Текст книги "Контакт на случай ЧП"

11. Кэтрин

23 декабря, 12:57

– Джоэл? Серьезно, Кэтрин?

Сохраняю спокойное выражение лица, хотя мой собственный мозг только что отчитывал меня в этих же выражениях.

Джоэл? Серьезно, Кэтрин?

И зачем только я назвала это имя?

Почему не Пит, или Девон, или Джек? Почему мне в голову пришло то имя, которое раскрыло Тому мой обман? Возможно, моя черепно-мозговая травма куда серьезнее, чем казалось доктору, потому что обычно я всегда начеку, когда рядом мой бывший.

Все равно поддерживаю свою ложь. Задираю подбородок и презрительно смотрю на Тома.

– Да, серьезно. Это мой новый любовник. Весьма зрелый.

– Ага. – Том подходит ближе к кровати. – Наверняка еще и… мясистый.

Черт.

– Том, давай без странностей.

Моя попытка уйти от ответа проваливается. Ничего другого я и не ожидала на самом деле.

Том на секунду закрывает лицо руками, потом проводит ими по нему вниз, устало и раздраженно.

– Кэтрин, и ты, и я знаем, что твой Джоэл – кактус. Почему ты от него еще не избавилась?

– Ты сказал, что он у меня не выживет. Я хотела доказать, что ты не прав. Я живу ради этого.

– Чудесно. Я так рад, что ты больше не пытаешься быть самым упрямым, гордым и нелепым человеком из всех, с кем я знаком!

Не обращаю на него внимания и пробую дотронуться до бинта у себя на спине. Пока доктор об этом не упомянула, все мое внимание было сосредоточено на раскалывающейся голове. Но теперь я знаю про рану и только о ней и думаю. Мне надо знать, с чем я имею дело, потому что разбираться с этим мне предстоит самостоятельно.

Тянусь еще немного и опускаю руку с раздосадованным выдохом. Не дотягиваюсь. Я намерена быть во всем самодостаточной, но бинт для этого буквально в самом неподходящем месте.

Том внимательно следит за каждым моим движением, и мне это ни капельки не нравится. Сердито на него смотрю.

– Почему ты все еще здесь, Том? Тебе разве не надо торопиться на самолет? Домой, жарить маршмеллоу и есть знаменитую пасту болоньезе, которую твоя мама готовит двадцать третьего декабря?

Он удивленно вскидывает голову.

«Да. Я помню, – хочу сказать я. – Рада бы забыть. Но все равно помню».

Том, очевидно, тоже кое-что помнит. Даже имя нашего кактуса. Все это мне совсем не на руку. Единственное, что хуже внезапного осознания того, что у меня никого нет, – то, что Том тоже это осознает.

– Что ты задумала, Кэти? – спрашивает Том. Его голос звучит немного обеспокоенно.

– Тебя это не касается, разве нет? – говорю я. – Уже давно не касается. Как ты и хотел.

В его глазах вспыхивает гнев.

– Так нечестно.

Может быть. Но у меня слишком болит голова, чтобы обсуждать это сейчас. Или когда-либо еще.

– Что насчет Айрин? – спрашивает Том.

– Хорошая мысль, – быстро говорю я, хватаясь за идею. – Позвоню ей сразу, как получу телефон, и она тотчас же придет. Пока!

– Только, – Том хмурится сильнее, – на праздники она всегда уезжает в Бостон, к дочери.

Устало откидываюсь на подушки.

– Ненавижу твою память. Прямо как у слонов.

– Что на счет Аны? – спрашивает Том.

На мгновение чувствую вспышку надежды. Моя лучшая университетская подруга живет на Лонг-Айленде. Это не то чтобы близко, но она обычно никуда не уезжает на праздники, и я знаю, что, если мне будет нужна ее помощь, она приедет.

Мне очень нужна ее помощь.

А потом я замиранием сердца вспоминаю, что в этом году Ана с семьей мужа уехала на праздники в круиз по Европе.

Прежде чем я успеваю придумать убедительную ложь для Тома, возвращается медсестра Желе. У нее в руках пластиковый пакет.

– Нашла!

Тянусь к пакету, в котором вижу свою одежду и, что еще важнее, свой телефон.

Я сразу же хватаю его, но останавливаюсь, когда дотрагиваюсь рукой до разорванной в клочья черной ткани.

– Эм, – достаю лоскутки, – что произошло с моим лифчиком?

Медсестра поджимает губы, берет из моих рук лифчик и рассматривает его.

– Иногда врачам приходится срезать одежду.

– Срезать? – Я пристально на нее смотрю. – А что, застежка – это слишком сложно? И чем они его срезали, мачете, что ли?

Том прикрывает рот ладонью, как будто пряча смех, и я щурюсь в его сторону.

– А ты чего смеешься? Помнится, ты с лифчиками тоже чудес не показывал.

Он смущенно трет свой лоб.

– Кэтрин. Слушай. Если хочешь, чтобы я ушел, – просто скажи.

– Я хочу, чтобы ты ушел, – говорю я от чистого сердца. Из-за того, что он так близко после стольких лет… в сознании всплывает уйма вещей, с которыми я не готова разбираться. Ни сейчас. Ни когда-либо еще.

Том долгое мгновение изучает меня, потом кивает.

– Ладно, Кэтрин. Ладно.

– Наконец-то, – выдыхаю я с притворным облегчением и пытаюсь не думать о том, что, когда он уйдет, я останусь одна, совсем одна, в больнице. Под Рождество.

Медсестра Желе смеряет Тома разочарованным взглядом, и за то, что она на моей стороне, я готова простить ей все ее желейные грехи, хотя я сама только что попросила Тома уйти.

– Может, вы подождете еще пару минут, пока кто-нибудь другой сюда доберется? – говорит медсестра.

Том мешкает.

– Я и так рискую не успеть на самолет…

Чувствую укол вины из-за того, что перевернула все его праздничные планы с ног на голову. Однако вина никогда не пробуждала во мне лучшие качества, и поэтому я перехожу в оборону.

– Вот что я вам скажу про Тома, – начинаю я, притворяясь, что говорю с медсестрой, хотя в центре моего внимания – мой бывший муж. – Что бы он ни делал, все должно быть спланировано. Он не просто опаздывает на самолет. Он опаздывает на рейс, билет на который, скорее всего, забронировал еще года два назад. Он не может рисковать своим расписанием из-за такой мелочи, как я.

– Вот именно, – огрызается он. – Этого мне на всю жизнь хватило.

Ай.

Я это заслужила, конечно, потому что веду себя по-сучьи. Но все равно. Ай.

Медсестра открывает было рот, но Том сурово на нее смотрит.

– Слушайте, Кэтрин не хочет, чтобы я здесь находился. И я здесь не останусь ни за какие деньги.

– Кто тебе вообще заплатит, чтобы ты здесь остался? – отвечаю я.

Том смотрит на мой изорванный лифчик, все еще болтающийся в руках у медсестры.

– Можно я это возьму?

– Что, в коллекцию? – спрашиваю я.

– Нет, – спокойно говорит Том, – чтобы тебя придушить.

Его слова почти заставляют меня улыбнуться, но медсестра к нашему особому стилю общения не привыкла, поэтому недовольно поджимает губы, а потом сминает лифчик в руке и направляется к двери.

– Пойду, пожалуй, это выкину.

– Спасибо за телефон! – кричу я ей вслед.

Том поправляет воротник пиджака и тянется к ручке чемодана, но уходить пока не торопится.

– Позвони кому-нибудь, Кэтрин, – тихо велит он. – И, бога ради, обнови свой экстренный контакт.

– Так точно. – Я шуточно отдаю ему честь, но выходит не очень.

Мой бывший только качает головой и тянется к чемодану. Интересно, он помнит, что это был мой подарок ему на день рождения в первый год после свадьбы? Сомневаюсь. Если бы помнил, то давно бы его сжег.

Том разворачивается было, смотрит на меня. Открывает рот, потом закрывает и качает головой.

– Счастливого Рождества, Кэтрин.

Он идет к двери. Я сглатываю и упрямо молчу. Или пытаюсь, по крайней мере.

Пока он еще не ушел, слышу, как зову его по имени.

Том оборачивается через плечо.

– Спасибо, – говорю я неловко и заставляю себя встретиться с ним взглядом. Сглатываю. – Ну, ты понял. За то, что пришел.

В его карих глазах мелькает удивление, и он кивает. Выглядит при этом так же неловко, как я себя чувствую.

– Не за что.

Он снова разворачивается, чтобы уйти, и только-только скрывается из вида, когда я снова вдруг выпаливаю его имя.

– Том?

Делает шаг назад. Смотрит на меня.

– Я тебя ненавижу.

Том чуть улыбается мне в ответ.

– Взаимно.

Потом он исчезает, и у меня немного перехватывает дыхание от того, как это больно. Я не удивлена, что он ушел. Я уж точно его не виню. Мы не виделись четыре года и расстались далеко не на дружеской ноте.

Вот что я скажу: сложно понять, сколько всего скрывается за безмятежной юридической формулировкой непримиримые разногласия, пока это не приключится с тобой.

Я очень благодарна, что Том пришел, но…

В то же время лучше бы он не появлялся. Ощущения такие же, как когда срываешь корку с только начавшей заживать ранки.

К слову о ранах…

Снова пытаюсь дотянуться до повязки на спине. Должен же быть хоть какой-нибудь способ самой до нее достать, чтобы меня отпустили домой…

В комнату кто-то заходит. Я подавляю в себе волну разочарования оттого, что это медбрат, а не Том.

Медбрат невысокий и кругленький, и улыбается мне, хотя и цыкает на мои действия.

– Не лезьте вы туда, дорогуша. Вы не видите, что там происходит, и, поверьте, совсем не хотите порвать свежие швы. Доктор Палмер сказала, вы кому-то позвонили? Вызовите меня, когда он приедет, и я покажу ему, как промывать это безобразие, чтобы все зажило в лучшем виде.

– А. Точно. – Я прокашливаюсь. – К слову об этом – можете мне показать, как промывать рану? Готова спорить, если я возьму зеркало и хорошенько извернусь, я смогу сама дотянуться!

Пытаюсь проиллюстрировать свои слова, но у меня даже близко не получается, и движения отдаются мучительной болью. У меня вырывается тихий всхлип.

– Дорогуша, нет, – говорит медбрат. Он подходит и возвращает меня в кровать. – Не переживайте, мы о вас хорошо позаботимся.

– Я не могу провести Рождество в больнице, – прошу я и ненавижу проскальзывающую в голосе умоляющую нотку. – Пожалуйста!

Он сочувствующие на меня смотрит.

– Знаю, не лучший вариант. Но есть и плюсы: у меня двойная смена. Я буду часто вас навещать, и, возможно, у меня есть привычка тайком проносить печенье.

«Вы не понимаете, – хочу взмолиться я. – Мой папа умер в больнице в Рождество».

– Хорошо? – говорит медбрат Печенье, легонько похлопывая меня по руке.

Все, на что меня хватает, – это слабый кивок. Я отворачиваюсь и смотрю в окно, чтобы скрыть свои слезы.

Вы только посмотрите, метеорологи в кои-то веки угадали.

За окном наконец пошел снег.

12. Том

23 декабря, 12:59

Спроси меня кто-нибудь этим утром, хороший ли я человек, я бы ответил: «Безусловно!» Возможно, это прозвучало бы немного самодовольно, но, черт возьми, я стараюсь. Серьезно!

Придерживаю двери. Звоню маме. Не скуплюсь. Со всеми коллегами обращаюсь уважительно, даже с Аланом, хотя однажды я видел, как он достает из холодильника контейнер, выкидывает наклеенный на него стикер и принимается есть домашнюю лазанью, явно чужую.

Черт, да спроси вы меня еще час назад, я бы ответил, что я хороший человек.

Только вот сейчас я не так в этом уверен. Когда я покидаю Кэтрин, хорошим человеком я себя уж точно не чувствую.

Достать телефон из кармана, чтобы заказать машину, стоит мне нечеловеческих усилий, как будто вселенная говорит: «Серьезно, Том? Серьезно?»

Игнорирую вселенную и морщусь: спрос сейчас просто астрономический. И, судя по времени ожидания, в аэропорт я приеду впритык, даже с переносом рейса.

Кэтрин была неправа, кстати. Я забронировал билеты не два года назад. Авиалинии не разрешают покупать билеты раньше, чем за триста тридцать один день до вылета.

Так что я забронировал свой триста тридцать один день назад.

Я же говорю. Я все планирую. Большинство людей находят это впечатляющим и располагающим.

Кэтрин же всегда ухитрялась заставить меня чувствовать себя из-за этого придурком.

Я считаю, это несправедливо. Я не то чтобы какой-то параноик с потайным бункером, набитым консервированной фасолью и батарейками. Просто у меня есть привычка планировать будущее и продумывать, какие шаги приведут меня к той жизни, которую я хочу.

Еще у меня неплохо получается избегать разного рода препятствий и всего, что в мои планы не входит.

Только Кэтрин немного больше, чем просто препятствие. И хотя мне удавалось избегать ее четыре года, видимо, сейчас мое время вышло.

Потому что у меня есть миллион причин идти к лифту, но я остаюсь у двери палаты и бесстыдно подслушиваю разговор Кэтрин с медбратом.

Это ошибка. Потому что от ее тихой мольбы у меня сжимается сердце.

«Я не могу провести Рождество в больнице. Пожалуйста».

Провожу рукой по лицу, потому что знаю – и, возможно, я единственный такой человек на планете, – что причина ее просьбы – не обычная нелюбовь к больницам.

Я никогда не встречал Дэниела Тейта. Отца Кэтрин не стало за несколько лет до того, как мы с ней встретились. Если честно, мне очень жаль, что я не смог познакомиться с человеком, в одиночку вырастившим такую женщину, как Кэтрин. С человеком, который пожертвовал всем, чтобы она могла учиться на юрфаке. С человеком, любившим ее, хотя, будем честны, это совсем непросто.

Но я столько всего слышал о Дэниеле, что, кажется, знаю о нем все, что имеет значение. Знаю, что он бы невысоким, со светлыми волосами. Совсем непохожим на дочь – Кэтрин унаследовала темные глаза и волосы и рост выше среднего от матери, которая умерла, когда та была совсем ребенком.

Я знаю, что Дэниел был добрым и терпеливым. Что его любимым рождественским фильмом был «Скрудж» из пятидесятых. И что он яростно отрицал принадлежность «Крепкого орешка» к рождественским фильмам. Жаль, что мне не удалось с ним об этом поговорить, – уверен, я бы его переубедил.

Я знаю, что у Дэниела Тейта был рак поджелудочной железы в терминальной стадии.

Я знаю, что он скончался.

На Рождество.

В больнице.

Закрываю глаза. Черт!

Телефон звякает, сообщая мне вроде бы хорошую новость: мой «Убер» приедет раньше, чем ожидалось. Машина будет через три минуты.

Заставляю себя представить лицо Лоло. Лицо моей девушки, которая в эту секунду вместе с моими близкими ожидает моего прибытия. Моей девушки, которая через два дня станет моей невестой, а потом…

Моей женой.

Опускаю руку на сумку с компьютером, нащупываю выступающую коробку с кольцом. Вот мой стимул двигаться к лифту. Оставить прошлое позади, раз и навсегда.

С Кэтрин ничего не случится. Ей нравится быть одной.

Повторяю это про себя как мантру, пока еду в лифте. И когда везу чемодан к выходу.

Для профилактики напоминаю себе, что эта женщина на дух меня не выносит.

Если я останусь, то исключительно в корыстных целях – чтобы успокоить свою совесть.

То, что я ухожу, – лучший подарок для Кэтрин на Рождество.

Вот. Статус хорошего человека восстановлен!

Самому бы теперь в это поверить.

Автоматические двери больницы разъезжаются, и мне в лицо бьет порыв ветра со снегом, заставая меня врасплох, несмотря на то, что я видел прогноз погоды.

Полчаса назад, когда я добрался до больницы, снег только начался. Сейчас все вокруг уже белое. К счастью, похоже, слой снега пока небольшой. Не такой, из-за которого отменяют рейсы. Его недостаточно, чтобы помешать мне добраться до Чикаго и сделать предложение.

Своей машины я пока что не вижу, поэтому укрываюсь под козырьком, чтобы не стоять под резкими порывами ветра со снегом. Двое парней в зимних куртках поверх медицинских костюмов стоят чуть поодаль, видимо, на перерыве, и потягивают что-то из бумажных стаканчиков, над которыми клубится пар.

– Ерунда, а не погода, – скучающе говорит один из них, глядя на снег. – Вроде обещали метель.

– Да, но еще рано, – отвечает ему второй, поднимая глаза к небу. – Снега не должно было быть еще пару часов, а тут целый дюйм выпал за тридцать минут.

Собеседник смеряет его взглядом.

– Звонил метеоролог с седьмого канала. Просил не отбирать у него работу.

Любитель снега пожимает плечами с улыбкой.

– Я из Финикса. Меня все еще завораживает вся эта белизна.

– Ну, я из Буффало. Поверь, тебе скоро надоест. – Парень допивает содержимое стаканчика и выкидывает его в мусорку. – Я почти рад, что мне здесь еще восемь часов торчать.

– Двойная?

Первый кивает.

– Отстой. Ну, хотя бы в сочельник не работаешь. Ненавижу проводить праздники в больнице.

«Я не могу провести Рождество в больнице. Пожалуйста».

Смотрю на телефон. Еще две минуты. Давай, «Убер»!

– Когда мама выговаривает мне за то, что пропускаю Рождество из-за работы, я напоминаю ей, что мне еще повезло. – Их разговор для меня – продолжающаяся пытка. – Менять постельное белье – отстой, конечно, но я хотя бы сам не на койке в Рождество.

Сглатываю. Черт.

Снова смотрю на телефон. Открываю приложение «Дельта» и убеждаю себя, что проверяю, есть ли другие рейсы, просто чтобы иметь запасной план. Мой основной план не изменился.

Но когда я пытаюсь найти оправдание тому, что ищу два свободных билета в Чикаго, а не один, мне приходится взглянуть в глаза страшной, неизбежной правде: домой на Рождество я полечу с бывшей женой.

13. Кэтрин

23 декабря, 13:04

– Значит так, Тейт. Вот как мы поступим, и не вздумай пререкаться, иначе, богом клянусь, я все-таки придушу тебя твоим рваным лифчиком!

Резко просыпаюсь.

Я немного задремала, поэтому сначала мне кажется, что жуткий командирский голос мне просто снится.

– Кэтрин. – Пальцы Тома касаются моего лица. Небрежно и слишком реально. – Кажется, при сотрясении спать нельзя.

Он прав. Нельзя. Медбрат Печенье выразился весьма однозначно. А еще пообещал заходить каждые пять минут, чтобы убедиться, что я бодрствую.

Угрозы медбрата казались ужасными, но это намного, намного хуже.

Принимаю более вертикальное положение и стараюсь привести мысли в порядок.

– Том? Что ты…

Он поднимает палец, и на его лице читается что-то, в кои-то веки заставляющее меня умолкнуть.

– Вот как мы поступим, – повторяет Том. – Мы уйдем из больницы вместе. Я не дам тебе заснуть. Я подвергну нас обоих невозможным ужасам и удостоверюсь, что рана у тебя на спине не загноится и все такое. Но в ту же секунду, когда время истечет и за тобой не надо будет больше приглядывать, ты полетишь обратно в Нью-Йорк первым же рейсом. Все понятно?

Наверное, я ударилась головой еще сильнее, чем думали врачи, потому что никак не могу осмыслить происходящее.

Цепляюсь за самое простое и самое важное утверждение.

– Каким еще рейсом обратно в Нью-Йорк? Я никуда из Нью-Йорка не собираюсь, – говорю я.

– Нет-нет-нет, – попрекает он меня, грозя пальцем. – Никаких пререканий, забыла, что ли? Я лечу в Чикаго. Следовательно, ты тоже летишь в Чикаго.

Гляжу на него и медленно осознаю, что именно он говорит. Мой разум восстает против этой идеи.

– Ты что, серьезно? Ты хочешь, чтобы я провела Рождество с твоей семьей?

– Хочу? Боже, нет. – Тома не передергивает, но я чувствую – это только потому, что он сдерживается. – Но, – продолжает Том, – либо я поступаю так, либо ты портишь мне праздники чувством вины за то, что я оставил тебя в больнице.

– Ага, потому что жертва здесь, конечно же, ты. Надеюсь, ты не слишком сильно страдаешь.

У Тома на лице ни капли сочувствия.

– Я тебя умоляю, – говорит он, – как будто я виноват в том, что ты все время разъезжаешь в такси, но при этом наотрез отказываешься пристегиваться!

Мое текущее положение не позволяет мне на это ответить, поэтому я просто хмуро на него смотрю.

Он хмурится в ответ, потом тянется ко мне и шарит руками в тонких больничных простынях. Его пальцы задевают мое бедро, и с моим животом происходит что-то, что не должно с ним происходить.

– Эй. – Я бью его по руке. – Времена, когда тебе было позволено меня лапать, давно позади!

– И слава богу, – бормочет он, хватая маленький пульт для вызова помощи и нажимая на кнопку. – Очень надеюсь, что инструктаж они проведут быстро. Мы опаздываем на самолет.

Вместе с осознанием приходит паника.

Всего минуту назад я не могла представить себе ничего хуже, чем Рождество, проведенное в больнице, но этот план… Рождество с родственниками… с моими бывшими родственниками со стороны бывшего мужа…

Напоминание обо всем, что у меня было и чего больше нет.

Не могу. Ни за что.

Особенно потому, что Гарри все еще не позвонил, чтобы предложить мне стать партнером. Учитывая, какую роль моя одержимость этой целью сыграла в том, что я все потеряла…

– Я предпочту желе и печенье, – говорю я Тому и забираюсь в совсем неуютную кровать. – Передай пульт от телевизора, пожалуйста.

– Давай без этого, Кэтрин, – устало отвечает он. – Ты ведь на самом деле не хочешь здесь оставаться. Я об этом знаю. И знаю, почему ты этого не хочешь.

Встречаюсь с ним взглядом, и примерно секунду мы смотрит друг другу в глаза. Том – один из немногих, кому известна причина моей ненависти к Рождеству. Один из немногих, кто понимает.

Это делает его доброту еще нестерпимее.

– Хватит, – увещевает он меня мягким голосом. – Сорок восемь часов вместе нас не убьют. Так ведь?

Щурюсь.

– Честно? Я не уверена.

– Да, я тоже, – признается он. – Но давай попробуем. Это будет наш собственный праздничный эпизод «Последнего героя». – Том возвращается к своему обычному деловому напыщенному тону. – Устроим соревнование.

– Победить тебя я бы не отказалась, – размышляю я вслух, скорее для самой себя. – Правда, есть одна проблема.

– Только одна? – Он поднимает бровь и окидывает меня взглядом, явно намекая на печальное состояние всего моего существа.

Справедливо.

Киваю в сторону пластикового пакета с моими вещами.

– Пострадал не только лифчик. Что бы ни порезало мне спину, оно не пощадило ни пальто, ни блузку.

– Знаешь, я об этом подумал. – Том и подходит к своему чемодану. Я только сейчас замечаю, что на ручку накинуто нечто ярко-красное. – Это тебе, из сувенирной лавки.

Он разворачивает красный свитер с самым большим изображением оленя Рудольфа, что мне приходилось видеть. Вместо носа у него блестящий красный помпон размером с бейсбольный мяч.

У меня вырывается стон.

– Ты и правда меня ненавидишь.

Он улыбается.

– Не то слово!