Текст книги "А дальше – море"

Он машет ей в ответ, ныряет в холодную воду и плывет к берегу. И только выбираясь на сушу, он видит, что мама просто в ярости. Она очень редко ругает его.

– Джеральд Перкинс Грегори, – говорит мама, – ты знаешь правило. Тебе запрещено плавать до причала в одиночку.

– Я знаю, – лепечет он и уже готов признаться, что проплыл вокруг половины острова, но с облегчением догадывается, что она не в курсе. – Мне просто было скучно. Я не знал, чем заняться.

Лицо матери смягчается, как и всегда.

– Понимаю, – соглашается она. – Нужно было взять тебя в помощники.

Он встряхивает мокрой головой.

– Можно, пожалуйста? Что мне делать? Могу помочь с пирогом?

– Да, конечно. – Она миролюбиво шлепает его по руке полотенцем.

По пути к дому мама, чуть помолчав, говорит:

– Ни слова твоему отцу, понял?

– Да, мам. Твое слово закон.

– Я серьезно. Давай оставим это между нами, идет?

Он кивает. Еще один секрет поверх другого. У него же тоже могут быть свои секреты, да? Он проплыл полпути. Теперь он знает, что может проплыть весь путь целиком. Нужно только уговорить Уильяма и Беа до отъезда сплавать вместе с ним.

Милли

В палате где-то за спиной Милли, в конце коридора, и еще одного коридора, и еще одного, лежит в коме Редж. А она сидит одна в холодной комнате для посетителей. Среди ночи в квартире раздался звонок, настойчивый, много раз, она в одном халате спустилась по лестнице, а там стоял мужчина в форме, с вытаращенными глазами.

– Я Брайан, – сказал он. – Может, Редж вам про меня говорил.

– Господи, – выдохнула она. – Что случилось?

– Не бомба, сердечный приступ.

Сердечный приступ. Конечно. Как у его брата. Почему она об этом позабыла? Почему боялась только взрывов?

– Я могу подвезти вас в больницу. – Он кивнул на свой мотоцикл.

И вот она обхватила руками незнакомого мужчину, обняла его выпирающий живот, – мужчину, о котором Редж и словом не упоминал, и они несутся по темным улицам, и сыплет дождь, холодный и мокрый.

– Вам остается только ждать, – сказала медсестра.

И теперь она сидит и ждет и хочет оказаться где угодно, лишь бы не тут. Хочет быть рядом с Беатрис. Рядом со своей матерью. Она хочет быть с Реджем, но не здесь. Она не в силах сидеть в той комнате рядом с его неподвижным телом. Она хочет убежать и никогда больше не возвращаться. Как он посмел бросить ее одну.

Нэнси

Телеграмма приходит посреди дня; почтальон, не поднимая взгляда, вручает сложенный листок Нэнси прямо в дверях. Глядя, как парнишка садится на свой велик, Нэнси сочувствует ему, потом разрывает заклеенный листок телеграммы. Сколько печальных вестей он, должно быть, приносит сейчас, день за днем. Даже в их небольшом городке так много семей отправили сыновей на фронт. У Свифтов, дальше по улице, все четверо мальчиков за океаном. Она читает телеграмму и зажимает ладонью рот, чтобы не вырвался крик. Так не должно быть, это несправедливо, думает Нэнси и спешит к Итану на работу, позабыв снять фартук, – несправедливо, что небо такое голубое, а листва такая золотистая.

– Реджинальд! – выкрикивает она, врываясь в кабинет, не дожидаясь, пока Итан откликнется на стук в дверь. – Случилось не то, чего мы так боялись. Сердечный приступ во время дежурства. Он умер, Итан, его больше нет. Как мы скажем Беа? Нужно забрать ее из школы? Какой чудовищный ужас!

– Нет, – говорит Итан. – Нет. – Он отбирает телеграмму, которой она машет перед его лицом, кладет на стол и снимает очки, чтобы прочесть еще раз внимательно. – Успокойся, Нэн, – наконец произносит он. – И сядь уже, ладно? – Тон резкий. – Ты действуешь мне на нервы.

Нэнси падает в кресло, в котором за много лет успело посидеть множество мальчишек. Она редко заходит к мужу на службу. И сейчас чувствует себя одной из тех мальчишек, дожидающихся, пока директор заговорит. Ноги у нее коротковаты и толком не достают до пола, и она едва не начинает болтать ими туда-сюда. Итан протирает очки носовым платком. Его обычная увертка.

– Печально, – вздыхает он. – И так неожиданно. Бедная девочка. – Голос срывается.

– Как я ей скажу? – Нэнси растеряна. – Как правильно рассказать девочке, что ее отец умер?

– Нет, – качает головой Итан. Он встает, выходит из-за стола, поворачивается к Нэнси: – Тебе не нужно ей ничего рассказывать. Я сам разберусь, когда вернусь домой.

– О, Итан, нет. Я не смогу весь день провести рядом с ней и не сказать. Или ты должен вернуться раньше.

– Нет, я не могу. А тебе просто придется потерпеть.

Нэнси смотрит ему в лицо и еле сдерживается, чтобы не дать пощечину. Он разговаривает с ней так, как разговаривают с ребенком. Но она понимает, что не в силах заставить его передумать.

– Очень хорошо, – бросает она. – Очень хорошо. – И громко хлопает дверью, выходя.

Дома она мечется по кухне, поглядывая на часы. Что же делать с телеграммой? Она складывает листок пополам, потом еще раз пополам. Заталкивает в верхний ящик письменного стола, потом пугается, что Беа может заглянуть туда за марками, поэтому сует в карман фартука и время от времени, пока прибирает в доме и готовит ужин, проверяет, на месте ли телеграмма. Она не может думать ни о чем другом и губит кукурузный хлеб, добавив в тесто четверть чашки соли вместо сахара. Это неправильно, не сказать Беа. О чем ей тогда говорить с девочкой? Беа же все поймет по лицу.

Пока не вернулись дети, Нэнси достает телеграмму и читает еще раз.

РЕДЖ В БОЛЬНИЦЕ ТЧК

СЕРДЦЕ ТЧК

СЕГОДНЯ В СЕМЬ УТРА УМЕР ТЧК

ПОЖАЛЕЙТЕ МОЮ ДЕВОЧКУ ТЧК

Нэнси выходит на задний двор, чиркает спичкой и поджигает телеграмму. Она держит ее, пока пламя не подбирается вплотную к пальцам, а потом роняет на землю, растаптывает обгоревшие клочки в пепел и втаптывает его в землю.

Она всегда делает то, что велит Итан. Обычно она с ним согласна. Но по поводу Беа они не сходятся. Нэнси подозревает, что он ревнует к их отношениям. Прошлым летом по его настоянию она перестала помогать Беа принимать ванну и тоскует по тому их времени вдвоем. Зато теперь они вместе торчат в кухне, Беа делает уроки, Нэнси готовит ужин. Может, насчет ванны Итан и был прав. Но сегодня он точно ошибается. Он не должен официально сообщать Беа о смерти Реджа. Это не то, о чем просила Милли. Это не означает пожалеть девочку.

Когда дети возвращаются домой, Нэнси, дав им перекусить, сразу отправляет мальчиков по комнатам. Потом садится за кухонный стол, берет руки Беа в свои и рассказывает ей печальную новость.

Уильям

Глубокой ночью Уильям слышит, как Беа всхлипывает. С тех пор как стало известно, что ее отец умер, она почти не плакала. Уже неделя прошла. Хотя Беа как будто бы не здесь. Ему кажется, что она все время где-то далеко. Не сразу отвечает на вопрос, ей нужно время, чтобы сообразить, что к ней обращаются. Примерно так же было, когда она только приехала. И что-то такое в ее глазах, что-то невысказанное, но он, кажется, понимает. Печаль, одиночество, тоска. Должно быть, так выглядит горе.

На этой неделе он допоздна не ложился спать, вдруг она захочет поговорить, но так и не собрался с духом сам зайти к ней в комнату. А сейчас он стучит в дверь, без всяких условных сигналов, просто стучит.

– Беа, – шепчет он. – Ты не спишь?

Дверь открывается. Беа стоит босиком, во фланелевой ночной рубашке. Он входит и прикрывает за собой дверь, Беа забирается обратно в кровать, натягивает одеяло на ноги. Уильям неловко переминается между дверью и кроватью.

– Ты как, – нерешительно начинает он. – Я не знаю, что сказать. Не знаю, как помочь.

Она почти улыбается.

– Ну не убивайся ты так, – говорит она. – Тут ничем не поможешь. Мой отец умер. Мама осталась совсем одна. А я здесь, а не там. Я даже не могу пойти на похороны, Уильям. Что я за дочь, которая даже не была на похоронах отца? – Она вдруг начинает смеяться. – Ну правда, какая нелепость? Он пережил «Блиц»[8]8
  Массированные бомбардировки Великобритании с сентября 1940 по май 1941 года, в результате которых погибло более 43 тысяч мирных жителей.


[Закрыть], спасал людей из горящих зданий, дежурил ночами, готовился к вторжению немцев, а умер, потому что его сердце просто перестало биться? Это просто глупость какая-то.

– Да, – соглашается он. – Что это за Бог, который допускает такое?

– Глупый Бог, – говорит она, потом шмыгает носом и встряхивает головой. – Только не говори своей маме, что я это сказала. Хотя, Уильям, вот что ты можешь сделать. – Она подается к нему: – Прикрой меня. Я знаю, она хочет как лучше, но я не желаю говорить об этом. Не хочу говорить о папе. Я просто хочу, чтобы все было как раньше.

– Ок, – говорит он. – Это я могу устроить.

Пару минут они молчат.

– У меня идея, – говорит Уильям.

Беа вскидывает голову.

– Ты не можешь поехать на похороны, но мы можем устроить похороны твоего отца здесь? Только ты и я?

– Как это?

Он принимается расхаживать по комнате, от окна к двери.

– Мы можем устроить что-нибудь в лесу. На кладбище. Или в часовне. – Уильям не задумывается, что он несет, он готов сделать что угодно, лишь бы помочь ей хоть немного. – Ты же знаешь про заднюю дверь, которую никогда не запирают.

Он никогда не был на похоронах и слабо представляет себе, что там происходит. Но ей, кажется, понравилась его идея.

– Да, – говорит Беа, и глаза их встречаются. – Мне нравится. Давай так и сделаем.

Позже, в своей комнате, Уильям лежит на кровати, уставившись в потолок. Ему иногда даже страшно, как сильно он жаждет ее одобрения. Ее улыбки.

Беа

Беа решает позвать и Джеральда тоже. После ужина она тянет его в коридор и прикрывает дверь.

– Джи, мы с Уильямом сегодня ночью идем в часовню.

– А зачем? – удивляется он.

– Чтобы попрощаться с моим отцом. Хочешь тоже пойти?

– Конечно.

Беа прижимает палец к губам:

– Ни слова родителям.

– Клянусь, – ошеломленно распахнув глаза, обещает он.

– Выходим в половине двенадцатого. Ни слова, – повторяет она, прежде чем открыть дверь.

Беа с Уильямом спорили насчет Джеральда, Уильям уверен, что брат все испортит.

– Он разболтает маме, он все ей рассказывает.

– Я хочу, чтобы он тоже присутствовал, – говорит она. – Хочу, чтобы были вы оба.

Выбраться из дома среди ночи им удается без труда. Они стоят, сбившись в кучку, посреди поля, оглядываются на дом, на темные по-прежнему окна родительской спальни.

– Отлично, – говорит Уильям, – они ничего не слышали.

Джеральд молчит. Беа знает, что у него миллион вопросов, но он здесь только ее милостью, и Уильям немедленно сердито рявкнет, стоит только брату открыть рот.

– Пошли, – командует она, и они гуськом бегут по тропинке.

Вторая четверть луны, но небо ясное, и ярко сияют звезды. Для середины ноября довольно холодно. Беа жалеет, что не захватила перчатки.

В часовне они некоторое время ждут, чтобы глаза привыкли к темноте, а потом идут по центральному проходу. Насчет свечей они тоже спорили. Беа хотела зажечь одну, для освещения и еще потому, что ей казалось, что так правильно.

– Кто-нибудь увидит свет, – возражал Уильям. – Мало ли, будет с собакой гулять или поздно возвращаться с работы, да что угодно. Мы не можем рисковать.

Она согласилась, понимая, что он прав.

Они стоят тесным кружком перед алтарем.

– Папочка, – начинает Беа и чувствует, как напрягаются Уильям с Джеральдом, как они склоняют головы.

Она поднимает взгляд к большому витражному окну за алтарем. Оно такое красивое на воскресной службе, когда солнце светит прямо в стекло и на стенах танцуют разноцветные блики. А сейчас это просто темное пятно. Она не видит картинок на нем. И не может вспомнить сюжеты.

– Папочка, – повторяет она. – Мы пришли попрощаться.

Потом, позже, они втроем взбираются по лестнице на смотровую площадку. Беа начинает припрыгивать на месте.

– Я замерзла, – шепчет она. – Кто же думал, что в ноябре может быть такой холод?

Из-за какого-то ящика Уильям вытаскивает бутылку.

– Вот, – говорит он. – Это нас согреет.

– Уильям… – Голос Джеральда звучит в точности как у миссис Джи. Он заговорил впервые за ночь.

– Что? – отзывается Уильям, не глядя на брата. – Глоток или пара глотков, в чем проблема. Побежишь домой докладывать мамочке?

– Нет. И перестань так со мной разговаривать.

– Мальчики. – Беа вдруг осознает, что тоже говорит, как миссис Джи. – Только не сейчас, пожалуйста. Немножко виски как раз кстати, Уильям.

Она никогда прежде не пробовала алкоголь, но запах, когда Уильям откручивает пробку, знакомый. Пахнет мистером Джи. Пахнет ее папой.

Ей первой Уильям протягивает бутылку, она прижимает горлышко к губам, запрокидывает голову. Вкус отвратительный, но жидкость скользит вниз по горлу, и в груди становится тепло. Беа морщится, сощурившись.

– Давай, Джи, – выдыхает она. – Твоя очередь.

Джеральд изумленно таращится на нее.

– Это противно? – шепчет он, не глядя на Уильяма.

– Немножко, – соглашается она. – Но все равно попробуй.

– Ладно. – И он делает глоток, прежде чем передать бутылку Уильяму.

Уильям торжественно поднимает бутылку к небу:

– За твоего отца, да покоится он с миром.

На мгновение Беа даже забывает, зачем они здесь.

– За моего отца. Жаль, что вы с ним не познакомились.

Она кладет ладонь поверх руки Уильяма, а следом кладет свою руку Джеральд.

– За твоего отца, – повторяет Джеральд.

По его щеке ползет слезинка, и Беа смахивает ее указательным пальцем. Держа бутылку высоко над головами, они смотрят в небо.

Милли

Вскоре после похорон Брайан принес сумку с вещами Реджа.

– Из его шкафчика на работе, – сказал он. – Подумал, вам это нужно.

Милли даже не пригласила его на чашку чая.

– Спасибо большое, – сказала она. – Я очень признательна.

Она сунула сумку в чулан, спрятала за ведра, швабры и зимние пальто. И несколько месяцев не заглядывала туда. Рождество и Новый год она провела в деревне у матери. Вернувшись в Лондон, погрузилась в привычные заботы. Она взяла еще одну бухгалтерскую работу и записалась на дополнительные дежурства в Гражданской обороне: три ночи в неделю и полный день в выходные. Лучше вовсе не иметь свободного времени.

Сразу после смерти Реджа Милли хотела лишь одного: чтобы Беатрис вернулась домой. Исписала множество черновиков с просьбами к Грегори посадить дочь на ближайший пароход, но так и не смогла отправить эту телеграмму. Они же договорились, что Беатрис останется в Америке до конца войны, и Редж был бы очень огорчен. И еще она понимала, что не сможет сейчас толком заботиться о девочке, не в том она состоянии. Беатрис счастлива там. Горько это признавать, но так оно и есть. Придерживаясь их изначального плана, Милли чтит память Реджа. Это сейчас правильно.

В одно из воскресений в середине февраля к ней в гости на рюмочку после дежурства заглядывает Джулия. Едва окинув глазом квартиру, она тут же принимается открывать шкафы.

– У тебя есть пустые коробки? – деловито спрашивает она. – Нам нужно вынести отсюда все эти шмотки.

– Не надо, – качает головой Милли. – Я сама справлюсь. Потом, весной.

– Нет, сейчас, – настаивает Джулия. – Мы займемся этим немедленно. Тебе совсем не легче от того, что повсюду разбросаны вещи Реджа. Сохрани несколько мелочей, что-нибудь, что будет вам с Беатрис напоминать о нем, но от всего остального давай-ка избавимся.

Милли пробует протестовать.

– Милли Томпсон. – Джулия неумолима. – Ты знаешь, скольким людям нужна теплая одежда? И потом, тебе нужно жить дальше. Никогда бы не подумала, что ты из тех, кто купается в собственном горе. Это тебе не к лицу.

Милли кивает. Она понимает, что Джулия права. И когда жених Джулии был сбит в небе над Германией, она сама точно так же уговаривала ее.

Они принимаются опустошать его шкаф и комод, прежде все же накатив по стаканчику. Милли держит свитер, который она связала Реджу еще до свадьбы, и клетчатый берет, который он как-то осенью купил в Эдинбурге. Она не знает, что захотела бы оставить Беатрис. Потом находит твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях. Милли так и видит, как Редж подхватывает Беатрис, поднимает ее высоко на руках, сажает себе на плечи и кружится, и кружится. Эти вещи Милли откладывает для Беатрис, вместе с некоторыми книгами.

В верхнем ящике бюро они находят стопку фотографий: Беатрис в младенчестве, Беатрис малышка, подросшая уже девочка накануне ее отъезда. Потом фото из Америки: она стоит вместе с мальчиками около рождественской елки; в купальнике на причале, руки раскинуты, на лице широкая улыбка; в красном шерстяном пальто, а в руках стопка книг. И много фотографий Милли.

– О господи, – вздыхает она. – Я и забыла про это платье. Это было на Новый год, за год до нашей свадьбы.

– Роскошное какое, – говорит Джулия. – Какой потрясающей парой вы были.

– Очень-очень давно, – отвечает Милли. – Тогда я была совсем другим человеком.

– Как и все мы, – добавляет Джулия.

За этим занятием они и не замечают, как село солнце. Милли включает свет и наливает им еще выпить. Обе устало валятся на диван, сбрасывают туфли, Милли прикуривает сигарету от сигареты Джулии.

– Сколько барахла, – произносит Милли, глядя на груду коробок. – Неужели это все, что остается в конце?

– Но у тебя есть Беатрис, – старается приободрить ее Джулия. – Не забывай. Представь, как здорово будет, когда вы встретитесь.

Они болтают о работе, об одной новенькой девушке, которая не умела водить автомобиль, но все равно записалась в Гражданскую оборону, и про парня, с которым начала встречаться Джулия. Джулия засыпает, Милли накрывает ее одеялом и выключает свет.

Убирая на место веник, она натыкается на сумку, которую принес Брайан несколько месяцев назад. О нет, думает она, я больше не могу. Но потом делает над собой усилие, убеждает себя, что надо покончить с этим делом, вытаскивает сумку и несет в спальню. Переворачивает ее над кроватью и вытряхивает все до последней мелочи.

Рабочая одежда. Форма Гражданской обороны, даже каска и сумка для противогаза. Книга «Замысел шахматного дебюта». Шарф, который она не узнаёт. Стопка писем, перевязанная бечевкой. Она развязывает узелок, перебирает письма одно за другим, и все они от Итана. От Итана! Письма, которые они еженедельно годами получали из Америки, все были написаны Нэнси, изредка с парой строчек от Итана. Но здесь страницы и страницы разных новостей. В основном про политику и про войну. Хотя там и сям попадается пара строк про то, как Беатрис сдавала экзамен, или как она помогала на каком-то семейном сборище, или еще что-нибудь. Милли читает и читает в каком-то оцепенении, и гнев ее растет, по мере того как она разворачивает одно письмо за другим. Все они отправлены на рабочий адрес Реджа. Он сознательно скрывал это от нее. Милли до крови прикусывает палец. Почему он так поступил? Почему держал это в тайне?

Она идет в кухню, достает из ящика кулинарные ножницы. Проснувшаяся Джулия спешит за ней следом в спальню.

– Что такое? – недоумевает она.

– Мой дорогой муж, – отвечает Милли, – состоял в любовной переписке с другим мужиком.

– Что? О чем это ты?

Милли лишь мотает головой.

– Итан, мужик из Америки, ну, знаешь, у них живет Беатрис. Они переписывались больше года. Больше года, Джулия! И он ни разу ни словом не обмолвился об этом. Ни разу! – Милли стоит в центре комнаты, размахивая ножницами. – Я уничтожу их до последнего листочка! – кричит она. – Ненавижу его. Он услал Беатрис за океан, дал ей понять, что это я так захотела, а потом взял и помер. А сейчас я выясняю, что у него были от меня вот такие секреты!

Джулия отбирает у нее ножницы:

– Милли, успокойся. Ты слишком разволновалась. Не надо ничего уничтожать. Сохрани пока эти письма. Вдруг тебе захочется перечитать их повнимательнее. Может, когда-нибудь и Беатрис захочет на них взглянуть.

Милли вздыхает, садится на кровать. Она понимает, что Джулия права. Просто она очень устала.

– Мне надо еще выпить, – говорит она, смахивая слезы с глаз.

Позже, проводив Джулию и заталкивая шмотки Реджа обратно в сумку, она находит желтую открытку с шахматной доской с одной стороны и записанным шахматным ходом – с другой. От Итана, пришла за две недели до смерти Реджа. Милли роется в сумке, вытаскивает шахматную книгу и сует открытку между страницами. Она не разбирается в шахматах. Ее отец играл, пытался научить и ее, но у нее не хватало терпения. Она и не знала, что Редж играет в шахматы. А ведь Итан ждет ответного хода. Партия остановилась на середине.

Нэнси

На Пасху Нэнси решает свозить детей в Нью-Йорк. Зима была долгой и снежной. Ей кажется, что им всем нужны перемены. Уильям уже несколько месяцев печальный и какой-то отстраненный, все время норовит улизнуть из дома, а вот Джеральд, похоже, хотел бы никогда из дома не выходить. И Беа тоже изменилась. Стала совсем другим человеком. Да, она всегда вежлива и предупредительна, но тоже словно отстранилась, словно тепло и забота, которые она обрела рядом с Нэнси, ей больше не нужны. Это все смерть Реджа, конечно, но тут все сплелось в один клубок – и взросление, и бoльшая независимость. Нэнси скучает по Беа, по той маленькой девочке. Беа редко возвращается домой сразу после школы. Нэнси уже и не припомнит, когда они в последний раз сидели вместе на кухне и болтали о пустяках.

В поезде она занимает место рядом с Беа; мальчики устраиваются напротив, спят или читают. А Беа сидит у окна и смотрит на проносящийся мимо берег. День выдался пасмурный, дождь то и дело брызжет на грязное оконное стекло. Нэнси не очень любит Нью-Йорк, но чувствует, как взбудоражена внутри Беа. И Нэнси понятно ее волнение – еще бы, впервые увидеть Нью-Йорк. Этот город, безусловно, гораздо больше похож на Лондон.

– Я хотела бы встретиться со своей сестрой, мы давно не виделись, – обращается она к Беа, тронув ее за локоть. – А вы все вместе отправляйтесь исследовать Нью-Йорк.

– Мы уже кое-что запланировали, – отвечает Беа, просияв. – Джеральд хочет показать мне Музей естественной истории. А Уильям говорил про Центральный парк и Верхний Вест-Сайд.

– Замечательные планы, – улыбается Нэнси. – А еще вы обязательно должны зайти в «Метрополитен», он как раз в квартале от дома моей сестры. Отличное место, чтобы провести вторую половину дня.

Сейчас Беа так похожа на себя прежнюю, живо интересующуюся всем вокруг. Нэнси использует подвернувшийся шанс и предлагает заглянуть в «Б. Альтман»[9]9
  Сеть роскошных универмагов, основанная Бенджамином Альтманом.


[Закрыть].

– Мой любимый магазин в Нью-Йорке, – говорит она. – Такой же чудный, как «Джордан Марш».

– Да, – соглашается Беа, – я с удовольствием. Миссис Джи, – Беа теребит нитку на манжете, – некоторые девочки… – Она понижает голос и отворачивается к окну, потом косится на мальчиков.

Миссис Джи тоже глядит на сыновей. Уильям спит, запрокинув голову, рот чуть приоткрыт. Джеральд водрузил на колени целую кипу комиксов и как раз сейчас улыбается чему-то, что видит на странице. Полностью поглощен чтением.

– Некоторые девочки, – продолжает Беа почти шепотом, – ну, знаете, они уже носят другое белье. Они больше не носят просто маечки.

– О господи, – ахает Нэнси и чувствует, как краснеют ее щеки и уши.

Как же она об этом не подумала? Конечно же, она видела, что девочка развивается, но ведь она перестала купать ее еще летом, а потом зима, толстые свитера и куртки, ей просто в голову не приходило… Ну да, там пока не очень заметно, уж точно не настолько, чтобы непременно носить бюстгальтер, но Нэнси прекрасно понимает, как оно водится среди девчонок. Ее мать отказывалась покупать ей лифчик. Поэтому она сама накопила из карманных денег, сама пошла в «Джордан» и сама купила себе первый бюстгальтер.

– Да, – торопливо говорит она сейчас. – Конечно же. У них там есть отличный бельевой отдел.

– Спасибо, – отзывается Беа. – Я не уверена, что мне нужен лифчик, и, может, вообще никогда не понадобится. Моя мама плоская как блин.

– Не то что я, – хихикает Нэнси, и они обе косятся на грудь Нэнси, но Беа сразу отворачивается, и Нэнси понимает, что девочка смущена.

Это тот неловкий момент, который часто у них возникает, когда в разговоре вдруг мелькает Милли. Нэнси кажется, что она как будто рядом, слушает и осуждает. Уж она-то наверняка давным-давно догадалась бы, что Беа нужно купить лифчик. Поняла бы, как помочь девочке с ее проблемой. А у Нэнси одни мальчишки. Когда дети были маленькими, она завидовала своим подружкам и сестрам – с их куклами, игрушечной посудой и девчоночьими книжечками. А теперь, когда все повзрослели? Она, оказывается, совсем не разбирается, как правильно воспитывать девочек. Господь подскажет, он наверняка знает, что делает, решает она.

Но заодно Нэнси приходит в голову еще одна проблема, которую пока не хватает духу обсудить. Она ведь не в курсе, начались ли у Беа месячные. И что девочка вообще об этом знает? Нэнси намеревается спросить совета у сестры – раз у Сары четыре дочери, и все уже почти взрослые, она точно через это прошла. Хотя, вообще-то, их собственная мать ничего им не рассказывала. Это Сара объяснила младшей сестре основные моменты, примерно в том же возрасте, в каком сейчас Беа.

Нэнси украдкой поглядывает на Беа, которая вновь неотрывно смотрит в окно. Побережье Коннектикута очень красиво, несмотря на туман, деревья подернуты легкой светло-зеленой дымкой первой листвы. А вдаль тянется ярко-голубой пролив Лонг-Айленд. Она любит начало весны, даже такие дождливые дни, как сегодняшний. Первые луковичные: крокусы, тюльпаны, нарциссы. Гиацинты. Ее любимые.

– Дорогая, – рассеянно начинает Нэнси, листая журнал, лежащий на коленях, – у тебя уже начались месячные?

Беа поворачивается к ней. Боже, какой же красоткой она стала. Эти темные глаза. Густые, почти черные волосы. Ноги какой-то бесконечной длины. Нэнси представляет, какой она станет женщиной. Будет похожа на Милли.

– Нет, – отвечает Беа шепотом, исподтишка поглядывая на мальчиков. – Но у многих девочек уже начались.

– Да, понимаю, – отзывается Нэнси. – Конечно, у всех по-разному.

Следует пауза, в течение которой они обе смущенно отворачиваются друг от друга.

– Знаешь, – решается Нэнси, – когда мы вернемся домой, я подготовлю для тебя все необходимое. Пояс, прокладки. Ты сложишь у себя, а когда понадобится, у тебя уже все будет готово.

Беа кивает с таким выражением, что Нэнси понимает: следовало поговорить об этом давным-давно. Но сейчас она все равно не может заставить себя продолжить. Ужасно неловко, а если Нэнси и не выносит чего-то – совсем немногого, честно, – то именно чувства неловкости. Она возвращается к журналу.

– О, только взгляни, – говорит она, – какой милый джемпер. Мне нравится такой узор-косичка по всей длине рукава.

– Да, симпатично, – замечает Беа, присмотревшись, прядь волос падает ей на лицо.

– Я могла бы связать тебе такой, – предлагает Нэнси, нежно поправляя волосы Беа. – Захватишь в Мэн летом, для прохладных вечеров. Хочешь?

– Конечно, – соглашается Беа. – Или я сама могу попробовать связать, если вы поможете мне с узором?

– Отличная идея, с удовольствием. – Нэнси сжимает ладонь Беа, сдерживая слезы. – В «Альтмане» прекрасный выбор шерсти, нужно непременно туда заглянуть, раз уж мы будем в Нью-Йорке.

Она еще крепче вцепляется в руку Беа, сплетает пальцы с ее и задерживается так чуть дольше, чем надо бы.

Уильям

В пятницу они едут на метро в Вест-Сайд и выходят на 116-й улице. Уильям взлетает вверх по лестнице, оставляя Беа с Джеральдом далеко позади.

– Это сюда, – кричит он им. – Вход прямо здесь.

На территории Колумбийского университета начинающие зеленеть деревья окаймляют вымощенную кирпичом дорожку. А вокруг расстилается сам кампус, здания высятся со всех сторон. Уильям радостно кружится, широко раскинув руки, – вот оно, место, где ему хочется учиться.

– Только взгляните! – восклицает он. – Это же как оазис в центре огромного города.

Мимо пробегают студенты, спешащие на занятия, тащат свои велосипеды вверх и вниз по широким каменным ступеням. Уильям удивляется, что здесь так людно, ведь многие сейчас на фронте.

– А вот новая библиотека, – Уильям показывает на большое здание к югу, – правда, шикарно?

– Шикарно, – иронически отзывается Беа. – Ну что за выражения? Что с тобой случилось, Уильям Грегори?

Уильям корчит рожу в ответ. Кампус оказался еще более восхитительным, чем он воображал. Он всегда любил Нью-Йорк. Музеи. Людей. Здешнюю жизнь.

– Но, Уилли, ты же поедешь в Гарвард, – напоминает Джеральд. – Мы же все там учимся.

– Ничего глупее ты не мог сказать, – фыркает Уильям.

– Но как же Гарвард? – недоумевает Джеральд. – Папа там учился. И его отец там учился. И все мужчины из маминой семьи также учились там. Это практически наш семейный университет.

Вместо ответа Уильям, перепрыгивая через ступеньку, взбегает к Библиотеке Лоу, наверху оборачивается и машет им рукой. К чему это торжественное родословие, которое внезапно выдал Джеральд, эти семейные традиции? Вот именно потому Уильям туда и не собирается. Он отчаянно желает вырваться, начать что-то новое. Еще два года жизни в родительском доме. Сил нет терпеть. Если война к тому времени не закончится, он запишется в армию прямо в день рождения, 20 августа. А если нет, тогда поступит в колледж. Но уж точно не в Гарвард.

– Давайте осмотримся тут, – кричит он вниз. – А потом сходим через дорогу в Барнард[10]10
  Частный женский колледж, аффилированный с Колумбийским университетом, один из самых престижных на Восточном побережье США.


[Закрыть]. На будущее, для Беа.

Джеральд и Беа поднимаются по лестнице и вместе с Уильямом идут по дорожке вокруг библиотеки, мимо высотных зданий с обратной ее стороны, вдоль аллеи аккуратно постриженных кустов.

– Я не собираюсь поступать в колледж, – спохватывается Беа.

На этой неделе мама водила Беа в парикмахерскую, и ей сделали завивку или что-то в этом роде. В общем, Уильям пока не привык к ее новому образу. Она выглядит как-то старше, стала больше похожа на девчонок из его класса.

– В каком смысле? – Он резко останавливается, поворачивается к ней лицом. – Разумеется, ты поступишь в колледж. Ты самая умная из нас.

Она смеется прямо ему в лицо.

– Нет, конечно. Ты же знаешь, война заканчивается. И когда ей придет конец, я вернусь в Лондон.

– Никто не знает, когда это случится, – отвечает он, поняв внезапно, что никогда об этом не задумывался, даже мысли не допускал, что она уедет. Разве только в самом начале. – А ты не можешь остаться ради учебы?

– Нет, – отрезает она. – Мои родители не учились в университетах. И в моем будущем этого не предусмотрено. Я вернусь домой, закончу школу и пойду работать.

Джеральд все это время стоит рядом, слушает их разговор, чуть склонив голову набок.

– Я согласен с Уильямом, – заявляет он – возможно, в первый и последний раз в своей жизни. – Если кто и должен учиться в колледже, так это точно ты. Ты в миллион раз умнее меня.

– Ох, Джи, – улыбается она. – Это очень мило с твоей стороны, но, право, вы оба ошибаетесь. Колледж – это не для меня. Война закончится. И я поеду домой к маме.

Они бродят по кампусу, и Уильям не может мысленно не согласиться, что Беа права. Он почему-то не верил до сих пор, что она может уехать. Даже в голову не приходило, что, возможно, сама она постоянно думает об отъезде, а то даже и мечтает об этом. Что все здесь для нее временно. Потом, в далеком будущем, она вспомнит эти дни, и они станут всего лишь историей, которую рассказывают детям. Когда мне было столько же лет, сколько вам, будет она, наверное, говорить, я уехала в Америку и провела там несколько лет. Я жила в одной славной семье недалеко от Бостона. У них было двое сыновей. Один постарше, а другой помладше. Интересно, что она будет рассказывать о нем?