Текст книги "Соблазнить негодяя"

Дилемма подняла свою уродливую голову. Что делать? Отстаивать право Джона остаться здесь и постараться убедить их, что майор Лайонс действительно его отец, или же забрать сына и, навсегда распрощавшись с ними, научиться выживать самой? Она знала, что отец не разрешит ей вернуться домой. Ему она была не нужна, и сюда он пришел исключительно ради того, чтобы извлечь какую-то выгоду из такого положения: если не разжиться деньжатами, то хотя бы обзавестись влиятельным зятем.

– Конечно, я помню ее.

Мерси вздрогнула от неожиданности. Чувство облегчения и страх забились в ее груди. Противоречивые желания, противоречивые чувства. Когда она думала, что он мертв, все казалось намного проще. Теперь же могла всплыть правда, и она не знала, чем это обернется для нее – добром или злом.

Майор Лайонс слегка поклонился:

– Мисс Доусон.

– Майор, я так рада, что вы живы!

Несмотря на то что его воскрешение могло обернуться для нее большими бедами, слова эти были сказаны от души. Мерси чуть не сошла с ума от горя, когда увидела его имя в списке погибших. Она была обязана ему стольким, что и вовек не расплатилась бы.

– Не больше, чем я, могу вас заверить.

От резковатого тембра его голоса по телу ее разлилось томление. Какая же ты дуреха, Мерси! Он так разговаривает со всеми женщинами, и ты не какая-то особенная. Но было время, когда она думала, надеялась, смела мечтать, что он уделял ей внимание, потому что считал особенной, потому что выделял ее среди всех сестер. Имя ее он запомнил с первого раза. Потом-то она сообразила, что придала слишком большое значение этому незначительному успеху. Он каждую сестру милосердия знал по имени. Он даже различал сестер-близняшек Мэри и Маргарет, которых никто больше не мог различить.

– И ее отец, мистер Доусон…

– Вы погубили мою девочку! – завопил отец, помешав Айнсли представить его как положено.

Досада переполнила ее. О, какую же запутанную паутину мы плетем…

Глаза майора Лайонса слегка расширились, и его взгляд снова обратился на нее. Чело его прорезали складки, и Мерси видела, как он сосредоточился, пытаясь припомнить, что между ними было. Как он мог забыть? Или темнота помешала ему хорошенько ее рассмотреть? Или она всего лишь принимала желаемое за действительное, когда подумала, что он ее узнал? Хотя вряд ли будет лучше, если он узнает в ней леди, которую спас той страшной ночью. Возможно, его замешательство, наоборот, ей на руку. Она сейчас просто во всем признается и избежит унижения.

Но с чего начать? О чем рассказать? О чем умолчать? Какие выводы он сделает из того, что от нее услышит? Она дала слово и была намерена сдержать клятву любой ценой.

– Стивен, дорогой, подойди ко мне, – сказала герцогиня и поманила его к себе.

Он пошел к ней, но как-то неуверенно, как будто потерялся в этой большой комнате, так хорошо ему знакомой, и не знал, как себя вести. Она видела слишком много мужчин с таким же выражением лица, с такой же пустотой в душе, словно их сущность осталась на поле боя, а вернулись только тела. Война поглощала не только боеприпасы, провиант, форму и медикаменты.

– Это Джон, – мягко произнесла герцогиня, когда он подошел. – Мисс Доусон уверяет, что это твой сын. Он похож на тебя.

– Я бы так не сказал. Начать с того, что я намного выше.

Герцогиня усмехнулась, и глаза ее наполнились слезами, точно она вдруг увидела того юного балагура, каким был когда-то ее сын. Она взяла его за руку.

– Как думаешь, это возможно? То, что он твой?

Он обошел мать, чтобы получше рассмотреть Джона. Своей большой рукой, раскрыв ладонь, приподнял головку мальчика. Бледные пушистые волосики мягко легли на его длинные тонкие пальцы. Сердце Мерси затрепетало, одновременно наполняясь счастьем и разрываясь. Сколько раз она представляла, как он возьмет на руки ее сына, но все эти фантастические мечты не смогли подготовить ее к тому мгновению, когда он на самом деле прикоснулся к этому драгоценному ребенку. Он узнает себя в нем. Конечно же узнает! И признает его своим, если даже откажется от нее. Ибо она не представляла большего счастья для Джона, чем отцовское признание. Однако она осознавала, что Джона у нее могут отнять. Рождение ребенка вне брака было ответственностью исключительно матери, но эта могущественная семья могла обойти законы. Если в карман ее отца упадет несколько монет, Мерси превратится в нищенку, и единственное, что она ценила, окажется недосягаемым.

– При моей-то славе заправского волокиты это, конечно, возможно, – пробормотал Стивен, потом поднял глаза на нее, присмотрелся, и она снова ощутила силу их воздействия. Что он видел, когда смотрел на нее? Видел ли он ее такой же, как в ту ночь, когда спас ее? Или такой, какой она была сейчас – твердо намеренной спасти своего ребенка, не сумев спасти столь многих?

– Ты должен позаботиться о девушке, – тихо, но твердо произнесла его мать. – Если ты, конечно, не сомневаешься, что это твой сын.

Сейчас он все расскажет, посмеется над ее смехотворным заявлением. Чтобы такой мужчина, как он, мог возжелать такую женщину, как она…

– Разумеется, я позабочусь о ней.

Колени Мерси задрожали и превратились в кисель. Она опустилась на стул. Он только что согласился жениться на ней? Нет, это невозможно! Наверное, ей послышалось. Достопочтенный Стивен Лайонс, известный повеса и соблазнитель женщин. Майор Стивен Лайонс, бравый солдат, сумевший вскружить головы всем сестрам в госпитале. Не может быть, чтобы такой человек мог вот так взять и решить на ней жениться.

– Мисс Доусон, не прогуляетесь ли со мной по саду?

– Вы же не думаете, что я оставлю ее с вами одну! – закипятился отец.

– Если хотите, можете идти следом за нами, – сказал на это майор Лайонс и снова посмотрел на Джона. – Хотя я, признаться, не знаю, чем могу сейчас опорочить ее больше, чем уже опорочил. – И снова его взор преодолел разделяющее их расстояние, и Мерси ощутила его как прикосновение. – Мисс Доусон?

Она поднялась на все еще ватных ногах.

– Да, господин майор. Я с удовольствием пройдусь с вами по саду.

Конечно, это была ложь. На самом деле ее всю трясло от страха.

Он не помнил ее. Это тревожило Стивена больше, чем он мог выразить словами, потому что, если за последние два года и было нечто такое, что он должен был запомнить, так это она… или, по крайней мере, ее глаза. Необычный оттенок этих глаз напомнил ему цвет виски, но в глазах таился страх, смертельный ужас перед чем-то таким, чего он даже не мог вообразить, но что она, вероятно, знала очень хорошо.

Война, кровь, смерть.

Шрамы, испещрявшие тело, и все еще не зажившие раны были свидетельством того, что он прошел через худшее, что может выпасть на долю человека, но разум отказывался вспоминать, что с ним произошло. Он очнулся в полковом госпитале на шаткой деревянной койке с тонким вонючим тюфяком, раздираемый непонятной и бессмысленной болью, потому что последним, что он помнил из прошлого, было то, как он пил чай с Клэр в саду Лайонс-плэйса.

Аромат цветов сменился резкой вонью сочащейся гниющей плоти. На смену песне лугового жаворонка пришли стоны и крики умирающих. Многие звали мать, чтобы в минуту смерти припасть к родному лону. Английская зелень превратилась в серую крымскую грязь. До сих пор он чувствовал в горле привкус крови и уже отчаялся избавиться от этого ощущения. Висевший в воздухе невидимый кроваво-красный туман пропитал то, что осталось от его изорванной формы. Его кровь, кровь бесчисленного множества других людей, которых он не мог вспомнить. Его неспособность оживить воспоминания о них унижала их, обесславливала.

Валяясь рядом с другими ранеными в госпитале, он тонул в собственной грязи, собственной боли, собственной тоске. Они разговаривали с ним о битвах, через которые прошли, о мужестве и геройских подвигах, а он делал вид, что тоже помнит все это. Они говорили о погибших, а он чувствовал, что предал тех, кто отдал жизнь за его родину… Возможно, даже за него. То, что ему не было известно, то, что он не мог в полной мере осознать и оценить, не давало ему покоя, глодало его днем и ночью. Он помнил Англию, помнил семью и любовниц – до малейших подробностей. Но как оказался в этом проклятом месте и чем здесь занимался, он вспомнить не мог.

Стивена переполняло желание сбежать от окружавшей его действительности. Он тосковал по шелковистой мягкости женского тела. Ему необходимо было утешение, которое могут дать нежные руки и ласковый голос.

Но теперь все было не так, как прежде. Удовольствие, которое когда-то доставляли женщины, уступило место желанию, настоятельной потребности перестать быть тем, кем он стал, человеком, потерявшим два года своей жизни. Он укоротил свое прошлое, перепрыгнул через пропасть времени.

И вот из терзавшей его зияющей черной пустоты возникла эта женщина. Он знал ее, спал с ней, излил в нее свое семя…

Но он не мог вспомнить вкуса ее поцелуя, не мог вспомнить мягкости ее кожи под его ласкающими пальцами.

Быть может, это была величайшая трагедия – то, что эта женщина, явно из хорошей семьи, сама, по своей воле отдалась ему. Наверняка решиться на это ей было нелегко. Она постоянно отводила взгляд, и это указывало на то, что она чувствовала вину за их связь. И все же он, хоть убей, ничего не мог о ней вспомнить.

Он осознавал, что такую, как она, забыть непросто – несмотря на черное платье, которое менее красивую женщину сделало бы похожей на ворону. Но он забыл.

Для женщины она была высокого роста. Чтобы прижать ее к себе как можно ближе, ему, при его шести футах, пришлось бы поднять подбородок. Волосы, скорее медные, чем рыжие, были туго стянуты сзади и аккуратно заправлены под шляпку. Она была стройна, слишком стройна для недавно родившей женщины. Ему подумалось, что роды, должно быть, были тяжелыми, и его тут же охватило чувство вины за то, что он стал причиной ее мучений. Конечно же, родить ребенка вне брака было поступком предосудительным и постыдным. Почему она не оставила его где-нибудь? Она ведь могла вернуться в Англию как ни в чем не бывало, и при должной осторожности никто ничего не узнал бы.

Стивен не обращал внимания на прохладу и острую боль в ноге, прогуливаясь с ней по саду его младшего брата. Сейчас здесь царило уныние. Нигде ни цветочка, листья и стебли пожухли и увяли. И все же только здесь, в тишине и одиночестве, он мог почувствовать себя практически нормальным.

Он посмотрел на серое небо. В последнее время столь многое утратило цвет (кроме ее волос), что он начал задумываться, не теряет ли зрение. Члены семьи и врач, который его лечил, знали о сбое, который произошел в его разуме, но больше он ни с кем об этом не говорил. Гордость не позволяла ему распространяться на эту тему, он и родственников упросил хранить молчание. Никогда в жизни Стивен никого не упрашивал. Но он изменился, только не знал, что стало причиной этой перемены.

Время от времени его посещали какие-то обрывки воспоминаний – окровавленная рука, оглушительный взрыв, вопль, крик, тошнотворный смрад смерти, – но они улетучивались, прежде чем он успевал поймать их и охватить мысленным взором. Возможно, с его стороны просто глупо так упорно стараться вернуть столь страшные воспоминания, но неизвестность, пустота разума были еще страшнее.

– Вам не холодно? – спросил он, и она остановилась.

Это явно были не те слова, которые она ожидала от него услышать. Ее плотный, тяжелый темно-зеленый плащ мог и не защитить от пробирающей до костей сырости.

– В Крыму было гораздо холоднее, – сказала она. – Хотя я слышала, что в этом году Англию ждет необычайно холодная зима. Поневоле начинаешь думать, что это Господь захотел дать прочувствовать англичанам, каково было их воинам там.

– И их женщинам.

Она потупила взор, и краска проступила на ее впалых щеках, как будто ее смутило упоминание о собственных добрых делах.

На какую-то долю секунды его охватило желание рассказать ей о своем недуге, но он не смог заставить себя сделать это. Он не мог к тем страданиям, которые уже ей причинил, добавить еще и унижение признанием в том, что понятия не имеет, кто она и какое место занимала в его жизни… помимо знакомства на одну ночь. Но это было нечто большее, чем желание не смутить ее или не огорчить. Дело было в его собственной гордости, его собственном стыде. И в парализующем страхе.

Что говорит об уме человека то, что он не в состоянии ухватить нить воспоминаний?

Служившие под его началом восхваляли его героизм. Однако сам он не мог вспомнить ни единого своего поступка, достойного похвалы.

Он уже месяц как вернулся домой залечивать тяжелейшие раны, но до сих пор не знал о происхождении ни единого шрама… кроме одного маленького, на щеке, прямо под глазом. Этим его наградил Вестклифф, когда через несколько часов после свадьбы выволок Стивена из кровати своей жены и рассек ему ударом кулака кожу. На самом деле то свидание было совершенно невинным, Стивен всего лишь ободряюще приобнял ее, но он хотел, чтобы Вестклифф думал иначе, и поплатился за это – был сильно избит. Но эта взбучка была пустяком по сравнению с тем, через что ему недавно пришлось пройти. Во всяком случае, на это указывали остальные шрамы. Лишь они одни знали, что с ним произошло. Жаль, что шрамы не умеют говорить.

Стивену не захотелось останавливаться, он пошел дальше, решив, что лучше двигаться, хоть и не имел представления о цели этой прогулки.

Она поспешила догнать его, что было нетрудно. Он пришел к выводу, что у нее ноги такие же длинные, как и у него, хоть и, несомненно, стройнее и аппетитнее. Он попытался вспомнить, как они оплетали его тело, и не смог. В постели она выкрикивала его имя или шептала? Он же, нашептывая нежные слова ей на ушко, наверняка не раз повторил ее имя. Мерси, Мерси, Мерси.

Ничто не шевельнулось в его душе. Память осталась нема.

– Сколько малышу? – спросил Стивен.

Он не мог вспомнить имя мальчика. Мать упомянула его, но он не обратил внимания, не придав значения появлению ребенка.

И снова он удивил ее. Это проявилось в глубокой складке, прорезавшей ее изящный лоб. Проклятие! Какие же отношения у них были? Они разговаривали, когда выпадала свободная минута, или предавались безумной страсти, чтобы отвлечься от окружавших их ужасов?

Хоть у него не сохранилось воспоминаний о том, что происходило до того, как он попал в госпиталь, увиденного за время выздоровления ему с лихвой хватило, чтобы понять, что на землю пришел ад.

– Чуть больше трех месяцев, – наконец отозвалась она.

Он услышал неуверенность в ее голосе, неловкость оттого, что приходится говорить то, что он и так должен был знать. Говорила ли она ему, что беременна? Или он должен был сам подсчитать месяцы после их последнего свидания? Делал ли он ей предложение? Господи, сделай так, чтобы она не поняла, что я не помню ее!

Он никогда не обижал женщин. Женщины были его страстью, его raison d’être[1]1
  Смысл существования (фр.).


[Закрыть]. Он ценил все, что они могут дать, и не скрывал от них своего восхищения. Ни разу он осознанно не сделал так, чтобы женщина пожалела о том, что провела с ним время.

Исключением была разве что Клэр. Он стремился уберечь ее от своего брата, обрекая на годы терзаний и одиночества, печали и раскаяния. В то время как сам он продолжал удивлять лондонских красавиц своим мастерством в постельных утехах.

Но Клэр и Вестклифф в конце концов сошлись, и счастью Клэр не было предела. Стивен подумал, что женщина, которая сейчас шла рядом с ним, пожалуй, никогда не сможет быть настолько счастливой. Он видел, что ее что-то тяготит, и не сомневался: его поступки сделали еще тяжелее груз, который лежал на ее хрупких плечах. Однако Стивен чувствовал, что по натуре она человек решительный и не сдастся. Он подозревал, что его в ней привлекла не только внешняя красота. Вероятно, она была представительницей того редкостного вида существ, которые способны притягивать его на каком-то глубинном уровне. Правда, он всегда сторонился их, не хотел связываться с женщинами, от которых ему было бы нужно не только удовлетворение потребностей тела. Так почему же он не сумел устоять против искушения сблизиться с нею?

Если он признавался ей в любви, она должна быть счастлива оттого, что он сейчас идет рядом с ней, а не лежит под шестью футами земли.

– Почему вы только сейчас принесли его? – спросил он. Безопасный вопрос, ибо он никак не мог знать причин ее поступков.

Глаза ее забегали, как будто она хотела найти ответ в унылом саду. Он вспомнил времена, когда мог любую соблазнить и заставить открыть ему все, от самых сокровенных секретов до ямочки над округлым задком. Он утратил не только память. Он утратил бесшабашность. Раньше он уже давно заставил бы мисс Доусон беззаботно хохотать, да только сам разучился смеяться и не мог вспомнить, когда в последний раз издавал эти странные звуки. Или даже хотел этого.

– Я не… Я не понимала, как вести себя, – призналась она. – Вы не знали о… – Она замялась, и краска стыда усилила румянец, проступивший на ее щеках от холода.

Так значит, она не сообщала ему, что носит ребенка. Слава богу! Выходит, он не бросил ее, не оставил одну расхлебывать эту кашу. Странно, но мысль об этом была ему приятна. По крайней мере, человек, каким он был в Крыму, не отличался от человека, каким он был раньше. Он всегда был осторожен и старался избегать досадных случайностей, но при этом всегда думал о том, как поведет себя, если это все же произойдет. Родственники обвиняли его в бесхарактерности, но он питал надежду, что это лишь фасад беззаботной молодости. Впрочем, у него не было повода это проверить. До сих пор.

– Джон родился в Париже, – продолжила она чуть окрепшим голосом, как будто перешла к теме, в которой чувствовала себя более уверенно. – Я думала о том, чтобы растить его там, но потом…

Джон. Мальчика зовут Джон. Хорошее, сильное имя. Интересно, почему она выбрала его? Оно имеет для нее какое-то особенное значение?

Она остановилась, и ему тоже пришлось остановиться. Нога была рада передышке. Он редко когда баловал ее отдыхом, как будто наказывал за постоянную боль, за то, что не мог вспомнить, при каких обстоятельствах она была ранена.

– Я увидела ваше имя в списке погибших. – Глаза ее затуманились, и она заморгала, прогоняя слезы.

Он был ей небезразличен. У нее с ним были связаны какие-то дорогие ей воспоминания. А она что-то означала для него, кроме безумной страсти в постели?

Черт возьми, что же он чувствовал к ней? Он хотел знать. Он хотел спросить у нее, чем они занимались вместе, куда ходили, долгой ли была их связь. Доверял ли он ей? Тысяча чертей, любил ли он ее?

– Я думала, вы умерли, – нерешительно произнесла она, как будто боялась, что, если произнесет эти слова с уверенностью, ее страхи воплотятся в действительность.

Нет, только часть его разума умерла на том проклятом поле боя. На поле боя, которое он не мог представить, как ни старался.

– Мои родные тоже так подумали, – сказал он. – Им передали эту новость.

– Наверное, для них это стало страшным ударом.

У него не хватило бы слов, чтобы описать то горе, какое они, вероятно, испытали. Первую неделю после его возвращения мать вообще не выпускала его из виду, как будто он снова стал ребенком, за которым нужно постоянно присматривать, чтобы он чего-нибудь с собой не сделал.

– Догадываюсь, что они чувствовали. Я не могла оставить Джона у себя. Вы должны меня понять. Я люблю его больше жизни, но он не только мой, но и ваш, и я подумала, что вашей семье он принесет радость.

– И позор – вашей.

– Мой отец ничего не понимает. Да и как ему понять? Он же не прошел через то, через что прошли мы.

Что касалось самого Стивена, о себе он мог сказать то же самое.

– Жизнь – это сокровище. Бесценное сокровище. Я не жду, что вы согласитесь жениться на мне. Я…

– Почему? – Слово сорвалось с его уст невольно. Он не справился с любопытством. – Почему вы этого не ждете? У вас ребенок от меня.

Глаза ее округлились, рот приоткрылся. Она отвернулась. Он заметил, что ее плечи напряглись и она сжала кулаки, словно ждала, что он сейчас начнет ее утешать. Такими ли были их отношения? Должен ли он сейчас положить руки ей на плечи? Должен ли сжать их? Должен ли обнять ее? Господи, до чего неловко! Это невыносимо. Он обязан ей рассказать.

Простите, но я понятия не имею, кто вы такая. Я не помню, чем вы были для меня и чем я был для вас.

Глядя на увядший сад, Мерси надеялась, что отвернулась достаточно быстро, чтобы он не заметил замешательства в ее взгляде. Совсем другого она ждала от этой прогулки – брошенных в лицо обвинений, требования объяснить, что за игру она затеяла. Но, похоже, он сам решил поиграть с ней.

У вас ребенок от меня.

Слова эти были произнесены с убежденностью, точно он действительно в это верил. Но возможно ли это? Она знала, что война может пошатнуть человеческий разум, одурманить, сбить с толку.

Однако майор Лайонс, похоже, был в своем уме… Но разве его заявление не указывало на обратное?

Он принял ее за женщину, которая могла родить его ребенка. А не просто за женщину, которую он всего лишь утешил ночью. Не за женщину, которая влюбилась в него, зная, что его сердце никогда не будет принадлежать ей.

Конечно, она не могла не испытать разочарования оттого, что ночь, которая навсегда изменила ее, для него, видимо, ничего не значила. Он был таким внимательным, таким добрым, таким нежным в ту далекую ночь. Какая же она глупая – решила, что он мог относиться к ней как-то по-особенному! Ни один мужчина так к ней не относился. Но Стивен Лайонс и не был похож на тех мужчин, которых она знала. Красив, обаятелен, обходителен. Ни одна сестра в госпитале не могла устоять перед его чарами.

Мерси не была исключением.

Она хотела было разозлиться, понимая, что понадобилась ему только для того, чтобы отвлечься, но сообразила: то, что он не помнит подробностей их отношений, может оказаться выгодным для нее. И почему бы не воспользоваться этим? С той минуты, когда в ее жизнь вошел Джон, она стала такой лживой, что сама себе удивлялась. Любовь к Стивену Лайонсу, а потом и к его сыну стала позором для нее. Теперь ни один мужчина не возьмет ее в жены.

Ей предстояло столького добиться, а майору Лайонсу было почти нечего терять. Она уже показала себя прекрасной матерью и стала бы такой же хорошей женой. Благодаря браку Джон остался бы в ее жизни, а она – в его.

Неужели она и правда собирается продолжать этот фарс?

А что, если на самом деле он все помнит? Тогда он станет презирать ее. Осмелится ли она пойти на такой риск?

Мерси раньше никому из посторонних не говорила, что произвела Джона на свет. Эта честь принадлежала другой. Но женщина, которая его родила, отвернулась от него. Бросила его, потому что присутствие ребенка являлось угрозой для красивой жизни, о которой она всегда мечтала. Поэтому Мерси спасла его и, поскольку кормить грудью сама не могла, нашла кормилицу. Поначалу он сильно болел, и Мерси выхаживала его с маниакальным упорством. Она уже не могла видеть, как умирают люди, и на этот раз попросту не позволила смерти украсть его. Она неустанно боролась за него, пока не подорвала собственное здоровье.

Но за те тяжелые, страшные недели она полюбила Джона так, будто это она родила его. Она стала его матерью во всех смыслах этого слова. Она не строила планов на будущее ни для него, ни для себя. Она просто принимала каждый новый день.

За время, проведенное в Крыму, она усвоила: невозможно предугадать, что с тобой будет даже в следующее мгновение. Потом она увидела имя майора Лайонса в списке погибших и решила отвезти Джона к герцогине. Он был плоть от плоти ее сына.

Но страх, что Джона, которого она любила больше жизни, у нее отнимут, заставил ее назваться его матерью. Она знала, что этим навлечет на себя позор и унижения, но это было ничто по сравнению с той болью, которую она испытала бы, если бы ей не позволили быть частью его жизни. Она не могла объяснить бушевавший в ней материнский инстинкт, но разлука с ним разбила бы ее сердце.

Когда она узнала, что майор Лайонс жив, ее буквально затрясло от страха. Ведь он-то должен знать, что она не могла быть матерью Джона! Несмотря на то что они провели вместе ночь.

Но, похоже, он не помнил той ночи. Даже ее саму он вспомнил с трудом. Потому ли, что она такая незапоминающаяся, или просто у него было столько женщин, что он начал путаться?

Нужно спросить его: кто я, по-вашему? Что, по-вашему, между нами произошло? Но что это даст, кроме еще большего унижения? Чего еще она может лишиться?

Джона. Единственного человека, который что-то для нее значил, который наполнял ее жизнь смыслом.

Она не могла открыть правду, не могла рисковать. Все внутри нее кричало, что нельзя продолжать эту игру. Но сердце не слушалось. Она пойдет на компромисс. Она не станет лгать, но и всей правды не откроет.

– То была всего лишь одна ночь. – Грубоватые слова наводнили ее воспоминаниями об их ночи. Она пережила унижение и бесчестье куда страшнее, чем позор, который ложится на мать, родившую ребенка вне брака.

– Темнеет. Нужно возвращаться, а не то ваш батюшка начнет разыскивать нас, решив, что я опять овладел вами.

Она развернулась, их взгляды встретились. Она попыталась увидеть в его глазах хоть какое-то объяснение тому, что он так неожиданно решил сменить тему.

– А как же Джон? Что мы будем делать с ним?

– Не знаю. Нужно будет это обсудить.

– Он не это. Он малыш. Ребенок. Счастье.

– Я имел в виду эту тему. Как же вы его защищаете!

– Он заслуживает лучшего, чем то, что имел до сих пор.

Стивен прищурился.

– Лучшего, чем мать?

Он хочет поймать ее на слове? Он знает правду? Он подозревает, что…

– Меня недостаточно. Я люблю его, но любовь не согреет, не утолит голода, не защитит.

– От кого его нужно защищать?

Она посмотрела в сторону.

– Ни от кого. Я имела в виду в общем.

– Вы останетесь на ночь, – сказал он и, не дожидаясь ответа, пошел к дому, заметно приволакивая ногу.

– Что значит «вы останетесь»? – спросила она, схватив его за руку.

Он дернулся, как будто ее прикосновение было ему невыносимо. И этот человек когда-то получал удовольствие от любого общения с женщинами! Да что же с ним случилось после того, как он покинул госпиталь?

Ей захотелось утешить его, как он когда-то утешил ее, но с чего начать?

– Нам еще во многом нужно разобраться, – сказал он. – Не бойтесь, у нас здесь комнат больше, чем нужно, и я уверен, что вас можно спрятать так, чтобы я вас не нашел.

Кивнув, она направилась к дому, а он пошел следом, пытаясь не отставать.

– Кажется, вы стали сильнее хромать, – мягко сказала она, замедляя шаг.

– Это от холода.

– Как вас ранило?

– Плоть была разорвана на бедре до колена. Рана все еще не зажила. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь ходить, не чувствуя боли. Наверное, мне еще повезло, что я на двух ногах. Но голова все время болит. – Он остановился и глубоко вздохнул. – Прошу прощения. Я не собирался утомлять вас рассказами о своих несчастьях.

– Нет, я… Жаль, что меня не было тогда с вами. Я к тому времени уже уехала. Мисс Н. не терпела… неподобающего поведения.

– Вам, наверное, было очень тяжело.

– Ради Джона я готова на все. На все.

Его губы медленно растянулись в некое подобие улыбки, как будто он разучился пользоваться соответствующими лицевыми мышцами.

– Ему очень повезло.

Ей оставалось лишь надеяться, что майор Лайонс всегда будет так думать.