Текст книги "Лазоревый грех"

Глава вторая

Кладбище Линдел было современным заведением, где надгробные камни невысоко поднимаются над землей, а цветы высаживать не разрешается. Поэтому здесь легче косить газоны, но местность получается гнетуще пустой. Одна только плоская земля и продолговатые контуры в темноте. Пусто и безлико, как на обратной стороне луны, и примерно столь же жизнерадостно. Нет, по мне так лучше кладбище с гробницами и склепами, с каменными ангелами, рыдающими над портретами детей, Матерь Скорбящая, молящаяся за нас всех, подняв глаза к небу. Кладбище должно как-то напоминать прохожим, что на свете есть небо, а не только дыра в земле, заваленная камнем.

Я приехала поднимать из мертвых Гордона Беннингтона, потому что страховая компания «Фиделис» надеялась, что смерть его была самоубийством, а не несчастным случаем. На карту была поставлена многомиллионная страховая премия. Полиция определила смерть в результате несчастного случая, но «Фиделис» не хотела соглашаться. Компания предпочла выложить мой довольно существенный гонорар в надежде сохранить миллионы. Моя работа стоит дорого, но не настолько. Учитывая, сколько в противном случае предстояло потерять, это могло окупиться.

На кладбище собрались три группы машин. Две из них стояли не менее чем в пятидесяти футах друг от друга, поскольку и миссис Беннингтон, и Артур Конрой – главный юрист компании «Фиделис» – имели каждый на руках судебное постановление о запрете на контакты друг с другом. Третья группа состояла из двух машин, припаркованных между двумя первыми. Полицейские машины, одна с мигалкой и опознавательными знаками, другая – без. Не спрашивайте меня, откуда я знаю, что вторая – тоже полицейская. Ну вот такой у нее вид.

Я припарковалась чуть позади первой группы машин и вылезла из своего новенького с иголочки джипа «Гранд-Чероки», купленного в основном на деньги, полученные за мой покойный джип «Кантри-Сквайр». Страховая компания не хотела оплачивать мою претензию – не верили, что машину сожрали гиены-оборотни. Посылали своих людей делать фотографии, обмерять и смотреть пятна крови. В конце концов они заплатили, но полис мне уронили существенно. Я теперь выплачиваю месяц за месяцем другой компании, которая даст мне полный полис – если только я смогу не угробить еще одну машину в течение двух лет. Шансы на это хилые. И мои симпатии – на стороне семьи Гордона Беннингтона. Да и кто мог бы симпатизировать страховой компании, которая жмется заплатить вдове с тремя детьми?

Ближайшие ко мне автомобили, как выяснилось, принадлежат «Фиделис». Ко мне подошел Артур Конрой, вытягивая руку для приветствия. Он был самого высокого роста из тех, когда человека еще можно назвать коротышкой. Редеющие светлые волосы мобилизованы расческой на прикрытие лысины, будто они и в самом деле могли ее скрыть, большие серые глаза – в обрамлении серебряной оправы очков. Будь у него брови и ресницы чуть потемнее, глаза были бы лучшей его чертой. Но они были так велики и не украшены, что он даже чуть напоминал лягушку. Впрочем, быть может, я пристрастна из-за своей нелюбви к страховым компаниям. Быть может.

Конроя сопровождала почти сплошная стена мужчин в темных костюмах. Я пожала ему руку и поглядела за его плечо на двух шестифутовых с довеском ребят.

– Телохранители?

– Как вы узнали? – выкатил глаза Конрой.

Я пожала плечами:

– По их виду, мистер Конрой.

Я пожала руку еще двоим представителям «Фиделис», а телохранителям руку протягивать не стала. Они вообще-то рукопожатиями не обмениваются, даже если предложить. Не знаю – то ли чтобы не разрушать образ крутого парня, то ли чтобы не занимать руку. В общем, я не предложила, и они тоже.

Однако темноволосый, почти такой же в плечах, как я в длину, улыбнулся.

– Значит, вы – Анита Блейк.

– А вы?

– Рекс. Рекс Кандуччи.

Я приподняла брови:

– Рекс – это настоящее имя?

Он засмеялся – взрывом того смеха, которым так любят смеяться мужчины, особенно насчет женщин.

– Нет.

Я не стала спрашивать, какое настоящее имя – наверное, что-то неподходящее, вроде Флоренс или Рози. Вторым телохранителем был молчаливый блондин, глядящий на меня маленькими светлыми глазками. Мне он не понравился.

– А вы? – спросила я.

Он мигнул, будто мой вопрос застал его врасплох. Обычно люди не замечают телохранителей – одни от страха, другие просто не знают, что с ними делать, потому что никогда ни одного не видели, а третьи – потому что видели и относят их к мебели, на которую не обращаешь внимания, пока она не понадобится.

– Бальфур, – ответил он после некоторого колебания. Я подождала, но он ничего не добавил.

– Бальфур – только имя? Как у Мадонны или Шер? – спросила я.

Он прищурился, плечи напряглись. Слишком его легко раздразнить. Он уставился на меня зловеще сверху вниз, но был он всего лишь быком. Выглядит внушительно и знает это, а больше, пожалуй, и ничего.

– А я думал, что вы выше, – вмешался Рекс. Он сказал это шутливым радостным голосом, как полагается при знакомстве.

Бальфур развернул плечи, напряжение ушло. Они наверняка раньше вместе работали, и Рекс знал, что его напарник – не самый терпеливый в компании.

Я посмотрела в глаза Рекса. Бальфур, если начнется заваруха, будет проблемой – он склонен излишне реагировать. Рекс такого не сделает.

Послышались повышенные голоса, среди них один женский. О черт! Я ведь сказала адвокатам миссис Беннингтон придержать ее дома. Они либо пропустили мои слова мимо ушей, либо не смогли удержать эту победительную личность.

Симпатичный полисмен в штатском обращался к ней спокойным голосом, но в нем слышался подспудный рокот – он явно старался удержать ее на расстоянии законных пятидесяти футов от Конроя. Неделю назад она уже влепила адвокату пощечину, и он автоматически ответил тем же. Тогда она двинула его кулаком в челюсть и посадила на задницу. Тут-то их и развели судебные приставы.

Я при всех этих спектаклях присутствовала, потому что я вхожу до некоторой степени в решение суда. Сегодня вопрос будет решен. Если Гордон Беннингтон встанет из мертвых и скажет, что погиб случайно, «Фиделис» придется заплатить. Если признает самоубийство, миссис Беннингтон ничего не получит. Я ее называю «миссис» по ее настоянию. Когда я попыталась назвать ее «миз Беннингтон», она чуть мне голову не откусила. Она не из этих освобожденок. Она хочет быть женой и матерью и гордится этим. Я была за нее рада: больше свободы для нас, остальных.

Вздохнув, я пошла по белому гравию дорожки на звук голосов. Проходя мимо копа в мундире, прислонившегося к машине, я кивнула и поздоровалась.

Он кивнул в ответ, не отрывая глаз от юристов страховой компании. Может, ему было велено следить, чтобы они не подходили, или ему просто не понравился размер Рекса и Бальфура. Каждый из них был потяжелее его фунтов на сто. Он для полисмена был слишком субтилен, и еще у него на лице было то выражение, будто он работает недолго и пока не решил, нравится ему эта работа или нет.

А миссис Беннингтон орала на спокойного сотрудника, который загораживал ей путь:

– Эти сволочи ее наняли, и она сделает, что они скажут. Она заставит Гордона соврать, попомните мое слово!

Я вздохнула. Я давно всем объяснила, что мертвые не лгут. Но мне, кажется, поверил только судья да копы. «Фиделис», наверное, считала, что мой гонорар гарантирует им исход, да и миссис Беннингтон, пожалуй, тоже.

Наконец-то она смогла разглядеть меня за широкими плечами копа – на каблуках она была выше его. То есть она была высокой, а он – не очень. Пять футов девять дюймов – максимум.

Она попыталась отпихнуть его с дороги, вопя уже на меня. Он чуть сдвинулся, перегораживая ей путь, но хватать ее руками не стал. Она заколотила по его плечу и наморщила брови – при этом на миг прекратила вопить.

– Уберитесь с моей дороги! – рявкнула она.

– Миссис Беннингтон! – пророкотал его глубокий голос. – Миз Блейк находится здесь по решению суда. Вам придется не мешать ей работать.

У него были короткие седые волосы, на макушке чуть подлиннее. Вряд ли это из-за моды, скорее у него давно не было времени заглянуть в парикмахерскую.

Она снова попыталась протиснуться и на этот раз схватила его руками, будто собиралась сдвинуть с дороги. Он высоким не был, зато был широкоплеч – этакий мускулистый квадрат. Очень быстро до нее дошло, что ей его не отпихнуть, и она попыталась его обойти, все еще настроенная поделиться со мной своими характеристиками и соображениями.

Ему пришлось схватить ее за локоть, чтобы не пустить ко мне. Она замахнулась, и в ясной октябрьской ночи его голос прозвучал отчетливо:

– Если вы меня ударите, я надену на вас наручники и посажу в машину до конца действия.

Она заколебалась, держа занесенную руку, но что-то, наверное, увидела у него в лице, чего не видела я. И это что-то сказало ей, что он так и поступит.

Мне было достаточно его интонации. Я бы сделала то, что он сказал.

Наконец она опустила руку:

– Только тронь меня, и без таблички останешься!

– Нанесение побоев сотруднику полиции считается преступлением, миссис Беннингтон, – проговорил он тем же низким голосом.

Даже при луне было видно удивление на ее лице – будто она до сих пор не понимала, что есть какие-то правила, относящиеся и к ней. А когда поняла, то резко сбросила давление пара. Она позволила своей команде адвокатов в синих костюмах отвести себя чуть подальше от симпатичного сотрудника полиции.

Только я стояла так близко, что услышала:

– Будь она моей женой, я бы тоже застрелился.

Я засмеялась – не смогла удержаться.

Он повернулся, глядя сердитыми глазами. Не знаю, что такое выражалось у меня на лице, но он улыбнулся.

– Считайте, что вам повезло, – сказала я. – Я пару раз видала миссис Беннингтон в деле.

Я протянула руку. Он пожал ее по-деловому – хорошо, энергично.

– Лейтенант Николс. Примите мои соболезнования по поводу необходимости иметь дело с…

– …этой бешеной сукой, – договорила я. – Вы это хотели сказать?

Он кивнул:

– Именно этими словами. Абстрактно я на стороне вдовы с тремя детьми, которая должна получить свои деньги, – но очень трудно сочувствовать ей персонально, когда с ней знаком.

– Я заметила, – ответила я, улыбаясь.

Он засмеялся и достал пачку сигарет:

– Не возражаете?

– Здесь, на открытом воздухе, – нет. К тому же вы это заслужили, разбираясь с очаровательной миссис Беннингтон.

Он постучал по пачке, выбивая сигарету привычным жестом опытного курильщика.

– Если Гордон Беннингтон встанет из могилы и скажет, что покончил с собой, она взорвется, миз Блейк. Мне не разрешено в нее стрелять, но я не знаю, что еще можно будет сделать.

– Может, ее адвокаты на нее сядут. Я думаю, их здесь достаточно, чтобы ее удержать.

Он сунул сигарету в рот, продолжая говорить.

– От них не будет ни… ни черта толку. Слишком будут трястись за свой гонорар.

– Ни х… толку, лейтенант. Вы эту фразу искали.

Он снова засмеялся, да так, что пришлось сигарету вынуть изо рта.

– Да, именно так. Ни х… толку.

Снова сунув сигарету в рот, он вытащил здоровенную металлическую зажигалку, которых сейчас уже не носят. Полыхнуло оранжевое пламя в сложенных лодочкой ладонях – автоматический жест, потому что ветра не было. Кончик сигареты заалел, и лейтенант захлопнул зажигалку и сунул ее обратно в карман. Потом он вынул сигарету изо рта и выпустил длинную струю дыма.

Я невольно шагнула назад, отклоняясь от нее, но мы были на открытом воздухе, и миссис Беннингтон – это было достаточно, чтобы кого угодно заставить закурить. Или запить?

– А вы не можете позвать людей на подмогу? – спросила я.

– Им тоже не будет разрешено ее застрелить, – ответил Николс.

Я улыбнулась:

– Нет, но они могут встать живой стеной, чтобы она никого больше не стукнула.

– Могу позвать еще одного постового, может, двух, но это и все. У нее связи в самых верхах, потому что у нее есть деньги, а завтра может оказаться еще больше. Но еще она при этом офигенно противная.

Он выпустил изо рта это слово, которое я передаю как «офигенно», с тем же удовольствием, что и дым. Наверное, при убитой горем вдове приходилось выбирать выражения, и это было ему неприятно.

– Ее политическое влияние несколько меркнет? – спросила я.

– В газетах на всю первую страницу показали фотографии, как она лупит Конроя по морде. Власти опасаются скандала и совершенно не хотят оказаться в самой буче.

– Так что они отстранятся, если она сделает что-нибудь еще похуже, – заключила я.

Он очень, очень глубоко затянулся, держа сигарету как держат косяк, и дымок струился у него из носа, когда он сказал:

– Отстранятся, вот именно. Подходящее слово.

– С тонущего корабля…

Он снова засмеялся и даже не выдохнул дым до конца, потому что поперхнулся, но вроде бы не заметил.

– Не знаю, то ли вы действительно так остроумны, то ли мне надо было посмеяться.

– Это стресс. Обычно людям со мной совсем не смешно.

Он покосился на меня неожиданно светлыми глазами. Я готова была ручаться, что при свете дня они голубые.

– Я слыхал о вас, что вы обычно – гвоздь в сапоге и многих успели погладить против шерсти.

– Нельзя же требовать от девушки слишком многого, – пожала плечами я.

Он улыбнулся:

– Но те же люди, что называли вас гвоздем в сапоге говорили, что работать с вами над делом – совсем другой коленкор. На самом деле, миз Блейк, – он отщелкнул сигарету на землю, – они говорят, что скорее взяли бы на любую операцию вас, чем многих известных им копов.

На это я не знала, что сказать. Более высокой оценки среди полисменов просто не бывает.

– Вы меня заставляете краснеть, лейтенант Николс.

Я при этих словах от него отвернулась. А он, кажется, разглядывал все еще дымящуюся на земле сигарету.

– Зебровски из РГРСП говорит, что вы не часто краснеете.

– Зебровски – жизнерадостный и развратный засранец.

Он хмыкнул, расхохотался коротко и затоптал сигарету. Тусклое сияние погасло.

– Именно такой он и есть. Вы его жену знаете?

– Мы знакомы с Кэти.

– Никогда не думали, как Зебровски смог ее подцепить?

– Каждый раз думаю, когда ее вижу.

Он вздохнул:

– Я вызову еще одну машину, попрошу двух постовых. Закончить бы поскорее и избавиться от этих людей насовсем.

– Аминь.

Он пошел звонить. Я пошла собрать свои причиндалы для подъема зомби. Поскольку главным инструментом у меня служит мачете длиннее моего локтя, я его оставила в машине. А то люди пугаются. А сегодня я никак не хочу пугать ни телохранителей, ни нашу славную полицию. Что касается миссис Беннингтон, ее точно ничем не испугать, в этом я не сомневалась. И не сомневалась еще в одном: что бы я ни сделала, она довольна не будет.

Глава третья

Комплект для подъема зомби ездит со мной в найковской спортивной сумке. У некоторых аниматоров для этого служат изящные кейсы. Я видела и такие, которые раскрываются в столик, как у фокусника или уличного торговца. А мне лично нужно только упаковаться так, чтобы ничего не сломалось и не поцарапалось, а в остальном мне плевать. Если людям хочется зрелища, пусть идут в «Цирк проклятых» и смотрят, как зомби выползают из могилы, а актеры прикидываются, будто боятся до чертиков. Я вам не массовик-затейник; я аниматор, и это моя работа.

Каждый год я отказываюсь от хеллоуинских вечеринок, когда людям хочется, чтобы с боем часов в полночь вставали мертвецы или еще какой-нибудь ерунды. Чем более жуткой становилась моя репутация, тем больше народу ломилось, чтобы именно я их напугала. Я Берту сказала, что могу просто прийти и пригрозить всех перестрелять, и это действительно будет жутко. Он ничего смешного в этом не увидел, но перестал мне предлагать обслуживать вечеринки.

Меня учили размазывать мазь по лицу, по рукам и над сердцем. Запах розмарина, как и рождественской елки, все еще вызывал у меня ностальгию, но я больше мазь не применяла. Не раз в случаях крайней необходимости я поднимала зомби без нее, так что в конце концов задумалась. Есть поверье, что она помогает войти в тебя духам и твоя сила при подъеме мертвых увеличится. Но большинство – во всяком случае, в Америке, – придерживается мнения, что запах и прикосновение травяной смеси обостряет парапсихические способности или вообще позволяет им открыться, без чего они не действуют. Но у меня никогда не было трудностей при подъеме мертвых. Мои парапсихические способности всегда шли по линии анимации. Поэтому я мазь с собой вожу – на всякий случай, но не использую.

Три вещи, которые мне по-прежнему нужны для анимации, – это сталь, свежая кровь и соль. Хотя на самом деле соль используется, чтобы положить зомби обратно в могилу, когда работа окончена. Я свой набор срезала до абсолютного минимума, а недавно срезала еще сильнее. Срезала – в буквальном смысле.

На левой руке у меня кусочки пластыря. Я использую прозрачные, чтобы рука не была похожа на руку мумии в загорелом варианте. На предплечье левой руки повязки побольше. Все эти раны нанесены мною самой, и меня это начинает доставать.

Свои растущие парапсихические способности я научилась контролировать под руководством Марианны – она была экстрасенсом, когда мы познакомились, а потом стала колдуньей. Сейчас она викканка. Не все колдуньи – викканки, и будь Марианна колдуньей другого толка, мне не пришлось бы себя резать. Марианна как моя учительница разделяла со мной мой кармический долг – по крайней мере в это верила ее группа, точнее, ковен. От мысли, что при каждом подъеме зомби я убиваю животное – три-четыре раза за ночь и почти каждую ночь, – весь ковен вопил, орал, рвал и метал. Для викканок магия крови – черная магия. Но отнимать жизнь ради магии, даже жизнь цыпленка, – очень-очень черная магия.

Как может Марианна связываться с таким… воплощением зла? – желали они знать.

Чтобы облегчить кармическое бремя Марианны – и свое, как уверял меня ковен, – я старалась поднимать мертвых, никого не убивая. Мне случалось это делать в аварийных ситуациях, когда не было животного для жертвы, и я знала, что это возможно. Но – удивительно, правда? – хоть я и могу делать свою работу, никого и ничего не убивая, без свежей крови она не получится. Магия крови все равно черная магия для викканок, так что же делать? Нашли компромисс: я буду использовать только собственную кровь. Я не была уверена, что это получится, но получалось – по крайней мере с недавно умершими.

Начала я с порезов на левом предплечье, но эта практика быстро потеряла свою привлекательность, потому что кровь мне была нужна три-четыре раза за ночь. Тогда я стала колоть пальцы. Для тех, кто умер не раньше полугода назад, этого вроде бы хватало. Но пальцы у меня скоро кончились, а на руке и без того было полно шрамов. И еще я обнаружила, что стала медленнее стрелять левой рукой, потому что пальцы болели как сволочи. Правую я резать не стала бы, потому что замедлить ее движения не могу себе позволить. И я решила, что, как ни жалко мне убивать цыпляточек или козочек для поднятия мертвых, жизнь животного не стоит моей. Вот так. Совершенно эгоистичное решение.

Я очень надеялась, что порезы и проколы будут заживать моментально. Благодаря моей связи с Жан-Клодом, Мастером вампиров города, у меня все заживало не быстро, а очень быстро. Кроме этих порезиков. По предположению Марианны, дело в том, что я использую магически заряженный клинок. Но мое мачете мне нравится. И если честно, не на сто процентов я уверена, что смогу поднять зомби каплей крови из пальца без магически заряженного клинка. Это пока еще проблема.

Мне, конечно, придется позвонить Марианне и сказать, что я не прошла викканский тест на добро. Почему они должны отличаться от прочих? Почти все христианские течения правого крыла меня тоже ненавидят.

Я оглянулась на свою публику. Рядом с лейтенантом Николсом и первым сотрудником в штатском появились двое постовых в форме. Полиция расположилась посередине между двумя группами, которым было позволено подойти к могиле достаточно близко, чтобы слышать Гордона Беннингтона. Так, во всяком случае, распорядился судья. Упомянутый судья тоже присутствовал вместе с судебной репортершей и ее машинкой. С ним также явились два угрюмого вида судебных пристава, отчего я решила, что судья сообразительней, чем кажется, и что миссис Беннингтон на него тоже произвела впечатление. Не каждый судья согласится принять показания зомби.

На эту ночь кладбище Линдел стало судом. Хорошо еще, что судебное телевидение не приперлось снимать. Как раз та жуть, которую они любят транслировать. Знаете – транссексуал в тюрьме, учительница насилует тринадцатилетнего ученика, профессионального футболиста судят за убийство. Дело О’Джей Симпсона не оказало благотворного влияния на телевидение Америки.

Судья своим гулким судебным голосом, который странно раскатился над пустотой кладбища, объявил:

– Начинайте, миз Блейк, мы все собрались.

Вообще-то надо было бы обезглавить цыпленка и его телом набрызгать черту вокруг могилы – круг силы, чтобы удержать зомби внутри, когда он встанет, чтобы не шлялся где вздумается. Кроме того, круг помогал сфокусировать силу и вызвать энергию. Но цыпленка у меня с собой не было. А если я из своего тела извлеку достаточно крови на пусть даже узкий круг, то уже ничего больше не смогу делать от слабости и головокружения. Так как же поступить аниматору с моральными принципами?

Я со вздохом обнажила мачете, и за спиной у меня кто-то ахнул. У ножа было большое лезвие, но я по опыту знала, что для обезглавливания курицы одной рукой нужен нож большой и острый. Глядя на левую руку, я пыталась найти место, свободное от пластыря. Потом приложила лезвие к среднему пальцу (некоторая символичность жеста не укрылась от моего внимания) и нажала. Мачете у меня всегда было настолько острое, что полоснуть я не решилась. Очень не хотелось бы потом накладывать швы, если резанешь слишком глубоко.

Порез не отозвался немедленной болью, то есть я взяла глубже, чем хотела. Подняв руку к свету луны, я увидела первую выступающую кровь. И в этот момент порез начал болеть. Почему, когда заметишь, что идет кровь, раны начинают болеть сильнее?

Я стала обходить круг, опустив острие ножа вниз и отведя кровоточащий палец, чтобы случайные капли падали на землю. Я не чувствовала по-настоящему, что мачете проводит в земле магический круг, пока не перестала убивать животных. Наверное, всегда будто стальной карандаш чертил мой круг, но я не чувствовала этого из-за более сильного дуновения смерти. Сейчас я ощущала падение каждой капли крови на землю, ощущала голод этой земли, поглощающей каплю, но голод не по влаге, а по силе. Я заметила момент, когда обошла надгробный камень, потому что круг замкнулся, и по коже побежал ветерок.

Я повернулась к надгробию, ощущая круг за спиной как невидимую дрожь воздуха. Подойдя к камню, я постучала по нему клинком.

– Гордон Беннингтон, сталью вызываю я тебя из твоей могилы. – И коснулась камня рукой. – Гордон Беннингтон, кровью вызываю я тебя из твоей могилы.

Я отошла к дальнему концу круга и произнесла:

– Слушай меня, Гордон Беннингтон, слушай и повинуйся мне. Сталью, кровью и силой приказываю тебе восстать из твоей могилы. Восстань и явись среди нас.

Земля заворочалась, как тяжелая вода, и тело всплыло. В кино зомби всегда вылезают из могилы, цепляясь руками, будто земля хочет удержать пленника, но обычно она поддается свободно, и тело просто поднимается, как всплывает на воде предмет. На этот раз не было ни цветов на поверхности, ничего такого, за что зацепилось бы тело, и зомби сел и огляделся.

Еще одну вещь я заметила, которая бывает, когда не убиваешь животных. Зомби оказываются совсем не симпатичными. Если бы была курица, у меня бы Гордон Беннингтон выглядел бы не хуже газетной фотографии. А при моей крови он с виду казался именно тем, чем был: оживленным трупом.

Отличный синий костюм скрывал рану в груди, от которой он погиб, но все равно было видно, что он мертвец. Странный оттенок кожи. Иссохшая плоть на костях лица. Глаза слишком круглые, слишком большие, слишком голые, и они ворочались в орбитах, едва прикрытых восковой кожей. Светлые волосы свалялись и будто отросли, но это была иллюзия – просто само тело усохло. Ни волосы, ни ногти после смерти не растут вопреки распространенному поверью.

И еще нужна была одна вещь, чтобы Гордон Беннингтон заговорил, – кровь. В «Одиссее» говорится о кровавой жертве, которую Одиссею пришлось принести, чтобы получить совет от умершего прорицателя. Давно стало общим местом, что мертвецы жаждут крови.

Я подошла по вновь затвердевшей земле и присела возле озадаченного иссохшего лица. Оправить юбку мне было нечем – в одной руке мачете, другая кровоточит. Так что все могли насладиться зрелищем обнажившегося бедра, но это было не важно – мне предстояло сделать самую неприятную вещь, раз уж я перестала курочить живность.

Я протянула руку к лицу Гордона Беннингтона:

– Пей, Гордон, испей моей крови и говори с нами.

Круглые вращающиеся глаза уставились на меня, провалившийся нос поймал запах крови, и труп, схватив мою руку обеими своими, наклонился ртом к ране. Руки были как холодный воск, налепленный на палки. Губ у рта почти не осталось, и зубы вдавились мне в кожу, когда он присосался. Язык мертвеца бегал по ране как что-то отдельное и живое.

Я медленно, беря себя в руки, вдохнула и выдохнула, вдохнула и выдохнула. Нет, меня не стошнит. Не дождетесь. Не стану я себя конфузить перед таким количеством народа.

Когда я решила, что с него хватит, я позвала:

– Гордон Беннингтон!

Он будто не слышал – прижимался ртом к ране, держа мою руку.

Я тихонько постучала его лезвием по голове:

– Мистер Беннингтон, здесь люди ждут, чтобы с вами поговорить.

Не знаю, то ли от слов, то ли от прикосновения клинка, но он поднял глаза и медленно выпустил мою руку. Глаза стали более осмысленными. Так всегда бывает от крови – она возвращает глазам свойственное им выражение.

– Вас зовут Гордон Беннингтон? – спросила я. Все должно было быть по форме.

Он закивал головой.

– Нам нужно, чтобы вы ответили вслух, мистер Беннингтон. Для протокола, – заявил судья.

Гордон Беннингтон смотрел на меня. Я повторила слова судьи, и Беннингтон заговорил:

– Меня зовут… меня звали Гордон Беннингтон.

Есть и хорошая сторона в том, что я стала поднимать мертвых лишь своей собственной кровью: они знают, что мертвы. До того мне приходилось поднимать тех, которые этого не осознавали, и это было очень тяжело – сообщать им, что они мертвы и я прямо сейчас положу их в могилу. Чистый кошмар.

– Что было причиной вашей смерти, мистер Беннингтон? – спросила я.

Он вздохнул, и я услышала, как свистит воздух, потому что правая сторона груди у него была снесена почти начисто. Рану скрывал костюм, но я видела фотографии судебных медиков. И вообще знала, что делает двенадцатый калибр при выстреле почти в упор.

– Огнестрельная рана.

У меня за спиной возникло напряжение – я ощутила его за гулом круга сила.

– Как вы ее получили? – спросила я тихим, успокаивающим голосом.

– Я выстрелил в себя, спускаясь по лестнице в подвал.

С одной стороны группы раздался крик триумфа, с другой – нечленораздельный вопль.

– Вы выстрелили в себя намеренно?

– Нет, конечно, нет. Я споткнулся, и ружье выстрелило. Глупость, страшная глупость.

За мной уже все вопили. В основном слышался ор миссис Беннингтон:

– Я ж вам говорила, эта стерва…

Я повернулась и спросила:

– Судья Флетчер, все ли вы слышали?

– Почти все, – ответил он. И, включив свой гулкий голос в режиме форсажа, он крикнул: – Миссис Беннингтон, если бы вы соизволили замолчать на миг и послушать, вы бы услышали: ваш муж сказал, что погиб в результате несчастного случая.

– Гейл! – произнес Гордон Беннингтон дрожащим голосом. – Гейл, ты здесь?

Меньше всего мне нужна была душещипательная сцена на могиле.

– Судья Флетчер, мы закончили? Я могу положить его обратно?

– Нет! – Это было сказано из группы юристов «Фиделис». Конрой шагнул к нам. – У нас есть вопросы к мистеру Беннингтону.

Они стали задавать вопросы. Сперва я должна была их повторять, чтобы Беннингтон мог ответить, но он вскоре освоился и начал отвечать сам. Вид у него лучше не стал – внешне, но он собрался, стал лучше воспринимать окружающее. Заметив среди собравшихся жену, он сказал:

– Гейл, прости меня, мне так жаль! Ты была права насчет ружей. Я с ними неосторожно обращался. Прости, что покинул тебя и детей.

Миссис Беннингтон приблизилась, сопровождаемая адвокатами. Я подумала, что их надо попросить не подпускать ее к могиле, но она сама остановилась за кругом, будто чувствовала его. Иногда удивляться приходится, кому дается этот дар. Но вряд ли она сама поняла, почему остановилась. Да, и конечно, руки она крепко прижимала к себе – не пыталась протянуть их к мужу. Наверное, не хотела знать, какова эта восковая кожа на ощупь. Ее можно понять.

Конрой и его коллеги хотели задавать вопросы и дальше, но судья положил этому конец.

– Гордон Беннингтон ответил на все ваши вопросы достаточно подробно. Пора нам отпустить его… на покой.

Я была согласна. Миссис Беннингтон заливалась слезами, и Гордон бы тоже залился, да только его слезные протоки высохли много недель тому назад.

Я завладела вниманием Гордона Беннингтона:

– Мистер Беннингтон, сейчас я положу вас обратно в могилу.

– А Гейл и дети получат теперь страховку?

Я оглянулась на судью. Он кивнул:

– Да, мистер Беннингтон.

Он улыбнулся – попытался улыбнуться.

– Спасибо. Если так, я готов. – Он оглянулся на жену, все еще стоящую на коленях в траве возле могилы. – Я рад, что выпала возможность попрощаться.

Она мотала головой не переставая, и по лицу ее текли слезы.

– И я, Горди, я тоже рада. Я по тебе скучаю.

– И я по тебе, адская моя кошечка.

Она разразилась рыданиями, спрятав лицо в ладонях. Если бы ее не подхватил один из адвокатов, она бы рухнула на землю.

«Адская моя кошечка» для меня не прозвучало ласковым обращением, но зато доказало, что Гордон Беннингтон свою жену знал. И доказало, что ей всю оставшуюся жизнь будет его недоставать. Перед лицом такого горя я могла ей простить несколько невоспитанных выходок.

Сдавив рану на пальце, я обрадовалась, что смогла выдавить еще крови. Бывало, что приходилось открывать рану заново или делать новую, чтобы положить зомби обратно. Протянув руку, я оставила у него на лбу отпечаток крови.

– Кровью привязываю я тебя к могиле твоей, Гордон Беннингтон. – Я слегка коснулась его острием мачете. – Сталью привязываю я тебя к могиле твоей, Гордон Беннингтон. – Перебросив мачете в левую руку, я взяла коробочку с солью, оставленную внутри круга, и сыпанула солью на Беннингтона. Послышался шорох, как от сухого снега. – Солью привязываю я тебя к могиле твоей, Гордон Беннингтон. Иди и не поднимайся более.