Текст книги "Очарованная призраками"

9

На следующее утро после того, как меня впервые посетило видение со скалой, я практически запихивала в себя еду: картины будущего все еще были свежи в памяти и мне казалось, что удержать в желудке я ничего не смогу.

– Элейн, – проговорила моя мать, ее голос прорвался сквозь туман моего разума – она вроде бы лениво помешивала свой чай, но ее цепкий взгляд не отрывался от меня. – Слышала, к тебе вчера приходили.

 Я не удивилась, что она слышала о Моргане. В конце концов, у нее повсюду были глаза.

– Да, мама, – ответила я, с осторожность подбирая слова. – Мы с леди Морганой выпили чай в гостиной. Отлично провели время.

 Она впитала эту информацию со спокойным выражением лица и выдавила в чашку лимон.

– От Морганы Тинтагель у тебя только проблемы будут. Все так говорят. – Голос матери звучал резко. – Лучше тебе держаться от нее подальше – мы ведь не хотим, чтобы люди подумали, будто вы с ней похожи?

– Нет, мама, – прошептала я.

Как еще я могла ответить? Конечно, я хотела, чтобы люди думали, будто мы с Морганой похожи. Пусть уж лучше меня боятся, а не обзывают. Но матери говорить об этом не стоило. Она бы предпочла, чтобы на меня и вовсе не обращали внимания.

– Слышала, она всегда была вспыльчивой, даже в детстве, – продолжала она. – Не хочу, чтобы она забивала твою голову своими мыслями.

– Ничего такого она мне и не говорит, – ответила я, хотя тут же поняла, что технически это не так.

Она в самом деле много наговорила за время своего краткого визита, но… сейчас это были мои мысли, а не мысли Морганы. Она просто слегка смахнула с них пыль. Обнажила их.

– Элейн, – произнесла моя мать и опустила чашку на блюдце так, что звон эхом прокатился по нашей просторной комнате, а потом пригвоздила меня взглядом. – Ты не забыла вчера принять свое лекарство?

 Я подобрала ответ так, чтобы в нем не было лжи. Почти.

– Не забыла.

 Но по взгляду матери я поняла: она видит меня насквозь.

– В самом деле, Элейн? Иногда я думаю, что ты делаешь мне это назло. Я всегда хотела для тебя самого лучшего, а ты пытаешься выбросить свое счастье собственными руками. Мое бедное сердце не выдерживает. – Она театрально прижала к груди свои бледные дрожащие руки, словно готова была выдрать его в доказательство.

– Может… – начала я, а потом потеряла храбрость и прикусила губу… но через мгновение продолжила: – Может, мое счастье выглядит совсем не так, как твое.

 Мама молчала и просто смотрела на меня своими бледно-голубыми глазами – так, словно увидела незнакомца. Уголки ее рта поползли вниз, а потом она поджала губы и осуждающе выдохнула.

– Ты – ребенок, Элейн. – Каждое слово резало, как стекло. – Ты еще не познала жизни, что ты можешь знать о счастье? Неужели Моргана нашептывает тебе ложь?

 «Нет, – подумала я. – Много всего, но только не ложь».

 Тем вечером мама проскользнула в мою комнату перед сном. Я даже не слышала ее шагов, просто сидела перед зеркалом и пыталась расчесать непослушные белые локоны, а потом увидела ее в отражении. Она походила на привидение.

 Я подпрыгнула от неожиданности, и щетка застряла в особенно болезненном узелке.

– Ой! – Я аккуратно вытащила ее. – Ты меня напугала.

 Мама потянулась к щетке, и я отдала ее, не в силах посмотреть в глаза. Если бы я подняла взгляд, мама узнала бы все мои тайны.

– Я беспокоюсь за тебя, Элейн, – произнесла она через мгновение, и по шее побежали мурашки. – Ты странно себя ведешь.

 Только сейчас, глядя в отражение, я вдруг поняла, какой старой была моя мать. Сколько всего она повидала? И что являлось ей в видениях? Может, Моргана говорила правду, и моя мать в самом деле не знала об окружающем мире всего… но она наверняка знала куда больше, чем многие из нас.

– Я – все еще я, – заверила ее я. – Просто… я задаюсь вопросами о вещах, о которых прежде не думала.

 Мать прищурилась.

– О которых и не стоит думать, – произнесла она, резко и болезненно провела по моим волосам и отложила щетку в сторону. – Тебе пора спать.

 Я поднялась из-за туалетного столика и повернулась к кровати – я не могла выдавить из себя улыбку, и что-то похожее на страх забралось мне под кожу. Но это ведь нелепо. С чего бы мне бояться собственную мать?

– Доброй ночи, – прошептала я, стараясь не думать о страхе.

 Но она продолжала нависать надо мной и не спешила уходить.

– Не забудь принять свое лекарство. – Мать не спускала с меня глаз. Словно предупреждая.

 Я напряглась всем телом – то странное чувство усилилось.

 «Беги», – прошептало что-то в моей голове.

– Не забуду, – ответила я, пытаясь унять дрожь.

 Мама не двигалась. И я вдруг поняла, что она не тронется с места, пока не увидит все собственными глазами.

 Я подошла к полке, стащила с нее бутылочку и откупорила ее, чувствуя на себе мамин взгляд. Я посмотрела ей в глаза и приложила бутылочку к губам. В окружающей нас тишине плеск жидкости прозвучал, словно гром. Я не разомкнула губ и не выпила ни капли.

– Элейн! – Мама одарила меня строгим взглядом, а потом подошла ко мне, взяла в руки зелье и закрыла мне все пути к отступлению. – Пей.

 Я закачала головой, попыталась вырваться, но она держала крепко, прижимая горлышко бутылки к моим губам. Мама зажала мне нос, чтобы я не могла вздохнуть, пока не сделаю глоток. Глаза ее казались темными бездушными колодцами. Она вдруг перестала походить на мою мать и превратилась в незнакомку. Голос ее был далеким и грубым, совсем не похожим на тот, который пел мне колыбельные.

 Ее слова выжгло в моей памяти – тогда они показались мне странными. В них не было никакого смысла. Иногда я просыпаюсь после ночей, проведенных без сна, и снова слышу их в своей голове. В такие дни они не оставляют до самого вечера.

 – Бойся, бойся прекрасных трех дев. На пальцах их кровь. Не верь…

 Она резко повернула голову, словно кто-то невидимый ударил ее по лицу.

 – Не помогай…

 Голова ее мотнулась в другую сторону. Она сжала челюсть, словно сражалась с рвущимися наружу словами, но они оказались сильнее.

 – Сожжет она мир.

 В словах матери не было смысла, и глаза ее подернулись дымкой… словно она находилась в полусне.

 «Вот оно, – подумала я тогда сквозь туман паники. – Вот что я видела во снах».

 Утопление, но совсем не такое, как я ожидала. Мне не оставили выбора, я должна была открыть рот. И зелье ворвалось внутрь, но мать не отпустила мой нос.

– Глотай, – произнесла она своим голосом.

 Выбора все еще не было. Я сделала глоток, и густая, горькая жидкость скользнула по моему горлу.

 Мама тут же смягчилась и разжала пальцы. Провела ими по моей щеке и поправила мои волосы.

– Хорошая девочка. – Она прижалась тонкими губами к моему лбу. – А теперь поспи.

 Она чмокнула меня в макушку и оставила наконец меня одну.

 Как только дверь за ней закрылась, я подбежала к умывальному корыту и согнулась над ним, пытаясь избавиться от зелья. Я и представить не могла, что когда-нибудь добровольно захочу заболеть, но в тот вечер я все бы за это отдала. Я только начала обретать контроль над собственной жизнью и не собиралась так просто сдаваться. Я несколько раз стукнула себя по животу, надеясь, что это сработает, но почувствовала только боль. Я не сдавалась, но через пару минут меня подвели ноги, и я свалилась на пол и дала волю слезам.

 На следующее утро я остро ощутила отсутствие видения. Конечно, прежде я принимала это зелье бесчисленное количество раз и, просыпаясь, понимала, что не видела снов. Иногда мне все еще виделось, как я тону, но я была почти спокойной.

 В то утро я ясно почувствовала нехватку видений. Это походило на дырку на месте выпавшего зуба: я не могла не проводить по ней языком. Не могла не думать о том, что увидела бы.

 И что-то в той пустоте было. Я знала точно. Я чувствовала его отсутствие. Сна, который я не видела, но забыла. И чем сильнее я пыталась его вспомнить, тем дальше он от меня ускользал. Я пролежала в постели около часа, но увидела только незнакомые зелено-золотые глаза, которые смотрели в мои.

 Позже я поняла, что это были глаза Ланселота. Когда я впервые увидела его на Авалоне, картинка сложилась.

 Иногда я гадаю, что мне приснилось. И снилось ли еще раз? Дева, Мать и Старуха свидетели, у меня было множество видений с Ланселотом. Или то самое видение затерялось во времени? В дни, когда я не нахожу в себе сил на доброту, я убеждаю себя, что оно могло все изменить. Если б только я была умнее, если б у меня хватило сил и решительности победить свою мать.

 Я больше никогда ее не видела.

 Когда я наконец смогла подняться с постели, я собрала немного вещей – платья и туфли, которые никогда не надену на Авалоне, – и выскользнула из башни, не оглядываясь. Я оставила записку с восемью словами внутри.

« Я люблю тебя, но я больше так не могу. Прости».

 Потом я отыскала Моргану, и мы сразу же отправились на Авалон, наплевав на банкет. Мне даже не пришлось ее уговаривать: в конце концов, она получила то, за чем возвращалась в Камелот на самом деле. Меня.

 В ночь перед тем, как нам предстояло покинуть Авалон, мне снится мать.

 Я сразу же понимаю: это обычный сон. Но не из-за моих особых талантов, а потому, что она сидит у ревущей реки, подставив лицо солнцу, и ее серебряные волосы волнами рассыпаются по плечам. Потому, что она улыбается, и ее щеки краснеют, и она выглядит счастливой и болтает ногами в чистой воде, чуть приподняв платье.

 Мы с ней в лесу неподалеку от Шалота: в детстве мы часто устраивали там пикники. До того, как солнце стало слишком опасным для моей матери. До того, как пение птиц стало слишком громким. До того, как все стало для нее слишком – каждая капля жизни, – и она перестала выходить из комнаты, даже когда я просила ее поиграть со мной.

– Пойдем, Маленькая Лилия. – Она берет мои руки в свои и усаживает меня рядом.

 Руки у нее теплее, чем я помнила. Я тоже приподнимаю свое платье и опускаю ноги в ледяную реку.

– Реки такие забавные, не правда ли? Всегда бегут, но остаются на месте. Полагаю, теперь ты понимаешь это куда лучше.

 Ее голос – тоже почти призрак, знакомый и незнакомый одновременно. От его звука у меня перехватывает дыхание. Я никогда не слышала ее такой: будто в любую секунду она готова была рассмеяться.

 Это обычный сон, но я не против. Поэтому откидываю голову назад и наслаждаюсь солнцем и теплом сидящего рядом человека, такого реального и надежного. На мгновение я даже забываю о том, что мне стоило бы бояться воды.

 Но потом солнце скрывается за облаком, и мир становится серым.

– Грядут перемены, – обращаюсь я к матери, и течение реки усиливается, в ее кристальной чистоте появляются белые барашки.

– Перемены уже здесь, – отвечает она тем тоном, который слишком хорошо мне знаком: в нем полно предзнаменований и предупреждений.

Он осуждающий, полный ужаса и горечи. Голос матери, которую я помню. Голос, от которого по коже пробегают мурашки. Я снова чувствую себя ребенком, разочаровавшим мать навсегда.

 Она поднимается на ноги и помогает встать и мне. Я вдруг с удивлением понимаю, что теперь выше нее. Когда это случилось? Я ведь еще ребенок, который держится за ее юбки.

 Мама проводит рукой по моей щеке – пальцы ее холодны.

– Интересно, что останется от тебя, – задумчиво протягивает она. – Когда все те, кого ты любишь, отломят от тебя по кусочку?

 Я отшатываюсь от нее, но она этого словно не замечает. Она снова смотрит на реку, которая бушует, будто море в бурю: вода в ней темная, как ночное небо, и пены становится еще больше.

 Она берет меня за руку, и на этот раз она ледяная. Плоть ее начинает исчезать – сначала остается только кожа и кости, а потом лишь кости.

– Все происходит здесь и сейчас, Лилия, – говорит она. – Ты должна выбрать свой путь.

 Она хрипит то же пророчество, которое уже сообщила мне тогда, много ночей назад, но теперь я слышу его до конца. И теперь я понимаю каждое ужасное слово.

 Бойся, бойся прекрасных трех дев.

На пальцах их кровь, а в воздухе – гнев.

Не помогай той, кого все обвинят:

Сожжет она мир, пеплом будет объят.

Не верь той, с короной златой на челе:

Не протянет руки, заберет все себе.

И моя Дева Лилия заплачет, как тьма:

Она сломит обеих и погибнет сама.

А потом моя мама рассыпается в прах, и прошлое становится будущим, в котором я тону. Вода польется в горло и легкие, и какая-то часть меня захочет побороться за жизнь, но другая не станет этого делать. Я подниму взгляд на луну, которую будет видно сквозь поверхность озера, – она будет моим маяком, но я не отвечу на ее зов.

10

Когда я стояла на берегах Камелота в прошлый раз, я была напуганной тринадцатилетней девочкой, убегавшей от жизни в тени и одиночестве. Я помню, как буря раскидывала по небу золотые плети, как ветер путался волосах, как от него пахло медом и древесным углем. Я помню руку Морганы в своей, теплую и заземляющую, – она тащила меня вперед, к лодке, к Авалону, подальше от моей матери, которая скорее убила бы меня, чем отпустила на волю.

 Сбегая, я и не думала, что когда-нибудь вернусь. И вот как все складывается.

 На фоне бледного рассвета башни Камелота выглядят потрясающе – тонкие и изящные, словно их спряли из нитей сахара. Но на самом деле в замке нет ничего прекрасного, и десяти лет, проведенных вдали, недостаточно, чтобы об этом позабыть.

 Моргана появляется рядом со мной, словно тень, и берет мою руку в свою – совсем как много лет назад, когда мы были детьми. Это меня успокаивает. Привязывает к настоящему.

 Я все еще чувствую расходящиеся от Морганы волны обиды, и она продолжает оглядываться на берег, словно ждет, когда там появится Нимуэ и сообщит, что передумала.

– Мы нужны Артуру, – напоминаю я ей и возвращаю ее внимание на себя и Камелот.

 Я не впервые говорю ей это, но она все равно закатывает глаза.

 И я могу понять ее раздражение: наверное, сложно быть старшей сестрой Артура, подстраиваться под его величие, ставить его нужды выше своих… но она всегда делала это, не колеблясь. Однако она едва ли могла предположить, что однажды ей придется оставить ради него Авалон.

 Он стал домом всем нам. Но для Морганы он был сердцем.

 Она поворачивается ко мне – в утреннем свете ее фиолетовые глаза кажутся серыми.

– Теперь все будет иначе, не так, как прежде, – произносит она. – Ты ведь тоже изменилась.

 Может, легкость, с которой Моргана меня читает, должна удивлять. Она словно узнает мои мысли еще до того, как я успею их подумать. Даже тогда, в нашу первую встречу, она понимала меня лучше других. Словно мы были двумя сторонами одной монеты.

– Знаю, – отвечаю я.

Но сколько в этом правды? Какая-то часть меня ждет, что, едва переступив порог замка, я превращусь в ту самую испуганную девочку, которая не знала, кто она, и не умела за себя постоять.

– Если вы там закончили шушукаться, – кричит нам Ланселот, – Гвен разобралась с лошадьми!

 Остальные обрадовались, когда я сообщила им, что Ланселот отправится с нами. У меня тоже камень с души упал, хотя у меня-то как раз было множество причин для грусти. И Нимуэ… когда он появился на пристани с сумкой и мечом, она не удивилась.

 Я сжимаю руку Морганы, а потом отпускаю ее и поворачиваюсь к берегу, где у воды нас ждут пять лошадей, Ланселот, Гвиневра и Артур. На копытах все еще виднеется морская пена: она постепенно превращается в белые отметины на черной блестящей шкуре.

 Интересно, чем они были раньше? Их породила вода или их слепили из нее самой? Лошади бьют копытами и нетерпеливо качают головами – куда более живые, чем любые кони, виденные мною прежде. Но магия всегда вводит в заблуждение. Я не понимаю силу Гвен, все эти природные манипуляции, так же, как и она не может постичь суть моих видений.

 Гвиневра опускает руки и улыбается, довольная проделанной работой. В ее рыжих волосах путается ветер, и у меня обрывается сердце: когда она присоединится ко двору в качестве нареченной Артура, ей придется заплетать их и укрывать шиньонами. В Камелоте только детям позволено носить волосы так, как она.

– И они домчат нас до замка? – Артур хмурит брови, оглядывая ближайшую к нему лошадь, протягивает руку, чтобы дотронуться до ее бока… и удивляется, когда существо не рассыпается под его пальцами.

 Гвен кидает на него сердитый взгляд.

 – И довезут меня до Лионесса, а потом обратно до того, как магия исчезнет, – утверждает она. – Я знаю, что делаю, Артур.

 В голосе ее полно раздражения, а щеки алеют, но всего на мгновение. Мы знаем, что такова уж Гвен: быстро разгорается и так же быстро потухает. Вскоре она даже не вспомнит об этом. Нимуэ всегда сравнивала Гвен с кошкой: она может замурлыкать и приласкаться, а может зашипеть и оцарапать. Правда, Нимуэ никогда не уточняла, какой именно кошкой: домашней или тигрицей. Полагаю, и той, и той.

– Тебе не стоит ехать одной, – говорит Артур, но Гвен только смеется.

– Почему же? Лошадь знает дорогу, а тебе нужно погреть трон.

 Он готов с ней поспорить, но решает этого не делать: качает головой и отпускает тему. Мы все сейчас немного на грани, не только Гвен. Мы отправляемся в неизвестность, потеряв единственный дом, который знали.

 Ланселот, словно услышав мои мысли, оборачивается на горизонт. Отсюда видны только озеро и утренний туман, танцующий над его поверхностью, – но где-то вдалеке скрыт Авалон. Там осталась его мать, там он родился, и там он прожил всю свою жизнь. Там ждет Нимуэ, наблюдая за нами издалека. За шахматными фигурками, которые расставляла столько лет.

– Не будем терять время, – отрезает Ланселот и кладет руку на плечо Артура. – Гвен права – Артуру нужно завоевать трон.

 Мне приходится прикусить язык, чтобы не поправить его: мы все сейчас напряжены, все волнуемся, нет смысла спорить друг с другом, когда нас ждут битвы с настоящим врагом при дворе.

 Но я все равно не думаю, что Артуру придется так уж сильно сражаться за трон: он единственный наследник, король Камелота по праву. Кто может ему противостоять? Но вот удержать его при дворе будет отдельной задачей.

 Мы седлаем лошадей и отправляемся в сторону замка. Я не могу оторвать взгляда от его изящных шпилей.

 «Ты изменилась», – сказала Моргана.

 Я знаю, что это правда, но я также знаю, что в этих стенах меня ждут призраки. И девочка, которой я была, – лишь один из них.

 Мы доезжаем до развилки и останавливаемся, чтобы попрощаться с Гвен: сползаем с лошадей, которые все еще нетерпеливо бьют копытами и ржут, желая продолжать путь.

 Артур говорит с ней первым, и мы отводим глаза, пытаясь подарить им чуточку уединения. Не думаю, что у нас это хорошо получается. Впрочем, когда они сошлись, то не особо это скрывали: мы присутствовали при их первом поцелуе и во время их первой ссоры. К тому же королевские обязанности отнимут у них много времени, и на личное останется мало. Может, им пора к этому привыкать.

 Потом Гвен обнимает Ланселота и Моргану, целует их щеки и бормочет слова, которые я не слышу. Они смеются. Моргана, кажется, быстро стирает с лица слезинку. Им с Гвен сложно общаться, но последняя была для Морганы сестрой, в отличие от Моргаузы.

 Наступает и моя очередь. Гвен обнимает меня, и я вспоминаю слова матери.

 «Не верь той, с короной златой на челе: не протянет руки, заберет все себе».

 Я дрожу. Эти слова – определенно о Гвен. Я знаю это так же ясно, как то, что вторая девушка из пророчества – Моргана. В будущем наши судьбы переплетаются, но мы еще до него не добрались. И, несмотря на слова моей матери, пророчества могут изменяться. И это тоже должно.

– Береги Артура, – просит Гвен и отстраняется, обхватив своими усыпанными веснушками руками мои плечи.

 В ее обычно горящих огнем зеленых глазах я вижу тень страха. Она прикусывает губу.

– Прошу тебя, – добавляет она.

– Конечно, – заверяю ее я. – Конечно, я за ним присмотрю.

– Они попытаются разорвать его на куски, – произносит она. – Он к этому не готов.

 Иногда я забываю, что Гвен прибыла на Авалон всего за год до меня и помнит порядки Альбиона лучше Артура и Морганы. Она помнит жизнь при дворе и политику рядом с троном. Она помнит эти игры.

– Знаю, – отвечаю я. – И ты скоро вернешься к нам, Гвен. Ты должна быть рядом с ним.

 Гвен кивает, но отводит взгляд. Всего на секунду – я почти это упускаю. Упустила бы, если бы не знала, чего ожидать.

– Эй. – Я привлекаю ее внимание. – Мы нужны Артуру.

 Эти слова знакомы ей так же, как и Моргане: Нимуэ повторяла их день за днем, пока они не стали важной частью наших жизней.

 Мы нужны Артуру. Мы нужны Артуру. Мы нужны Артуру. В конце концов, его ждет великая судьба.

 Я ясно увидела тень горечи во взгляде Гвен и ощутила ее эхо в своей душе. Но и об этом я тоже стараюсь не думать.

– Скоро увидимся, – говорю я.

 Она еще раз обнимает меня, а потом делает шаг назад и забирается на лошадь. Мы провожаем ее взглядами, и когда она исчезает в конце тропы, мы наконец тоже продолжаем путь в Камелот.

 На Авалоне Гвен спала редко: она бродила по острову следом за луной, путешествующей по небу. И отсутствие отдыха никак не сказывалось на ее здоровье: глаза ее всегда сияли – и никаких синяков под ними (у меня же такие появлялись частенько). Такой уж она была.

 Однажды вечером я запуталась в паутине видения и вышла из Пещер Пророчеств сильно после ужина: огромная серебряная половинка луны уже поднялась высоко, и ее окружало столько звезд, что казалось, будто их больше, чем тьмы вокруг. Желудок бурчал, и я скрестила на животе руки: поесть я могла только за завтраком. Не помню, какое именно видение меня задержало – наверняка одно из плохих, после которых и так кусок в горло не лез.

 Я осознала, что следовало быть осторожней, только когда углубилась в лес. Да, я жила на Авалоне уже больше года и места эти мне были знакомы, но в темноте они казались чересчур странными и опасными. Остров спал, но лес был на страже.

 По кронам деревьев пробежался ветер. Стрекотали насекомые. Где-то рядом шумела река. Но больше всего меня беспокоила тишина, потому что она была слишком тихой. От нее волосы вставали дыбом.

 Вдруг неподалеку, меж деревьев, засветилась золотистая сфера. Я сделала шаг в ее сторону, потом еще один… и наконец увидела рыже-золотистые волосы, редкость даже среди фейри.

– Гвен? – позвала я.

 Сфера замерла, и Гвен повернулась ко мне: на ней была белая ночнушка до колен. Сферу она держала в ладонях. Волосы она забрала наверх, но в спешке: пряди выбивались из прически под странными углами.

– Элейн. – Она устало улыбнулась. – Что, во имя Девы, Матери и Старухи, ты здесь забыла в такой час?

 Меня окатило волной раздражения. Разве никто не заметил, что я пропустила ужин? Совсем никто? Даже спустя год мне иногда казалось, будто я никогда не вольюсь в их компанию и останусь чужаком и незнакомкой.

– Засиделась в Пещере Пророчеств, – объяснила я. – Потеряла счет времени.

 Гвен покачала головой.

– Мы так и подумали. Хотели сходить за тобой, но Нимуэ сказала, что лучше тебя не отвлекать.

 Это меня слегка успокоило. Я не знала, куда Гвен направлялась, но пошла следом за ней.

– А ты? – спросила я. – Очередная бессонная ночь?

 Лицо Гвен подернулось тенью, но она лишь пожала плечами.

– Не такая уж и плохая. Но уснуть я так и не смогла, если ты об этом.

– Может, кто-нибудь из фейри сможет приготовить для тебя зелье. Даже в Альбионе есть сно-творное.

 Она покачала головой.

– Они могли бы. Но зелье либо не сработает вовсе, либо сработает даже слишком хорошо. Если я приму снотворное, то проснусь лишь через три дня, не помня о том, что произошло, хотя все будут убеждать меня, будто я выглядела бодрой и вела себя обычно. Страшно даже подумать, как твое тело работает без участия рассудка. Такого я не хочу. Лучше уже не спать, поэтому я перестала их принимать.

 Я вспомнила о лекарстве моей матери: оно действовало иначе, но, по сути, было тем же самым. Эти зелья отнимали у нас что-то и – под видом исцеления.

– К тому же мне нравится проводить здесь ночи, – продолжила Гвен. – Есть что-то особенное в том, что ты не спишь, когда все вокруг погружено в сон.

– Не думала, что тебя так волнует спокойствие, – произнесла я, и Гвен рассмеялась.

– Нет, в большинстве случаев так и есть, – призналась она смущенно. – Я люблю наш большой шумный мир. Люблю, когда не слышу собственных мыслей. Обычно. К тому же мои мысли не такие уж и интересные.

 Мои мысли долгое время я могла назвать единственным, что у меня было вообще. Я и не думала никогда их заглушать.

– Я так не считаю, – сказала я ей.

– Может, для тебя так и есть, – засмеялась она. – У вас с Артуром мысли наверняка интересные. Сколько разветвлений, сколько вероятностей! Вы можете часами говорить сами с собой. Но для меня все не так. Мысли, что ко мне приходят, тут же рвутся наружу, и я не успеваю к ним привязаться. Поэтому Артур будет куда лучшим королем, чем я – королевой.

 Я покачала головой.

– Не шути так, Гвен.

 Гвиневра подняла на меня серьезный взгляд.

– Все так говорят… Артур уравновешенный, он стратег и дипломат. Таким и должен быть правитель Альбиона.

– А Лионесса? – спросила я.

 Она нахмурилась.

– В Лионессе ценят силу. Силу, чтобы захватить трон, силу, чтобы его удержать. Наши королевские династии работают совсем не так, как в других землях. Власть частенько переходит из рук в руки… мой отец правит дольше остальных королей, а он ведь на троне всего два десятилетия. В Лионессе конфликты разрешают не с помощью вежливых разговоров и дипломатии – на все отвечают кровью. Каким бы прекрасным королем ни стал Артур, в Лионессе он не продержится и недели.

 С этим я не могла не согласиться, но моим первым порывом было защитить Артура. Тогда все мы знали, что ему нравилась Гвен, но думали, будто чувства эти односторонни. Он так сильно хотел впечатлить ее… если б он услышал ее слова, это разбило бы ему сердце.

– Но Артур храбрый, – сказала я.

 Гвиневра посмотрела на меня так, словно мои волосы вдруг приобрели яркий зеленый оттенок.

– Конечно, храбрый, – согласилась она. – Он говорит, что думает, и придерживается своих решений. Это та храбрость, которая нужна монарху, – неважно, как именно он управляет. Но он смел и в другом смысле тоже… эта смелость переплетается с его гордыней и резким нравом, присущим всем мальчишкам. А для того, чтобы управлять Лионессом, нужно быть бесстрашным.

 Я всегда думала, что храбрость и бесстрашие были синонимами, но, когда я сказала об этом Гвен, она засмеялась.

– Кто-то может быть храбрым, но все равно бояться. Бесстрашие же – совсем другой зверь. Артур никогда не сможет таким стать. Мудрецы знают, что в этом мире много опасностей; это глупцы утверждают, будто их ничто не пугает, но они просто не могут разглядеть того, чего стоило бы бояться, пока не станет слишком поздно. Ты ведь не бесстрашна, а, Элейн?

 Это прозвучало словно вызов, хотя я и не знала, как тут лучше было ответить.

 Я покачала головой.

– Вовсе нет. Я боюсь многих вещей.

– Потому что вы с Артуром похожи, – произнесла Гвен. – Мудрые и храбрые, да, но никогда – бесстрашные.

 Кажется, никто прежде не называл меня храброй, и сначала я хотела возразить. В конце концов, я не такая. Чаще всего я чувствовала себя испуганной девочкой из Камелота, которая прячется в тени и не поднимает головы. Но даже в то время я нашла в себе силы уйти, хотя остаться было бы проще, мучиться в тишине было бы проще. Может, это тоже представляло из себя своего рода храбрость.

 Но Гвен была права: мне никогда не стать бесстрашной. Не думаю, что в мире был хоть один бесстрашный провидец.

 Мы прошли мимо ряда величественных дубов, нас встретил морской бриз и запах соли и спокойствия. Яркая луна освещала зазубренные скалы у пляжа. Сначала мне показалось, что это те самые скалы из моего видения, но нет – эти были ниже и уже. Наверное, Гвен частенько сюда приходила: она уверенно подошла к краю, присела и свесила ноги в пустоту. Она схлопнула ладони, и сфера погасла – света луны и так хватало.

 Я остановилась за ее плечом, но даже так мне казалось, что я слишком близко к краю. Хотелось отойти подальше, но я уговорила себя держаться.

– А ты бесстрашная? – спросила я, хотя, глядя на то, как Гвен сидит на краю скалы, словно в этом нет ничего необычного, могла бы и сама догадаться.

 Ее губы растянулись в улыбке, а в глазах блеснул коварный огонек.

– О да, – ответила она. – Я буду бесстрашным глупцом до самого последнего вздоха. Этого уже не изменить.