Текст книги "Желания Элен"

6

Короткое трикотажное платье в обтяжку подчеркивало ее упругий зад и груди а-ля «Дядя-Сэм-хочет-ТЕБЯ». Она медленно двигалась по залу: ноги, выступающий подбородок и очки в роговой оправе. Шесть порций «Роб Роя» – и в голове заиграло что-то вроде металлофона. Элен улыбалась будто бы во сне.

Из толпы протянулась рука и осторожно дотронулась до материи, обтягивающей ее плечо.

– Темно-фиолетовый цвет, – произнес голос, – божественный оттенок.

Она взяла его за руку.

– Женись на мне, – сказала она. – Прямо сейчас.

Он задумчиво посмотрел на нее. Высокий, дородный мужчина с широкими бедрами. Красноватые мешки набухли под глазами. Ее восхитило то, что он забыл застегнуть ширинку. Он стоял с полным бокалом, в котором, решила она, либо коктейль его собственного приготовления, либо чистое виски.

– У меня есть балкон, – сказал он ей, – и вчера я нашел там записку. Ее сбросил кто-то с верхних этажей. В ней было сказано: «Я ненавижу вас, мистер Икс». Что вы скажете на это?

– Слушай, – сказала она, – я знаю эту женщину, она замужем. Муж трахает ее два раза в год, в День Благодарения и в День Древонасаждения. И каждый раз, когда кончит, то смотрит на нее и говорит: «Это так замечательно, почему я лишаю себя этого?» Что ты думаешь об этом?

– Меня зовут Ричард Фэй, – сказал он, – но друзья зовут меня просто Юк.

– Это забавно, – кивнула она. – Похоже, у меня сегодня День Смеха. Тебе нравятся женщины, Юк?

– Некоторые.

– Ты женат, Юк? Можешь не отвечать на этот вопрос.

– Нет. Вы что-нибудь носите под платьем?

– Кожу. Меня зовут Элен Майли. Я работаю у Свансона и Фелтзига. Мы устроили этот ланч. Мне тридцать лет, вес – сто семь фунтов. Я ношу лифчик, который надо надувать, и мне нравятся слабые напитки и сильные мужчины.

– Кому не нравятся? – пожал плечами Юк.

– Юк, может быть мне не стоит этого говорить, потому что ты мне нравишься такой, как есть… Но все же, пожалуй, скажу.

– Скажи.

– У тебя расстегнулась ширинка.

– Опять? – он вздохнул и застегнулся.

Она рассеянно огляделась по сторонам. Ланч удался. Клиент произнес эффектную речь. После того, как все поели, он поднялся и сказал: «Теперь у нас есть новый электрический бройлер. Бар уже открыт». Репортеры и издатели зааплодировали. В другом конце комнаты Элен увидела возвышающиеся над толпой голову и плечи Гарри Теннанта. Вокруг него сгрудились гарпии из женских журналов. Он встретился с ней взглядом и приветственном махнул рукой. В ответ она махнула рукой, в которой держала бокал.

– Ничего страшного, – сказал Ричард Фэй. – Этот костюм быстро сохнет. У меня есть две кошки. Или я об этом уже говорил? Их зовут Мойша и Пинкус.

– Коты?

– Кастрированные, – мягко сказал он. – Вы любите кошек?

– Обожаю, – сказала она. – На самом деле терпеть их не могу. Но я сказала, что они мне нравятся, потому что мне нравишься ты. У меня есть собака по кличке Рокко и попугай, который не разговаривает, чертов змееныш. Юк, ты ведь женишься на мне, правда? Даже несли это только на одну ночь?

– Хм, – сказал он.

– Ты мне нравишься, негодник, – продолжала она. – Я просто без ума от этих мешков у тебя под глазами и от твоих больших желтых зубов и от волос у тебя на шее. Я просто обожаю тебя. Правда.

– Кажется, я здорово набрался, – мягко сказал он.

– Нет, – с серьезной миной возразила она, – раз ты признаешь, что пьян, значит по-настоящему ты не пьян, не так ли? Я хочу сказать, что если бы ты действительно был пьян, ты не смог бы этого понять, так ведь?

– Ты просто умница, – восхищенно произнес он. – Но я должен предупредить тебя сразу: я храплю.

– Ой, да мне совершенно все равно, – сказала она. – Бог мой, я так счастлива. Знаешь, что мне в тебе нравится? Обычно между мною и мужчинами происходит нечто вроде дуэли. В том смысле, что они изображают из себя таких крутых молодцов, а я делаю вид, что игнорирую их, но это все игра, понимаешь? А с тобой мне легко. Не знаю почему, но с тобой я могу расслабиться. Мы ведь можем не играть в эту дурацкую игру, правда?

– Да, – с грустью сказал он, – мы можем не играть.

– Послушай, – тревожно спросила она, – ты ведь не коллекционируешь африканские маски?

– Нет.

– И ты не считаешь себя пупом земли?

– Нет.

– И ты не говоришь «скоренько», «поздненько» и тому подобное?

– Никогда.

– И женщины не звонят тебе то и дело?

– Женщины вообще мне почти не звонят.

– Я хочу, чтобы ты знал обо мне все, – убежденно произнесла она. – Каждую мелочь. Знаешь, я могу достать до носа кончиком языка! Очень немногие люди способны на это, и ни одна горилла этого не может. Смотри.

Он уставился на нее, потрясенный.

– Ты девушка что надо, – вымолвил он наконец.

– Я еще многое умею, но это может подождать. Расскажи мне, что ты умеешь.

– Я могу сыграть «Страна моя» на расческе, обмотанной туалетной бумагой. И еще я знаю множество божественных лимериков note 6Note6
  шуточные стихотворения


[Закрыть].

– «Божественных», – повторила она. – Я бы предпочла, чтобы ты не говорил слово «божественных». Впрочем, какого черта, может быть, я тоже задолбала тебя. Я хочу сказать, я очень тебе надоела?

– Нет, не очень.

– Прости, пожалуйста, – покорно сказала она. – Прости, что я придралась к этому «божественному». Мне совершенно все равно. Ты совсем мне не надоел. Честно, Юк.

Он нежно дотронулся до ее лица своими ласковыми пальцами.

– Не торопись, – прошептал он. – Успокойся. Не гони лошадей.

– Я вынуждена гнать их. Ты не понимаешь. Я солгала тебе. Мне не тридцать лет, мне тридцать два. О черт, мне тридцать три. Или тридцать четыре? Я все время забываю. Я ужасно взвинчена. Не знаю, что со мной происходит. Ничего не происходит. Ничего. Поэтому я тороплюсь. Я хочу, чтобы со мной что-нибудь произошло. Для чего все это? Ты знаешь?

Он был ошарашен. Его лицо помрачнело, массивные плечи поникли. Небольшие, бесчувственные, как у рыбы, глаза пристально смотрели на нее.

– Все мои ровесницы вышли замуж, нарожали детей и теперь несчастливы. Я тоже хочу быть несчастной, как они. У меня есть подруга, она собирается выйти замуж за ничтожество. Именно за ничтожество. Но что я могу ей сказать? Не выходи? Нет, я не могу ей этого сказать. Слушай, Юк, а может быть все это просто чья-то грязная шутка, а?

– Может быть, – задумчиво сказал он, – вполне может быть.

– Мне ничего не нужно от мужиков, честное слово! Я просто хочу любить. Неужели это плохо? Я что, уродина какая-то? Ведь это то, ради чего существуют женщины, разве не так? Но все мужчины, которых я знаю, какие-то нетакие. Ни один из них не подходит. За исключением тебя. Старина Юк Фэй. Ты подходишь. Юк, я терпеливая женщина, но мне в самом деле кажется, что ты должен мне что-то сказать. Знаешь, что-то вроде: «Что ты делаешь в субботу вечером?»

– Может, пообедаем вместе в следующую пятницу? – спросил он.

– Я согласна, – тотчас ответила она. – Очень хорошо; ты взялся за дело не торопясь. О'кей. Я не в обиде. Неторопливо и спокойно. Замечательно. Пятница. Обед. Великолепно. Я не буду гнать. Не буду торопить события.

Он одобрительно кивнул.

– Послушай, – спросила она, затаив дыхание, – ты думаешь, из этого может что-нибудь получиться?

– Получиться из чего?

– Из этого. Ты и я.

– Ох… – медленно проговорил он. – Ты и я? Ну… Можно ли узнать заранее?

– Конечно, – пробормотала она, – все правильно, Юк. Можно ли знать заранее?

«Мне хотелось бы оторвать тебе кое-что, – подумала она, – и толкнуть тебя так, чтобы ты полетел вверх тормашками».

– До пятницы, – сказала она и одарила его кисловатой улыбкой.

7

Она ввалилась в квартиру Джоу Родса, преисполненная любовью «Роб Роями». С работы она бросилась домой и вытащила тяжело плетущегося Рокко на прогулку по кварталу. Тот вяло помочился на столбик с указателем парковки и запросился домой.

Вернувшись, Элен смешала первый из трех «Роб Роев» и проглотила его пока раздевалась, принимала душ и опять одевалась. Она надела белую шелковую блузку, которую посоветовал Джоу, приглашая ее сфотографироваться и поужинать.

На нем был алый бархатный смокинг с широкими черными атласными лацканами, отделанными белым кантом. Его маленький череп украшала черная феска с драгоценной брошью.

– Это феска старшего евнуха в гареме шейха в Мекке, – сказал он. – Он подарил мне ее в обмен на фотографию, которую я сделал. На ней он запечатлен за чтением «Нэшнл Джеографик» note 7Note7
  журнал Американского Географического общества


[Закрыть].

– Когда это было, Джоу?

– О… давным-давно. Ну, дорогая моя, я надеюсь, ты проголодалась.

– Умираю с голоду.

– Отлично. Я приготовил грандиозный салат «Цезарь», каждому из нас по омару, чесночный хлеб, а на десерт я два дня вымачивал свежую клубнику, персики, дольки ананасов и виноград в белом вине с коньяком. Звучит?

– Божественно.

– Будем ужинать на кухне. Так проще.

Он накрыл деревянный стол скатертью из дамаской ткани. Столовые приборы поразили ее: серебряные, массивные, разукрашенные причудливыми узорами. Две тонкие, из голубого парафина свечи были вставлены в хрустальные подсвечники.

– У тебя столько прекрасных вещей, – сказала она ему, – их покупала твоя жена или ты сам?

– О, я сам. У меня ничего не осталось от вещей жены. Садись здесь, Элен. Начнем с крюшона.

Он деловито склонился над сервировочным столиком, попыхивая своим неизменным «Голуазом», зажатым в уголке рта.

– Джоу, – встревоженно спросила она, – тебе не кажется, что ты слишком много куришь? Я имею в виду твое сердце…

– А что мое сердце?

– Твое кровообращение.

– Что мое кровообращение?

– Ты говорил мне, что у тебя плохое кровообращение, сердце…

– Ерунда, – сказал он. – Мое сердце работает как часы. Это тебе, моя дорогая. Попробуй. Не горчит?

– М-м-м. Отлично.

– За наше знакомство. – Он улыбнулся, чокаясь с ней. – Да будет оно долгим.

– Почему ты сказал мне, что у тебя плохо с сердцем?

– Должно быть, ты не так поняла меня, дорогая. Я на днях проходил полное обследование и выяснилось, что я в отличной форме. Все тип-топ. Все системы функционируют нормально. Свечи! – воскликнул он. – Господи, помилуй! Чуть не забыл.

Он зажег свечи и выключил верхний свет. Неожиданно он наклонился и коснулся кончиками усов ее шеи.

– Ты очаровательна! – воскликнул он. – Не могу забыть, как ты выглядела, когда…. Ну, ты помнишь. Это замечательно, не правда ли? Я очень рада, что ты пришла.

Они выпили еще по бокалу крюшона. Затем он открыл большую бутылку «Мускатеда». Он налил немного в чистый бокал и осторожно пригубил вино.

– Ах! – выдохнул он, восторженно вытаращив глаза. – Тает на языке! А теперь…

Все было готово. Он проворно подал салат, затем поставил в центр стола блюдо с омарами, которые оказались уже разделанными. Он наполнил бокалы вином, сел напротив нее и развернул душистую накрахмаленную салфетку.

– Начали! – скомандовал он.

Они покончили с салатом, омарами и фруктами и, удовлетворенные, откинулись назад, допивая вино.

– Кофе позже, – пообещал он. – Может быть, в студии – перед тем, как приступить к работе. Сейчас, может быть, коньяк? Ликеры? У меня есть несколько забавных штучек, уверен, они тебе понравятся.

– Ни в коем случае. Вино отличное. Ох, Джоу, я с места не могу сдвинуться. Какой ты замечательный повар.

– Повар? – рассмеялся он. – Да я только и приготовил, что омаров, а это дело не хитрое.

– Но ты столько знаешь о еде и винах. Мне так понравилось, как ты кричал на хозяина в этом итальянском ресторане. Полагаю, тебе пришлось всему этому научиться после того, как умерла твоя жена.

– Умерла? – изумленно переспросил он. – Моя жена не умерла. Она живет в Палм Бич, Флорида. Мы в разводе.

– Джоу Родс, – сердито проговорила она, – ты сказал мне, что она умерла много лет назад. Я отчетливо это помню, и не могла неправильно понять тебя.

– Конечно, конечно… – он рассмеялся и похлопал ее по руке. – Но я имел в виду, что для меня она умерла. Бог мой, я не видел и не разговаривал с этой женщиной больше десяти лет. Она вновь вышла замуж. Думала, что он французский барон, а он оказался футболистом. Это заставило меня поверить, что Бог есть. Ее содержание меня едва не разорило. Может быть, пойдем пить кофе в гостиную?

Он подал «эспрессо» в маленьких чашечках из белого полупрозрачного фарфора, расписанного крохотными колокольчиками.

– О, боже, – восхитилась Элен, – какая красота! Если я разобью что-нибудь подобное, то никогда себе этого не прощу.

– Хорошенькие, правда? Кэрол Ломбард подарила мне их примерно за месяц до того, как она погибла. Я выполнил несколько ее, так сказать, неофициальных портретов, а «Лайф» поместил один из них на обложке. Естественно, она была в восторге.

– Это было до того, как вы развелись или после?

– О, до того. Задолго до того.

– Должно быть, вы долго жили вместе.

– Да. Много лет…

– У тебя есть дети, Джоу?

– У нас был сын, замечательный мальчик. Он выглядел в точности как Лесли Говард. Но его убили на войне.

– Во Вьетнаме?

– Нет, дорогая моя, нет. На второй мировой. Он служил во флоте, командовал торпедным катером. Он пожертвовал собой. Преградил своим катером путь японской торпеде и спас крейсер. Это было во всех газетах. Я храню его медали в своем ящичке в банке.

Наступило торжественное молчание.

– Джоу, – хмурясь сказала она, – ты должно быть очень рано женился, раз твой сын был уже взрослым, когда началась вторая мировая.

– О, да. Я женился рано, очень рано. Ну, теперь я выпью немного коньяку. Как ты насчет этого?

– Пожалуй, я тоже, – кивнула Элен Майли.

Он посадил ее на высокий стул, стоявший у стены, обтянутой черной тканью и выкатил свою большую студийную камеру. Заряжая пленку и настраивая освещение, он объяснял:

– Сначала попробуем несколько традиционных поз, а затем я постараюсь сделать подсветку, чтобы окружить ореолом твои волосы. Постарайся опустить подбородок. Не так чтобы очень, а чуть-чуть. Перед тем как буду снимать, оближи губы. Рот приоткрой – только не широко, просто раскрой губы.

Он нырнул под черную тряпку и придвинул тяжелую камеру чуть ближе.

– Хорошо. – Голос него раздавался глухо и неотчетливо. – Повернись налево. Нет, не так. Вот так. Нет, это уже слишком. Повернись немножко ко мне. Вот так, очень хорошо. Теперь пусть плечи и тело у тебя так и остаются, а голову поверни так, чтобы лицом смотреть в камеру. Смотри прямо на меня. Отлично.

Он вылез из-под тряпки, его феска съехала на одно ухо. Он подскочил к ней, недовольный тем, как выглядит жабо ее белой шелковой блузки.

– Могу я расстегнуть верхнюю пуговицу?

– Можешь расстегнуть столько, сколько захочется, – заверила его она.

Но он расстегнул только верхнюю, пошире расправил воротник, чтобы обнажить шею, бросился обратно к камере и исчез под тряпкой.

– Великолепно, – сказал он, вновь появившись перед нею. Он откинул ткань, вставил кассету с фотопластинкой и встал рядом с камерой, сжимая в руке резиновую грушу, которая посредством длинной трубки соединялась с объективом.

– Ну вот. Оближи губы. Слегка раскрой их. Еще немного. Хорошо. Подбородок немножко вниз. Выпрямись. Ты сутулишься. Плечи отведи назад. Выгни спину. Грудь вперед. Вот так. Вот так. Правую руку отведи немножко назад. Еще немного. Отлично. Так. Замри. Очень хорошо. Улыбку. Вот так. Отлично – есть.

Дело спорилось. Они работали без перерыва почти сорок пять минут, затем он заметил, что Элен начала сутулиться, капли пота на ее лице блестели в жарком свете прожекторов. Он объявил перерыв и выключил освещение. Они перешли в жилую часть студии выкурить по сигарете и выпить еще по рюмке коньяка.

– Трудная работа, – признала Элен. – Такое ощущение будто я побывала в духовке. Что-нибудь путное вышло?

– Я думаю, да. Ты очень хорошая модель. Очень терпеливая и подвижная. Посмотрим, что получится на пленке. Некоторые хорошо получаются, некоторые нет.

– Ты когда-нибудь фотографировал свою жену, Джоу?

– Очень редко. Она была нефотогенична. А потом я порвал все ее фотографии, которые у меня хранились. Однажды ночью, в припадке пьяной ярости я уничтожил все, что могло напоминать мне о ней. Я был беспощаден. Я разбил даже ее свадебный букет, который хранился под стеклянным колпаком, из которого был выкачен воздух. И я выбросил детские ботиночки нашего сына, которые были отлиты в бронзе и стояли на книжной полке.

– Что она была за женщина?

– Ужасная, – тотчас ответил он. – Просто ужасная. Я мог бы порассказать тебе о ней такого, во что даже трудно поверить.

– Да уж, наверное.

– Она превратила мою жизнь в ад, – мрачно сказал он. – В кромешный ад.

– А что она сделала?

– Ну, дорогая моя, это довольно деликатная тема. Видишь ли, ее сексуальный аппетит просто невозможно было удовлетворить. По крайней мере, я этого не мог, и я сомневаюсь, что какой-либо мужчина на это способен. Она постоянно мне изменяла – именно постоянно. Может быть, у нее что-то не в порядке с психикой, знаешь, какое-нибудь расстройство. Как бы то ни было, она просто не могла себя контролировать. Это очень печальное зрелище: такая привлекательная, образованная женщина бросается на всех подряд – актеров, врачей, чистильщиков обуви, разносчиков льда (в те дни у нас еще был холодильный шкаф, для которого требовался лед), даже на прохожих.

– Она пила?

– В меру. Ее сумасшествие было другого рода. Я никогда не забуду тот день, когда Джон Бэрримор пришел ко мне в студию сфотографироваться для театральной афиши. Моя жена присутствовала при этом, бросила на него один взгляд и потерялась. Он был человеком недюжинного обаяния, хотя и частенько бывал навеселе.

– Я влюбилась в него, когда посмотрела «Янки в Оксфорде»…

– Там снимался Лайонел, – перебил он ее. – Так вот, моя жена последовала за Джоном Бэрримором в его номер в отеле и вернулась только через три дня – и при этом совершенно заболев театром. Вся наша жизнь оказалась цепью подобных неприглядных инцидентов. Однажды мы устраивали у себя вечеринку, и я обнаружил ее в чулане flagrante delicto, то есть стоя,

– с разносчиком из магазина готовых блюд. Это было ужасно.

– Какой позор. Почему ты не бросил ее, Джоу?

– Почему? – спросил он сухо. – Я могу объяснить тебе почему. Потому что я любил ее. Ох, дорогая моя! – страстно воскликнул он, наклонившись вперед и взяв ее руки в свои. – Любовь в самом деле слепа. Мы даруем наше величайшее чувство людям, которые этого вовсе не стоят, потому что не можем ничего с собой поделать. Мы живем жизнью, наполненной страданием и болью – и все это из-за нашей любви. И мы не можем от нее отступиться, потому что она – это все, что мы есть. – Его голова бессильно опустилась.

– Все, что мы есть, – повторил он тихим, срывающимся голосом.

– Ох, Джоу, – пробормотала Элен, придвинулась к нему ближе и обняла его за плечи. Она почувствовала, что он дрожит, и слезы навернулись у нее на глазах.

Он взглянул на нее, снял пенсне и протер его о ткань рукава.

– И вот, дорогая моя, когда она встретила человека, которого приняла за французского барона и который потом оказался теннисистом, она…

– Футболистом.

– Ах, да, футболистом. Ну вот, она сказала, что ее счастье в руках другого, и попросила меня дать ей свободу. Для меня было мукой отпустить ее, но если речь шла о ее счастье, я должен был… В этом заключается любовь, Элен… В том, чтобы принести себя в жертву человеку, которого ты любишь. В каком-то смысле это стало облегчением и для меня, поскольку освобождало меня от боли, которую причиняли мне ее постоянные измены. Но вскоре я обнаружил, что жизнь без нее – ничто. Холод, пустота, одиночество. Прошли годы, прежде чем я оправился от депрессии. Я много раз подумывал о самоубийстве и однажды был очень близок к тому, чтобы совершить его. Но каждый раз я колебался, удерживаемый слабой надеждой, что однажды я встречу женщину, достойную моей любви. – Он повернулся и пристально посмотрел ей в глаза. – Такую женщину, как ты, Элен.

– О, Джоу, – прошептала она, – ты так мил.

– Ну ладно, – быстро сказал он, вскочив на ноги, – еще по рюмке коньяка и за работу.

На этот раз он воспользовался стодвадцатимиллиметровой камерой на металлической треноге, линзы которой были покрыты тонким слоем вазелина. На полу позади Элен был помещен маленький прожектор. Свет его был направлен вверх – ее плечи и голова были окружены сияющим ореолом.

За полчаса они отсняли три пленки, по двенадцать кадров каждая. Затем Джоу Родс выключил прожектора и включил кондиционер.

– Для первого раза хватит, – объявил он, придвигая свое оборудование обратно к стене. – Завтра я отнесу их в лабораторию, а на следующей неделе позвоню тебе, мы встретимся и решим какие из них печатать. Тебя это устраивает?

– Вполне. Я надеюсь, ты позволишь мне заплатить…

– Ерунда, дорогая. – Он улыбнулся и поцеловал ее в щеку. – Мужчины существуют на земле для того, чтобы делать женщинам подарки. Если хочешь платить, то тебе придется отказаться от своего пола. Так что давай отдыхать и остывать. Выпьем еще коньяка? Или вина? Ликера?

– Пожалуй, я воздержусь, – с сомнением сказала Элен. – Меня уже немножко развезло.

– Это из-за жары – от прожекторов. Должно быть, бокал охлажденного вина тебя взбодрит. Я пожалуй выпью еще коньяка. Посиди здесь, я сейчас все принесу.

Час спустя, осушив четыре рюмки коньяка, он с некоторым усилием поднялся на ноги и пробормотал:

– Прошу меня извинить. Переоденься пока во что-нибудь более удобное.

Он отсутствовал так долго, что она забеспокоилась. Наконец он вышел из спальни, обольстительно улыбаясь. На нем был длинный черный шелковый халат с вышитым на спине алым драконом. Под халатом была ярко-желтая шелковая пижама. На ногах были персидские туфли с длинными загнутыми носами. На кончиках болталось по крохотному серебряному колокольчику, которые мелодично позвякивали в такт его шагам. На шее был повязан белый шелковый шарф. Его феска была залихватски сдвинута на один глаз. Он курил сигарету, вставленную в длинный резной мундштук из слоновой кости. Пенсне сменилось на монокль.

Он встал перед ней, слегка покачиваясь и широко раскинул руки.

– Смотри! – сказал он, глупо улыбаясь. – Зрелище, достойное восхищения!

Внезапно, без всякого предупреждения, он мягко осел на пол бесформенной грудой черно-желтого шелка. Его феска скатилась с головы. Колокольчики на туфлях весело зазвенели.

Элен бросилась к Джоу и склонилась над ним. Он был невредим и спал, тяжело дыша и все еще улыбаясь. Она в изумлении покачала головой.

Она сходила в спальню и принесла оттуда подушку и одеяло. Потом попыталась придать его телу более удобную позу, подоткнула подушку ему под голову и накрыла одеялом.

– Ах ты, псих, – ласково прошептала она.

Когда она, накинув на плечи свое теплое полупальто, вышла на улицу, вдали послышались громовые раскаты. Было душно, а на небе – ни звездочки.

Такси, проезжающие мимо, либо оказывались заняты, либо светилась табличка: «В парк». Она зашагала на восток, по направлению к Третьей авеню. Между Лексингтон и Третьей длинный черный автомобиль притормозил рядом, и хриплый голос произнес:

– Садись подвезу. Оплата натурой.

– Пошел ты! – выкрикнула она в ответ. Взвизгнув шинами, машина умчалась прочь.

Раскаты грома по-прежнему слышались в отдалении; гроза не приближалась. Она решила отправиться домой пешком – по Третьей авеню до Пятьдесят первой улицы, и далее – до своего дома вблизи Второй авеню.

Она шагала, зачарованная вечером, время от времени улыбаясь и изредка спотыкаясь о неровности мостовой. Она зашла в первый приличный бар и воспользовалась там женской уборной, а затем продолжила свой путь.

Итак, Джоу Родс, Ричард Фэй, а также Гарри Теннант и Чарльз Леффертс. Что-то будет. Она чувствовала, что сможет жить вечно. Но она старалась ни на что не надеяться, чтобы не сглазить.

Раскат грома раздался вдруг над самой головой. Дождь начался, когда она пересекла Пятидесятую улицу. Остаток пути она бежала, и ворвалась в холл вся дрожащая и вымокшая до нитки.