Текст книги "Девушки здесь все такие милые"

Оторвавшись от его алчущих губ, она вдруг посмотрела прямо на меня – и подмигнула. Я улыбнулась в ответ – и тут же возненавидела себя за это. Она заметила, что я на нее пялюсь, и всем теперь расскажет, какая я извращенка.

Я уткнулась взглядом в пол – как раз вовремя, чтобы увидеть, как чья-то выпивка плеснула на мою сумочку.

– Извиняюсь, – буркнул парень, даже не взглянув на меня. Мне показалось, будто из меня выпустили воздух.

Стараясь не обкапаться, я рванула молнию сумочки и выудила телефон. После чего бросила сумочку на пол – та печальной кучкой осела у стены. Она мне больше не понадобится. Билли пришла бы в ужас – но Билли здесь нет, ей не понять.

Только поднявшись на ноги, я поняла, насколько набралась. Я подползла к Лорен и Джемме, надеясь, что меня допустят до их беседы, но они меня то ли не заметили, то ли не пожелали заметить. Я стала дрыгаться под невидимый бит, делая вид, что мне на них начхать.

– Она уже успела потрахаться с его другом, – говорила Лорен. – Для нее это своего рода игра.

У меня по рукам пробежал холодок. Я не знала правил, но тоже хотела в игру. Бросив взгляд по сторонам, я убедилась в том, что и так заподозрила. Соседка Лорен исчезла.

Тот, кто занимался расселением, все перепутал: именно эта девушка должна была стать моей соседкой. Тот, кто определил меня в одну комнату с Флорой, и виноват в том, что Баттерфилд-С превратился в Гробовщагу.

3. Сейчас

Кому: «Амброзия Веллингтон» [email protected]

От кого: «Совет выпускников Уэслиана» [email protected]

Тема: Встреча выпускников 2007 года

Дорогая Амброзия Веллингтон!

До встречи выпускников осталось меньше месяца! Возможно, Вы давно хотели разыскать кого-то из старых друзей – самое время это сделать. Если Вы еще не вступили в группу выпуска-2007 в Фейсбуке, скорее заходите и отправляйте заявку. Кого Вы там только не найдете – возможно, Вас ждут сюрпризы!

Искренне Ваш, Совет выпускников

Я никому не говорю о встрече выпускников. Ни маме, когда она звонит спросить, приедем ли мы с Адрианом в Пеннингтон на день города, ни Тони, когда она шлет мне фотки Лайлы, моей двухлетней племянницы. Ни даже Билли, которой я пишу обо всем, – Билли, которая знает обо мне больше, чем кто-либо другой. Она будет подбивать меня ехать. Но что она понимает? Ее прошлое обошлось без жертв.

Хэдли и Хизер – единственные однокашницы из Уэслиана, с которыми я поддерживаю связь, – интересуются в нашем групповом чате, собираюсь ли я на встречу, но я отбояриваюсь: мол, у меня на эти выходные другие планы. «Эх ты! – пишет Хэдли. – Если Адриана не будет, Джастину там и поболтать будет не с кем». Домашний почтовый ящик я проверяю каждый день, чтобы перехватить любые послания, прежде чем на них наткнется Адриан. Муж не склонен задавать лишних вопросов, но, уж если возбудить его любопытство, он будет домогаться ответов с настырностью шестилетки. Почему. Почему. Почему. Но больше всего меня бесит даже не его приставучесть, а простота – качество, которое когда-то меня в Адриане и привлекло. Непоколебимая уверенность в том, что у любой проблемы есть решение.

Но больше писем не приходит, и я уже начинаю искренне надеяться, что пронесло. А потом прошлое находит меня в последнем месте, где я ожидала его встретить. В «Скайларке», где мы с Адрианом иногда встречаемся после работы, – в тех редких случаях, когда он, так уж и быть, выползает из уютного кокона Астории и тамошнего крафтового пива. «Скайларк» – мой любимый бар в Мидтауне, мое сверкающее гнездышко над Нью-Йорком. Мы потягиваем напитки – я мартини, только один бокальчик, любит приговаривать Адриан, а то вдруг, – и внезапно около нашего столика появляется Тара Роллинс. Тара из Уэслиана, которая работала помощником редактора в «Аргусе», а теперь подвизается в книжном издательстве.

– Амброзия! – взвизгивает она. В последний раз я видела ее на девичнике у Хизер – ох и наклюкались же мы тогда на пляже в Сэг-Харборе! Помню, как Тара, обливаясь слезами, взялась признаваться, что изменяла мужу с коллегой-редактором, – и вот она стоит передо мной, и Адриан уже вскакивает и так неистово трясет ей руку, что мне становится неловко.

– Вы только посмотрите на нее! Выглядишь великолепно! Ты же едешь, да? Что за встреча без тебя!

Как будто наши с ней отношения когда-либо заходили дальше тусовочного трепа!

– Это на какую такую встречу она едет? – спрашивает Адриан.

Тара смеется.

– Как на какую? На встречу выпускников! Вы же наверняка поедете вместе? Мой муж представить себе не может, чтобы я поехала без него…

Я делаю здоровенный глоток мартини и улыбаюсь как ни в чем не бывало, хотя водка обжигает мне горло. Твой муж много чего представить себе не может.

– Встреча выпускников? – В устах Адриана это не слова, а зияющая рана. Я пялюсь на его загорелые предплечья, на щетину темных волос, поднимающуюся к рукавам клетчатой рубашки. – Первый раз слышу…

– Да все забываю тебе сказать, – говорю я, стремясь избавить его от унижения. – Впрочем, это не имеет значения. Мне туда совершенно неохота.

Тара все знает, но прикидывается дурочкой.

– Как это неохота? Там же будут все-все-все!

– У нас годовщина свадьбы, – поясняю я. – Будем отмечать. Три года.

Вот в таких случаях мне хочется, чтобы я могла похвастаться колечком пожирнее.

– Нет-нет, – говорит Адриан. – Мы не можем пропустить встречу выпускников! Годовщину мы и в другие выходные отпразднуем. Да что там – закажем пиццу и посидим в патио, вот и весь праздник. – Он улыбается Таре, эдакий мальчишка-обаяшка, – словно скромность нашего романтического вечера должна произвести на нее впечатление.

– Вот именно! – подхватывает Тара. Они начинают болтать, словно меня тут вовсе нет. Не проходит и минуты, как Адриан поминает свой роман, и двух минут, как Тара поминает Баттерфилд-С. Меня захлестывает ярость. Мне хочется защитить Адриана – не только от правды, но и от того вердикта, который Тара неизбежно вынесет на его и наш счет.

– Ох и бурное же у меня было студенчество! – хохочет она. Я озираюсь в поисках официанта, который принес бы мне второй бокал мартини. – Но, конечно, до Амб мне далеко.

– Да с нее-то что возьмешь, – говорит он, касаясь моего запястья. – Эта пай-девочка головы от учебников не поднимала!

Я не смею даже взглянуть на Тару, потому что знаю, что прочту в ее глазах. Головы не поднимала, ага. Тара – это бомба замедленного действия, и от нее нужно избавиться, прежде чем она рванет.

– Так и быть, – говорю я, стискивая бокал так сильно, что мне кажется – он вот-вот разлетится на осколки. – Пожалуй, мы поедем.

И как только я произношу это вслух, до меня доходит.

Конечно, я должна ехать. Не из-за Тары, не из-за кого-то там еще – из-за нее. Вдруг она знает что-то такое, что принесет нам избавление. Я то и дело представляю себе, как она сидит, старательно выводит красивые буковки, – как это на нее не похоже, она ведь вечно спешила. Но ради чего-то она меня призывает, и я должна узнать, ради чего.

Я сказала: «Мы поедем», но никаких «нас» не имела в виду. Я всю голову сломала, весь интернет перерыла, пытаясь найти повод не брать с собой Адриана. Может, это даже принесет пользу нашему браку. Я встречусь со своим прошлым лицом к лицу, сброшу отмершую кожу и вернусь с чувством признательности, которое когда-то испытывала к мужу.

Я нахожу семинар по писательскому мастерству, который должен состояться в Нью-Йоркском университете на тех же выходных, и принимаюсь воодушевленно рекламировать его мужу – мол, вот прекрасная возможность заняться его самодельщиной всерьез.

– Пусть это будет подарок от меня на годовщину свадьбы. Представь, сколько ты успеешь написать! – восторгаюсь я. И вот он уже готов записаться – но тут замечает дату.

– Не в этот раз, – говорит он. – Чай, это у них не последний семинар. Слушай, а ведь мне, наверно, надо костюм купить, для встречи выпускников-то?

Приходит сообщение от Хэдли. «Вы где собираетесь останавливаться – в общежитии?»

Я пытаюсь себе это представить. Мы стоим на Фосс-Хилле, Адриан держит меня за руку. Может, не так все и плохо. Раз в несколько месяцев мы встречаемся с Хэдли и Хизер и их мужьями, едим и выпиваем, и мужики так глубоко погружаются в свои разговоры о спорте и боевиках, что забывают о нас напрочь. Хэдли и Хизер знают, что я не рассказывала Адриану о Гробовщаге, – когда мы отмечали мою помолвку, я сказала им, что не хочу омрачать наше счастье всеми этими кошмарными сплетнями, и они понимающе закивали, обняли меня и заявили: «Это не наше дело, мы ни слова не скажем». Может, я и переживу этот визит в Уэслиан. Мы переживем.

Я осторожненько отодвигаю эту мысль – пусть пока помаринуется. Адриан вновь заводит об этом разговор, когда мы ужинаем с Билли и ее мужем Райаном в Бруклине. Мы все реже и реже ездим к ним из Астории – все-таки целый час на дорогу, – а они у нас вообще не бывают, потому что дети. Когда мы садимся за стол, он берет меня за руку – мимолетный жест, обозначающий, что мы – одна команда, как и положено супругам.

– У Амб скоро встреча выпускников, я весь в предвкушении, – говорит он, пережевывая стейк. – Десять лет! Я прям жалею, что сам так и не доучился.

– Встреча выпускников? – переспрашивает Билли. Я делаю большой глоток вина – второй бокал, который Адриан не одобряет. И чувствую на себе укоризненный взгляд Билли: мол, могла бы и сама мне сказать. – Погоди. Это в Уэслиане? И вы поедете?

– Да, – быстро произношу я. – Мне казалось, я тебе говорила.

– Нет, не говорила, – отвечает Билли. – Наверно, забыла.

Она знает, что ничего я не забыла. Мне вспоминается бухой блеск в ее глазах в поместье Гамильтон, когда мы напились на выпускном, ее холодная рука, вытирающая слезы с моих щек. «Мэтт здесь. С ней. Не смотри туда. Черт с ними! Зато я всегда буду с тобой».

Я пытаюсь нащупать другую тему:

– Твой последний пост – такая милота! Девчонки чем дальше, тем больше на тебя становятся похожи.

Она перестает кукситься, но тема не закрыта. Вечером она примется мне писать, требуя: давай колись, словно я какая-нибудь наркоманка.

– Да уж! Пришлось подкупить Сойер тестом для печенья, чтобы сидела смирно. Как считаешь, тяну на мать года?

Чисто технически Билли не работает с тех пор, как Райана повысили до персонального менеджера в одном из банков Финансового квартала, а она родила Беккет. Но саму себя она именует «инфлюенсером». Ее онлайн-ипостась – блог под названием «Между нами, мамочками», который породил инстаграм-аккаунт с почти тридцатью тысячами подписчиков, – не что иное, как ее реальная сущность. Она образец для контингента #мамапогодок, всех этих мамаш, которые ходят в обтягивающих лосинах для йоги, со всех сторон обвешанные детьми. Они благоговеют перед Билли и тем пастельно-розовым совершенством, которое она воплощает.

Именно поэтому у меня нет инстаграма. Я не хочу культивировать жизнь #безфильтров, все это попурри фальшивых улыбок. В Уэслиане я поняла, что люди завидуют не самым умным и самым красивым. Они завидуют тем, кто умен и красив – и не прилагает к этому никаких усилий. В отличие от Билли, я эту безусильность разыгрываю в реальной жизни. И кнопочки «удалить» тут нет, назад ничего не открутишь.

– Помню, как мы отмечали пять лет после выпуска, – говорит Райан. Вот надо ему было вернуться к этой теме! – Мы собрались в общаге и упились в зюзю. Я собирался перепихнуться с девчонкой, по которой сходил с ума в студенческие годы, но едва ее узнал под отвратной пластикой.

– Какая у меня была классная комната в общаге! – отзывается Адриан. – Мне она казалась дворцом.

Дворцом траха и травки. Адриан не скрывал, что в колледже блядствовал напропалую. Он даже рассказывал, что тревожным звоночком для него стало, когда из-за хламидиоза помчался к университетской медсестре, испугавшись, что конец отвалится от такой нещадной эксплуатации. Байками такого рода он веселил меня, пока мы встречались, хоть я и подозревала, что не все в них правда. Адриан – бармен. Ему приходится выслушивать много чужих историй. Неудивительно, что некоторые из них он пытается выдать за свои собственные.

– Когда я звонила, в общаге все уже разобрали, – говорю я. – Я забронировала отель, – и не один из тех, что рекомендовались в письме, а подальше от университета, подальше от Мидлтауна – пускай даже поездки на «Убере» влетят нам в копеечку.

– Облом, – говорит Адриан, и Билли тут же бросается меня защищать:

– Ну не хочет она там жить! Как ты можешь ее в этом обвинять?

Повисает длинная, очень длинная пауза.

– Ты о чем? – наконец спрашивает Адриан.

– Соседка Амб… – начинает Билли.

Я перебиваю ее:

– Мои бывшие соседки тоже едут. Хэдли и Хизер. Будет круто. Кто-нибудь собирается заказывать десерт?

Билли поджимает губы. Она знает, что о другой своей соседке я Адриану не рассказывала, поэтому я не понимаю, зачем она, собственно, затеяла этот разговор. Она бы нахмурилась, если бы не недавние уколы ботокса.

Я уже боюсь думать, что еще Билли ляпнет, но тут ее отвлекает запищавший телефон.

– Черт. Это моя мама. Говорит, Беккет отказывается ложиться спать. – Она допивает вино. – Похоже, нам пора.

Райан машет рукой официанту и, сложив вместе большой и указательный пальцы, пишет что-то в воздухе.

Официант милосерден: он рассчитывает нас быстро. Билли сюсюкает по телефону с Беккетт:

– Мамочка с папочкой скоро приедут, ложись спать ради бабуси, солнышко!

Я залпом выпиваю остаток вина – и вдруг вижу ее. Конечно, не буквально ее. Это всегда кто-то другой. В глубине души я это знаю – но все равно время от времени замечаю ее в самых разных местах.

Иногда она принаряжается в летнее платье и колготки, на губах – легкий штрих помады. Я еду на работу, а она наблюдает за мной, прижав к грязным окнам вагона белые как снег руки, и выходит вместе со мной на «Брайант-парке». Она стоит в холле нашего офисного центра, держит кофе со льдом, смотрит, как я вызываю лифт на двадцать четвертый этаж, где жужжит улей «Брайтон-Дейм» и где я окончательно превращаюсь в банальную стерву-пиарщицу. Мы встречаемся глазами, и от ее пронзительного взгляда у меня трещит череп. На ее лице я читаю вопрос. За что?

Психотерапевтша, к которой меня записали родители летом после первого курса, произнесла слова, которые навсегда запали мне в память. «Ты пережила травму, – сказала она – ей щедро платили за то, чтобы она сотрясала воздух подобными словесами. – Ты считаешь, что должна была сделать больше. Возможно, тебе страшно отпустить произошедшее, потому что ты не знаешь, за что тогда держаться».

Честно сказать, меня впечатлило, что она умудрилась выудить так много из моих молчаний и кивков. Я не просто держалась за произошедшее. Я вцепилась в него мертвой хваткой.

«Я должна была сделать больше», – сказала я ей тогда. Это она и ожидала услышать. Но в действительности лучше было бы, если бы я сделала гораздо меньше.

– Амб, – говорит Билли, разглаживая кружевную юбку, морщащуюся на бедрах. – Ты мне потом позвони. Нам надо поговорить.

Когда мы обнимаемся на прощание, девушка выходит из женской уборной и смотрит на меня с молчаливым осуждением. Ей не нравится моя помада. Она считает, что красный – не мой цвет. И она права. Он навсегда ее.

4. Тогда

Моя первая неделя в Уэслиане напоминала головоломную охоту за сокровищами, причем клады были зарыты в самых разных точках кампуса. Здешние девушки стали новым языком, который мне предстояло изучить, кампус – проектом по географии. «Столичная» и спрайт то в одной, то в другой комнате Баттерфилдса, который я вскоре начала именовать Баттсом, потому что здесь все так делали. Библиотека Олин – сплошь колонны да свет, – где я пыталась сосредоточиться на первых заданиях, но тело гудело, будто провод под напряжением, так как я слишком остро воспринимала окружающих людей. Мокон, ласково окрещенный Пищеносцем и громоздящийся на вершине Фосс-Хилла, словно бдительный часовой, – там мы обычно ели, выстраиваясь в очередь за вечно подвядшими салатиками, и руки у меня горели, когда я высматривала за столами Флору или хотя бы Эллу, потому что на нее не надо производить впечатление.

И моя база – наша комната. Половина Флоры была безупречно опрятна. Даже лаки для ногтей она выстраивала радугой. «Даже не спрашивай, – сказала она. – Бери что хочешь». Я воспользовалась предложением, хотя и не сразу.

Я развесила наши с Билли фотки и в каком-то сентиментальном порыве пришпилила к доске один свой снимок с Мэттом – единственный, который после разрыва избежал превращения в оригами. Вместе нам уже не быть – разве что еще раз по пьяни следующим летом, но тогда я об этом еще не знала, – однако я хотела сделать вид, что кому-то нужна, потому что быть желанной, – местная валюта.

Мне ненавистна была его физиономия на стене, но это было напоминание – не расточать доверие на кого ни попадя. Больше я так не подставлюсь. Не буду дурочкой, которая поверила бойфренду, когда тот сказал, что приболел и поэтому не сможет пойти с ней на вечеринку. Не буду дурочкой, которая вместо него пошла на эту вечеринку с Билли. Самый унизительный миг в моей жизни – когда я, спьяну пошатываясь, сползла в подвал и увидела голову Мэтта у Джессики Френч промеж ног.

Хуже всего была даже не эта похабная картинка, навеки выжженная в моей памяти. Хуже всего было то, что я встала столбом, не в силах выдавить ни слова. «Это не Мэтт», – попыталась я себя убедить – но это был, конечно, он. И, вместо того чтобы обрушить на него гнев, которого он заслуживал, я на цыпочках выскользнула из комнаты, пока меня никто не заметил, и стала поедом есть себя за собственные недостатки, из-за которых он и променял меня на великолепную Джессику Френч. «Конечно, он мне изменил, – говорила я себе. – Во мне нет ничего особенного!» Каждый комплимент, которым он когда-либо меня одаривал, взрывался в моем мозгу. Все его слова оказались ложью.

Когда Билли нашла меня на крыльце, я превратилась в хлюпающий кисель. Она обняла меня крепко-крепко и принялась честить Мэтта на чем свет стоит.

– Да ну его к черту, Амб! Я серьезно! Порви с ним да цапни напоследок побольнее!

Мы поехали домой к Билли и сочинили эпичную речь, в которой я объявлю ему о расставании, напридумывали кучу обидных слов. Я вырубила телефон и продрыхла все выходные. Когда в понедельник я увидела Мэтта в школе, он как ни в чем не бывало положил руку мне на талию и поцеловал в щеку. Я не смогла собрать в кучку нужные слова и, как попугайчик, лишь повторила за ним «я тебя люблю», ненавидя себя все сильнее с каждым слогом.

– Тебе уже лучше? – наконец выдавила я, смаргивая слезы.

– Да, хоть в себя пришел, – отозвался он. – Я подумал, что ты тоже заболела, раз не звонишь.

Самое время было толкнуть заготовленную речь, но она застряла у меня в глотке.

– Нет, я не заболела, – пролепетала я, и тут зазвенел звонок.

Я пообещала себе, что позвоню ему вечером и все выскажу, а Билли в свое оправдание заявила, что по телефону это будет даже проще. Но не успела – его эсэмэска пришла первой. «Я думаю, нам надо перестать встречаться. Прости, но мне нужно сосредоточиться на учебе». Это был нож в сердце.

Я не осталась в долгу: «Ты жалкая пародия на мужика, раз не можешь даже порвать со мной, глядя мне в глаза. Я знаю, что ты сделал». Но было уже поздно. Мои слова лишились поражающей силы. С тех пор я решила использовать парней так же, как они стремились использовать меня. Если я не буду относиться к ним серьезно, им не удастся меня ранить.

В Уэслиане я шастала по всем вечеринкам, на которые меня приглашали, не желая сидеть как прикованная с Флорой, которая почти ни на какие тусовки не ходила, хотя к нам в комнату то и дело впархивали девушки, норовившие ее куда-нибудь позвать. Каждый вечер, перед тем как она ложилась спать, ее телефон заливался песней «I don’t want to miss a thing» группы Aerosmith – рингтон Кевина, – и они болтали чуть ли не час – воркование, прерываемое всплесками нежного смеха.

Если во время этих звонков мне случалось быть в комнате, я надевала наушники и делала вид, что не слушаю, – но не слушать не могла. Разговоры у них были самые банальные: Флора рассказывала о каждой мелочи, которая произошла с ней за день. В Моконе сегодня была лазанья с кружевом подсохшей лапши – вздох, та еще еда для вегана. Сестра прислала веганский горячий шоколад. Кто-то из преподов что-то сказал. Я что-то сказала. Мое имя упоминалось часто. «Вот погоди, познакомлю тебя с Амб. Она такая милая!»

Я пыталась проникнуться ее энтузиазмом, но получалось какое-то дурное лицедейство. Я считала, что быть милой – такая же наивность, как кому-либо доверять: ни к чему хорошему это не приводит. Флоре не мешало бы знать, какую власть над собой она дает в руки окружающим. Опасно быть мягкотелой в мире, где надежнее не снимать защитного панциря.

Я мягкотелость больше проявлять не собиралась. Еще не хватало – раз существуют на свете особы вроде Джессики Френч, которые в лицо улыбаются, а за спиной обманывают. Как бы сильно я ни ненавидела Мэтта, их я ненавидела еще больше. Все они одним миром мазаны, и все против меня.

Поэтому я предпочитала укреплять панцирь. Я копировала стиль девушек из нашего общежития – девушек более красивых и модных, чем я: Джеммы, ходившей в драных джинсах и фланелевых рубахах оверсайз, Клары, носившей мини-юбки и колготки, и даже лаборантки Дон, чьи кудрявые, без намека на завивку, золотисто-каштановые волосы струились по спине сияющим водопадом.

Каждый день перед занятиями я старательно разглаживала утюжком волосы и размалевывала лицо всевозможными средствами из арсенала Бобби Браун. Меня бесило, как сидит на мне одежда, – все нарочито в облипочку. Каждое зеркало преумножало мои изъяны.

Но я смогу от них избавиться. Я актриса и приехала в Уэслиан учиться. Я достаточно хороша собой, если правильно краситься, и достаточно стройна, если правильно питаться, – но недостаточно, чтобы рвануть в Голливуд, жить в машине и между кастингами сушить волосы под сушилками для рук в фаст-фудных забегаловках. Мне нужно по-настоящему освоить актерское ремесло.

Когда на почту пришло извещение о зачислении в Уэслиан, я сделала вид, что потрясена. На самом деле я ничуть не удивилась, но чувствовала, что должна изобразить удивление, хотя сама не понимала почему. Пройдет много лет, прежде чем я пойму, что девушкам не положено иметь честолюбия, – можно только брать его иногда напрокат, чтобы, не дай бог, никого не обидеть.

Я была уверена, что буду играть в колледже, пока не попала в Уэслиан и не встретила Дору из другого баттсовского корпуса, которая уже выступала на Бродвее, и Сиенну с нашего этажа, которая летом сняла пилотный выпуск телевизионного шоу. Тут я ясно поняла, с чем мне предстоит столкнуться. Я рассчитывала получить роль в одной из осенних постановок театрального отделения. Но страх неудачи, вдруг превратившийся в жгучую уверенность, заставил меня пропустить прослушивания. Я сказала себе, что обязательно попробую в следующем семестре. К тому времени я освоюсь со здешней конкуренцией, и мне уже ничего не будет страшно.

Я не знала, насколько окажусь права.

Флора хотела стать психологом и работать с проблемными детьми. Она тут же взяла под покровительство всех остальных девушек на нашем этаже: раздавала тампоны и советы по поводу отношений с парнями, расклеивала на дверях разноцветные бумажки с накорябанными речевками: «Все в твоих силах! Ты великолепна!»

Мне она оказывала особое внимание: с сиропной улыбкой заплетала мне косы, расспрашивала о школе – впрочем, возможно, это был лишь повод взамен рассказать о себе. Она много говорила о Кевине, с которым познакомилась в фэйрфилдском клубе, где их отцы играли в гольф.

– Отношения на расстоянии – это тяжело, – откровенничала она. – Но у нас хватит терпения. Мы справимся.

– А почему ты тоже не подала документы в Дартмут? – поинтересовалась я однажды, когда мы ужинали в Моконе. – Ну просто – ты ведь так по нему скучаешь…

Отношения на расстоянии обречены – вот что я хотела сказать на самом деле. Они могут выжить только в том случае, если оба партнера не ревнивы. Флора, сколько бы ни твердила, что доверяет Кевину, ревновала будь здоров. А как еще объяснить эти вечерние звонки – а названивала она ему чаще, чем ходила по-большому, – да и сам рингтон? Она желала не упускать ничего в его жизни.

– А я не прошла, – отозвалась Флора. Впервые в жизни я услышала в ее голосе досаду. – Меня не взяли. Можно было поступить в университет Нью-Гэмпшир – тогда мы были бы поближе, – но Кевин сам сказал, что Уэслиан для меня предпочтительнее.

– Он исходит из твоих интересов.

– Угу. Он не уговаривал меня поступать в Нью-Гэмпшир.

И я поняла: ей хотелось, чтобы уговаривал.

Годы спустя я представляла себе, как старшеклассница Флора в форме частной школы, которая как влитая сидит на ее идеальной фигуре, валяется на огромной кровати в фэйрфилдском поместье, веером разложив рекламные проспекты разных университетов. Перед ней весь мир – только руку протяни, в самом буквальном смысле. Она смотрит на брошюру Уэслиана и откладывает ее в сторону. Как бы сложилась ее жизнь, если бы она действительно это сделала?..

Формально я познакомилась с чокнутой соседкой Лорен – второй девушкой, жившей в соседней комнате, – на посвяте в начале семестра. Она ходила на два курса, которые посещала и я: актерское мастерство и введение в драматургию. Вероятно, она, как и я, питала актерские мечты, но с ней я никогда и ни под каким видом не смогла бы соперничать – с выпускницей нью-йоркской школы Спенс, которая уже успела побарахтаться в модельном бизнесе и часть детства провела во Франции.

Звали ее Слоан Салливан, но она всем представлялась просто Салли. Ее родители, наверное, как посмотрели на ревущий розовый сверток, так сразу и поняли, что барышней она вырастет своеобразной. Меня вон нагрузили аж десятью слогами в общей сложности – Амброзия Франческа Веллингтон. Это имя даже сократить прилично невозможно, поэтому я стала Амб – жалкий обрубок, который большинство людей считают уменьшительным от Амбер. Я их почти и не поправляю.

У Салли была своя шайка-лейка. Она могла стать одной из баттерфилдских мажорок так же легко, как и хипстершей из УэстКо2: было в ней что-то не поддававшееся категоризации. Она кралась по коридорам Баттса в сетчатых колготках и доках, заявлялась на пары в трениках и мужской рубашке, курила косячки с демонстративной небрежностью и никогда не оставалась в одиночестве: и девчонки, и парни волочились за ней шлейфом.

Ей незачем было со мной заговаривать – ее харизма уже привлекла достаточно адептов. Но ей было скучно, а я искала внимания, и все это пересеклось на вечеринке в Николсон-холле, известном как Никс, через пару недель после начала семестра.

– Ну и угэшная туса! – сказала она, подгребая ко мне, Лорен и Флоре, которая в кои-то веки взяла отгул от вечернего созвона с Кевином и пошла с нами. – Мне всегда так быстро становится скучно! Пора оживить это болото.

– О боже, – Лорен покачала головой. – Только не это.

– А я не к тебе обращаюсь, – отбрила Салли. – Я обращаюсь к Амброзии из Пеннингтона. И к вам, девчонки, – она тормознула проходивших мимо Джемму и Клару. – Видите вон того парня? В кошмарных бежевых штанах? Это Дэйв – Любовь-Морковь. Самый пафосный говнюк в этой комнате – а это что-то да значит.

– Ты о Дэйве Холмане? – уточнила Клара. – Он со мной ходит на матстат.

– Все уши прожужжал о своей подружке из Калифорнийского университета, – продолжала Салли. – Бесит. Пора с этим разобраться.

Никто не заглотил наживку. Кроме меня – уж очень охота мне было выделиться. Кроме того, я тоже знала Дэйва-Любовь-Морковь. Он жил в Баттс-А и постоянно ныл о своей Лесли. От того, как он произносил ее имя, – таким бархатно-нежным голосом, – у меня кровь стыла в жилах.

– Да он мудак, – сказала я. – Что думаешь делать?

Салли уставилась на меня. Это напоминало обряд миропомазания. Остальные девушки хранили молчание, ожидая, какие приказания отдаст мне Салли. Но мне казалось, что их просто больше нет – а я есть.

Музыка зазвучала громче. Салли наклонилась ко мне и прожужжала в ухо:

– Заставь его изменить своей подружке. Сегодня же. Докажи, что он такое же животное, как они все.

Не знаю, почему она не захотела попросту сделать это сама. Лучше Салли тут никто бы не справился. Я остро осознавала, что мой ответ каким-то образом предопределит весь грядущий семестр, но не понимала, до какой степени.

И даже раздумывать особо не стала.

– Ладно, – сказала я.

Салли потрепала меня по щеке.

– Шоу начинается, – шепнула она еле слышно.

– Амб, – позвала Флора. – Я скоро домой. Ты идешь?

Конечно же, она пыталась помочь мне выпутаться. Спасибо, не надо.

– Нет, я остаюсь, – ответила я.

В ее взгляде мелькнуло осуждение, между бровей залегла складочка. Но почему-то ее недовольство меня лишь раззадорило.

Когда она убралась, я опрокинула шот текилы и пошла в атаку. Салли и остальные девчонки смотрели со стороны. Это был спектакль – словно я опять играла на школьной сцене, только на этот раз перед более взыскательной публикой. Я понимала, что обольщать Дэйва голой плотью – пустое дело. Это должно быть более изящным. Слезы, выступившие на моих глазах, были неотличимы от настоящих.

– С тобой все в порядке? – спросил он. В его шоколадных глазах отразилась озабоченность. – У тебя такой грустный вид…

– Да это все из-за моего парня! – воскликнула я и спрятала лицо в ладонях. – Представляешь, он заявил, что не может больше поддерживать отношения на расстоянии! Мол, не стоило и пытаться…

Дэйв ободряюще похлопал меня по спине. И предложил бумажный платочек. Вместо платочка я уткнулась в его лососево-розовую рубашку и ощутила, как он застыл от моей близости.

– Какое скотство, Амб! Ну знаешь, может, оно и к лучшему. Он же тебя ни в грош не ставит!

– Самое мерзкое, что он вечно капал мне на мозги: мол, это я все порчу. Стоило мне перекинуться парой слов с каким-нибудь парнем – тут же начинал выспрашивать, кто да откуда. Форменная па-ра-ной-я! – Я растянула это слово в какое-то гротескное чудище. Именно так – я знала из обрывков его разговоров, – вела себя Лесли. Лесли, которая в моем воображении уже превратилась в Джессику Френч с ее розовыми губами.

– Мне очень жаль, – сказал он. Извинение от имени всего мужского пола, не значащее ровным счетом ничего.

Я решила укрепиться на занятых позициях.

– Ты, наверное, и представить себе не можешь, каково это! Когда тебе не верят, хотя ты не делаешь ничего плохого!

– Ну почему, и у меня такое бывало, – выдал он, и этого было достаточно.