Текст книги "Француженки не верят джентльменам"

Глава 10

Джоли потянулась за сумочкой, но Габриэль, сдвинув брови, так быстро прикрыл счет рукой, что у нее не было никакой надежды увидеть сумму, – он заплатил сам.

– Вы только что угостили меня фантастическими блюдами. А ведь чтобы приобщиться к высокой кухне, люди заказывают столики за полгода и летят через полмира, – сказала она сухо, пока они вставали. – Самое меньшее, что я могу сделать, это купить вам кофе.

Он схватил ее руку, будто боялся, что она что-нибудь ею сделает. Их пальцы сомкнулись. У нее перехватило дыхание, когда тепло его слегка шершавой ладони разошлось по всей ее коже. А он всего-то держал ее руку. Ей захотелось стать очень гибкой, чтобы обвиться вокруг него спелой виноградной лозой.

– Тебе не нужно платить мне тем же, – доброжелательно сказал он, направляясь по булыжникам place к ее краю, откуда можно было видеть город. Спускаясь по склону, город постепенно становился все более и более современным. Здания эпохи Возрождения у подножия шестисотлетних крепостных стен сменялись постройками семнадцатого и восемнадцатого веков, а потом, вдали, начинались современные дома. – Ты женщина. У дочерей Евы испокон веков существовали другие способы выразить благодарность. Можешь вести себя не так строго и официально?

Она, снова прищурясь, взглянула на него. Он посмеивался, глядя на пляж, спускающийся в море.

– Всем известно, что люди расслабляются и кокетничают на свиданиях.

Она попыталась выдернуть руку.

Он сжал сильнее.

– Прости. Иначе, боюсь, ты бы не поняла, что это свидание.

Высвободить руку рывком оказалось выше человеческих возможностей. Его пальцы были гибкими и теплыми, но крепкими, как сталь.

Она ощутила всплеск сильного желания и такого же сильного страха. Его сексуальные заигрывания она легко могла игнорировать, отказываться от них, отклонять как приводящие в ярость своим высокомерием. Но это было чем-то более серьезным и слишком нравилось ей, хотя не могло никуда привести.

– А мне казалось, это деловая встреча. Или, может быть, шантаж.

– Да, я понял, – сказал он с мрачной суровостью. – Вот почему я хочу все прояснить.

Она опять попыталась выдернуть руку. Могла ли она признаться самой себе, что причина, по которой она снова и снова пытается выдернуть руку, заключается в том, что она всегда испытывает сильное возбуждение, когда его цепкие пальцы удерживают ее? Когда, например, бьется, как птица, не может получить свободу.

Его рука снова сжалась.

– Ты перестанешь дергаться? Ты заставляешь меня нервничать, когда так делаешь, – заявил он.

Нервничать? Его профиль все еще был обращен к ней, но выражение сменилось на более серьезное и стало не очень-то счастливым.

– Зачем вам нервничать? Ждете, что я стукну вас или сделаю еще что-нибудь, если высвобожу руку?

Он покачал головой и не ответил. Только ласково потер большим пальцем костяшки ее пальцев.

Она сглотнула, поскольку один этот крошечный жест превратил все кости в ее теле в нечто мягкое и гибкое, с чем он мог бы делать все, что хотел. А этот запрещенный прием заставлял ее нервничать. Насколько же легче, веселее и безопаснее было просто вступать с чудовищем в словесную перепалку! Теперь же они говорили о совместной работе, держась за руки. От этого все становилось более сложным, влекло непонятные последствия.

– Разве тебе не надо отдохнуть перед вечерней работой?

Ее удручала его крайняя усталость, которую она заметила за столиком café перед тем, как он выпил свой кофе и обрел второе дыхание. Вдобавок, вероятно, он не так опасен, пока спит.

Он взглянул на нее сверху вниз.

– Ты таким способом предлагаешь пойти ко мне или к тебе или опять хочешь дать мне почувствовать себя собакой с электронным ошейником, которую удерживает невидимая стена?

Ладно, возможно, где-то глубоко в ней жило сомнение, а не понравится ли ей переместиться вместе с ним из сухого полуденного жара в интимную, затененную прохладу комнаты с кроватью. Но разве обязательно ему надо быть столь чертовски прямолинейным! Разве с женщинами на первом свидании говорят об этом? И почему это так ее возбуждает? Она стиснула зубы и опять рванулась.

– Хочу, чтобы ты немедленно отпустил мою руку. Кроме шуток.

Его большая рука стала тверже.

– Нет. Серьезно.

На terrain de boules[62]62
  Terrain de boules – площадка для игры в шары (фр.).


[Закрыть] сталь шлепалась на землю, а затем с мягким звоном ударяла по стали. Кто-то одобряюще хмыкал, кто-то слал проклятия из-за проигрыша. Аромат сосен дрожал в полуденном мареве, и смола, вытекавшая из деревьев, в тени которых проходил матч, спекалась от жары.

Джоли подумала о своей пойманной руке. А потом повернулась к нему, шагнула на низкую каменную стенку, уберегавшую их от падения с крепостной стены, и поцеловала его. Что касается установления рабочих отношений, это был, может, и не лучший поступок, но зато, черт возьми, какое удовольствие она получила!

Он издал удивленный звук и выпустил ее руку. Теперь обе его руки могли сомкнуться вокруг нее. Одной рукой, лежавшей у нее на пояснице, Габриэль прижимал Джоли к себе, заставляя ее выгнуться.

Восторг охватил ее, и она забыла, зачем приехала в этот городок. Она ощущала силу, которая удерживает ее, не дает упасть. И еще мгновенный отклик его губ и тела. После первой секунды удивления он принял ее беспрекословно, будто уже ожидал, что она прильнет к нему. Возбуждение волной окатило ее, а затем все мысли пропали из-за того, что его губы делали с ее губами. Его объятия стали крепче, когда он углубил поцелуй.

Она могла бы целовать его вечно, с пряным наслаждением и долгим, роскошным удовольствием. Она и не подозревала, что существуют такие ощущения: тепло и уют. Она и не подозревала, что для этого ей следует выбрать более уединенное место, чтобы никогда, никогда не пришлось бы остановиться.

Но они должны были разъединиться, потому что стояли на виду у полудюжины стариков, а еще и тех, кто сидел на двух террасах café, а еще и всех тех, кто случайно посмотрел бы на них из нижней части города. Многие, вероятно, узнали Габриэля. Ей потребовалось сделать усилие, чтобы отвести голову в сторону и постараться дышать спокойно.

Синева горела в его глазах. Джоли не могла выдержать такого взгляда. Это разгоравшееся в нем пламя заставляло ее чувствовать себя так, будто только он и удерживал ее от падения со стены.

Она подняла освобожденную руку и помахала ею, но почти без сил и совсем не так легкомысленно, как хотела бы.

Он напрягся, и его руки крепче сжали ее бедра. Его лицо стало суровым. Даже холодным. Почему?

– Как ты посмела так посмеяться надо мной, – решительно сказал он и выпустил ее. Потом повернулся, сделал шаг и остановился, рывком повернувшись к ней лицом. – Дай мне опять свою проклятую руку.

Она смотрела на него, желая понять, что же происходит у него в голове.

Потом посмотрела на свою руку и согнула ее. Она вдруг показалась ей маленькой, но способной на все. Счастливая рука. Она ей понравилась. С этой рукой она получила много радости. Рука была ее, и Джоли никогда раньше не понимала, как можно доверить ее кому-то. Она посмотрела на его протянутую к ней руку, большую, открытую, требовательную, с маленькими мозолями у основания пальцев и на кончиках.

Она решилась очень медленно просунуть свою руку в его руку, потому что покорность сделала ее иной. Будто сперва Джоли раскололась на тысячу осколков, каждый из которых засиял незримым волнующим светом, а потом все они собрались и создали новую, чудесную Джоли, которую она и сама не могла уже узнать.

Он немедленно сомкнул свою руку вокруг ее руки. И мгновение смотрел на свои руки.

Напряжение в его теле спало, и губы расслабились в кривой улыбке.

Странное, глубокое удовлетворение наполнило ее. Ей нравилось, что ее рука зажата в сладком плену там, в его руке. Она уже жалела, что поцелуй – это один из действенных способов манипуляции, которым ей случалось пользоваться и который она решила пустить в ход и теперь. Кажется, он догадался о ее планах и не поддался на провокацию, хотя больше всего на свете ей хотелось прижаться к нему снова и поцеловать его еще хоть чуть-чуть.

Но…

– Габриэль.

Он улыбнулся, и она заметила, что он очень доволен. Неужели то, что она произносит его имя, делает его таким счастливым? От этого она снова растаяла и чуть не забыла, что хотела сказать. О да.

– Я действительно очень-очень хочу сделать эту кулинарную книгу с вами… с тобой.

Его рука согнулась. Улыбка стала увереннее, шире.

– Спасибо.

– Но я не знаю, могу ли я рисковать нашими рабочими отношениями ради секса.

Он остановился как вкопанный, открывая и закрывая рот. На секунду его рука так сильно сжала ее руку, что она пискнула, чтобы напомнить ему, что она не мячик для снятия стресса. Он отпустил ее. Отпустил ту руку, которую совсем недавно так настойчиво требовал.

– Tu te fous de moi?[63]63
  Tu te fous de moi? – Ты надо мной издеваешься? (фр.)


[Закрыть] – недоверчиво сказал он.

– Я на самом деле хочу сделать эту кулинарную книгу, – умоляюще сказала она.

И как же мне работать с тобой в течение года, и держатся с тобой за руки, и, возможно, делать много чего другого, и не влюбиться в тебя? В высокомерного шеф-повара, который никогда не перестает работать и не перестает думать, что он самая важная шишка?

– Джоли! Одно не исключает другого. А наоборот, может все улучшить, je t’assure[64]64
  Je t’assure – я тебя уверяю (фр.).


[Закрыть].

– Но у нас может не получиться. Я более чем уверена. И тогда твоя кулинарная книга будет загублена.

Такая мысль повергла Джоли в шок. Ведь речь идет о кулинарной книге самого Габриэля Деланжа! Судьба дает Джоли шанс отдавать все свое внимание его блюдам в течение целого года. Узнавать, о чем он думает, когда готовит. Ночи напролет подбирать единственно верные слова. Но как она сможет сопротивляться сочетанию его сексуального бесцеремонного рева с его изысканной, бессловесной поэзией, проникающей глубоко в ее душу?

– С твоим стремлением к успеху нужно смотреть шире, – настойчиво сказал он. – Если у тебя есть шанс получить все целиком и приобщиться к совершенству, никогда не бери половину чего-нибудь только потому, что так спокойнее и безопаснее.

Она закусила губу.

Его кулак сжался у его бедра, когда он сосредоточил внимание на ее губах.

– А почему ты думаешь, что у нас не получится? – спросил он враждебно, будто готовясь к атаке.

Она сморщила носик, как бы извиняясь, и ударила себя в грудь кончиками пальцев.

– Из-за тебя? – Габриэль выглядел ошеломленным.

– Я не очень хорошо умею строить отношения.

Погоди-ка, он говорил о ней или о себе, когда сказал «целиком и в совершенстве»? Или же видел их обоих вместе? Целиком и в совершенстве? У нее в животе что-то ухнуло.

– Ты не очень хорошо это умеешь?

– А что, ты тоже?

– Так все говорят. – Он сразу закрылся. – Хотя я и стараюсь изо всех сил.

Она изучала его лицо, на этот раз с любопытством. По ее опыту, повара не очень-то хорошо знали свои сильные и слабые стороны.

– Это все из-за моих неудачных рабочих часов. – Он поежился, сводя большие плечи, стиснул челюсти и скрестил руки. – А может быть, из-за моего чудовищного нрава, не знаю.

– А-а.

Да, всепоглощающий характер работы вполне мог стать убийцей близких отношений. Вот и ее собственная семья не выжила в ритме современной гонки за успехом.

– А как насчет тебя? – Он бросил ей вызов.

– Я не знаю. – Ее брови сошлись. – У меня просто не получается.

Габриэль втянул ее в один из тех крошечных переулков, в каких, казалось, были только цветы и балконы, и остановился перед узкой каменной лестницей, которая вела на второй этаж к крошечной деревянной двери в виде арки, полностью задрапированной красной геранью. Он сел на лестницу и, притянув Джоли, повернул ее к себе лицом и поставил между своих колен.

– Джоли, – его голос стал низким и нежным, а тихие рычащие звуки показались ей ласковым мурлыканьем спящего льва, – если ты думаешь, что не очень хороша в сексе, я… могу обращаться с тобой лучше, чем ты, кажется, думаешь.

Его пальцы мягко потерлись по внутренней стороне ее запястья и вызвали трепет чувствительной кожи и сухожилий. Она покачнулась в ответ на ласки, ее тело налилось, отяжелело и попыталось убить ее волю и погрузиться в негу.

– Я не так уж беспокоюсь о сек…

– Поцелуй меня еще раз. – Он притянул ее к себе, и она не оказала никакого сопротивления. – Возможно, тебе понравится, – он легко провел губами по ее губам, раздвигая их, – то, как я манипулирую тобой. – Он нежно взял зубами ее нижнюю губу. Выпустил. Овладел ее ртом медленным, нежным скольжением своего языка.

Ступенька под ее ногой была неудобной. Единственной точкой опоры был он. Она прижала руки к его бедрам и опустилась на него, и край ступеньки впился ей в голень.

Он выгнул руку, просунул под ее бедра и притянул ее ближе к себе, сняв вес с голени. Она не могла оторваться от поцелуя и не могла прервать его. Она будто оказалась в лабиринте чувственного наслаждения и могла бы остаться там навсегда, затерявшись в его глубинах.

В этот раз не было никого, кто мог бы увидеть их в этом переулочке, кроме рыжего кота, дремавшего на одном из балконов над ними. Казалось, они могли целоваться здесь, в укрытии из цветов и камня, до конца времен.

В самом деле, если бы кто-то сказал ей, что мир идет к концу, то только это она и хотела бы делать в оставшуюся часть своего времени: оставаться и целовать Габриэля здесь – в тенистом цветущем переулке – до самого столкновения с кометой.

– Ты на вкус не сладкая и золотая, – сказал он с удивленным, грубым смехом. – Ты на вкус не… – он не мог правильно связать фразу, его слова прерывались ласками, покусываниями и глубокими-глубокими поцелуями, – ты ни на что не похожа из того, что я когда-либо пробовал раньше.

Он притянул ее к себе еще крепче. Другую руку запустил ей в волосы, вытаскивая их из заколки и в спешке дергая за них. Она едва слышно всхлипнула, запаниковала, попыталась отогнать от себя ту негу, которая обволокла ее. Он дотронулся зубами до ее нижней губы, слегка прикусывая и нежно, но настойчиво поглаживая языком, и втянул ее в свой рот. Он явно любил открывать совершенно новые ароматы.

Ее руки впились ему в плечи и мяли их, отталкивая, хотя она держалась за него все крепче, пытаясь вырваться из чувственных ощущений. Но вместо этого она все больше погружалась в океан, которым был для нее Габриэль. Она не могла найти огонек, который выведет ее на поверхность. Она могла найти только его, Габриэля, и силы ее были на исходе.

Он приподнял ее и посадил верхом на себя, но она упиралась, поскольку оказалась еще более доступной для него.

Ощутив давление его возбужденной плоти, она отпрянула, растерялась и едва не запаниковала. Ее дыхание стало тяжелым, и он тоже задохнулся от внезапного разделения их губ. Она хотела снова прильнуть к нему, чтобы загладить свою вину за этот разрыв. Извиваясь, она пыталась сдвинуть свои бедра с него.

Его пальцы сильно впились в ее ноги. А потом он снял ее с себя, посадив боком себе на колени.

– Прости. – Его голос был хриплым. Он уложил ее голову на свое плечо, поглаживая рукой. – Это было… было слишком много для тебя? – Его рука обвилась вокруг ее талии. Другой рукой он гладил ее волосы, но каждые несколько секунд его руки напрягались. Пальцы входили глубже в толщу ее волос, и он должен был заставить себя прекратить натиск. – Боже, ты великолепна на вкус. Putain. Еще одна попытка доказать, что я не чудовище, пошла в… провалилась к чер… не удалась. – Он засмеялся с каким-то отчаянным сожалением, прижавшись лбом к ее макушке.

Она не должна позволять ему гладить ее волосы так нежно и прижимать ее к себе так уютно, что она почувствовала себя в безопасности. Почувствовала себя укрытой от опасности, исходящей от него самого. Это его объятие было гораздо более интимным, чем просто поцелуи. Более уязвимым, чем даже раскрепощенный секс, секс с чудовищем. И все же оказалось, что его поцелуи уже разрушили всю ее оборону, и теперь она отчаянно нуждалась в его крепких объятиях, пока сама не обретет силу и окончательно не придет в себя. Она не могла заставить себя поднять голову, соскользнуть с его бедра и встать на ноги.

Почему бы ей не дать ему сделать это? Ведь еще никогда в жизни она не чувствовала себя такой красивой и высоко ценимой. И разве сейчас ей нельзя почувствовать себя такой? Даже если это опасное чувство. Женщина может привыкнуть желать этого слишком сильно. За подобное чувство женщина может даже отказаться от части своих убеждений.

Он гладил ее медленнее, нежнее, все больше контролируя свои действия.

– Так тоже хорошо, – пробормотал он, и от вибрации его голоса у нее щекотало в ухе, – действительно хорошо.

Джоли позволила себе расслабиться и прижаться к нему сильнее. Еще какое-то время она пыталась думать, но скоро прекратила эти попытки, так как было намного приятнее не думать, а просто чувствовать. Возможно, ей придется пересмотреть свою убежденность в том, что все лучшие в мире текстуры, вкусы и ароматы существуют только в пище. Его текстуры – твердая упругость мышц, мягкий хлопок футболки, гладкость кожи, шелк волос, намек на шероховатость подбородка, побритого утром, – были ошеломительно невероятны.

– Незабываемо, на самом деле умопомрачительно, – прошептал он, целуя ее в макушку.

Глава 11

Габриэль настоял на том, чтобы проводить Джоли на вокзал в Ницце, когда она собралась вернуться в Париж. С его стороны это был галантный жест, которого он явно от самого себя не ожидал.

На той лестнице в переулочке они сидели очень долго, пока их настроение не нарушил тихий спор на балконе над ними. «Ты больше не обращаешь на меня никакого внимания, – тихо говорила женщина, подавляя слезы. – Что произошло со всей той романтикой, которая была у нас в начале?»

«Ты никогда не бываешь довольна! – ответил мужчина. – Ты хочешь слишком многого. Что бы я ни сделал, этого всегда недостаточно».

Чужие слова проникли в их души, и они отпрянули друг от друга. Габриэль стал задумчив, и было видно, что ему не по себе. Джоли расстроилась и захотела уйти. Как бы то ни было, она должна была возвратиться в Париж, как и говорила Габриэлю. Ей нужно было организовать свою жизнь, и прежде всего увидеть отца, раз она собиралась проводить с Габриэлем несколько дней в неделю. Габриэль хмурился. Джоли волновалась. Волновалась по поводу того, как легко оказалось уютно устроиться на коленях высокомерного, грубого, агрессивного чудовища, которое она едва знала. Но она чувствовала, что это был самый прекрасный момент во всей ее жизни.

Только когда они прошли мимо пальмы, растущей около вокзала, и вошли в старое здание эпохи Людовика XIII с арочным орнаментом из красного кирпича и белого камня, она наконец осознала все это и взглянула на Габриэля с огромным облегчением.

Габриэль перевел взгляд с ее лица на гладкий серебристо-синий поезд у нее за спиной.

– Счастлива, что возвращаешься в Париж? – проворчал он.

– Это не секс, – сказала она уверенно.

Он уставился на нее, а затем оглядел толпу.

– Честно, Джоли, ты не можешь думать ни о чем ином? – Он заметно придвинулся к ней, намного ближе, чем полагается в такой толпе, но ведь он провел больше половины жизни в переполненных, тесных кухнях. – Не то чтобы я жалуюсь… – пророкотал он, и его синие глаза сверкнули на нее сверху вниз.

– Не секс причина того, что у меня не получается строить отношения, – объяснила Джоли и прошипела: – На самом деле я и не думала о сексе! – Ну, не думала до того, как он приблизился настолько. Теперь она получила довольно понятное представление о том, как он возбуждающе действует на нее, так сильно прижимаясь к ней всем своим телом. Она была взволнована и обеспокоена его близостью к ней и тем, что он обращается с ней так, как хочет. – Я думаю, это потому, что мне нравится быть собой, а не подлаживаться под кого-то другого.

Глаза Габриэля сузились, и его взгляд будто проник ей в душу.

– Почему мы именно сейчас говорим о том, что не получается строить отношения? И что ты имеешь в виду, когда говоришь «не подлаживаться под кого-то другого?»

Конечно, с тех пор как он стал главным шеф-поваром, именно этим и занимались все, кого он видел каждый день, – подлаживались под него. А до того сам он должен был подлаживаться под кого-то. Возможно, он даже не смог уловить смысл ее слов. Однако то, что она любила людей, особенно тех, кто занимался приготовлением пищи, но при этом любила быть одна, никак не укладывалось у него в голове. Он не был в состоянии понять ее желание делать что-то свое, быть занятой собственными мыслями без вмешательства извне. Это желание, возможно, выросло в те часы, когда она занимала сама себя в офисе отца, будучи ребенком, или когда проводила время в его квартире, или когда бродила по Парижу, пока отец работал.

– Парни просто многого хотят. И у меня не хватает для них времени и пространства. Я не такая выносливая, или что-то вроде того. Я всегда довольно быстро уставала от парней.

Его лицо стало неподвижным. Блеск синих глаз казался странным на мрачном лице.

– Ты хочешь сказать, что имеешь привычку бросать влюбленных в тебя мужчин, когда устаешь от них? – Прозвучало объявление о посадке. – И какого дьявола ты говоришь мне это вот сейчас?

Она схватила ручку чемодана, громко смеясь от облегчения.

– Ну, по крайней мере, я не должна так уж волноваться из-за работы с тобой. Я такая идиотка, если подумать. Я никогда не пошла бы по той же дороге, что и моя мать.

И Джоли прыгнула в поезд, весело помахав Габриэлю.

И уехала, оставила Габриэля окаменевшим.

– Да уж, прекрасное время ты выбрала, чтобы переехать на Лазурный Берег, Джоли, – сказала ее сестра Эстель. – Я занята в Нью-Йорке. У Флер работа в Сан-Франциско. Я думала, ты собиралась пожить здесь, в Париже, ради папы.

Джоли сунула руки в карманы, а в животе у нее что-то сжалось. Ее отец останется в полном одиночестве. Опять. На сей раз даже без своего высокомерия и без работы шеф-поваром.

– Я буду жить здесь три дня в неделю. Ездить по двенадцать часов туда и обратно, ради того чтобы проводить с ним каждый раз по три дня, разве этого мало?

– Ты уже осела в Париже! И могла бы быть рядом с ним всякий раз, когда он нуждается в тебе. А твое расписание меня не больно-то и беспокоит.

– Забавно, как свое чувство вины ты переваливаешь на меня, – угрюмо ответила Джоли. Почему люди всегда так много хотят от нее? И почему она так много делает для других и так мало для себя?

– О, так что ты от меня-то хочешь? Чтобы я бросила работу в Нью-Йорке? Я уже пробыла здесь сколько смогла. Мне пора возвращаться.

– А что ты хочешь от меня? – рассердилась Джоли. – Чтобы я сказала «нет»? Он держит иск у меня над головой! – Спасибо Габриэлю Деланжу. Если бы не он, она никогда не смогла бы простить этого ни себе, ни кому-либо еще. Если бы не он, она жила бы в Париже и каждый день боролась с депрессией отца.

Опять возникли мысли об отце, о том, как он проводит эти три дня без нее, сидя за столом и тупо катая скалку, мрачный и подавленный. О, папа!

– Он будет ходить по врачам, и я устрою так, что кто-нибудь будет приходить по утрам и вечерам, чтобы проведать его. – «Даже хотя он полностью способен позаботиться о себе сам», – прозвучал голос у нее в голове.

Эстель застегнула чемодан с таким мрачным видом, будто хотела сказать: «Я в этом больше не участвую».

– И как ты собираешься объяснить ему, почему будешь проводить половину недели в Ницце?

– В Sainte-Mère, – поправила ее Джоли. Хотя… а надо ли отцу точно знать место? В окрестностях Ниццы много хороших шеф-поваров. Она просто должна выбрать того, кто редко общается с ее отцом… – Даниэль Лорье! – торжествующе сказала она.

Эстель смотрела на нее безучастно.

– Ну, ты знаешь, тот парень, который принял Le Relais d’Or[65]65
  «Le Relais d’Or» – название ресторана.


[Закрыть] в Saint-Amour[66]66
  Saint-Amour – название города.


[Закрыть], когда ему было девятнадцать лет? Темные волосы. Напористый. Все время участвует в телевизионных шоу.

– Не могу поверить, что тебе так нравятся шеф-повара, – пробормотала Эстель. – Ты знаешь по имени всех звездных поваров. Разве ты не получила достаточно неприятностей из-за их самовлюбленности, когда мы были детьми? – Она бросила виноватый, но горький взгляд в направлении дома их отца, через пару arrondissements[67]67
  Arrondissements – административные округа (фр.).


[Закрыть] отсюда.

Джоли нахмурилась.

– Я скажу папе, что работаю с ним, ну, с Даниэлем Лорье. У папы не будет с этим проблем.

– Приехать к шеф-повару в качестве ученика, это чего-то стоит, я понимаю. – Отец все катал и катал свою проклятую скалку. – И не могу винить тебя.

– Папа, я хочу писать кулинарные книги. Эта мысль просто возникла сама собой, когда я встретилась с Даниэлем Лорье, чтобы расспросить об одном его рецепте для «Французского вкуса». Работа с ним открывает большие возможности для меня. Ты же не думал, что за всю свою жизнь я напишу всего одну-единственную кулинарную книгу – твою?

Ее отец взглянул на нее и ничего не сказал.

Ага, возможно, он и вправду хотел быть единственным центром ее внимания. Из-за отца у Джоли болело сердце. И от этой боли оно тянулось к югу, к аромату жасмина, испытывая страстное желание обрести свободу.

– Ну же, папа, помоги мне с этим рецептом. – Она выбрала его в кулинарной книге. Простое, но восхитительно вкусное гороховое пюре, которое он мог отлично сделать, даже испытывая затруднения с левой рукой. – Прошу тебя.

Но он встал и вышел из комнаты.

А она осталась со своей болью в сердце. Да, он сам решил изолировать себя, но это решение не сделало его менее одиноким.

– У нас там Мэтт, – сказал Габриэлю Рафаэль, остановившись на другой стороне прохода. Рафаэль был моложе Габриэля на шесть лет. В его более темных, чем у Габриэля, каштановых волосах было меньше огненных прядей. Рафаэль с двадцати лет работал у Габриэля. Тогда казалось естественным, что он должен стать chef cuisinier у своего знаменитого старшего брата, и с тех пор так и работал под его началом. А теперь их необычная иерархия начинала раздражать. Габриэль не знал, что делать с этим. Он перепробовал все, что мог, чтобы разделить власть поровну с братом, но трудно избавляться от старой привычки все контролировать. Он отчаянно боялся, что когда-нибудь младший брат продвинется выше по карьерной лестнице и уйдет от него, и еще больше боялся, что это могло бы стать лучшим, что Раф мог бы когда-либо сделать для себя. Черт побери! Почему жизнь других людей всегда становилась лучше, если в ней не было Габриэля?

– О, так вот зачем он приехал сегодня? Ему нужен столик? – Габриэль в последнюю секунду напылял смесь масла какао и шоколада на купол шоколадного десерта, чтобы тот попал на стол сверкающим, глянцевым, совершенным, отражая каждую зажженную лампочку своей темной поверхностью.

Десерт был прекрасен, и все же в этот раз Габриэль не полностью вложил в него свое сердце. В некоторые вечера было труднее выкладывать свое сердце, чтобы люди съели его. Она бросала мужчин. Она позволяла мужчинам влюбиться во все эти ее фисташки и золото, а затем бросала их. Избавляясь от всего, что оставалось от мужчин, Джоли, вероятно, втиснула в коробки и вернула по почте больше рубашек, чем вернули ему все его бывшие подруги вместе взятые.

– Он заполучил эту, как ее там, Натали?

Габриэль остановился.

– Bordel, так все дело в ней? Ты же знаешь, что она опять сбежит, как только сможет добраться до комнаты отдыха. – Он смотрел на свое прекрасное произведение искусства, ощущая крайнее опустошение. Черт побери, самое последнее, что ему могло быть нужно, вдобавок ко всему остальному, – это думать о какой-то честолюбивой актрисе, выбрасывающей этот кусочек его сердца.

– Кажется, она заказала только кофе, – сказал Раф.

– Что, черт возьми, с Мэттом не так?

Заказала только кофе. В его-то ресторане. Если это не было знаком, что мужчина должен закончить отношения с женщиной, пока у него еще остался шанс выжить, то Габриэль не знал, чем это было.

– Она красивая? – осторожно спросил Рафаэль тоном мужчины, который говорит наугад.

– Раф, помнишь ее на вечеринке по случаю дня рождения Мэтта? Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь требовал столько заискивающего внимания к себе. Если Мэтт останавливался хоть на секунду, чтобы пошутить с одним из нас, она начинала волноваться, что увядает и поэтому он больше ее не любит.

Зря Мэтт прошлой зимой захотел приключений и отправился работать в семейную фирму в Париж. А ведь как наследнику патриарха Розье Мэтту самой судьбой было суждено управлять долиной цветов в Провансе. В Париже Мэтт начал общаться с актрисами и моделями, которым шикарные парфюмерные дома присылали свои первые партии духов. Эта среда оказалась очень плохой для простого человека с чистым сердцем, которому нравилось, когда все идет своим чередом.

– Я знаю. Она ужасна как главный шеф-повар, – согласился Раф, с отвращением качая головой.

Габриэль бросил на брата недовольный взгляд.

– Ну, по крайней мере, мы уделяем внимание нашим блюдам, а не нашей внешности.

И это хорошо, потому что все его лицо было в шоколадных брызгах.

– Так, значит, мы лучше ее?

Раф усмехнулся с некоторой долей иронии.

Габриэль отправил шоколадный купол в зал и сердито взглянул на брата.

– Это вовсе не одно и то же, – сказал он твердо.

Раф пожал плечами.

– Ты же знаешь, что Мэтт идиот. Помнишь, когда он был маленьким, то все время бодал своих старших кузенов, чтобы обратить на себя внимание. Из-за этих ударов его голова понесла некоторый ущерб.

– Она даже не смотрит на него! Кажется, она буквально не может видеть его, хотя он-то с обожанием смотрит на нее.

– Да, но Мэтт большой. Он будет долго отдавать ей всего себя, прежде чем иссякнет. Мы можем поговорить о чем-то менее удручающем? Что у тебя на любовном фронте?

– Да пошел ты, Раф.

Рафаэль состроил гримасу, выражая глубокое соболезнование.

– Видишь, тебе тоже нужна подруга.

– А нам всем не нужна? – резко ответил Габриэль. – Если придумаешь, как заставить женщину мириться с нашим отсутствием, то просто дай мне знать, Раф. Мы пашем как лошади, а где благодарность? Видишь ли, у них всегда есть оправдание: «Извини, но тебя не было рядом, милый».

Рафаэль пожал плечами, оставаясь легкомысленно дерзким младшим братом, каким был всю жизнь.

– Я пытаюсь устроить так, чтобы у них случился великий секс.

Пальцы Габриэля опустили тонкую палочку белого biscuit[68]68
  Biscuit – бисквит (фр.).


[Закрыть] – чуть-чуть, только самый кончик – в сверкающий красный coulis из земляники, чтобы точно уравновесить причудливый завиток земляничного sorbet[69]69
  Sorbet – фруктовое мороженое (фр.).


[Закрыть].

– А тебе-то что от этого?

На лице Рафаэля на миг появилось чувство такого же глубокого одиночества, какое испытывал Габриэль, и он пожал плечами. Если Раф был на шесть лет моложе, то в его жизненном багаже было на шесть лет меньше провалов в отношениях и соответственно он был пока еще более дерзким. Или хотел притворяться таким.