Текст книги "Синий пёс"

Подарок Мику

Лучшим подарком на день рождения был бы для Мика звонок от мамы, но ждать смысла не имело. Дедушка сказал, что она никак не вернётся из Страны грёз, её до сих пор пичкают седативными препаратами.

Мик встал рано и вышел прогуляться, потому что начало дня в Пилбаре – лучшее время. Заглянул к маленьким чёрным свиньям в загоне, те запросили есть, и он похрюкал в ответ. Джимми Зонтик позже придёт к ним с ведром, полным остатков с кухни, а потом снова придёт, с другим ведром, и соберёт помёт для перегноя.

Мика сопровождал кот, пушистый рыжий перс, каких в те времена можно было часто увидеть: в Милстриме кто-то разводил их. Не слишком подходящая порода для эдакой жары, но коты вообще любители развалиться на пекле и поджариваться. Этого звали Ламингтон, как пирожное, ничуть, впрочем, на кота не похожее, поскольку внутри у него сушёная кокосовая стружка, а снаружи шоколад. Ламингтон подружился с Миком и ходил за ним по пятам, вился под ногами и хрипло мявкал.

Мик направлялся к загону проведать безумного коня, но в курятнике вдруг поднялся жуткий шум, настоящая какофония из кудахтанья и писка. Сперва он решил, что это лиса, потому что лисы каким-то образом пробрались в центр Австралии из Квинсленда ещё в прошлом веке и стали настоящим бедствием. Однако это была не лиса, а большая ящерица длиной почти в человеческий рост, и во рту у неё трепыхался коричневый петух, которого она била о землю. С силой бросала, подбирала и снова бросала.

Ламингтон обнажил зубы и зашипел. Однажды он уже встречался с этим зверем и знал, что следует остерегаться хвоста. Спина его выгнулась, шерсть поднялась дыбом, и кот стал похож на большой рыжий шипящий шар из пуха.

Мик ещё не видел таких ящериц, и его первой мыслью было, что это крокодил, хотя на крокодила она явно не тянула. Захотелось удрать, но сработал инстинкт – спасти петуха, так что он схватил грабли, прислонённые к забору, и замахнулся. Ящерица уронила петуха и уставилась на Мика большими водянистыми глазами, то высовывая, то пряча раздвоенный язык. Она раздула горло, будто проглотила крикетный мяч, и вызывающе зашипела на Мика. Несмотря на угрожающий вид, это был красивый зверь с красочным узором на шкуре, напоминающим тот рисунок аборигена на камне.

Мгновение противники изучали друг друга, а потом Мик ударил её граблями по голове. В ответ ящерица молниеносно хлестнула его хвостом по ногам. Боль была такая, что сперва мозг не воспринял её – ноги словно онемели, – и за секунду до того, как боль настигла Мика, он ударил ящерицу ещё раз. Зверюга встала на задние лапы и побежала прочь с такой скоростью, что Мик не поверил собственным глазам. Ящерица оказалась быстрее всех животных, с которыми ему довелось столкнуться, и гораздо, гораздо быстрее, чем бегал он сам, даже надеяться не стоило когда-нибудь развить такую скорость. Через сотню ярдов[8]8
  1 ярд = 0,91 м.


[Закрыть] она остановилась, оперлась на хвост и оглянулась на Мика, прежде чем продолжить свой невероятный бег.

Мик стоял, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза: боль была как от ожога. Он поморгал, не осмеливаясь опустить взгляд и посмотреть, что ящерица с ним сделала.

Из дому уже спешил дедушка.

– Что ж, – сказал он, – ты копия родителя. Весь в отца. Он тоже никогда не упускал возможности подраться.

Дедушка нагнулся рассмотреть полосу на ногах Мика.

– Да, след останется порядочный. Синий, чёрный и зелёный, с красным в серёдке и жёлтыми вкраплениями для красоты. Эти твари могут сломать ногу собаке.

Мик молчал, ибо знал: стоит открыть рот – и он разревётся, а перед дедом хотелось выглядеть настоящим мужчиной. Двигаться тоже не решался, боясь, что боль усилится.

– Это, кстати, был варан, если тебе интересно, – сказал дедушка. – Жаль, что ты его не убил, они очень вкусные. Аборигены их обожают. – Он подобрал петуха. – Кранты ему. У этих тварей ядовитый укус. Лучше избавить его от мучений. Даже собакам не отдашь.

Мик не смотрел, как его дед покончил с умирающей птицей.

– Я не знаю, смогу ли идти, дедушка, – наконец сказал он. – Небось ещё больней станет.

– Станет, сынок. Но пойти придётся, тебя подарок ждёт. С днём рождения, кстати. Долгих лет тебе.

Через боль и жжение Мик медленно пошёл за дедушкой. Они обогнули уборную и вошли в один из сараев. Там что-то стояло, прикрытое пыльным брезентом, и по силуэту Мик моментально смекнул, что именно.

Дедушка откинул брезент, и мотоцикл предстал перед ними во всей красе.

Мик не верил глазам. Он слишком юн, чтобы иметь мотоцикл. Даже мечтать о таком рано. Ему до простого духового ружья ещё расти да расти.

– Чёрт возьми, деда! – только и смог он вымолвить.

– Погоди радоваться, – сказал дедушка. – Это модель сорок четвёртого года, «Фрэнсис-Барнетт». Ему лет тридцать, никак не меньше, это твоего отца машина. У него движок «Блэкберн», четырёхтактный, работает на индукторе, так что аккумулятор не понадобится. Я подумал, тебе понравится, даже если он не работает. Хотя я не пробовал, может – работает, может – нет.

– Как же я его починю, дедушка?

– Есть тут один из местных. Он дока. Вам придётся разобрать его до винтика и снова собрать – только так можно оживить старый механизм, а заодно узнаешь всё необходимое о том, как его починить, если застрял где-нибудь посреди голой пустыни.

Мик смотрел на древний мотоцикл. У него было ветхое сиденье с торчащей из прорех набивкой и пара боковых сумок на багажнике. Покрышки на колёсах стёрты, боковины побиты… По виду, так вряд ли он когда-нибудь поедет.

– Он оживёт, – сказал дедушка, словно читая мысли внука. – Я заказал новые покрышки в Перте. Как твой ушиб?

Мик поглядел на ноги:

– Синеет.

– Болеть будет дьявольски и долго, – сказал дедушка. – Вряд ли ты взгромоздишься сейчас на байк, чтобы примериться.

На обратном пути, проходя мимо уборной, Мик спросил:

– Дедушка, а что значит тот стишок? В туалете?

– Какой стишок?

– На стене. Ну, этот: «На сиденье не садись, краб допрыгнет – берегись!»

– Чёрт, я и забыл про него. Столько раз видел, что перестал замечать.

– Но что он означает, дедушка? Я заглядывал – нет там никаких крабов, и вообще, они в море живут. Что им делать в уборной?

– Понятия не имею, – ответил дед.

Вечером Мик с дедушкой сидели за столом в ожидании, когда Джимми Зонтик принесёт специальный праздничный ужин. Перед Миком лежала деревянная доска, маленький молоток, вилка и пара прочных ножниц. Перед дедом – такой же набор плюс две бутылки пива.

– Жаль, что мама твоя так и не позвонила, – сказал дедушка. – Надеюсь, день рождения тебе всё же понравился. Если не считать ту ящерицу.

– Маме когда-нибудь станет лучше?

– Никто этого не знает, сынок. Придётся просто ждать. Но я тебе скажу одну вещь. Какая-то часть меня – примерно половина – надеется, что она не поправится, потому что иначе ты уедешь. А для меня ты всё равно что твой папа, как будто он снова здесь. Счастье.

Мик обдумывал его слова, когда Джимми Зонтик победно внёс огромное блюдо с горой ярко-красных тварей, экзотичных и поразительных на вид, – так могли бы выглядеть создания с Марса.

– Вот, – сказал Джимми, водружая блюдо на стол.

– Браво, Джимми! – сказал дедушка. – Лангусты с рифа Нурия, – объяснил он Мику. – Спасибо Господу за сумку-холодильник. И нечего смотреть, как оглушённая кефаль, они чертовски вкусны.

– Я не знаю, как их есть, дедушка, – нерешительно сказал Мик.

– Ну так я покажу.

– А это обязательно?

– Да. Если ты смог противостоять варану, то научишься и лангустов есть. Но головы оставь. Это коту.

После всего, когда Мик обозревал гору изломанных панцирей, как можно тише выпуская пузырьки сытой отрыжки, дед, чувствуя, как вкусные лангусты и топлёное масло кирпичом легли на дно желудка, сходил к серванту и принёс бутылку и маленький стакан. Аккуратно наполнил его золотисто-коричневой жидкостью, пару раз крутанул и протянул Мику со словами:

– Пить тебе это рано, но можешь нюхнуть. Давай, вдохни поглубже.

Мик потянул носом над стаканом и ощутил прекрасный, густой запах карамели, от которого вдруг защекотало горло. В глазах на мгновение всё поплыло.

Дед забрал стакан.

– Это «Банди», бренди, – сказал он. – До него тебе ещё надо дорасти, как и до женщин, только от них проблем больше. За тебя, сынок, будь счастлив. – Дедушка одним глотком выпил бренди и со вздохом произнёс: – Ах, счастье!

Приближается ураган

Тейлор Пит и Мик неделю разбирали мотоцикл в сарае. Это оказалось так интересно, что Мик не обращал внимания ни на жару, ни на покрытые маслом и смазкой руки с содранной на костяшках кожей и саднящими царапинами. Он обнаружил, что быть механиком означает мириться с неожиданными мелкими травмами и работать в неудобных, скрюченных позах. Под конец Мик и Тейлор Пит водрузили мотоцикл на стол, чтобы действовать было сподручней.

Тейлор Пит был аборигеном, он родился на ферме и проработал здесь всю жизнь – парень под два метра ростом, с широкими, сильными, как и у дедушки, плечами, с копной густых седеющих волос, в поношенной соломенной шляпе поверх. В молодости он прослыл лучшим загонщиком на ферме и теперь оставался человеком, который в конце дня собирает скот, упущенный белыми парнями на мотоциклах. Добрую дюжину голов приводил с каждого выпаса. Тейлор до сих пор ездил верхом, когда выдавалась возможность, и ходил босой по раскалённым острым камням не поморщившись, в отличие от белых парней. Ноги у него были большие, в шрамах и шишковатые, как два полена.

Человека чернее Тейлора Пита Мик ещё не встречал. Живя в Сиднее, он думал, что чернокожие – это создания с другой планеты. Видел он их только по телевизору, поскольку дело происходило задолго до наших дней, когда можно сходить в гавань и поглядеть, как они играют на диджериду[9]9
  Диджериду (англ. didgeridoo, оригинальное название yidaki) – музыкальный духовой инструмент аборигенов Австралии, один из старейших духовых инструментов в мире.


[Закрыть] для туристов. В те дни, из-за того что вести традиционную, привычную жизнь стало для них невозможно, почти все аборигены устроились работниками на фермы. Все знали, что зачастую они работали лучше белых, но платили им гораздо меньше. Число аборигенов на ферме влияло на величину их заработной платы. Однако эта несправедливость не мешала белым и чёрным ладить, трудясь целый день плечом к плечу. Многие белые обзывали чернокожих, женщину могли назвать «джинс» или «лубра», и у чёрных, без сомнения, были припасены обидные прозвища для белых.

Поначалу Мик не знал, как вести себя с туземцем, но, когда они дошли до снятия толкателя клапана, почти все его страхи и сомнения остались в прошлом. Тейлор Пит любил объяснять, как и зачем всё в мотоцикле устроено, и к тому времени, как были почищены жиклеры карбюратора, они стали друзьями и Мик вообще забыл, что Пит – чернокожий.

Ещё Тейлору Питу нравилось рассказывать вещи, которые наверняка поразят или шокируют Мика, например как аборигены разрешают споры.

– Ну, слушай, друг, – рассказывал он. – Значит, каждый берёт копьё, без зазубрин, но достаточно острое и крепкое, выставляет вперёд одну ногу и по очереди колет бедро противника, потом кто-то из них сдаётся, оба натирают раны пеплом – и дело улажено. И это, заметь, только мужчины. Видел бы ты женщин…

– А что женщины?

– Они друг друга лупят по голове поленом, по очереди, до кровавого месива, пока одна не сдастся, и ты никогда не догадаешься, что потом.

– Что?

– Они втирают пепел в разбитый череп, и на этом драка окончена.

– Чёрт! – сказал Мик.

– Так вот мы живём, – кивнул Тейлор Пит. – У этих девчонок крепкие черепа. А знаешь что ещё?

– Что?

– Некоторые из нас, туземцев, могут становиться невидимыми.

– Невидимыми?

– Скажем, двое белых фотографируются, потом проявляют фото, глядь, а рядом с ними двое чёрных на снимке. – На лице Мика читалось явное сомнение, и Тейлор Пит добавил: – Мне не веришь – деда поспрошай.

Мик поспрошал, и тот ответил:

– Ага, это всем известно.

Что Мика всё равно не убедило. Он забыл узнать у Тейлора Пита, как стать невидимым, и в последующие годы крепко жалел об этом.

Настал день, когда наконец-то можно было завести мотоцикл, и Тейлор Пит энергично надавил на педаль ножного стартёра. Он завёлся с третьего раза, мотор заработал, выплюнув из выхлопной трубы огромное облако синего дыма.

– Вобба-вобба! – воскликнул Тейлор Пит и в танце прошёлся по кругу. – Вобба-вобба! Эй, Мико, у нас получилось!

Мотоцикл заглох, и Тейлор продолжал выжимать педаль, пока мотор не разогрелся. Потом взял длинную тонкую отвёртку и что-то подправил в карбюраторе.

– Погоняем его на больших скоростях, пока не разработается. Потом убавим.

Нелегко было учиться управлять мотоциклом. Он был слишком большой и тяжёлый для двенадцатилетнего парня, и, если падал, Мику приходилось бежать за кем-нибудь, чтобы помогли его поднять. Долго же он мучился, пока не навострился пользоваться сцеплением без лишних раздумий, и пободался со множеством деревьев и заборов. Частенько вовремя не мог нащупать тормоз, а когда находил, недостаточно сильно жал. Байк взбрыкивал, вилял и не желал заворачивать. Ногам не хватало длины.

Как раз тогда Мик подружился со Стемплом. Стемпл был симпатичный белый городской парень немного за двадцать, в захолустье его привели дух романтизма и твёрдое намерение никогда не браться за работу, обязывающую носить галстук. Он считал, что быть австралийцем – значит загореть до цвета ореховой скорлупы и проплыть вдоль всего пляжа Котесло-Бич, натянув нос акуле средней величины. Стемпл осел в Пилбаре и нанялся к дедушке Мика в ожидании, пока не произойдёт нечто такое, что заставит его осознать, для чего он живёт.

Хотя Тейлор Пит горел желанием починить мотоцикл, потому что любил всякие механизмы, ездить на нём он желанием особо не горел. Сердце его принадлежало лошадям, и сесть в седло мотоцикла казалось ему противоестественным.

Зато Стемпл обожал мотоциклы. На ферме их хватало, потому что на них загоняли скот и ездили по разным делам фермы, но настоящей классикой был только «Фрэнсис-Барнетт» Мика. Думая, что старик не смотрит, Стемпл помогал Мику обуздать машину и до изнеможения бегал рядом с байком и вдыхал клубы рыжей пыли, выкрикивая инструкции сквозь рёв двигателя.

Мик обзавёлся множеством шрамов и синяков, пока не случилось чудо и он не стал с мотоциклом единым целым, как наездник становится единым целым с лошадью. Внезапно он обрёл чудесную свободу и мог поехать куда пожелает, но и дед, и Тейлор Пит в два голоса твердили: не отправляйся в путь без бутылки воды и сумки с инструментами. И порой случалось подолгу топать домой пешком. Особенно ему понравилось, когда однажды рядом с мотоциклом побежал страус эму, бросив юному байкеру вызов. Страусы любят хорошую гонку, и Мик проиграл, потому что в конце застрял в камнях, не представлявших препятствия для эму.

Однажды он катался и натолкнулся на скопление могил со старыми деревянными крестами и белыми надписями. Мик с интересом ходил среди них, читая эпитафии. Это были отец и мать дедушки и бабушка, а ещё несколько маленьких детских могил и дедушкины бабушка и дед. Здесь лежали люди, которые, наверное, приходятся ему двоюродными бабушками и дедушками и кузенами. На крестах были помечены причины смерти. «Лихорадка», «Укус гвардара[10]10
  Гвардар – западная коричневая змея.


[Закрыть]», «Тиф», «Повешен в Робурне», «Убит упавшим деревом во время урагана», «Утонул на рыбалке в Коссаке», «Заколот копьём». На одной было написано: «Не знаю почему», а на другой: «От старости». Читая, Мик испытывал странное чувство оттого, что кости под ногами, под землёй, принадлежали его родне и без них его бы не было. Чувство, что всё проходит и сам он однажды тоже пройдёт. Грустно стало, что папа лежит не здесь, на семейном кладбище, а на аккуратном пригородном кладбище в Сиднее; а потом вдруг к нему пришла уверенность, что здесь он на своём месте.

«Может, когда-нибудь и я здесь буду», – подумал Мик.

Вечером спросил:

– Дедушка, когда я умру, можно будет меня тоже похоронить на твоём кладбище?

– Как захочешь, – ответил дед. – Если мы останемся здесь хозяевами. Было бы славно оказаться в твоей компании.

– Если останемся хозяевами?

– Всё меняется, сынок. Мы приехали сюда на больших повозках, запряжённых быками, и моего деда прозвали «Буйволиный Боб». Наши вещи прибыли из Фрео на парусных судах. Питались консервами «Либбиз»[11]11
  «Либбиз» – товарный знак фруктовых, овощных и мясных консервов.


[Закрыть]. Даже картошка была в банках. Мы ели отварную солонину, которая пребывала плавающей в растопленном жиру. И яиц было не достать, потому что некому было их нести. Сок, сплошной сок, а вместо масла – топлёный жир. Жемчужные пляжи, по колено загаженные бутылками и консервными банками. И у нас были верблюды. А теперь скоростные шоссе и самолёты, а фермы «Каррата» больше не существует. Скоро нас всех не станет.

– Ферма «Каррата»?

– «Каррата» значит «мягкая страна». Это была лучшая ферма в округе. Горнодобывающая компания проложила железную дорогу прямо через неё, а потом купила её. Два года назад. Это было чёрт знает что! Шахтёры кидали копья в овец для своего барбекю, чёрт их дери, и оставили загон открытым, и компания не выплатила компенсацию. Они построили город на лучшем пастбище. Скоро не останется лугов с кормовой травой, и некому будет перегонять стада с одного пастбища на другое, чтобы сохранять траву.

– Но почему нам придётся уехать, дедушка?

– Всё приходит и уходит, сынок. Когда-то в этих местах обитали туземцы, кочевали и жили тем, что росло и паслось. Потом пришли золотоискатели, пока золото всё не вышло, потом – искатели жемчуга, пока не перебрались в Брум. Были люди, которые открыли в Коссаке фабрику по производству черепашьего супа. Даже консервы свои делали. Были, да сплыли. Теперь наш черёд. Твой отец не остался, хотя и любил эти места. Когда фермы не станет, всё здесь превратится снова в пустыню, как и было до нас. Пустыня с шахтёрами, добывающими руду. А потом найдётся что-нибудь получше железа, и это тоже кончится.

Мик не знал, что сказать, но дедушка положил руку ему на плечо и сказал сам:

– Важно, сынок, то, что мы живём как хотим, и те, кто после нас, тоже будут жить как хотят, и нас это не касается, мы будем под землёй, нам будет на это уже наплевать… Как дела с мотоциклом?

– Замечательно, дедушка! Стемпл меня всему научил, я уже очень давно не падал.

– Да, твой папа его обожал. Знаешь что? Когда-нибудь ты будешь ездить на Слепом Уилли. Докажешь себе, что ты мужчина. Начнём с обыкновенной лошади. Тейлор Пит тебя научит.

– Что сегодня на ужин? – Мик ловко сменил тему.

– Сарган – морская щука. Тебе понравится. У неё зелёные кости. Кстати, приближается ураган. Трава только что упала, как панталоны невесты. Чёрт, в смысле как камень. У нас есть часа три.

Зелёные кости

Мик с дедушкой стояли на веранде и смотрели, как на водонапорной башне крутится флюгер. Маленький вихрь из рыжей пыли поднялся посреди двора и спиралью унёсся в небо. Дедушка был спокоен и одновременно взволнован. Взволнован – потому что какой-нибудь урон наверняка их ждёт, а спокоен – потому что много раз через это проходил и стал фаталистом.

С тех пор как полегла трава, дедушка и помощники бегали от одной вещи к другой, унося в дом или привязывая. Даже на курятник накинули цепь, пристёгнутую к двум бетонным блокам. Генератор прикрепили, но со скотом мало что можно было сделать. Большинство выживет.

Мик часто баловался с цепями, свисающими со стен, взбирался на них, висел вниз головой, как матрос, но только сейчас вполне осознал, для чего они. Дедушка объяснил, что они прикреплены к рельсам, вделанным в бетон в шести футах под землёй. Цепи были на усадьбе и на всех сараях, а всё незакреплённое заносилось внутрь. Мотоцикл привязали за раму к основанию водонапорной башни.

Дед говорил:

– Бабушка развела тут красивый садик. Циннии, петунии, сладкий горошек, и подсолнухи, и бугенвиллея. Поливала его часами. Ураган снёс его подчистую, одно апельсиновое дерево осталось. Мне так и не хватило духу снова развести цветы. Поэтому мы сажаем одни овощи.

– Я не помню бабушку, – сказал Мик.

– Это одна из причин, почему она сожалела, что рано уходит из жизни. Говорила: «Мик меня не запомнит».

Сильный порыв ветра чуть не впечатал их в стену, и дедушка заторопился, посмотрев на небо:

– Пора в дом, готовиться к штурму. Добро пожаловать на первый ураган в твоей жизни, сынок.

Дедушка велел Мику залезть под стол в кухне, но сам сел на своё обычное место во главе стола. Перед собой поставил бутылку «Банди» и маленький стаканчик. Достал из комода две керосиновые лампы, залил в них керосин и зажёг спичкой.

На улице начало завывать и рычать, а дом усиливал звуки бури, как звукосниматель гитары. Косой ливень забарабанил в стены так громко, что заглушил треск ставень. Некоторые звуки были похожи на взрывы, и дедушка, будто прочитав мысли Мика, наклонился и сказал:

– Такое же ощущение, когда на тебя сбрасывают бомбы.

– Мы погибнем?

– Вероятно, нет. Просто попытайся получать удовольствие от этого, дружище. В такие моменты понимаешь, что мир спокойно обойдётся и без тебя.

Для Мика страшнее всего было воображать, что происходит снаружи. О том, чтобы выйти и посмотреть, речи не шло, даже выглянуть в окно было невозможно. Он сидел, обняв колени, и терпел вой, визг, удары и стук водяных струй в стены. Отчаянно тянуло плакать, но он не хотел, чтобы дедушка посчитал его слабаком. Его затрясло от страха. Дедушка нагнулся и посмотрел на него.

Мик увидел, как стол начал двигаться, и сперва подумал, что буря оторвала дом от земли, но потом сообразил, что это дедушка подвинул его к стене. Потом принёс пару подушек и уселся рядом с ним на пол.

– Подумал, не составить ли тебе компанию. – Он обнял Мика за плечи.

Дедушка пах потом, ромом и лошадьми, но казалось, что сильнее всего он пах неукротимой силой.

– Не волнуйся, сынок, – сказал он. – Скоро будет получасовой перерыв. Восемь часов с северо-запада и восемь – с юго-востока, потом выходишь и прибираешься.

Дедушка успокаивал Мика чтением стихов, которые он помнил наизусть из «Повара фермера», начиная с «Австралии».

 
Готовься, пылкий демократ,
И силу применить,
Чтоб напугать твоих врагов
И переубедить.
 

Дочитав, он сказал:

– Небось эти ураганы – очень пылкие демократы. Точно так же накидываются на нас всех.

Дедушка спокойно сходил и принёс томик стихов Тома Килти[12]12
  Томас Джон Килти (1887–1979) – австралийский поэт, филантроп и скотовод.


[Закрыть], и они по очереди читали их друг другу под столом. Мик не понял «Ром и религия», как и многие другие стихи, но ему понравились некоторые высокопарные строки, и необычные темы, и такие абсолютно нелепые произведения, как «Пирог мисс Андервуд».

Как предсказывал дедушка, так и случилось. Спустя восемь часов адских воплей, басовитых взрывов, резких ударов и хлопков внезапно наступило затишье, и они оба вышли на веранду. Весь двор был усеян обломками; доски, листы погнутого железа, изодранные куски брезента, вырванные растения. Красивое дерево цезальпинии лежало на боку, от его веток, ставших за эти несколько часов совершенно голыми, остались одни обломки. Не цвести ему больше на Рождество. Хотя бы бабушкино апельсиновое дерево устояло, если не считать ободранной листвы.

– Дерьмо собачье, но всё не так уж и страшно, – сказал дедушка. – Пойди глянь на свой мотоцикл.

Мотоцикл был в порядке, но весь облеплен ошмётками грязи.

Когда Мик вернулся в дом, дедушка сказал:

– В 1945-м был самый кошмарный. На ферме «Каррата» река размыла берег и притащила во двор песка на ярд, не меньше. Они потеряли пятнадцать тысяч овец, а коровы и лошади висели на заборах и деревьях. Дождя выпало на двадцать дюймов[13]13
  1 дюйм = 2,54 см.


[Закрыть]. И здесь было немногим лучше. С дома сорвало крышу, и снесло водонапорную башню. И знаешь, что забавно? После урагана нашли тачку, она врезалась в стену, так эту тачку невесть откуда принесло, здесь её раньше никто не видел. Почти новая, слегка только помялась. А среди могил стоял славный парусник, правда без мачты. Чёрт знает сколько миль[14]14
  1 миля = 1,61 км.


[Закрыть] его протащило по воздуху. Так и не выяснили, чей он. И мы потеряли своего петуха, зато нашли другого, даже лучше.

Тут начался второй заход, с пастбища на них двигалась стена пыли, и они поспешили укрыться за дверями. Дедушка приготовил на примусе саргана с картошкой и луком и разогрел банку горошка. Ужинать они забрались под стол.

– Мою стряпню, конечно, не сравнить с деликатесами Джимми Зонтика, – сказал дедушка, – но сойдёт. Повар из меня неважнецкий. Может, и гадость вышла. Надеюсь, Джимми где-нибудь прячется, если у него есть мозги.

– Зачем Джимми всегда носит зонтик? – спросил Мик.

– Потому что ненавидит солнце. А шляпа мало помогает.

– Если он так ненавидит солнце, то почему здесь? Разве не мог в другое место поехать?

– Других мест не знает, – сказал дедушка. – Он китаец.

– Где Ламингтон? – Мик вдруг забеспокоился насчёт кота.

– Под кроватью. Не любит он ураганы. Когда поедим – оставим ему рыбы. На сладкое есть печенье «Анзак» и «Вово».

Зелёные кости саргана Мика несколько смущали, но рыба оказалась вкуснейшей. После ужина дедушка, перекрикивая грохот урагана, рассказал, как играют в покер, а потом сходил за доской для «лудо» и «змейки и лесенки» – игр, оставшихся от его сына. Дедушка потягивал ром, изредка давая Мику понюхать. Они спели несколько песен, и Мик спросил, что такое «Вальсирующая Матильда»[15]15
  «Waltzing Matilda» (англ. «Вальсируя с Матильдой») – песня конца XIX в., называемая «неофициальным гимном Австралии». Матильда, упоминаемая в каждом куплете, – не женщина, а заплечный мешок безработного бродяги. «Танцы с Матильдой» – путешествия с узелком, бьющим по спине на каждом шагу. По сюжету песни, бродяга присел отдохнуть под эвкалиптом у озерца. Развёл костёр, поставил кипятиться воду в консервной банке. Поймал барашка и запихал его в мешок. Но тут пришёл скотовод с полицией. Бродяга сказал: «Меня вы живым не возьмёте» – и утопился. С тех пор его призрак ходит вокруг озерца с мёртвой водой.


[Закрыть]. Дед объяснил, что вообще-то термин означает бродяжничество, но, возможно, речь о женщине по имени Матильда, которой бродяга предлагает прогуляться в ритме вальса, потому что какой смысл вальсировать с бродягой, если ты сам не доведён до полного отчаяния.

– Когда мы сюда приехали, мы были скваттерами – бедными поселенцами. Я скватократ. А теперь у меня есть чистокровный жеребец. Хоть и безумный. Я никогда не гнал бродяг, и полицейских тут на мили не сыщешь.

– Надеюсь, Уилли в порядке, – сказал Мик.

– Завтра выясним, – ответил дед.

Они настолько привыкли к грохоту и визгу урагана, что под конец перестали обращать на них внимание и уснули под столом. Так они и спали, подпирая друг друга, когда Ламингтон, убедившись, что буря кончилась, выполз из-под кровати, легко вспрыгнул на стол и вылизал их тарелки до блеска.