

– Не спрашивай.

– Что это?

– Я решила устроить для себя самой пикник, чтобы обдумать новый фасон купальников, и произошел несчастный случай.

– Что за случай?

– Все этот пикник. Я решила вести здоровый образ жизни и взять с собой салат, приготовленный дома…

– Из чего?

– Ну из экзотических фруктов.

– Ну и?..

– Я пошла к вегетарианцам в овощную лавку и увидела там чудные ломти арбузов, и хотела купить, но у них были еще и гранаты. А я недавно заметила, что в супермаркетах во все готовые салаты кладут гранаты, и подумала – о-о, это, наверное, будет здорово, ну и купила один.

– Мне почему-то кажется, что этим дело не кончилось?

– В общем, да… я не смогла его вскрыть. У него твердая кожура, наверное, чтобы не повреждались все эти камешки – ты же видела зерна граната?

– Красивые, да? Как маленькие инопланетные коконы.

– Да господи, они похожи… на бижутерию, на драгоценные камешки. И, в общем, я пыталась и наступить на него, и разгрызть зубами, но… не вышло, и я подошла к дереву и придавила гранат грудью к стволу и типа навалилась…

– Ты обнималась с деревом?

– Ну да, наверное, было похоже на то.

– И он лопнул тебе на майку?

– Вот именно. Все уже высохло. Салаты ужасно трудно готовить, а еще удивляются, почему их так мало едят.

– Гранат – это вроде бы пища богини.

– Вот как. Не зря, значит, я на него запала. – Камилла задирает нос и высовывает язык – изображает богиню, но тут же сникает и в отчаянии мотает головой. Я обнимаю ее за плечи.

– Придумала фасон купальника?

– Да, с тесемками, такими, прямо в заднице, чтобы ягодицы могли загорать.

– Кому нужны загорелые ягодицы?

– Можешь не сомневаться, рынок сбыта для таких купальников имеется. А когда-нибудь, лет через пять, я поеду на Неделю моды. Париж, Нью-Йорк, Милан… это все само собой… и Дубай тоже. Ты там когда-нибудь была? Чума полная. Одновременно футуристический и первобытный – все эти безумные металлические сверкающие конструкции посреди пустыни.

– Звучит как помесь «Флинтстоунов» с «Матрицей».

– Ага. Вроде того. Кажется, что птицы заводные, а солнце можно отвинтить от неба. – Камилла ложится на спину. Она уже успела загореть, похожие на рыбьи чешуйки веснушки усыпали ее нос, в прическе «афро» поблескивает неоновая пыльца.

– Угадай, что.

– Что? – Она резко садится.

– Мама согласна.

– На что?

– После каникул я не вернусь.

– Что-о?

– То-о. Больше не пойду в школу.

– ДА ИДИ ТЫ!

– Нет, серьезно.

– Фигасе! Би! Это фантастика. ВАУ!

– Знаю. Пока еще до конца не осознала.

– А в школе знают?

– Мама разберется.

– А папа что сказал?

– Считай, что ничего. А что он может сказать?

– Ух, Блюбель, это отпад! А что будешь делать?

– Пока не знаю. По идее, нужно пройти стажировку, потому что мне шестнадцать, типа, начать профессиональное обучение…

– Ты бы могла работать со мной!

– Хотела бы я быть твоей стажеркой! А что надо делать? Шить купальники на толстозадых девчонок?

– Ну да! С крупным рисунком, например… ну не знаю….

– Жабы или вроде того.

– Ага. Именно жабы.

– Чувствую, купальник с жабами стал бы для меня ориентиром – могу я подружиться с этой девчонкой или нет?

– Для меня то же самое в магазине: если покупательница не захочет носить купальник с жабами, тогда вон из моего магазина, ты не моего круга!

Я смеюсь.

– Так что пока я поработаю в «Планете Кофе», но… мне нужно уговорить Алисию оформить для меня статус стажера по специальности баристы. – Я сбрасываю туфли, воздух лижет мне распухшие пальцы. – Погляди на мои бахилы, так их растак. – Я смеюсь. – По идее, это удобная обувь. – Я щурюсь на солнце. – Но сегодня не могу ее попросить, потому как она, кажется, беременна.

– ЧТО-О?

– Вот-вот.

– Бедняжка. – Камилла цокает языком. – И почему мы не можем попросту работать механиками, как в кино?

– Сейчас для всего требуется бумажка. Ты не можешь просто начать работать после того, как подружишься, ну скажем, со слесарем, а он тебе и говорит: слушай, крошка, а почему бы тебе не стать слесарем, как я? Я научу тебя всему, что нужно для работы… Нет, фигушки, везде бумажки и прочая муть.

– Да, и вообще… Откуда ты в детстве можешь знать, чем хочешь заниматься всю оставшуюся жизнь? Выбираешь предметы для экзаменов в таком нежном возрасте, что даже не понимаешь, что от этого зависит все твое будущее. Бред собачий.

– Ясное дело. И представь, на экзамене по рисованию я замалевала все вокруг своей вазы с фруктами черным углем. Красотища. – Я вцепляюсь пальцами ног в траву.

– Как вообще узнать, какое место на планете предназначено именно тебе? Ну откуда я знаю, что мне положено быть именно здесь, именно сейчас и делать именно это? Откуда мне знать, что я приземлилась в нужном месте? Может быть, моя судьба… ну не знаю… в Новой Зеландии, на Сент-Люсии, или в Мехико, в Нью-Йорке, в Берлине…

– Или в Дубае?

– И никогда не узнаю. И поэтому жизнь кажется ужасно короткой. Просто нет времени все испробовать и понять, где мое место.

– Ну нельзя же всю жизнь скакать туда-сюда и искать свое место. Тебе просто некогда будет остановиться, чтобы понять, подходит оно тебе или нет. – Камилла ложится на спину и закрывает глаза. – Как бы там ни было. Здесь тебе самое место, это же твой дом.

– Откуда мне знать?

– Нужно просто знать. – Она срывает маргаритку и вертит ее в пальцах.

– И ты тоже часть этого…

Мимо проходит девица в джинсовых шортах с разрезами на ягодицах и в маечке до пупа.

– О-о-о, вот эта девчонка чувствует себя на своем месте! – Камилла кивает на нее. – Так держать, подруга! – кричит она.

– Хорошо ей. – Я улыбаюсь. – Но речь сейчас обо мне.

– Не дай бог отвлечься от твоей персоны хоть на тысячную долю секунды. Что ж, пардон. – Мы смеемся.

– Так вот, хотя мне всего шестнадцать, но я уже знаю, что есть вещи, которые не смогу делать никогда в жизни.

– Ты уже их делаешь – начинаешь предложение с «так вот», а я должна понимать, что ты имеешь в виду.

– Ну, типа, я никогда не буду лучшей в мире балериной, не буду лучшей скрипачкой…

– Неправда.

– Правда, потому что некоторые начинают этому учиться чуть ли не с двух лет. Ты же видела всякие передачи про вундеркиндов. А мне уже поздно. Мне нужно хоть куда-то двинуться. Я же ничего не умею.

– Ну а что бы ты хотела делать? В чем бы ты хотела стать лучшей, Биби?

– Мне нужно время, чтобы решить.

– Ну и решай себе.

– Мне нужно понять, что я умею… делать хорошо.

– Что же ты умеешь хорошо делать?

– Жрать.

Мы хихикаем. Наши животы так и ходят вверх-вниз. Вверх-вниз.

Камилла приглашающе хлопает ладонью по траве. Я ложусь с ней голова к голове. И слушаю визги лета. Дети в бассейне-лягушатнике, собачье тявканье, смех, ностальгически пронзительный колокольчик фургона с мороженым, сердитые гудки распаренных, вздрюченных водителей с проезжей части.

Через несколько минут мы стряхиваем с задниц прилипшие травинки и счищаем друг другу с волос мучнистый пух. На локтях у нас остается травяной узор.

– Позвоню тебе, когда закончу.

– Я тебя провожу, но не до дверей. Не хочу встречаться сегодня с Алисией, учитывая последствия операции на открытом сердце, произведенной с помощью граната.

– Это правильно. – Мы обнимаемся и нежно прощаемся.

– Черт возьми, – ворчит Камилла. – На солнце все какое-то желтое.

Я оглядываюсь: Макс с моей работы выкатывает на улицу мусорный контейнер.

Чизбургеры

Ты остаешься нормальным человеком, пока не сядешь в автобус. Но едва пройдя мимо водителя, становишься частью Автобусного сообщества. Автобусного клуба. Получаешь знак отличия за возмущение при виде кружка жевательной резинки, прилепленного к ворсистому подлокотнику. Ждешь повода воздеть очи долу и поцокать языком, обращаясь к незнакомцу. Думаю, эта потребность строить отношения – вопрос выживания.

В автобусе всегда пахнет чизбургерами – чизбургерами, или мочой, или потом, или холодными пирожками с сыром и луком, но на самом деле, по-моему, все перечисленное тоже может пахнуть как чизбургеры.

Если уж речь зашла о бургерах, для меня тут все просто. В них должен быть сыр. Булочка должна быть сдобной и сладкой, почти как кекс. Мясо должно быть хорошего качества, сочным и хорошо прожаренным, с чуть подгорелой корочкой. Я еще люблю, чтобы был маринованный огурец. А если лучший вариант чизбургера, который вы заслуживаете, недоступен, советую на него забить и съесть тостик с сыром.

Мне не удается сесть у окна, и через головы пассажиров я пытаюсь высмотреть Дав. Внезапно я вижу ее белобрысые космы в районе следующей остановки. Она вертится, пригибается и лавирует в потоке людей, как обученный охранник, переодетый Рождественской феей, в погоне за магазинным воришкой. Сердце у меня так и колотится, пока она влезает в автобус. Убить мало всех, кто мешает ей пройти, – прочь с дороги! Она вся красная и запыхавшаяся, но быстро приходит в норму. Я бы на ее месте уже давно валялась на полу в приступе удушья.

– Могла бы подождать следующего! – На мой голос оборачивается весь автобус. Все пассажиры взмокли от жары, несмотря на открытые окна.

– Я хотела поехать с тобой. Ты ведь уже ждала меня.

Ехать нам восемь остановок.

– Ты всегда ездишь этим автобусом?

– Нет, обычно я бегу. Что бы ни делали парни. Иногда меня подвозят на велике, на багажнике.

– Бежишь до самого дома?

– Ну да, идти пешком слишком долго.

Как удачно, что мы обе сегодня нарушили свои привычки и возвращаемся домой одним автобусом. Нос у Дав обгорел до рубиново-красного цвета. Ее ресницы и пушок на руках стали белыми, как лебяжий пух. Я ей завидую – она-то использует шестинедельные каникулы на всю катушку. В отличие от ее сестры, которая корячится на работе, как взрослая, и в то же время вынуждена вести дневник питания, как малолетка.

– Как думаешь, уговорим вечером маму взять еду навынос?

– Не уверена, она только и говорит о том, что у нее нет денег. Наверно, боится, что они с папой так и не помирятся, и тогда ей придется стать матерью-одиночкой.

– Но папа же все равно будет давать ей деньги? – Дав, похоже, обеспокоена.

– Какие там деньги! У папы их тоже нет. К тому же, если они разойдутся, он наверняка потратит все, что у него есть, на какой-нибудь душеспасительный вояж в Индию. – Я стискиваю ее руку. – Все будет в порядке, – говорю я. В этот самый момент автобус очень кстати резко поворачивает, так что мой жест можно расценить скорее как физическую поддержку, чем моральную.

– По-твоему, папа – самое большое огорчение в маминой жизни?

Нет. По-моему, это я. Если бы не я, папу она бы как-нибудь пережила.

– Возможно. – Я меняю тему. – А представь себе, что наступил конец света и в мире остались только вот эти люди. С кем бы ты поделилась содержимым своей сумки? У меня с собой ничего нет, так что мне пришлось бы попросту присосаться ко всем этим незнакомым людям.

Дав принимает задачку всерьез, с сосредоточенным видом кусает внутреннюю часть губы. Я продолжаю:

– Давай представим все, что они везут с собой, сложенное в кучку… – Мы рассматриваем людей, пытаясь угадать содержимое сумок по их поведению и одежде. – Вот у нее в сумке, могу поспорить, увлажняющий крем для рук… жвачка… и…

– Сигареты, – добавляет Дав.

– Почему сигареты?

– Моя учительница всегда носит в сумке жвачку и увлажняющий крем, чтобы отбить запах сигарет.

– Здорово подмечено! – Я с улыбкой киваю. – Отлично, значит, имеем крем для рук, жвачку и курево. Что еще?

– Вон тот мужик с коляской, значит у него куча классных штук… влажные салфетки, рисовые крекеры, яблочный сок, виноград… молоко наверняка!

– Хороший вариант. Буду его держаться. О, смотри, у этой тетки полные пакеты из магазина. Все в основном замороженное, но в такую жару… Картофельные котлетки вот-вот размерзнутся.

– Значит, обходим все, как буфетную стойку, и берем нужное. Или меняем? – предлагает Дав.

– Все, наверное, думают, что у меня в сумке куча еды. Почему-то все всегда считают, что я таскаю с собой еду.

– Будут разочарованы, – откликается Дав.

– Никто не захочет со мной делиться. Они решат, что я жадная, могу поспорить. И побоятся поделиться половинкой своего дохлого бутерброда с сыром. Потому что вообразят, что я выхвачу этот бутерброд и пожру в один присест. Знаешь, как великан – положу на язык, а он тут же растворится, как съедобная почтовая марка!

Дав смеется и изображает некоего динозавроподобного голодного зверя, рыча: «МОЕЕЕЕ!»

– Именно, люди думают, что толстые не могут наесться. Никогда. Будто у нас вместо желудка бездонная бочка, где перемалываются «вечные леденцы».

Дав хмурится.

– Что, правда?

– Да, они думают, что именно поэтому толстяки такие мрачные – потому что они всегда голодны. Будто мы едим, чтобы заполнить пустоту в себе. Вот что дуры-училки говорят обо мне в школе – и вот почему я ненавижу школу. С тобой они не станут говорить о разводе наших родителей, потому что ты худенькая. А сама эта мысль такая нелепая, что просто бесит.

– И вовсе ты не мрачная. Мне ты никогда не казалась мрачной. – Вид у Дав сосредоточенный. – Тебя это злит?

– Нет, смешит. – И это истинная правда. Придумают же такое: если толстый, то обязательно мрачный. Как будто от мрачности толстеют. Но так думают все девочки и все учителя в школе. «О, Биби такая толстая, потому что она мрачная, а мрачная она потому, что ей, КОНЕЧНО ЖЕ, грустно, ведь ее родители снова разводятся».

Мой вес не имеет ну ни малейшего отношения к родителям. Уж если мне вправду отчего-то грустно, то от того, что другие так думают. Будто я не могу управлять своими эмоциями.

Миф «худоба-равняется-счастью» – просто кошмарное уравнение, придуманное СМИ и брендами для того, чтобы женщины верили, будто быть худой достаточно, чтобы вести беззаботную, успешную жизнь. Будто, будучи стройной, ты автоматически делаешься ослепительно красивой, умной, свободной, популярной, крутой, доброй, дисциплинированной, целеустремленной, успешной, остроумной, оригинальной, авантюрной, сильной, отважной и честолюбивой, и при этом у тебя серьезные, глубокие любовные отношения с мужчиной твоей мечты, который, скорее всего, еще и богат, потому что он собственный босс на идеальной работе.

Интересно, а как худые все это воспринимают? Чувствуют, будто им запрещается быть несчастными?

Да на нашей неуверенности в себе просто зарабатывают деньги, выбивают нас из колеи, подсовывая недостижимый вылизанный образец, жрущий низкокалорийный йогурт, и внушая, что ВОТ кем мы должны стать, чтобы иметь вышеперечисленные достоинства, а для этого нужно покупать их товары и читать их журналы.

Иными словами, нам внушают, что, если ты худой, значит, преуспел в жизни.

Если нет – наоборот, проигрываешь.

И все это нагромождение абсолютной, дурно пахнущей чуши.

– Так что эти «все» могут сколько угодно думать, что обжора – это я, но если бы на самом деле настали лихие времена и дошло до каннибализма, съели бы меня. Все до единого, весь автобус. Встали бы вокруг, начали бы точить свои скидочные карточки, как самодельные ножи, орали бы какую-нибудь ужасную кровожадную варварскую песню, а потом попытались бы меня поджарить на двигателе автобуса…

Дав хохочет так, что в уголках глаз появляются слезинки.

– А мне всегда хотелось съесть эти жирненькие складочки, которые у тебя висят из-под лифчика сзади, у подмышек.

– О-о, это нежные кусочки. Настоящее филе. Из-за этих деликатесов начнется драка.

– Добавить чуть-чуть маслица…

– Ты наверняка все испортишь – обмажешь кетчупом.

Дав, хихикая, кивает.

– Ты, наверное, будешь вкусная, ведь ты сама ешь всю эту потрясающую суперпищу…

Мы выдыхаемся от смеха и впадаем в приятное молчание. Сестрички. Обе распаренные и уставшие от жары. Липкие и мокрые от пота. Интересно, кто-нибудь считает нас похожими? Нет. Скорее всего, нет. Никто из моей тощей семейки ни капельки не похож на меня. Но рядом с Дав я чувствую себя сильной. Она протягивает руку над моей грудью, чтобы достать до поручня.

– Ой, скорее, там два места…

Раздавлю!

Людям не нравится сидеть рядом со мной в автобусе, поэтому я обычно избегаю часов «пик». Не потому что мне неловко – не может же всерьез задевать то, что какие-то незнакомцы обвиняют меня в том, будто я наступила им на ногу или раздавила задницей коробку с яйцами. Эти люди быстро кладут свою сумку с ноутбуком на соседнее сиденье, пока я не успела сесть: «Это место занято моим скучным черным портфелем». Однажды, когда я садилась, какая-то тетка с такой скоростью выдернула из-под меня полу своего пальто, как будто, если бы я на нее приземлилась, случилось бы страшное и пальто было бы утрачено навеки. Как будто мои ягодицы УКРАЛИ бы его. Всосали бы, как пылесос, в один миг.

Я тихо сижу и гадаю, что у незнакомых людей в сумках; интересно ли им, что в моей? Но могу поспорить, они просто думают: «Она была бы вправду симпатичной, если бы похудела».

Такое я слышала неоднократно: «Ты высокая, Биби. Если бы ты похудела, могла бы пойти в модели».

Не хочу я идти в модели. Как будто это золотой билет, позволяющий бесплатно идти по жизни. Я ничего не имею против моделей. Как-то я смотрела по телевидению реалити-шоу про моделей и поняла, что быть моделью просто очень скучно. Стоять, выпячивая губки и щуря глазки, при этом думать о других, более важных вещах, которые можно было сделать за это время, а больше и дольше всего думать о том, как ты выглядишь. Наверное, это страшно утомительно. После смены в «Планете Кофе» у меня немеют щеки от постоянной улыбки. Я бы предпочла работать с более нейтральным выражением лица.

Ну и представьте, что вы модель. Я не хочу таскать шмотки из фирменных журналов, чтобы показывать девушкам, как их надо носить. Демонстрировать, как это должно носиться. Одежду надо носить так, как тебе хочется. Все равно что рекомендации на упаковках, как подавать блюдо. А кто обращает внимание на эти рекомендации? Никто и никогда.

– А ты так и не спросила, что у меня в сумке! – кричит вдруг Дав. – Тебе повезло, рядом с тобой как раз тот пассажир, что тебе нужен. – Дав сует руку в сумку и выуживает сияющую золотистой оберткой шоколадку.

Тосты с сыром

Чайник кипит, тостер мигает зеленым огоньком.

– Как ты думаешь, меня не хотят принимать по жизни всерьез из-за того, что я толстая? – Не знаю, почему заинтересовалась мнением тринадцатилетней девчонки.

– Нет, так я не думаю. Скорее тебя не принимают всерьез, потому что тебе шестнадцать лет. Шестнадцать. А еще ты дуреха. Вот. – Дав вгрызается в сыр, в целый брусок. Я с отвращением делаю вид, что ничего не замечаю. Она продолжает:

– Почему ты вообще об этом говоришь? Эта болтовня о лишнем весе уже достала. Только и слышу: толстая, толстая, толстая. Слишком много об этом говоришь для особы, которой наплевать на свой вес.

– Нет, я просто хочу об этом сказать прежде, чем скажут другие.

– Ну и ладно. А я о том, что это бесит, давай, продолжай в том же духе.

Дав облизывает большой палец.

– Это, вообще-то, не единственное твое качество.

– Ага, знаю, спасибо, Дав. – Пытаюсь уничтожить ее сарказмом.

– Ну и веди себя соответственно. Оооох.

Небыть поддает мне башкой под коленки.

– И буду из-за этой стажировки. Я правда хочу работать и что-то зарабатывать, чтобы мама отвязалась и я могла бы делать то, что мне хочется, а что – пока не знаю, и это тоже дивно.

– Вообще-то неплохо хотя бы представлять, чем хочешь заниматься… Я вот знаю, что хотела бы делать. – Я смотрю, как Дав тянется за джемом и мажет его на ломтик сыра. Слежу за ее рукой, пока она подносит это месиво ко рту.

– Не жирно?

– Очень вкусно.

– Ну так что бы ты хотела делать?

– Быть каскадершей в кинофильмах.

– Хорошо, прекрасно, ты хочешь стать каскадершей – здорово, но у тебя есть хороший шанс ею стать, Дав, потому что ты уже готовая каскадерша. Другое дело я – хочу стать руководителем, или главой компании, или открыть свой бизнес.

– И что такого?

– А то, Дав, что толстых не берут на руководящие должности – слишком очевидны вредные привычки. Например, игрок может скрыть, что он игрок, а жулик – что он жулик. Можно скрыть, что ты куришь или даже употребляешь наркотики… ты же не носишь все это на себе. Но для всех на свете я ношу на себе свою вредную привычку, свой изъян. Я просто одета в свою слабость… как в обитый фольгой спальный мешок, который не могу с себя снять.

– Хммм. Мне кажется, лучше, чтобы о твоих слабостях знали с самого начала. Тогда нечего будет скрывать. – Она обсасывает большой палец.

– Как боевые шрамы.

– Ну типа того. – У нее самой все ладони в стертых мозолях, похожих на лунные кратеры – все от того, что она постоянно хватается и цепляется за кирпичную кладку. – В собеседованиях при приеме на работу должен участвовать хиромант.

– Именно! Хиромант по учету кадров. – Мы смеемся. Дав всем своим весом наваливается на тостер, он шипит. Интересно, сможет ли кто-нибудь догадаться, что Дав может влезать на крыши домов одними голыми руками, только поглядев на ее ладони? Едва ли. Скорее эти идиоты из отдела кадров подумают, что она ездит в школу на скутере.

– Как по-твоему, Небыть, я толстая?

– Фу! Избавь хоть собаку от этого эмоционального стресса!

– Погоди, хочу услышать ответ. Гавкни, если нет, и сядь, если да.

– НЕБЫТЬ, СИДЕТЬ! – вопит Дав.

– Дав! Прекрати портить тест.

– Дурочка, это же жульничество, а не тест. Спрашивать собаку, толстая ли ты… совсем уж тоска. Смотри-ка, сел.

– Просто беспричинная пакость с его стороны.

– О господи, Биби, глянь-ка.

Теплый, растопленный, вязкий сыр сползает с поджаренного хлеба, как в сцене из «Охотников за привидениями». Светлый, нитевидный, солененький, сливочный… Р-ррр-р! Сердце начинает колотиться, будто это фильм о любви, а главные герои в нем – я и сыр.

– М-м-м!

– Нужно было бобов добавить. – Дав цокает языком, как будто мы отправились на вечеринку, которая не удалась. Лучше бы вообще не ходили…

Но мне и без бобов хорошо. Уютный комок ароматной, соленой, липнущей к щекам маслянистой массы растворяется у меня на языке. Вслед за Дав я иду в гостиную, где нас ждут дымящиеся чашки чая.

– Ну что, сходить за бобами? – спрашиваю я.

– Хорошо бы, – отвечает Дав.