Текст книги "Арлекин"

7

Реквием вплыл в комнату в длинном плаще, черном как его волосы. Больше ни одного не знаю вампира, который такое носил бы.

За ним вошел Байрон, держа в руках полотенце, будто чем-то набитое. И по-прежнему на нем ничего не было, кроме стрингов. И оттуда торчали деньги.

– Привет, лапонька! – улыбнулся он мне.

Он всегда разговаривал так, будто вышел из старого британского фильма: «лапонька» да «ласточка» через слово. Так он разговаривал с каждым, так что я не принимала это как личное. Он дернул полотенце за край, оно развернулось рядом со мной на диване, хлынув денежным дождем.

– Удачный вечер, – заметил Натэниел.

Байрон кивнул и стал вынимать деньги из стрингов.

– Жан-Клод во время моего представления заговорил этим своим чудесным, чарующим голосом. Пижонки всегда на это ведутся.

Он стащил с себя стринги, и еще несколько купюр, порхая, опустились на пол. Я когда-то возражала, чтобы при мне ходили голыми, но это же стриптизеры – через некоторое время либо ты привыкаешь свободно относиться к наготе, либо не ошиваешься в клубе. Для этих танцоров нагота означает совсем не то, что для остального мира. Раздеваясь, они создают иллюзии, что клиентки могут их получить – создают иллюзию секса, но не реальность. До меня это не сразу дошло.

Байрон тем же полотенцем вытер с тела пот. Поморщился и обернулся – показать кровавые царапины на ягодице.

– Сзади меня цапнула, уже в конце представления.

– Налетчица или денежек добавила? – спросил Натэниел.

– Налетчица.

Наверное, у меня был недоумевающий вид, потому что Натэниел объяснил:

– Налет – это если клиентка лишнего полапает или поцарапает или еще что-то интимное сделает, и мы не знаем, кто она, и она за это не платит.

– А, – ответила я, потому что не знала, что еще сказать.

Мне неприятно, когда моего бойфренда лапают чужие бабы. Еще одна причина, по которой я держусь от клуба подальше.

– Вестница любви, звезда вечерняя, сидит передо мной и даже улыбку на меня не потратит.

Реквием. Типовое его ко мне приветствие. Последнее время он стал звать меня своей «вечерней звездой».

– Знаешь, посмотрела я эту цитату. Из Мильтоновского «Потерянного рая». Кажется мне, очень поэтичный способ жаловаться.

Он вплыл внутрь, проверив, что из-под плаща виден только продолговатый овал его лица, да и то довольно сильно скрыто Ван-Дейковской бородкой и усами. Единственный был в его облике цветовой штрих – это бездонные синие глаза: густой, глубокий синий цвет, какого я вообще больше не видела.

– Я знаю, кто я для тебя, Анита.

– И кто же? – спросила я.

– Пища.

Он наклонился надо мной, и я повернула голову, чтобы его поцелуй пришелся в щеку, а не в губы. Он не возразил, но поцелуй оказался пустой и безразличный – как тетушку в щечку. Но это я постаралась, чтобы он был не горячее. Я первая отвернулась, так чего же я теперь ною, что он просто воспринял отказ и не пытался выжать из поцелуя больше? Я не хотела, чтобы он приставал ко мне активнее, так чего же мне не нравится, что он согласился на щечку? Бог один знает, потому что я понятия не имела. То я злюсь на Натэниела, который от меня чего-то требует, то раздражаюсь на Реквиема за то, что он не требует ничего. Даже самой как-то неудобно стало.

Он поплыл прочь и опустился в кресло возле стола. Убедился, что плащ покрывает его полностью, только носки черных ботинок выглядывают наружу.

– Отчего же тогда хмуримся, звезда моя вечерняя? Я ведь сделал именно то, что ты просила?

Я попыталась нахмуриться сильнее, но не вышло, наверное.

– Реквием, ты меня достаешь.

– Чем?

– Вот так просто – «чем»? Без стихов даже?

Натэниел потрепал меня по плечу – то ли напоминая, что он здесь, то ли пытаясь прекратить мои попытки затеять ссору. Как бы то ни было, помогло, потому что я закрыла глаза и посчитала до десяти. Не знаю, почему так стал мне Реквием последнее время действовать на нервы, но стал. Он один из моих любовников. Он моя пища. Но мне это не нравилось, ни то и ни другое. Он чудесен в постели, но… всегда от него остается ощущение, будто что я ни делай, все равно мало будет. Все равно не то, что он хотел, чтобы я сделала. От него шло постоянное невысказанное давление. Чувство это мне знакомо, но если ты не собираешься с этим мужчиной «строить отношения», то такого давления ты не заслуживаешь или ответить на него не сможешь. Он пища, и мы любовники, он – третий в иерархии после Жан-Клода. Я пыталась с ним подружиться, но секс почему-то этим попыткам положил конец. Без секса, наверное, мы стали бы друзьями, а вот с ним… и не друзья, и не пара. Любовники, да, но… не могу найти слова, что именно у нас неправильно, но чувствую – как ноющую кость на месте давнего-давнего перелома, казалось бы, совсем зажившего.

– Ты мне говорила, что тебе надоело «постоянное цитирование стихов». Вот я и тренируюсь говорить просто.

Я кивнула:

– Да, помню, но… у меня такое чувство, будто ты мной недоволен, а почему – не знаю.

– Ты допустила меня в свою постель. Я снова ощутил ardeur. Что же может еще желать мужчина?

– Любви, – ответил Натэниел.

Реквием уставился на него поверх моего плеча, в его синих глазах полыхнул огонь: гнев и сила. Реквием их тут же спрятал, но я увидела. Все увидели.

 
– «Любовь и размышленье не дружны;
Лишь те, чья страсть внезапна, – влюблены».[2]2
  Перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть]
 

– Не знаю, что ты цитируешь, – сказал Натэниел, – но Анита не влюбляется с первого взгляда. В меня, по крайней мере, не влюбилась.

– Это он из «Геро и Леандра» Марло цитирует, – сказал Байрон, не оборачиваясь. Он вывалил деньги на одеяло и теперь их пересчитывал. – А ему не дает покоя, что он считает себя непревзойденным и не может понять, отчего ты его не любишь.

– Байрон, не искушай меня. Мой гнев только ищет себе цели, – предупредил Реквием.

Байрон обернулся с пересчитанными и сложенными деньгами в руках:

– Против чего угодно могу устоять, кроме искушения, – сказал он и глянул на меня. – Не любит он, когда ему цитатами и отвечаешь.

– Ты злоупотребляешь своей прямотой, Байрон, – предупредил его Реквием низким, чуть рыкающим голосом.

– А жаль, что я так прям, – вдруг сверкнул глазами Байрон, будто безмолвная молния. – Что не дано мне льстивое искусство речей неискренних.[3]3
  Шекспир, «Король Лир». Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]

Он сидел у Натэниела на коленях, положив ноги на колени мне. Натэниел почти автоматически обнял его за талию, глянув на меня. Взгляд этот ясно спрашивал: «Что происходит?» – но так как я сама не знала, то и ответить не могла. Похоже, мы встряли в середину конфликта, о котором даже понятия не имели. Я держала руки в воздухе, над голыми ногами Байрона. Я научилась не замечать наготу, но ведь не тогда же, когда эта нагота сидит на коленях у моего бойфренда и закинула ноги на колени мне? Не так уж хорошо я овладела искусством не замечать.

– Что происходит? – спросила я, опуская все-таки руки на голые ноги Байрона, потому что, держа их в воздухе, я просто уже чувствовала себя дурой.

Если бы он больше лежал у меня на коленях, чем у Натэниела, я бы просто спихнула его на пол, но сейчас он в то, что происходило, втянул Натэниела, и так просто действовать я не могла. Надо, значит, подумать. Реагировать непосредственно – это куда проще. В долгосрочной перспективе, может, и хуже, но в краткосрочной – всегда приятнее.

– Спроси Байрона, – ответил Реквием. – Я понятия не имею, почему он так себя ведет.

Я похлопала Байрона по икре:

– А с чего это ты у нас на коленях сидишь?

Байрон обвил руками плечи Натэниела, взял его лицо в ладони, приблизил к своему. Он глядел на меня таким взглядом холодных серых глаз, что мне пришлось подавить дрожь. Дрожь не страха, а желания. Натэниел был несколько озадачен, когда Байрон прижался к нему лицом. Тупо сексуальное выражение на этом лице заставило меня отодвинуться из-под его ног и встать.

– Не знаю, что за игру ты затеял, Байрон, но мы с Натэниелом играть в нее не хотим.

Байрон спрыгнул с коленей Натэниела и присел на пол с другой стороны от него, чтобы я их обоих видела ясно. Вид был такой, будто он уже всерьез флиртует. Флиртовать ему случалось, но скорее так, между делом, лениво. Сейчас ничего ленивого в его лице не было.

Он провел ладонью по шее Натэниела, потом ухватил его за косу. Ухватил – и дернул шею Натэниела назад под неестественным углом. Натэниел задышал коротко и быстро, пульс у него на горле забился пойманной птицей.

А пистолет уже был у меня в руке – не помню, как я его выхватила. И как нацелила – тоже не помню. У меня пульс тоже в горле стучал. Годы тренировок – и сейчас дуло смотрело в лицо Байрона. А он смотрел на меня, серыми своими глазами на серьезном лице, на котором не было угрозы. Я не знала, что происходит, но знала одно: если это не прекратится, без пострадавших не обойдется.

– Отпусти его, – сказала я голосом таким же твердым, как прижатое к его лбу дуло. Я ощутила, как шевельнулся за спиной у двери Лизандро, направляясь к нам. А я не знала, хочу ли я чьего-нибудь вмешательства, и даже нужно ли оно.

– Он не хочет, чтобы я его отпустил. Правда, Натэниел?

Байрон говорил очень спокойно, ровно. Будто наконец понял, что его игра может закончиться гибелью.

Прозвучал полупридушенный голос Натэниела – под таким углом выгнув шею, говорить трудно. Но сказал он вот что:

– Нет, нет, нет! Не отпускай!

Я наконец позволила себе глянуть на Натэниела. Обычно я не отворачиваюсь от того, в кого целюсь, но в Байроне не ощущалось злых намерений. Непонятно, что он делал, но ясно, что не насилие здесь было целью. Натэниел вцепился в руку вампира, но не так, будто хотел от него защититься, скорее будто держал его, не отпускал. Но пистолет я опустила к полу, когда посмотрела Натэниелу в лицо.

Губы его были полуоткрыты, закрытые веки трепетали, лицо стало как у сонного от наслаждения. А тело – тело напряглось в ожидании. Он радовался боли, радовался, что его скрутили. О черт!

Байрон резко отпустил Натэниела, почти отбросил от себя. Натэниел свалился на диван, ловя ртом воздух, закатив глаза под лоб. Веки у него дрожали, спина выгнулась, голова запрокинулась назад, он стал биться о спинку дивана.

Байрон стоял и смотрел.

– Рыбонька, смотри, какая сильная реакция. Ты пренебрегаешь своим мальчиком.

Он был прав. И хотела бы я поспорить, но он был прав. Доказательство небрежения извивалось на диване в экстазе, который мне не понять никогда. Я, бывает, люблю чуть-чуть силы здесь или там, но так она на меня не могла бы подействовать.

Натэниел стал затихать, все еще с закрытыми глазами, и на лице у него была улыбка. Впервые до меня наконец дошло, что насилие может для него быть сексом. Всерьез и по-настоящему.

Я посмотрела на Байрона:

– И что ты хочешь этим сказать?

Я отлично знала, что он хочет сказать, но черт меня побери, если я стану ему подсказывать.

– До меня доходили слухи, что ты с этим мальчиком отказываешься играть в госпожу и раба, но я не верил. Не понимал, как можно быть с Натэниелом и обходиться без БДСМ? Для него бондаж и покорность – это хлеб и масло.

Я кивнула и убрала пистолет.

– А ты знаешь, что ты был на волосок от смерти? Еще чуть-чуть – и я бы выстрелила.

– Когда-то я уже смотрел в дуло твоего пистолета. – Снова ушел юмор, лицо Байрона стало серьезным – и потом он улыбнулся. – Заводит…

– Ты что, поймал кайф от того, что я чуть тебя не застрелила? – Я засмеялась к концу фразы – но нервным смешком.

– Не такой кайф, как ловит Натэниел, но иногда я люблю, когда мной командуют.

Он сел на диван, втиснулся между подлокотником и Натэниелом. Снова обвил Натэниела руками, хотя сидел у него на коленях, и потому лицом коснуться лица не мог. Натэниел прильнул к нему, свернувшись в клубок, и от мирного выражения его лица мне жутко стало. Но он притянул руку Байрона поближе к себе, прижал, как любимого плюшевого мишку. Он никогда не был особенно близок к Байрону, и посмотри ты – чуть-чуть потаскали за волосы, и вот – он уже лучший друг. Нет, не понимаю я этого. Не понимаю.

Байрон обнял его в ответ, потрепал по волосам.

– Я – универсал, Анита. В любом смысле этого слова.

Я нахмурилась:

– Универсал – это значит, бисексуал?

– Одно из значений, рыбонька.

– Ты мне скажи прямо, Байрон, я в тонкости вникать не умею.

– Это значит, что я и суб, и дом.

– Субмиссив и доминант? – переспросила я.

Он кивнул.

– И что ты предлагаешь?

– Помочь тебе укротить твоего вот этого котенка.

– Как именно? – В этот вопрос я вложила все свои запасы подозрительности.

Он рассмеялся:

– Столько вложить угрозы и сомнений в одно слово, рыбонька!

– Ты на вопрос ответь.

– Ты будешь питать ardeur от меня и Натэниела, пока я буду его мучить. Судя по только что имевшему место предисловию, энергии будет немеренно.

– А ты что от этого получишь?

– Секс с тобой, рыбонька.

Я покачала головой:

– Придумай что-нибудь другое, Байрон. Тебе мальчики нравятся больше девочек.

– У меня будет сексуальный контакт с Натэниелом.

Я сама почувствовала, как недоверчиво щурюсь:

– Ты никогда раньше не показывал, что Натэниел – твоего типа.

– Я знаю, что он несчастлив, а я люблю, когда у моих друзей все хорошо.

– Это не все, – сказала я.

– Этого я уже не понял, возлюбленная.

Он устроился в углу дивана. Они с Натэниелом жались друг к другу так, будто им уже случалось так сидеть. Хотя, думаю, такого не бывало.

– Он это делает ради меня.

Я обернулась ко второму вампиру, неподвижно сидящему в кресле.

– Объясни?

– Скажи ей, Байрон. Скажи, почему предлагаешь.

– А почему не стихами, Реквием? – спросил Байрон.

– Почто мне мучиться в темнице и в цепях, когда к свободе ключ – в моих руках?[4]4
  Реквием цитирует строки из стихотворения леди Мэри Уортли Монтегю (In chains and darkness, wherefore should I stay, And mourn in prison, while I keep the key?).


[Закрыть] – спросил Реквием.

– Так-то лучше, – ответил Байрон. – А ты никогда не думал с этим покончить, рыбонька? Тот факт, что Анита относится к тебе без обожания, тебя травмирует?

Реквием всего лишь глянул на него, но почему-то под этим взглядом Байрон поежился. Даже не знаю, от страха – или это была дрожь от чего-то иного. Впрочем, испугаться бы ему стоило: никогда я еще не видела у Реквиема такого холода во взоре.

– Чую, тут что-то у вас творится такое, что может повести к травмам. Поскольку моя работа – всех от такого защищать, прошу рассказать мне все как есть.

Байрон обернулся ко мне:

– Натэниелу боль необходима, Анита. Я тебе помогу ему ее дать, пока ты будешь с нами в кровати. Ты будешь присматривать, но грязную работу тебе делать не придется.

– Натэниел тебе рассказывал о своих проблемах?

– Я знаю, что это такое, Анита, – когда хочешь какого-то прикосновения и лишен его. Я столетиями был во власти мастеров, которым плевать было, чего я хочу или что мне нужно. Ты любишь Натэниела, и он любит тебя, но от неудовлетворенной нужды любовь в конце концов может прокиснуть, как молоко на жарком солнце.

– И эта твоя демонстрация – просто от доброты сердца. – Я голосом показала, как мало я в это верю.

– Он пытался тебе сказать, рыбонька, но ты не понимала.

– Не совсем уверена, что понимаю сейчас.

– Но ведь мое маленькое представление тебе помогло?

Хотела я сказать, что нет, но это была бы ложь, а вампиры обычно ложь чуют, так чего стараться?

– Неприятно это признавать, но ты прав, помогло. Больше так не делай, но ты сумел донести свою мысль.

– Правда? – спросил он, сползая по дивану и еще больше переплетаясь с Натэниелом.

Если тому и неловко было находиться с таком тесном переплетении с голым мужчиной, он этого не проявлял. Уточняю: голым мужчиной, который не из наших любимых. Неужто всего лишь рывок за волосы заставил его так полюбить Байрона? Так сильно ему было это нужно? Или я так сильно пренебрегала его потребностью?

Байрон ничего такого не делал, чего бы не хотела делать я. Ничего не сделал плохого. И что плохого, если Натэниел будет связан во время секса, который у нас и так бы был, без связывания? Что тут такого ужасного?

Я смотрела на двоих льнущих друг к другу мужчин, видела мирное довольство на лице Натэниела, и поняла, что была очень самоуверенной. Я полагала, что если придет конец нашим отношениям, то разорву их я. То есть это я его брошу за излишек требовательности, или излишек… чего-нибудь. Сейчас до меня вдруг дошло, что это он может меня бросить – просто за то, что я недостаточно внимательна к его нуждам, и от этой мысли несколько сжалось сердце. Я же его люблю, люблю по-настоящему. Не могу себе представить свою жизнь без него. Так, тогда на что я готова, чтобы его сохранить? Насколько далеко согласна пойти и нужна ли мне в этом помощь? Однажды у нас с Байроном уже был секс. Я питала от него ardeur. Может ли Байрон меня научить, как быть для Натэниела госпожой? Может, да, а может, и нет. Но его демонстрация одно доказала: мне нужен кто-то, кто мне покажет, как устроен Натэниел. Мне бы и в голову не пришло, что простой рывок за волосы с некоторой приложенной силой вызовет у него такую восхитительную реакцию.

– Как-то ты слишком глубоко задумалась, возлюбленная.

– О твоем маленьком шоу задумалась. Ведь ты же именно этого хотел?

– Я хотел тебя завести, но не вижу в твоих глазах, чтобы это случилось.

Настала его очередь хмуриться.

– Ее не так-то просто увлечь, – сказал Реквием.

– Она любит, когда двое мужчин сразу.

– Не любые двое мужчин, – возразил Реквием. – Точно так же, как и одиночный мужчина ей не каждый подойдет.

– Ребята, вы про меня говорите так, будто меня здесь нет. Мне это чертовски не нравится, чтобы вы знали.

– Прости, рыбонька. Я просто надеялся, что это зрелище – мы с Натэниелом – как-то на тебя подействует.

– Подействовало. Оно меня озадачило.

Байрон засмеялся, и от этого лицо его стало моложе, мелькнуло тенью на нем, каким он мог быть в пятнадцать лет, когда его нашел вампир и сделал так, что шестнадцать ему уже никогда не будет.

– Озадачить – такой цели я перед собой не ставил.

Я пожала плечами:

– Ну, извини.

Он покачал головой:

– Ну, да. Я не действую на тебя в эту сторону.

– Как и я на тебя.

Он снова засмеялся:

– А секс был прекрасный.

– Но тебе бы больше понравилось, если бы это был Жан-Клод.

Что-то мелькнуло в его глазах, он даже посмотрел вниз, пряча их подчеркнуто жеманным жестом. Когда он снова поднял на меня взгляд, сам он прятался за улыбающейся пустотой.

– Жан-Клод любит тебя, рыбонька, что и объяснил мне с излишней ясностью.

Я собралась было спросить, что он имеет в виду, но тут открылась дверь и вошел вампир, чье имя только что было названо. Одежда его только выглядела темной в клубе – обычная для него черная. И она была черной, но обычной не была.

На нем был фрак, настоящий фрак с фалдами. Впрочем, если они из кожи, это все равно фрак? Ремни, похожие на шелковые подтяжки, змеились по голой коже его груди, и я смотрела на эту кожу, как мужчины смотрят на женскую грудь. Это на меня не похоже. В смысле, грудь у него прекрасна, но остановиться здесь и не поднять взгляда к лицу – это неправильно. Потому что, как бы ни была она красива, лицо у него все равно лучше. И я подняла голову, поглядела в лицо.

Черные кудри спадали ниже плеч, на шее бархотка с камеей, которую я ему подарила. До зовущего к поцелуям рта линия щеки была как крыло ласточки, вся – изящество, вся… Крыло ласточки? Что это еще за чертовщина? Никогда ничью линию подбородка так не описывала.

– Ma petite, все ли с тобой хорошо?

– Нет, – ответила я тихо. – Кажется, не все.

Он придвинулся ближе, мне пришлось задрать голову, чтобы встретить взгляд этой полночной синевы глаз. Как сегодня в кино, когда я увидела Натэниела – я была слишком заворожена, слишком увлечена им. Мне пришлось буквально закрыть глаза, чтобы меня его вид не отвлекал от слов, которые я хотела сказать:

– Мне кажется, кто-то на меня воздействует.

– Что ты имеешь в виду, ma petite?

– Ты хочешь сказать, это как сегодня в кино, – подсказал Натэниел. Откуда-то уже ближе, чем с дивана – подошел, наверное.

Я кивнула, все еще не открывая глаз.

Голос Жан-Клода прозвучал прямо передо мной:

– Так что сегодня было в кинотеатре?

Натэниел объяснил.

– Ей пришлось достать крест, и только тогда стало лучше, – закончил он.

– Но сейчас крест на мне, – возразила я.

– Он под блузкой. А тогда он был совсем на виду, – напомнил Натэниел.

– Это не должно иметь значения, если только этот вампир сейчас не с нами в одной комнате.

– Попробуй достать крест, – предложил Жан-Клод.

Я чуть приоткрыла глаза, посмотрела на него. Он все еще был умопомрачительно красив, но я уже могла думать.

– Это не должно было бы иметь значения, – сказала я. И посмотрела ему в лицо, в эти чудесные глаза. Всего лишь глаза – красивые, захватывающие – но не в буквальном смысле. – Опять прошло.

– А что тут происходит, рыбоньки? – спросил Байрон.

Он подошел к нам, глядя то на меня, то на Жан-Клода.

– Лизандро, оставь нас, – сказал Жан-Клод.

Лизандро, кажется, собрался возразить, но передумал. Он только спросил:

– Мне остаться за дверью или вернуться в клуб?

– За дверью, я думаю, – ответил Жан-Клод.

– А разве не стоит ориентировать наших охранников? – спросила я.

– Это дело не касается родере.

– Пока тебя не было, Лизандро выдвинул тезис, что если мы подвергаем их опасности, они имеют право знать причину.

Жан-Клод посмотрел на Лизандро – не самым дружелюбным взглядом.

– Действительно?

Лизандро ответил таким же твердым взглядом.

– Я говорил о выборе Анитой следующего подвластного зверя, но ничего о твоих приказах, Жан-Клод.

– Все, что касается ma petite, касается меня.

В его голос послышался намек на мурлычущее рычание.

Лизандро чуть переступил с ноги на ногу, выдохнул так, что это было заметно.

– Не хочу быть бестактным, но разве не хочешь ты, чтобы следующим она выбрала более сильного зверя? Такого, который укрепил бы твою власть.

Жан-Клод смотрел на него в упор, и Лизандро старался одновременно смотреть на вампира и не смотреть. У меня годы ушли на овладение этим фокусом, но хорошо, что сейчас он мне уже не нужен, потому что я набрала достаточно силы. Очень трудно держаться круто, когда не можешь смотреть противнику в глаза.

– Моя сила как-то касается крыс? – спросил Жан-Клод.

– Да.

– Чем?

Очень недружелюбно прозвучало это простое слово.

– Твоя сила обеспечивает нашу безопасность. Крысолюды помнят, как жилось в Сент-Луисе, когда мастером города была Николаос. – Лизандро помрачнел и покачал головой. – Она не защищала никого и ничего, кроме вампиров. Ты же, Жан-Клод, заботишься о всем противоестественном населении города.

– Я думал, ты поймешь, что о таких вещах думает ma petite.

– Она – твой слуга-человек, – возразил Лизандро. – Ее действия – твои действия. Разве не считают вампиры, что слуга-человек – всего лишь продолжение своего мастера?

Жан-Клод моргнул и прошел дальше в комнату, по дороге взяв меня за руку.

– Приятное самодовольство. Но ты же знаешь, что ma petite – самостоятельная личность.

Его рука ощущалась в моей твердо, реально, и мир вдруг стал надежнее. От одного прикосновения его руки я вдруг будто пришла в себя.

– Не знаю, кто на меня воздействовал, но оно все еще здесь, – сказала я. – Чуть как-то выветрилось, но здесь.

– О чем ты говоришь, ma petite?

– Вот когда ты меня коснулся, я как-то собралась. А до того рассыпалась, оказывается, даже сама того не замечая.

Он притянул меня к себе, почти обнял. Я погладила масляную мягкость его кожаных лацканов.

– И вот так ты все еще собрана? – спросил он.

Я покачала головой.

– Попробуй прикосновение кожи к коже, – предложил Реквием.

Он не встал с кресла у стола. Мы подошли к нему ближе – ненамеренно. По крайней мере с моей стороны.

Я не выпускала руку Жан-Клода, но другую приложила к его голой груди. И момент прикосновения был хорош.

– Еще лучше, – сказала я и погладила гладкие, твердые мышцы груди. Провела пальцами по кресту шрама. Еще лучше.

– Почему ты не сказал нам с Байроном, Жан-Клод? – Реквием поднял на нас глаза, пытаясь сохранить непроницаемое лицо, но не совсем преуспев. Он сидел в вольной позе, откинувшись на спинку кресла, но глаза его выдавали: настороженные и напряженные.

– Ты такое уже видел? – спросила я.

– Однажды. – Голос его был спокойнее глаз.

– Когда? – спросила я.

Он посмотрел на Жан-Клода:

– Пусть крысолюд уйдет.

Жан-Клод кивнул:

– Лизандро, ты пока свободен. Если мы сможем тебе рассказать больше – расскажем.

Лизандро, уходя, глянул на меня – будто потом ему скорее расскажу я, чем остальные. И был прав.