Текст книги "Всевидящее око"

Рассказ Гэса Лэндора
10

1 ноября

– Нет, чуть выше… хорошо… а теперь посильнее… ой, как здорово, Гэс… О-ох…

До знакомства с Пэтси я никогда не думал, что женщина в постели может столь откровенно руководить мужчиной, добиваясь от него того, что нужно ей. Двадцать лет я прожил в браке с женщиной, которая свои «наставления» ограничивала лишь улыбкой. Наверное, тогда мужчине этого вполне хватало. Пэтси совсем другая. Мне уже сорок восемь, но рядом с нею я в чем-то становлюсь похож на кадетов, вечно провожающих ее ошалелыми глазами. Пэтси не будет просто лежать и ждать. Она берет мою руку и с бесцеремонностью погонщика мулов перемещает туда, куда ей нужно. Рядом с нею испытываешь неземное блаженство, и кажется, оно будет длиться вечно. И в то же время Пэтси – вполне земная особа, совсем не похожая на утонченных нью-йоркских девиц. Коренастая, коротконогая, с сильными руками, покрытыми паутинкой черных волос, с крепкими ляжками и тяжелой грудью. Когда я обнимаю Пэтси, мне кажется, что и эти ляжки, и этот белый мягкий живот принадлежат мне и никто никогда их у меня не отнимет. Так продолжается, пока я не встречусь с ее глазами – большими красивыми глазами цвета сливочных ирисок. Глаза Пэтси живут своей жизнью.

Должен признаться тебе, читатель: не кто иная, как Пэтси, торопила меня в то воскресенье поскорее выпроводить По. Мы с ней договорились встретиться в шесть у меня, а останется она или уйдет – зависело от ее настроения. На сей раз она пожелала остаться. Однако, проснувшись часа в три ночи, я обнаружил, что лежу один. Тускло светила ночная лампа. Я лежал, ощущая спиной всю жесткость своего соломенного матраса, и… ждал. Достаточно скоро я услышал: ш-шарк, ш-шарк.

К тому времени, когда я выбрался из постели, Пэтси успела очистить кухонный очаг от углей и золы. Теперь она примостилась на козлах и неистово начищала мой старый чайник. Пэтси не стала одеваться, а накинула первое, что попалось ей под руку, в данном случае – мою ночную рубашку. Рубашка была застегнута только наполовину, и белая грудь Пэтси, высунувшаяся оттуда, казалась волшебным облаком. Крупный сосок с капельками пота вполне сошел бы за маленькую луну.

– У тебя дрова кончились, – по-хозяйски сообщила мне Пэтси. – И щетка никуда не годится.

– Может, ты оставишь эти хлопоты до утра? – осторожно спросил я.

– Медь твою мне все равно не отскрести. Там копоть уже въелась. Нельзя так запускать дом. Ты бы хоть нанял кого-нибудь.

– Пэтси, прошу тебя, перестань мучить чайник. Тебе что, не спалось?

Облезлая щетка из конского волоса вновь заплясала по стенкам чайника.

– Гэс, ты так храпел, что и мертвец проснулся бы. Мне оставалось либо уйти, либо заняться делом. Стыдно жить в таком запустении. Но не волнуйся, я не собираюсь к тебе переселяться, – добавила Пэтси.

«Я не собираюсь к тебе переселяться, Гэс». Знакомые слова. Я их слышу каждый раз, когда Пэтси берется разгребать грязь в моем жилище. Ей думается, что я боюсь этого сильнее всего на свете. Нет, девочка, есть вещи и пострашнее.

– Тебе, может, и нравится жить вместе с мышами и пауками. Нашел себе компаньонов! Будь жива Амелия…

И это тоже я слышу постоянно.

– Да, Гэс, будь жива Амелия, можешь мне верить, она бы не позволила превратить дом в такой хлев.

Мне забавно слушать эту воркотню Пэтси. Можно подумать, будто они с Амелией были давними подругами и теперь она по-приятельски помогает мне не зарасти грязью. Казалось бы, меня должно раздражать, что эта девчонка запросто называет мою покойную жену по имени, а не «миссис Лэндор», что она так же запросто надевает передник Амелии (пусть всего на пару часов и раз в неделю). Но знаете, о чем я думаю? Мне не отделаться от мысли, что Амелии понравилась бы Пэтси. Моя жена оценила бы ее спокойный нрав, ее находчивость и умение не поступаться своим достоинством. Пэтси все тщательно продумывает. Одному Богу известно, как ей удалось поладить со мной и у нас дошло до всего такого.

Я сходил в спальню за нюхательным табаком. Увидев жестяную коробку, Пэтси удивленно вскинула брови:

– У тебя еще остался табак? Чудеса!

Она тоже взяла щепотку, втянула ноздрями табачный порошок и запрокинула голову. В таком положении Пэтси оставалась некоторое время, медленно вдыхая и выдыхая.

– Забыла тебе сказать, Гэс: у тебя сигары кончились. И дымоход опять забился. А в погребе белки шастали.

Я медленно опустился на каменный бордюр, окаймлявший кухонный очаг. Ощущение было такое, словно я нырнул в озеро. Копчик обожгло холодом, и сейчас же холодная струйка поползла вверх по позвоночнику.

– Раз уж мы не спим, Пэтси… – начал я.

– То что?

– Расскажи мне про Лероя Фрая.

Она провела ладонью по влажному лбу. Луну успели закрыть тучи. Кухня освещалась тонким язычком единственной свечки. Света едва хватало, чтобы увидеть капельки пота на шее Пэтси и голубоватые прожилки на груди.

– А разве я не рассказывала тебе про него? Ты, наверное, забыл.

– Ах, Пэтси, разве я могу упомнить всех твоих воздыхателей?

Она слегка нахмурилась.

– Тут и рассказывать-то нечего. Этот парень ни разу не заговорил со мной. Вообще не помню, чтобы слышала от него хоть слово. Он и глядеть на меня стеснялся. У Бенни появлялся по вечерам, и не один, а с Моузесом и Тенчем. У них в ходу были одни и те же шутки, но Фрай все равно смеялся. Странный у него был смех. Знаешь, на что похож? На чириканье дрозда. И еще помню: он всегда пил только пиво. Пил пиво и глазел на меня. Стоило мне поднять глаза – он тут же отворачивался. И как будто не сам, а у него на шее была петля и кто-то дергал за нее, чтобы он отвернулся.

Пэтси спохватилась, но было слишком поздно. Щетка замерла в ее руке. Губы плотно сжались.

– Прости, Гэс, – шепнула она. – Вырвалось. Я забыла, как его…

– Ничего, Пэтси.

– Еще могу сказать: этот Фрай очень быстро краснел. Наверное, оттого, что у него была совсем белая кожа. Говорят, такие люди всегда быстро краснеют.

– Он был девственником?

Видел бы ты, читатель, как она на меня посмотрела!

– А я почем знаю? Про такие дела у его дружков спрашивать надо, – сердито бросила мне Пэтси и потом добавила, уже спокойнее: – Он был чем-то похож на телка. Я даже представляла его рядом с коровой. Знаешь, бывают такие здоровенные норовистые коровы. Бокастые, с толстым выменем.

– Не надо дальше про коров. Мне и так тоскливо, что Агарь исчезла.

Пэтси принялась вытирать чайник холщовым полотенцем. Я следил за ее порхающими руками и вдруг поймал себя на мысли, что пальцы Пэтси, в отличие от ее тела, довольно грубы и неухоженны. Ничего удивительного, если ей постоянно приходится что-то мыть и скрести. Разве у подавальщицы могут быть холеные ручки?

– Похоже, в ночь своей смерти Фрай должен был с кем-то встретиться.

– С кем-то? – переспросила Пэтси.

– Ну да. Мы пока не знаем, был ли это мужчина или женщина.

Не поднимая головы, она сказала:

– И потому, Гэс, ты хочешь меня спросить?

– О чем?

– Где я была… Когда это случилось?

– Двадцать пятого числа.

– Тебе нужно знать, где я была в тот вечер?

– Я и не собирался спрашивать тебя об этом.

– Мне нечего скрывать, Гэс.

Пэтси еще раз обтерла днище, затем порывисто опрокинула чайник на стол. Тем же полотенцем она вытерла вспотевшее лицо и сказала:

– В ту ночь я осталась у сестры. У нее возобновились приступы мигрени. Кому-то надо присматривать за малышом. От ее мужа никакого толку… Вот там я и была.

Пэтси сердито тряхнула головой.

– Я и сегодня должна была бы ночевать у нее.

Но если бы она осталась у сестры, ее бы сейчас не было здесь, и следовательно… Или Пэтси хотела услышать от меня, что все это было бы вовсе не здорово?

Я взял еще щепотку табака. Я чувствовал, каких слов она ждет. Все вполне понятно: темная осенняя ночь. Рядом с мужчиной – полуодетая женщина, которая ему небезразлична. Что он должен ей сказать? Однако в моей голове параллельно шевелилась и другая мысль. Сначала неясная, затем она отлилась в образ. Я увидел две руки, уцепившиеся за оконный косяк гостиничного номера.

– Пэтси, ты что-нибудь знаешь о кадете По?

– Об Эдди?

Меня словно ударили. Я стал рыться в памяти, но так и не вспомнил, чтобы кто-нибудь при мне называл По этим уменьшительным именем. Насколько могу судить, кадетов в академии называли преимущественно по фамилии.

– Грустный он паренек, – сказала Пэтси. – Хорошие манеры. Красивые пальцы. Наверное, ты и сам заметил. Странно: говорит по-книжному, а бокал держит, как дырявое ведро. Про него тебе тоже нужно знать, девственник он или нет?

– Пока что меня это не волнует, но парень он весьма странный.

– Думаешь, из-за того, что он не лишился невинности?

– Вовсе не поэтому.

– Или потому, что пьет, не зная меры?

– Нет! У него голова забита на редкость бессмысленными фантазиями и… предрассудками. Представляешь, Пэтси, он вдруг показал мне недописанное стихотворение и стал уверять, будто оно имеет отношение к смерти Лероя Фрая. Более того, По утверждал, что стихотворение ему продиктовала во сне его покойная мать.

– Я думала, его мать жива.

– Нет, она умерла достаточно давно. Если загробная жизнь действительно существует, наверное, у его матери есть заботы поважнее, чем диктовать сыну стихи.

Пэтси встала. Она поставила чайник на полку, потом неторопливо запихнула грудь внутрь рубашки и застегнула пуговицы.

– Какая мать желает дурного своему сыну? Значит, у нее были причины нашептать ему эти стихи.

Это было сказано с таким важным видом, что я подумал, не подшучивает ли она надо мной. Нет, Пэтси говорила вполне серьезно.

– Пэтси, неужели и ты веришь во всю эту чушь? Во все это общение с усопшими?

– Мне не надо верить, Гэс. Я каждый день разговариваю со своей матерью. Сейчас даже больше, чем при ее жизни.

– Боже милостивый! – воскликнул я.

– Она спрашивала, как ты выглядишь. Я сказала ей, что ты уже в годах и иногда говоришь без умолку. Но у тебя такие замечательные большие руки. И еще ребра. Мне очень нравится трогать твои ребра.

– И что же, она тебя… слушает? А она тебе отвечает?

– Иногда, если мне требуется услышать ее ответ.

Я вдруг почувствовал, что закоченел, и вскочил на ноги.

Прошелся по кухне, разгоняя в жилах застывшую кровь. Постепенно руки начали теплеть.

– Те, кого мы любим, всегда с нами, – тихо произнесла Пэтси. – Ты-то должен это знать лучше, чем я.

– Кроме нас с тобой, я никого на этой кухне не вижу. Понимаешь? Когда умирают те, кого ты любил, ты остаешься один.

– Ты не позволяешь себе поверить, Гэс. Ты не хочешь признать, что она сейчас тут, рядом с тобой.

Облака плотно затянули ночное небо. Громады холмов, такие красивые под лунным светом, тонули во мгле. Только на крыльце дома Дольфа ван Корлера по голландскому обычаю всю ночь горел фонарь. Где-то закукарекал ранний петух.

– Знаешь, Пэтси, когда я женился, то долго не мог привыкнуть спать вдвоем. Локоть, упершийся мне в лицо, волосы, попавшие в рот… было столько мелочей, лишавших меня сна. А теперь мне никак не научиться спать одному. Мне даже не заставить себя расположиться на всей кровати. Я по-прежнему лежу на своем краю, стараясь не натягивать на себя слишком большой кусок одеяла. Я уперся в подоконник.

– Что бы ты ни говорила, Пэтси, ее здесь давно уже нет.

– Гэс, я говорю не об Амелии.

– И моей дочери здесь тоже нет.

– Это ты так говоришь.

Я не хотел с ней спорить. Каждому здравомыслящему человеку было бы ясно, что моей дочери здесь нет. Судя по виду моего жилища, ее здесь и не было. Когда она только что родилась, жена часто вздыхала и говорила: «Прости, дорогой, что я не смогла подарить тебе сына». Я ее успокаивал, отвечая: «Дочь ничуть не хуже». Я оказался прав: сын не смог бы заполнить тишину, поселившуюся в доме после смерти Амелии. А так… Я вспоминаю вечера, когда я сидел, погруженный в свои «холостяцкие думы» (это выражение тоже придумала моя дочь). Но стоило мне поднять голову, и в дальнем конце комнаты я видел ее. Мою дочь. Худенькую, раскрасневшуюся от близкого соседства с пылающим камином. Она всегда была чем-то занята: либо зашивала мой порванный рукав, либо писала письмо своей тетке, либо улыбалась над строчками Александра Попа[56]56
  Александр Поп (1688-1744) – английский поэт-классицист.


[Закрыть]. И мои мысли куда-то уходили, и я молча глядел на дочь, не в силах отвести от нее глаз.

Но чем дольше я смотрел на нее, тем тяжелее становилось у меня на сердце, ибо мне казалось, что я безвозвратно ее теряю. Наверное, я стал терять ее с того самого момента, как взял в руки маленький, отчаянно вопящий сверток. И ничто на свете не могло предотвратить эту потерю: ни любовь, ни что-либо еще.

– Единственная, о ком я нынче скучаю, – так это моя корова Агарь, – сказал я Пэтси. – Мне не нравится пить кофе без сливок.

Она внимательно поглядела на меня, будто застигла за каким-то дурным занятием.

– Не обманывай меня, Гэс. Ты никогда не пил кофе со сливками.

Рассказ Гэса Лэндора
11

1 и 2 ноября

Четыре часа пополудни – для Вест-Пойнта это почти волшебное время. Дневные занятия окончились, сигнал на вечерний парад еще не прозвучал. Наступают короткие минуты, когда кадеты принадлежат самим себе. Надо ли говорить, что большинство из них устремляются на штурм женской цитадели? Впрочем, эта цитадель и не слишком-то обороняется. Ровно в четыре часа целый полк принаряженных девиц собирается на здешнем подобии бульвара, который зовут Тропой свиданий. Мелькают розовые, красные и голубые одежды. Через несколько минут к ним добавляются серые кадетские мундиры, и оказывается, что серый цвет не такой уж и унылый. Даже наоборот, когда он в сочетании с розовым или красным. Если отношения заходят достаточно далеко (на это требуется один-два дня), очередной кадет срезает с мундира ближайшую к сердцу пуговицу и отдает в обмен на локон. Чего только не увидишь и не услышишь за эти полчаса! Тут и клятвы в вечной верности, и обильные слезы. Здесь за секунды проживается то, что в иных местах растягивается на недели, а может, и месяцы.

В один из дней это «волшебное время» принесло пользу и мне. Территория академии опустела; я тоже оказался предоставленным самому себе и мог не опасаться посторонних глаз. Я стоял у северного входа в ледник и глядел на непривычно пустую Равнину. С деревьев мерно падали листья. Солнце, которое все минувшие дни красовалось на ясном небе, светило мягко, приглушенное дымкой.

Я был уверен, что поблизости никого нет, пока не услышал шорох. Потом хрустнула ветка, а еще через мгновение послышались чьи-то осторожные шаги.

– Прекрасно, – произнес я, неторопливо поворачиваясь на звук шагов. – Стало быть, вы получили мою записку.

Не удостоив меня ответом и даже не остановившись, кадет четвертого класса По протанцевал вдоль стены ледника, затем рванул дверь и нырнул внутрь. Из темного проема пахнуло холодом.

– Кадет По, что с вами?

Из темноты раздался прерывистый шепот:

– За мной никто не следил?

– Насколько могу судить… нет.

– Вы уверены?

– Да.

Наверное, мои слова убедили его. Однако выбираться наружу По не торопился. Вначале из темноты возник его нос. Затем подбородок. Наконец я увидел знакомые очертания его лба.

– Признаться, я ошеломлен вашим поведением, мистер Лэндор. Вы требуете абсолютной секретности и в то же время назначаете встречу днем.

– Простите, но я не мог ждать до темноты.

– А если меня кто-то видел?

– Вот и прекрасно, если вас видели. Лучше всего, если вы повторите свое восхождение.

Пальцем я указал на соломенную крышу ледника. Ее силуэт был чем-то похож на сплющенный наконечник стрелы. По взглянул туда, куда указывал мой палец. Кадет и сам не заметил, как выбрался наружу, и теперь щурился от неяркого солнца.

– До нее не так уж высоко, – ободрил я парня. – Каких-нибудь пятнадцать футов. А вы здорово умеете лазать.

– Но… зачем? – шепотом спросил По.

– Хотите, я вам подскажу, как удобнее забираться? Попробуйте ухватиться за верхнюю планку дверного косяка. Вон в том месте. Видите? А оттуда будет совсем несложно добраться до карниза.

Он смотрел на меня так, будто я произносил слова шиворот-навыворот.

– Может, кадет По, тот подъем настолько утомил вас, что к вам до сих пор не вернулись силы? Если так, я не стану вас принуждать.

Обостренное самолюбие не оставляло парню шансов. Он опустил на землю шляпу, потер ладони, хмуро взглянул на меня и сказал:

– Я готов.

Он достаточно проворно вскарабкался по каменной стене ледника, поскользнувшись лишь однажды, когда забирался на карниз. Но По удержал равновесие. Еще через полминуты он был на крыше.

– Вам меня отсюда видно? – довольно громко спросил я.

– Тс-сс!

– Виноват. Главное, вы меня слышите.

Слышу, – по-прежнему шепотом ответил он.

– Не волнуйтесь. Пока что вокруг ни души. А если кто-нибудь и услышит меня, не беда. Решат, что мистер Лэндор малость спятил.

Теперь объясните, зачем вы загнали меня на крышу.

– Вы сейчас глядите прямо на то место, где было совершено преступление.. Я имею в виду второе преступление, когда у Лероя Фрая вырезали сердце. Мысленно представьте себе круг диаметром не более трех ярдов.

Я стоял к северу от двери ледника. Западнее находились офицерские квартиры, далее – кадетские казармы. К югу от меня стояли здания академии, а на востоке – форт Клинтон, где был караульный пост. Злоумышленник очень умело выбрал место: здесь он мог не опасаться, что его заметят.

– Самое забавное, – обратился я к По, – я ведь обрыскал все пространство вокруг ледника. Ползал на четвереньках, брюки испачкал. И только сейчас мне пришло в голову попытаться взглянуть на это место по-иному.

Я хотел сказать – увидеть это место его глазами. Глазами человека, который вторгся в мертвое тело Лероя Фрая и начал кромсать мышцы и жилы.

– Кадет По, вы меня слышите?

– Да.

– Отлично. А теперь посмотрите туда, где я стою. Внимательно посмотрите. Вам ничего не бросается в глаза? Допустим, где-то трава примята или какой-то след на голой земле. Может, камешек положен или прутик воткнут. Не торопитесь. Пошарьте глазами. Это очень важно.

С крыши не доносилось ни звука. Заснул он там, что ли? Я уже собирался повторить сказанное, когда услышал его неразборчивый шепот.

Говорите громче, я вас не слышу! – почти крикнул я.

– Возле вашей левой ноги.

– Возле левой?.. Ага, теперь и я вижу.

Почти у самого носка моего левого сапога была ямка. Маленькая, дюйма три в диаметре. Я полез в карман и достал блестящий белый камешек. Утром я насобирал их на берегу, сам пока еще не зная, зачем это делаю. Я пометил ямку и отошел.

– Сейчас вы, кадет По, исполняете роль… Бога, который отчетливо видит с высоты недоступное смертным очам. Сомневаюсь, что я бы сумел сам отыскать эту крохотную ямку. А теперь приглядитесь хорошенько – не окажутся ли в траве еще такие же ямки или впадинки. Скорее всего, они будут схожи с этой по виду и размеру.

Задание оказалось не из легких. Минут пять мой помощник приноравливался к наблюдению. Наконец дело сдвинулось. Я послушно следовал его указаниям, отмечая камешком очередную ямку. Несколько раз По говорил, что ошибся, заставляя меня нагибаться и убирать камешек. Вопреки моим настоятельным просьбам говорить громче, парень продолжал изъясняться шепотом. На все это тратилось драгоценное время.

После нескольких удачно найденных мест По снова замолчал, а затем вдруг указал на место, лежащее вне обозначенного ему круга.

– Вы не ошиблись? Вы заставляете меня удалиться на целых три ярда в сторону от места преступления.

Однако По настаивал, чтобы я отметил ту ямку. Я не стал с ним спорить. Следующее место вновь оказалось в стороне. Запас камешков в моем кармане таял, а круг поисков расползался. Меня стала одолевать досада. Может, я зря загнал парня на крышу и устроил весь этот спектакль с поисками?

Что-нибудь еще нашли? – устало спросил я По.

Парень замотал головой, продолжая всматриваться в траву.

Только через полчаса мой помощник объявил, что обнаружил еще одну ямку. Не знаю почему, но мне было никак ее не увидеть. «Три шага к северу… пять шагов к востоку… простите, мистер Лэндор, шесть шагов… вы опять прошли мимо… да не сюда… вон там!» Его шепот звенел надо мной, словно назойливый комар. Наконец я нашел-таки проклятую ямку и опустил в нее камешек.

– Спасибо, кадет По! Спускайтесь вниз, – сказал я, сам радуясь окончанию этого утомительного занятия.

По торопливо спустился, прыгнув с шестифутовой высоты в траву. Едва приземлившись, он снова ретировался в темноту и холод ледника.

– Вы как-то говорили мне, что характер надругательства над телом Фрая заставил вас вспомнить строчки из Библии. Знаете, кадет По, я склоняюсь к той же мысли. Нет, я не пытался искать в Библии какие-то подтверждения. Но мне никак не отделаться от мысли, что все случившееся с телом Фрая уж больно попахивает… религией.

По замахал руками (я видел лишь их силуэты).

– Не торопитесь мне возражать. Думаю, вы вскоре со мной согласитесь. Давайте рассуждать вместе… Два года назад кадет Фрай связался с «дурной компанией». В результате он стал членом молитвенной команды. Рассуждаем дальше. О ком подумал полковник Тайер, увидев изуродованное тело Фрая? О религиозном фанатике. Теперь попробуем и мы взять религиозные мотивы в качестве отправной точки. А не наведут ли они нас на причины убийства? Вдруг над Фраем собирались совершить какой-то ритуал? Ритуалы, как известно, всегда обставляются определенными предметами: камнями, свечами или еще чем-то. И размещают их не как попало, а тоже определенным образом.

В сумраке виднелся силуэт По. Он стоял, сложив руки. Совсем как священник.

– Итак: если над телом убитого действительно был совершен какой-то ритуал, обставленный соответствующими предметами, злоумышленник… или назовем его исполнителем ритуала… по окончании ритуала сразу же должен был их убрать. Зачем оставлять улики, правда? Но остались следы от ритуальных предметов. Их удалить гораздо сложнее, особенно когда времени в обрез. Того и гляди, сюда явится поисковый отряд. А у злоумышленника в руках – изъятое сердце Фрая. Естественно, он сумел забрать лишь ритуальные предметы. Засыпать ямки и распрямлять стебельки травы у него уже не было времени.

Белые камешки среди пожухлой травы выглядели совсем как надгробья где-нибудь на деревенском кладбище.

Я вынул записную книжку и карандаш. Двигаясь от камешка к камешку, я измерял шагами расстояние, ставя на бумаге точки. Их набралось около двух десятков.

– И что вы нашли? – прошептал По из недр ледника.

Любопытство выгнало его наружу. Только передав парню листок, я вдруг увидел весь узор этих точек.

– Здесь круг, – сказал По.

Это действительно был круг диаметром не менее десяти футов. Такого пространства хватило бы на полдюжины тел.

По склонился над листком.

– Но внутри круга тоже есть какой-то узор. Правда, мне его ни с чем знакомым не увязать.

Мы оба вглядывались в листок, пытаясь найти связь между внешними и внутренними точками. Бесполезно. Точки словно играли с нами в какую-то дьявольскую игру. Не знаю, что виделось По; мне же начало казаться, что они… разбегаются прочь с бумаги. Оторвавшись от листка, я перевел взгляд на камешки.

– Тут может быть только одна причина, – пробормотал я.

– Какая? – спросил По.

– Если мы пропустили несколько точек на окружности… готов держать пари, мы с таким же успехом могли пропустить и точки внутри круга. Давайте-ка посмотрим…

Я положил листок на твердый переплет записной книжки и стал соединять линиями ближайшие точки. Я не очень сознавал, зачем это делаю, пока не услышал произнесенное моим помощником:

– Треугольник.

– Верно, – согласился я. – Скорее всего, тело Лероя Фрая лежало внутри треугольника. А злоумышленник находился… Где он мог находиться?

Много лет назад я расследовал обстоятельства гибели одного кузнеца (должно быть, на оплату моих усилий пошли все скромные сбережения нескольких поколений этой семьи). Его убили дубиной. Мало того, на лбу осталось красноватое вздутие – след раскаленной лошадиной подковы. Я долго не мог понять, зачем убийца еще и поиздевался над мертвецом, клеймив ему лоб. Помню, я водил рукой по этому вздутию и видел… нет, правильнее сказать, представлял убийцу стоящим у двери с дымящейся подковой в руке. В его глазах читалась ярость вперемешку со страхом и еще… некоторая робость, словно он сомневался, что достоин внимания полицейского чина. Когда же мы схватили настоящего убийцу, он оказался совсем не таким, каким я его себе представлял. Однако выражение глаз… оно полностью совпало. И это выражение сохранялось до самой последней минуты, пока петля не затянулась на его шее.

После того случая я стал верить в правдивость мысленных образов. Но сейчас в моих мыслях не всплыл ни один образ. Стоило мне увидеть чье-то лицо, как оно тут же меняло очертания, множилось, а потом пропадало.

– Ну что, не напрасно я гонял вас на крышу, – сказал я По. – Еще раз спасибо за помощь. А теперь вам самое время идти готовиться к параду, а меня ждет капитан Хичкок, так что я…

Повернувшись, я увидел моего помощника стоящим на коленях в траве. Опустив голову, он что-то бормотал. Правильнее сказать, мычал.

– Что это вы разглядываете, кадет По?

– Я их увидел еще с крыши, – ответил он. – Они не вписывались в общую картину, и потому я вам не…

Он опять замычал что-то нечленораздельное.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Подпалины… Следы пламени! – воскликнул он. – Дайте мне вашу книжку.

Вырвав оттуда листок, По уложил его прямо на траву и стал заполнять бумагу быстрыми косыми штрихами. Казалось, они покроют листок целиком. Но затем он поднял листок и, пользуясь неярким солнцем, взглянул на просвет. Я тоже взглянул. Увиденное напоминало рисунок, сделанный пальцем на запотевшем оконном стекле.

– Это же буквы… SHJ, – сказал По. – И первая может являться начальной в слове «общество»[57]57
  По-английски – society.


[Закрыть].

Мы перебрали в памяти все мыслимые обществу вплоть до Общества любителей спаниелей. Видел бы нас кто-нибудь в ту минуту стоящими на коленях и бормочущими как двое помешанных!

– Стойте! – вдруг сказал По.

Он еще раз взглянул на листок и тихо добавил:

– Если буквы перевернуты, значит, и стоять они должны в обратном порядке.

Я тут же вырвал из записной книжки новый листок и переписал буквы справа налево.

– Иисус Христос, – прошептал По.

Я присел на корточки, растирая затекшие колени. Затем полез в карман за табаком.

– В старые времена такое сокращенное написание имени Христа было очень распространено, – пояснил я. – Правда, я никогда не видел, чтобы буквы переворачивали.

– Стало быть, написавший эти буквы взывал не к Христу, – сказал По. – Он обращался к тому, кто диаметрально противоположен Иисусу.

Я сидел в траве, пожевывая табак. По разглядывал вереницу облаков. Где-то посвистывал черный дрозд. Ему отвечала древесная жаба. Но от безмятежности раннего вечера не осталось и следа.

– У меня есть друг, который, как мне думается, сможет нам чем-нибудь помочь, – сказал я.

По едва взглянул на меня.

– Вы в этом уверены?

– Да. Он большой знаток разных символов, ритуалов и подобных вещей. К тому же у него богатое собрание книг, посвященных…

– Оккультизму, – договорил за меня По.

Глотая сладковатую табачную слюну, я был вынужден признать, что парень совершенно прав. Без оккультных книг наше расследование вряд ли куда-нибудь продвинется.

– Он – восхитительный человек. Может, вы даже слышали его имя. Это профессор Папайя.

– Такого имени я не слышал, – усмехнулся По. – Уж больно оно диковинное.

Я рассказал парню, что Папайя по происхождению индеец. Точнее, наполовину индеец. Четверть крови у него французская, а другая четверть – бог знает какая. Недоверчиво усмехаясь, По спросил меня, не преувеличиваю ли я, называя этого человека профессором. Я ответил, что Папайя – настоящий ученый, а не индейский шаман. Вдобавок он пользуется большим успехом у дам из высшего общества. Одна такая дама за час беседы с Папайей заплатила ему двенадцать долларов серебром.

По небрежно пожал плечами.

– Надеюсь, мистер Лэндор, вы сумеете как-то отблагодарить его за потраченное на нас время. Я, к сожалению, поиздержался, а мистер Аллан не желает присылать деньги даже на покупку чертежных инструментов.

Я сказал, что он может не беспокоиться. Все расходы по оплате услуг профессора я беру на себя. Мы простились. Я проводил взглядом его худощавую фигуру, неспешно бредущую к парадному плацу.

Я пошел к гостинице, едва сдерживая смех. Я нашел способ отблагодарить профессора Папайю; способ, который устроит его больше, нежели деньги. Я приведу ему владельца головы, достойной профессорских измерений. Ваша голова, Эдгар Аллан По, наверняка будет интересна для этого ученого мужа.