Текст книги "Весёлый Пушкин, или Прошла любовь, явилась муза…"

* * *

Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходной и, кто получал эту должность, тот всегда имел возможность поправить свои финансовые дела. Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора. Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выражает чрезвычайное удовольствие громким мурлыканьем, а хозяйка настойчиво просит сочинить экспромт. Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая хозяйки, обратился к коту:

 
Кот-Васька плут, Кот-Васька вор,
Ну, словно обер-прокурор.
 

* * *

«Одна черта водилась за молодым Пушкиным: придет, бывало, в собрание, в общество, и расшатывается. «Что вы, Александр Сергеевич?» – «Да вот выпил 12 стаканов пуншу!». А все вздор, и одного не допил», – вспоминал Федор Николаевич Глинка.

* * *

Молодой Пушкин был очень крепок, мускулист и гибок. Гимнастические упражнения, ходьба пешком, плавание, езда верхом и фехтование поддерживали его великолепную физическую форму.

На одном дружеском кутеже Пушкин побился об заклад, что выпьет бутылку рома и не потеряет сознания. Исполнив, однако, первую часть обязательства, он лишился чувств и движения. Присутствующие с трудом заметили, что Александр Сергеевич еле заметно сгибал и разгибал мизинец левой руки. Придя в себя, Пушкин стал доказывать, что все время помнил о закладе и что двигал мизинцем в доказательство того, что не потерял сознания. По общему решению, пари было им выиграно.

* * *

В семействе Пушкина сохранился такой анекдот о нем. Однажды на упреки семейства в излишней распущенности, невоздержанности и вызывающем поведении, которые могут иметь для него роковые последствия, Пушкин отвечал: «Без шума никто не выходил из толпы».

* * *

Друзья Пушкина в один голос утверждают, что, за исключением двух первых лет его жизни в свете, никто так не трудился над дальнейшим своим образованием, как Пушкин. Он сам несколько позднее с упреком говорил о современных ему литераторах: «Мало у нас писателей, которые бы учились, большая часть только разучиваются».

* * *

На одном из званых обедов чрезвычайно разговорчивый чиновник по фамилии Ланов заглушал всех сидящих за столом. Его пустые и хвастливые речи были вынуждены слушать из вежливости и невозможности перебить. Наконец, опьяненный вниманием оратор договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина как самого лучшего средства от многих болезней.

– Особенно от горячки, – заметил Пушкин.

– Да, таки и от горячки, – возразил чиновник с важностью, – вот-с извольте-ка слушать: у меня был приятель… так вот он просто нашим винцом себя от чумы вылечил, как схватил две осьмухи, так как рукой сняло.

При этом Ланов зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажете? У Пушкина глаза сверкнули; удерживая смех и краснея, отвечал он:

– Быть может, но только позвольте усомниться.

– Да чего тут позволять? – возразил грубо важный Ланов, – что я говорю, так, а вот вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится.

– Да почему же? – спросил Пушкин с достоинством.

– Да потому же, что между нами есть разница.

– Что же это доказывает?

– Да то, сударь, что вы еще молокосос.

– А, понимаю, – смеясь, заметил Пушкин. – Точно, есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы – виносос!

Чиновник от неожиданности растерялся и обескуражено замолчал, а все присутствующие весело расхохотались. Ланов просто ошалел от обиды. Дело чуть не дошло до дуэли. Позже Пушкин вдогонку отхлестал Ланова эпиграммой:

 
Бранись, ворчи, болван болванов,
Ты не дождешься, друг мой Ланов,
Пощечин от руки моей.
Твоя торжественная рожа
На бабье гузно так похожа,
Что только просит киселей.
 

* * *

В доме Никиты Всеволожского, водевилиста, переводчика, страстного театрала, основателя общества «Зеленая лампа», с Пушкиным приключился забавный случай. У последнего был старый дядька-камердинер, очень преданный, но чрезвычайно упрямый и своевольный. Он слышал, как Александр Сергеевич жаловался при нем на одного издателя, требующего окончания поэмы, за которую Пушкин уже получил деньги вперед. Однажды Александр Сергеевич зашел утром к Никите Всеволодовичу, но последний был на охоте. Старик-дядька воспользовался случаем и стал приставать к Пушкину, чтобы он немедля закончил поэму, за которую получил деньги. Пушкин его обругал и категорически объявил, что никогда эту поэму не допишет. Упрямый старик, нисколько не смущаясь, запер Пушкина на ключ в кабинете Никиты Всеволодовича. Что ни делал раздосадованный Пушкин, но камердинер, стоя за дверями, твердил одну и ту же фразу:

– Пишите, Александр Сергеич, ваши стишки, а я не пущу, как хотите, должны писать и пишите!

Пушкин, понимая, что до вечернего возвращения Никиты Всеволодовича упрямец его не выпустит, смирился, сел за письменный стол и до того увлекся, что писал, не вставая, до следующего дня. Вечером и ночью он отгонял от письменного стола старика и прибывшего на подмогу Никиту Всеволодовича с безуспешными попытками уложить поэта спать. Так, благодаря требовательности камердинера, Пушкин окончил в срок одну из своих знаменитых поэм.

* * *

Во время пребывания Пушкина в Екатеринославе, где молодого поэта уже считали знаменитым и весьма многообещающим, восторженные поклонники его таланта – профессор Екатеринославской семинарии А. С. Понятовский и богатый помещик С. С. Клевцов – захотели с ним познакомиться. По возрасту господа были почти ровесниками Александра Сергеевича. Самостоятельно нашли убогую квартирку, где остановился поэт, вошли и замерли на пороге в немом почтении. Пушкин встретил непрошеных гостей с икорным бутербродом во рту и стаканом красного вина в руке.

– Что вам угодно? – спросил он вошедших холодно.

– Желали иметь честь видеть славного писателя! – бойко ответили гости.

На что славный писатель отчеканил им фразу:

– Ну, теперь видели? До свидания!

* * *

Жизнь в ожидании своей дальнейшей отправки на Кавказ в глухом и бедном городе тяготила молодого человека. Казалось, Пушкин две вынужденные недели нарочно поддразнивал и эпатировал дерзким поведением провинциальную публику, развлекая себя и испытывая на прочность местные нравы.

В Екатеринославе губернатор Шемиот давал обед и пригласил поэта как почетного гостя. Пушкин вошел в зал, когда все уже собрались. Костюм его был весьма эксцентричен, если не сказать скандален, на нем красовались прозрачные кисейные панталоны без нижнего белья. Все присутствующее общество пришло в замешательство: мужчины остолбенели, женщины перешептывались и посмеивались, обмахивая веером раскрасневшиеся от смущения лица. Пушкин вел себя непринужденно и как будто не замечал произведенного им ошеломляющего эффекта. Жена губернатора, госпожа Шемиот, чрезвычайно близорукая, не видела особенностей его наряда и продолжала непринужденно общаться с остолбеневшими гостями. Наконец, одна из присутствующих дам объяснила ей суть происходящего и посоветовала скорейшим образом удалить из гостиной дочерей-барышень ввиду крайнего неприличия ситуации. Госпожа Шемиот решительно отказывалась верить сказанному, продолжая уверять собеседницу в том, что у Пушкина просто летние панталоны бежевого или телесного цвета. Исчерпав доводы, губернаторша поддалась порыву установить истину самостоятельно, вооружилась лорнетом, подошла поближе, отбросив приличия, пригляделась и чуть было не лишилась чувств…

Дочери были немедленно изолированы. Хозяйка возмущена. Пушкин остался невозмутим – проделка сошла ему с рук.

* * *

Кто-то из знакомых, неожиданно встретив Пушкина в Киеве, спросил, как он попал туда.

– Язык до Киева доведет, – засмеялся Пушкин, намекая на причину своего удаления из Петербурга.

* * *

Однажды в Кишиневе, в бильярдной кофейни Фукса, Пушкин, будучи навеселе после обильного угощения жженкой, мешал играть на бильярде генералу Федору Федоровичу Орлову и его партнеру по игре полковнику Алексееву. Первый некоторое время вяло отбивался, потом вспылил и выкинул поэта из окна. Пушкин снова вбежал в бильярдную, схватил шар и запустил в Орлова, которому попал в плечо. Орлов бросился на него с кием, но Пушкин выставил вперед два пистолета и коротко пригрозил: «Убью». Орлов в ответ назвал его школьником, а Алексеев хмуро добавил, что школьников жестоко проучивают. Пушкин обоих вызвал на дуэль, а Липранди пригласил быть секундантом. На все уговоры «замять дело» он гневно отвечал:

– Ни за что! Я докажу им, что я не школьник!

Скоро Пушкин одумался:

– Гадко, да как же кончать?!

Иван Петрович Липранди подсказывал:

– Очень легко, вы первый начали смешивать их игру: они вам что-то сказали, а вы им вдвое, и, наконец, не они, а вы их вызвали! Следовательно, если они придут не с тем, чтобы становиться к барьеру, а с предложением помириться, то ведь честь ваша не пострадает.

Но даже и тогда, когда Орлов и Алексеев согласились приехать к Пушкину, чтобы прекратить «дело», поэт все сомневался и обеспокоено спрашивал у Липранди: не пострадает ли его честь.

* * *

Пушкина часто приглашали на все праздники и вечера, он же охотно посещал всех приглашающих. Любимыми занятиями на балах у него были карты и танцы. После каждого званого вечера у него появлялась одна, а то и две восторженные почитательницы. Пылкое сердце поэта не оставалось безучастным, в нем то и дело поселялись все новые и новые музы. «Нередко мне приходилось слышать: «Что за прелесть! Жить без нее не могу!». А на завтра подобную прелесть сменяли другие», – вспоминал Горчаков Владимир Петрович, ближайший друг Пушкина в Кишиневе и большой ценитель его творчества.

* * *

Пушкин на юге выдержал не одну горячку и несколько раз брил голову. Не желая носить парик, надевал молдаванскую шапочку или ермолку. Темперамент и фантазия Александра Сергеевича причиняли массу хлопот и смешных положений окружающим его людям. Остроумие, ветреность, насмешливость, дерзкие выходки, игривое своеволие, эпиграммы производили настоящий фурор в провинциальном обществе. Пушкин был предметом острого любопытства, бесконечных сплетен, и восхищенных рассказов по всей России. «Пушкин так умел обустраивать свои выходки, что на первых порах самые лучшие его друзья приходили в ужас и распускали вести под этим первым впечатлением. Нет сомнения, что Пушкин производил и смолоду впечатление на всю Россию не одним своим поэтическим талантом. Его выходки много содействовали его популярности, и самая загадочность его характера обращала внимание на человека, от которого всегда можно было ожидать неожиданное», – писал приятель Пушкина князь Павел Петрович Вяземский.

* * *

В один из приездов в Каменку к своему другу Давыдову Пушкин произвел глубокое впечатление на встретившую его при въезде в имение, девочку. Человек необыкновенной наружности в странной повозке, запыленный, с порывистыми движениями и быстрой возбужденной речью, показался девочке настолько необычным, что она бросилась от него прочь с громким и испуганным криком о том, что привезли сумасшедшего.

* * *

В Каменке Пушкин завершил «Кавказского пленника» и писал его в бильярдной, лежа на бильярдном столе. Работал он как одержимый, не отрываясь от листков, которые, не отвлекаясь ни на что, быстро заполнял своим размашистым почерком. Однажды Александра Сергеевича позвали в гостиную, он велел лакею принести рубашку, чтобы переодеться к обеду. Лакей принес наглаженную рубашку. Пушкин продолжал писать, лакей сделал слабую попытку обратить на себя внимание, Пушкин не оторвался от листка и пера. Так бедный малый и простоял несколько часов с рубашкой в руках.

* * *

В Кишиневе Пушкин жил в маленьких комнатках, не отличавшихся изысканной обстановкой. Постель его была всегда измята, а потолок разукрашен замысловатым узором из каких-то странных пятен. Их загадочное происхождение объяснялось просто: поэт любил лежать в постели и стрелять из пистолета в потолок хлебным мякишем, но не стихийно, а эстетически, пытаясь воссоздать какой-либо замысловатый орнамент.

* * *

Во время южной ссылки Пушкин вставал на рассвете, брал с собой карандаш, записную книжечку и долго гулял в саду, иногда уходил далеко в поля. Во время прогулки Александр Сергеевич несколько раз останавливался и интенсивно делал записи в свою книжку. Если он работал дома, то приказывал с утра жарко растопить печь и ходил по комнате, шлепая турецкими туфлями по полу весь день, изредка прерываясь на записи. В такое время он находился в особом состоянии и не любил, когда его отвлекали. Однажды к нему отправили какого-то молодого человека с поручением, тот вошел некстати, и Пушкин бросился на него со сжатыми кулаками. Наверняка побил бы, если бы тот стремглав не убежал. С тех пор если прислугу посылали за Александром Сергеевичем, то ей необходимо было вначале подсмотреть в окно, чем он занят. Если он работал, никто не смел перешагнуть порог его комнаты. В один из таких моментов экономка, по самоуверенности пренебрегшая опытом прислуги, вошла к Пушкину. Поэт скомкал бумагу, на которой писал, и в сердцах швырнул ей в лицо. Женщина городского сословия Катерина оторопела, испугалась, убежала и потом несколько дней дулась на Пушкина. Александр Сергеевич не переставал искренне перед ней извиняться, объясняя столь эмоциональные поступки тем, что это на него «находит», когда он пишет.

* * *

Любимым занятием Пушкина была верховая езда, порой поэт мог целый день провести в седле. Проезжая однажды по одной из многолюдных улиц Кишинева, Александр Сергеевич увидел в окне хорошенькое личико, пришпорил коня и въехал на самое крыльцо, дабы произвести неизгладимое впечатление. И ему это удалось – девушка упала в обморок. Родители пожаловались наместнику Бессарабской области Ивану Никитичу Инзову, который в назидание незамедлительно отобрал у Пушкина сапоги на два дня для неукоснительного соблюдения домашнего ареста.

* * *

В Кишиневе Пушкин любил гулять в самых разнообразных костюмах. В костюме турка, в широчайших шароварах, в сандалиях, с феской на голове, важно покуривая трубку, а то вдруг появлялся греком, евреем, цыганом. Разгуливая в праздничные дни в своих оригинальных, ярких костюмах, Александр Сергеевич присоединялся к молдавским хороводам, не стесняясь зрителей, которые приходили специально «смотреть Пушкина». Разгоряченный после плясок, он переходил в общество наблюдателей из образованного круга, которым принимался с восторгом рассказывать, как весело отплясывать «джок» под звук молдавской «кобзы».

* * *

Одна молдавская барыня любила снимать свою обувь, садясь в гостях на широкий молдавский диван. Пушкин-шутник заметил эту привычку и однажды стащил ее туфли, аккуратно вытаскав по одной с помощью трости. Барыня поднялась уйти, не нашла своих башмаков и, к веселью окружающих, смущенно прошлась в одних чулках до дверей, где Александр Сергеевич вернул ей обувь и озорно извинился в «нечаянно» совершенной оплошности.

* * *

Фамилию Пушкина молдаванам трудно было произносить, и они прозвали поэта «куконаш Пушка» (паныч Пушкин). Его самобытные ухаживания за молдаванками вынуждали родителей и женихов жаловаться Ивану Никитичу Инзову на смущение нравов ввиду чрезвычайной ветрености и дерзости его чиновника. Инзов разбирал обращения всенародно, приглашал жалобщиков и заставлял их в присутствии «куконаша Пушки» излагать свои претензии.

* * *

Кишинев в азартной жизни Пушкина сыграл особую роль, именно в этом городе молодой поэт пристрастился играть в карты. Одно из самых пагубных развлечений стало для Пушкина настоящей страстью. Риск, быстрая смена событий, безоглядность и надежда на крупный выигрыш манили Александра Сергеевича за карточный стол всю его жизнь. В кишиневский период материальное положение молодого поэта было весьма незавидно. За сочинения он еще ничего не получал, родительская помощь была скудна, жалованье мизерным. Зеленый стол стал для поэта источником множества эмоций и иногда решением финансовых проблем.

Однажды во время игры с неким Зубовым, офицером генерального штаба, вышла крупная ссора. Зубов вызвал Пушкина на дуэль после обвинений в свой адрес в карточном мошенничестве.

Храброго молодого поэта было трудно испугать, он явился на дуэль с пакетиком черешни и аппетитно поедал ягоды, небрежно выплевывая косточки, пока противник стрелял.

Зубов промахнулся. Пришла очередь поэта, и вдруг вместо выстрела Александр Сергеевич невозмутимо спросил:

– Довольны ли вы?

Зубов радостно бросился к противнику с дружескими объятиями.

– Это лишнее, – произнес Пушкин, холодно отстранил Зубова и ушел.

* * *

Молодой Пушкин слыл отчаянным дуэлянтом, и в Кишиневе поводов для укрепления подобной репутации находилось более чем достаточно.

На этот раз противником его был человек достойный во всех отношениях и всеми уважаемый – командир егерского полка Семен Никитич Старов, прославивший свое имя в ряде военных компаний редким мужеством и храбростью.

В казино шли танцы. Пушкин с приятелями условились начать мазурку. В это время молодой офицерик-егерь из полка Старова скомандовал оркестру играть кадриль.

Пушкин настойчиво потребовал:

– Мазурку!

Офицер решительно:

– Играй кадриль!

Пушкин с торжествующим смехом:

– Мазурку!

Музыканты, давно знакомые с затейником Пушкиным, несмотря на военный мундир, выполнили рекомендации поэта, а не офицера.

Подполковник Старов пришел в раздражение, подозвал офицера и предложил ему потребовать у Пушкина объяснений. Офицер смешался.

– Господин полковник, как я буду требовать объяснений? Я его не знаю…

– Так-с. Не знаете? – сухо уточнил Старов. – Что ж, я пойду! – решительно заявил пожилой солидный человек и направился к Пушкину защитить «честь мундира» в борьбе за кадриль. Пушкин жизнерадостно согласился дать объяснения по всем правилам и продолжал отплясывать мазурку.

Дуэль состоялась на следующий день в девять часов утра. Секундантом Пушкина был приятель Н. С. Алексеев. Однако погода смешала все карты – метель, холод, плохая видимость. Расстояние первого поединка – шестнадцать шагов. Пушкин промахнулся, Старов промахнулся. Секунданты предложили помириться. Оба отказались. Одеревеневшими от холода пальцами секунданты снова зарядили пистолеты, сдвинули барьер на 12 шагов. Опять промах с двух сторон. И опять примирение невозможно. Противники потребовали сдвинуть барьер еще ближе. Секунданты решительно воспротивились. Решено было отложить дуэль на более благоприятную погоду. На обратном пути Пушкин заехал к приятелю А. П. Полторацкому, не застал его дома и оставил экспромт, который стал известен в свете каждому:

 
Я жив.
Старов
Здоров,
Дуэль не кончен.
 

Усилиями Полторацкого и тактичного Алексеева непримиримых противников удалось свести в ресторации Ни колетти, и отчаянные противники превратились в друзей.

– Я всегда уважал вас, полковник, и потому принял ваш вызов, – сказал Пушкин полковнику.

– И хорошо сделали, Александр Сергеевич, – ответил в свою очередь Старов. – Я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стоите под пулями, как хорошо пишете.

Такой отзыв храброго человека, участника войны, не только обезоружил Пушкина, но привел его в восторг. Он кинулся обнимать Старова и с этих пор считал долгом отзываться о нем с большим уважением. Полковник же под старость сознавался, что его дуэль с поэтом – одна из величайших глупостей в его жизни.

* * *

Не все поединки поэта были столь героическими, как в случае с полковником Старовым, случались и нелепые и смешные стычки. В том же Кишиневе в 1822 году с Пушкиным случилась небольшая история. За карточным столом поэт повздорил с кем-то из провинциальной молодежи из-за мошенничества за картами, отбросил всякие церемонии, снял сапог и стукнул им противника по голове. Благородные последствия в виде честной дуэли не наступили.

* * *

Рисование всегда и забавляло Пушкина, и настраивало на нужный поэтический лад. Более того, его художественные способности развлекали светскую публику во время званых вечеров.

Пушкина веселило сходство собственного лица с восточным типом лица госпожи Крупянской, жены вице-губернатора.

Одной из его шуток на эту тему была изобразительная импровизация. «Бывало, – рассказывает близкий друг поэта Владимир Петрович Горчаков, – нарисует Крупянскую – похожа; расчертит ей вокруг лица волоса – выйдет сам он; на ту же голову накинет карандашом чепчик – опять Крупянская».

* * *

Из Кишинева Пушкин был переведен в Одессу, определен номинально на службу в канцелярию, которую, конечно, не нес, как, впрочем, и у Инзова. Генерал-губернатор Новороссийского края, холодный и властный Михаил Семенович Воронцов, невзлюбил гордого и независимого поэта. Александр Сергеевич платил ему взаимностью.

 
Полумилорд, полукупец,
Полумудрец, полуневежда,
Полуподлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
 

Эта и подобные эпиграммы из-под пушкинского пера расходились по городу и, вероятнее всего, делались известными самому Воронцову. Отношения портились, неприязнь нарастала.

* * *

Генерал-губернатор отправил предписание своему подчиненному коллежскому секретарю Пушкину А. С. отправиться в командировку на борьбу с саранчой. Поэт в статусе чиновника прибыл на место, где шла безуспешная борьба с вредителями, созвал крестьян и повел такую речь:

– А знаете ли вы, что такое саранча?

Мужички помялись, посмотрели друг на друга, почесали, как водится, затылки и, наконец, один кротко предположил:

– Наказанье божье, ваше высокородие.

– А можно ли бороться с божьим наказанием? – лукаво спросил Александр Сергеевич.

– Вестимо, нельзя, ваше благородие.

– Ну так ступайте домой, – велел великодушно поэт и больше не привлекал крестьян на неравный поединок с нашествием прожорливых полчищ.

* * *

Федор Орлов писал жене на следующий день после возвращения поэта из командировки: «Пушкин был послан на саранчу. Он воевал с нею, после весьма трудной кампании вчера вернулся, отступив перед несметным неприятелем». Поездка Пушкина была непродолжительна, приехал он чуть ли не через неделю, явился к графу Воронцову для доклада в кабинет. По некоторым свидетельствам между ними состоялся разговор в самой лаконичной форме: Пушкин с самым кротким видом отвечал на вопросы графа только повторением последних слов его фраз:

– Ты сам саранчу видел?

– Видел.

– Что ж ее, много?

– Много.

И так далее в таком же духе…

* * *

В деле 1824 «Об истреблении саранчи» находится предписание М. С. Воронцова о командировании коллежского секретаря Пушкина вместе с другими чиновниками для истребления саранчи в Херсонской губернии. Существует легенда, что по возвращении из унизительной командировки Пушкин написал рапорт Воронцову:

 
Саранча летела, летела
И села,
Сидела, сидела – все съела
И вновь улетела.
 

* * *

Александр Сергеевич, обладая ироничным умом и остроумным языком, сам был чрезвычайно уязвим и болезненно самолюбив. Во время пребывания в Одессе Пушкин тесно общался с приехавшим в город Александром Раевским. Александр Николаевич имел славу злого насмешника, глубокого скептика и легко справлялся с ролью «демона» одесского периода жизни поэта. Однажды Пушкин зашел к нему утром и прочел свое новое стихотворение, начинавшееся со слов:

 
Подруга милая, я знаю, отчего
Ты с нынешней весной от наших игр отстала.
 

Раевский выслушал молча, не высказывая впечатления от стихов, предложил остаться Александру Сергеевичу на обед. Подошли еще приглашенные лица. За столом Раевский сообщил о новом произведении поэта, и присутствующие стали просить исполнить новинку. Раевский не дал Пушкину выступить, а вызвался прочесть сам, поскольку, по его словам, ему эти прекрасные строки сразу врезались в память. И притворно торжественно продекламировал:

 
Подруга милая, я знаю, отчего
Ты с нынешней весной от наших игр удрала!
 

Гости весело рассмеялись, однако этой невинной шутки было достаточно, чтобы Пушкин больше никогда не напечатал полностью свое стихотворение. Оно оставалось долгое время в урезанном виде, а целиком появилось лишь в посмертном издании сочинений.

* * *

В Одессе Пушкин писал «Онегина», часто зачитывая фрагменты друзьям. Шла работа над описанием театра. После очередного прочтения вслух, желая пошутить, кто-то из друзей посоветовал поэту наделить главного героя своей собственной досадной особенностью наступать на ноги, пробираясь через кресла к своему месту. Пушкин вставил в роман строку: «Идет меж кресел по ногам».

* * *

Примечательная личность Одессы – граф Ланжерон, французский эмигрант. В прошлом участник наполеоновских войн, герой взятия Парижа, бывший управляющий Новороссийским краем, храбрый, моложавый, сухощавый старик, общительный и остроумный, возомнивший себя поэтом. Он писал на французском языке стихи и даже драмы. Вдохновенное графоманство делало его весьма навязчивым в общении. Трагедию «Мазаниелло или неополитанская революция», свой очередной шедевр, Ланжерон дал прочитать Александру Сергеевичу. Бессмертное детище пролежало непрочитанным у поэта несколько недель. Потом еще несколько недель и даже еще несколько дней. Наконец, сгорающий от нетерпения автор обратился с вопросом к Пушкину: «Ну-с, какова моя трагедия?». Пушкин был застигнут врасплох, пытался отделаться общими фразами, глубокомысленно морщил лоб и хмурил брови, а героический участник Отечественной войны все настойчивее требовал выразить конкретное мнение хотя бы о двух главных персонажах трагедии. Пушкин, проявив чудеса изворотливости, выудил у горе-автора имена героев и наугад ответил, кто ему симпатичнее.

– Так! – торжествующе вскричал генерал. – Я узнаю в тебе республиканца! Я предчувствовал, что этот герой тебе понравится больше!

* * *

Благодаря своему острому языку Александр Сергеевич часто наживал себе врагов. В Одессе жила одна вдова генерала, который начал службу с низких чинов, дослужился до важного места, хотя ничем особенно не отличился. Этот генерал в 1812 году был ранен в переносицу, причем пуля раздробила ее и вышла в щеку. Вдова этого генерала, желая почтить память мужа, заказала на его могилу богатейший памятник и непременно желала, чтобы на нем были стихи. К кому же было обратиться, как не к Пушкину?! Она же его знала. Александр Сергеевич пообещал выполнить заказ, но не торопился с исполнением. Время шло, а Пушкин и не думал приступать к «вдохновенному произведению», несмотря на то что вдова при каждой встрече напоминала о данном ей обещании.

Наступил день ангела генеральши. В числе гостей приехал к ней и Пушкин. Хозяйка, пользуясь случаем, с особой навязчивостью потребовала стихов.

– Нет уж, Александр Сергеевич, на этот раз ни за что не отделаетесь обещаниями, – говорила она, крепко ухватив поэта за руку, – не выпущу, пока не напишете. Я все приготовила: и бумагу, и чернила, садитесь к столику и напишите!

Пушкин понял, что попал в ловушку, и сдался. Стихи были мигом готовы, и вот именно такие:

 
Никто не знает, где он рос,
Но в службу поступил капралом;
Французским чем-то ранен в нос
И умер генералом!
 

«Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух, не знаю, – рассказывал поэт позже своим друзьям, – потому что, передав их, я счел за благо проскользнуть незамеченным к двери и уехать подобру-поздорову».

Но с этих пор генеральша оставила в покое поэта.

* * *

О подробностях своего одесского житья Пушкин не любил вспоминать, но иногда произносил меткую фразу об Одессе, называя ее «летом песочница, зимой чернильница».

* * *

Рассказывают, что однажды Пушкин гулял вблизи Одессы за городом, где стояла лагерем артиллерийская рота и расставлены были пушки. Рота готовилась к учениям. Артиллерийская прислуга уже стояла по местам, фитили крутились. Офицеры еще не вышли из палаток, только один молоденький прапорщик Григорьев задумчиво прохаживался возле пушек. Вдруг он увидел незнакомого молодого человека, который, переходя от орудия к орудию, внимательно рассматривал их. Григорьеву это показалось подозрительным.

– Что вы здесь делаете, сударь? – спросил он строго незнакомца.

– Гуляю.

– А кто вы такой?

– Пушкин.

– Какой Пушкин?

– Александр Сергеевич.

Григорьев очень любил чтение, бредил стихами и, как и другие молодые офицеры, был в восторге от Пушкина.

– Вы – Пушкин? – воскликнул он вне себя от радости. – Наш поэт! Сочинитель «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана»!

И, весь красный от обуреваемых его чувств, внезапно взмахнул руками и выкрикнул:

– Орудие! Первая – пли… Вторая – пли…

Услышав пальбу, из палаток выскочили встревоженные офицеры. Узнав, в честь чего палят, они окружили Пушкина, подхватили его под руки и повели в свои палатки праздновать столь приятную встречу.

*Отношения с графом Воронцовым стремительно ухудшались. «Аристократическая гордость сливается у нас с авторским самолюбием, – писал Пушкин А. Бестужеву. – Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, – дьявольская разница!». Воронцов в оправдание своего отношения к поэту писал П. Д. Киселеву: «С Пушкиным я говорю не более четырех слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем я отправлю его отсюда… Лично я был бы в восторге от этого, так как я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта». Однако особую нелюбовь Воронцова к Пушкину некоторые посвященные объясняли просто терзаниями обманутого мужа. Тем не менее Пушкин редко, но появлялся на даче у Воронцовой. После едкой эпиграммы на графа общались с ним очень сухо. Перед каждым званым обедом хозяйка обходила всех гостей по очереди и говорила каждому что-нибудь любезное. Однажды она прошла мимо поэта, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то рядом с вопросом:

– Что нынче дают в театре?

Не успел ее собеседник открыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа картинно руку на сердце, сказал:

– Верную супругу, графиня!

Уязвленная дама поняла намек, досадливо поморщилась и воскликнула:

– Quelle impertinence (какая наглость)!

* * *

Княгиня Вера Федоровна Вяземская писала своему мужу Петру Андреевичу из Одессы: «Пушкин, как я знаю, находится в очень стесненных обстоятельствах… Пушкин скучает гораздо более, чем я: три женщины, в которых он был влюблен, недавно уехали. К счастью, одна возвращается на днях».

* * *

Князь Петр Андреевич Вяземский с иронией вспоминал: «Пушкин во время пребывания своего в южной России куда-то ездил за несколько сот верст на бал, где надеялся увидеть предмет своей тогдашней любви. Приехав в город, он до бала сел понтировать и проиграл всю ночь до позднего утра, так что прогулял и все деньги, и бал, и любовь свою».

* * *

Пушкин о деньгах: «Люблю играть этой мелочью… Но беречь ее не люблю… поиграю и пускаю в ход, ходячая монета!».