Текст книги "Золотой корсар"

Старик, скрытый капюшоном бурнуса, наблюдал за этой сценой из своей лодки.

Он прошептал:

– Да он храбр как лев! Но вот достанет ли ему хитрости лиса?

И он продолжил с любопытством следить за всеми перипетиями происходящего.

Палуба корабля в этот момент стала сценой для драматического действа.

Турки и арабы из свиты Хуссейна не сводили глаз с Корсара; матросы держали их на прицеле своих ружей.

Хуссейн теребил эфес своего ятагана, ощущая холодное прикосновение пистолета, приставленного к его лбу.

Уступить?!

Этого ему безумно не хотелось, но по глазам Паоло он понял, что тот в случае необходимости спустит курок без колебаний.

Между ними лежал труп наказанного Корсаром офицера.

Стояла гробовая тишина.

Глава II. Храбрый как лев… и хитрый как лиса

То, безусловно, было странное зрелище – юнец держит на мушке самого дея.

Но у тех, кто стали свидетелями этого поединка Давида с Голиафом, не было ни малейших сомнений в исходе: Корсар неминуемо поплатится за свою дерзость головой.

Паоло, как всегда, спокойный, не сводя глаз с дея, скомандовал:

– Поднять якорь!

Вахтенный тотчас же передал его приказ матросам, и якорная цепь начала наматываться на кабестан, который приводился в движение паровым двигателем.

Создатели этого корабля опередили прогресс лет на двадцать!

Мгновением позже, когда якорь поднялся из воды и встал на место, Корсар прокричал:

– Полный вперед!

– Полный вперед! – повторил офицер с высоты банки.

Кочегары подбросили угля в топку, густой клуб дыма вырвался из трубы, и колеса ударили по воде.

Пароход вышел из порта…

Хуссейн побледнел: Корсар мог выдать его французам.

Изумленный дерзкой выходкой, дей не нашел ни слова протеста.

Его рука, лежавшая на эфесе кривой турецкой сабли, дрожала, взгляд пылал огнем, но уста хранили молчание.

Едва корабль вышел на рейд, Корсар с улыбкой промолвил:

– Ты в моей полной власти, господин, ты и твои люди. На судне королем является капитан. Так что ружья – на палубу! – приказал юноша свите дея.

Ответом был недовольный ропот.

– Я сказал: ружья – на палубу! – повторил юноша.

Офицеры Хуссейна не повиновались.

– Внимание! – крикнул Корсар двум десяткам матросов, которые охраняли пленников. – Целься!.. А теперь: ружья – на палубу! – повторил отважный юноша. – Или я командую огонь!

Эскорт нехотя подчинился; один лишь дей остался вооруженным.

Подойдя к дею, Паоло учтиво предложил ему руку:

– Изволь проследовать за мной, господин.

Было во всем происходящем нечто столь неожиданное, звонкий голос Корсара вдруг стал столь вкрадчивым, что дей машинально, не видя никакого выхода из тупикового положения, в котором оказался, последовал за юношей.

Тот провел его в свою каюту. Дей вошел в нее уже в том состоянии, когда бессильная, усмиренная ярость сменяется подавленностью.

Он уже представлял себя плененным и преданным.

Когда они остались с деем наедине, Паоло отбросил все свое оружие в сторону и скрестил руки на груди.

Он посмотрел на Хуссейна.

– Я жду! – промолвил он.

– Ждешь чего? – спросил изумленный дей.

– Своего наказания. Ты вооружен – убей меня; как видишь, я беззащитен.

К столь резкому повороту Хуссейн оказался не готов; на лице его отразилось недоумение.

– Неужели ты думал, – спросил Паоло, – что я собираюсь выдать тебя французам? Тебя, который был мне другом! Тебя, который назвал меня сыном! Тебя, которого я так люблю! Тебя, которого я так уважаю! Да ни за что на свете!.. Думаю, я поступил правильно, наказав труса; на моем месте ты бы сделал то же самое. Но я увидел, как воспылал яростью твой взгляд, и понял, что меня ждет. И тогда я пожелал умереть достойно, захотел принять смерть из твоих собственных рук. Я подумал, что было бы здорово, если бы люди говорили про Корсара с золотыми волосами: «Оскорбив Хуссейна, он сам попросил Хуссейна его покарать».

Он опустился на колени, взял руку дея, поцеловал ее и сказал:

– Я жду…

Он был так грациозен, так смиренен и в то же время так умилителен, что дей был тронут; у него случился один из тех порывов, что свойственны необузданному темпераменту и что вынуждали его совершать столько жестоких деяний и столько благородных поступков.

Резко подняв Паоло на руки, Хуссейн поцеловал его в обе щеки, вынес, словно ребенка, на палубу и, поставив на полуют, сказал с отеческим простодушием:

– Когда сочтешь, что я достаточно прогулялся, мы вернемся в порт.

Корабельная команда и эскорт дея обменялись недоуменными взглядами.

– Готовиться к повороту! – прокричал капитан.

И пароход взял курс на Алжир.

Хуссейн прохаживался взад и вперед по полуюту, не соизволив никому дать каких-либо объяснений, впрочем, никто их у него и не требовал.

Любопытствующие, что толпились в порту, решили, что он пожелал испытать возможности корабля.

Когда пароход вошел в гавань, рука Хуссейна дружески лежала на плече Корсара.

Конечно, многие заметили некую сумятицу, происходившую на борту судна; но, за исключением еврея и нескольких наиболее проницательных зевак, никто так и не понял, что именно там происходило.

– Да, я не ошибся, – прошептал Иаков, увидев, что Корсар стоит на палубе в обнимку с Хуссейном. – Этот парень развит всесторонне. Что ж, вечером нужно будет его разыскать. – И он бросил слуге: – Греби к берегу!

По всему порту разносились исступленные возгласы «браво»; Хуссейн и Корсар сошли на берег под оглушительную овацию толпы.

Заметив на набережной дядю офицера, которого Корсар покарал смертью, дей сказал ему:

– Твоего племянника больше нет с нами. Он нарушил свой долг, и капитан вышиб ему мозги. Твой племянник был моим родственником; но в данном случае я даже рад, что пролилась кровь моей семьи, так как кровь эта текла в жилах труса.

Дядя поклонился, подавив свое горе.

Дей запрыгнул на лошадь, которую к нему подвели, приказал одному из офицеров одолжить коня Корсару, и при свете зажженных факелов кортеж триумфально вернулся в крепость.

Долго еще жители Алжира осаждали ее ворота, шумно приветствуя Корсара с золотыми волосами.

Иаков растворился в толпе; покрыв голову капюшоном, он слушал и размышлял над тем, как быть дальше.

Глава III. Пойдем!

Покинув дворец дея утром, Паоло большую часть дня провел в мавританском кафе; когда же с наступлением сумерек он выбрался наконец на улицу, то наткнулся на Иакова, который, судя по всему, поджидал юношу.

– Следуй за мной, – сказал еврей. – Есть разговор.

«Что могло понадобиться от меня этому старому колдуну?» – подумал Паоло, который был в курсе всех ходивших о еврее слухов.

И он спросил:

– Чего ты хочешь?

– Пойдем!.. – лаконично промолвил Иаков.

– Куда?

– Пойдем, – повторил еврей, – и ты сам все увидишь.

В присутствии этого едва ли не волшебного персонажа, которому что-то от него потребовалось, Паоло испытал странное ощущение, смесь удивления, радости и страха.

Человек-легенда, столетний еврей, который, казалось, вознамерился жить вечно, тот, чьи секреты желал бы знать каждый, тот, о ком судачил весь город, вся провинция, вся страна, нуждался в нем!

Возможно, ему предстояло узнать тайну этой живой загадки!

И тем не менее он был слегка напуган; тайна для воображения есть то же, что бездна для глаз. Он так же опасался погружать взгляд в прошлое старца, как опасаются головокружения, стоя на краю пропасти.

Смерив юношу взглядом, Иаков прочел на его лице нерешительность.

Засады в алжирских городах – отнюдь не редкость; здесь часто можно попасть под ятаган какого-нибудь араба или наткнуться на стилет мавра.

И каким бы отважным ни был Паоло, угодить в ловушку ему вовсе не улыбалось, – в своей жизни ему довелось совершить немало глупостей, на которые столь горазды шестнадцатилетние юноши и за которые их так ненавидят зрелые мужи.

Он потребовал объяснений, но таковых не последовало: еврей продолжал идти вперед, не произнося ни слова, и, тяжело вздохнув, Паоло последовал за ним.

Определенно, он был неплохим знатоком человеческого характера, этот старый еврей!

Он знал, что любопытство непременно потянет юношу вслед за ним.

Они вошли в оранское гетто: мрачные улочки, смрадные дома, зловонный район…

Так, в молчании, они еще какое-то время продвигались вперед, пока Иаков не остановился наконец перед полуобвалившейся хибарой, толкнул расшатанную дверцу и провел спутника в темную аллею, в конце которой обнаружилась еще одна дверь; еврей трижды через короткие промежутки постучал в нее своей палкой.

Паоло полагал увидеть какую-нибудь беззубую старуху-еврейку, но услышал звонкие голоса, издававшие радостные восклицания; дверь открылась. Перед ним стояли две идеальной красоты девушки, две девы Иудеи, словно сошедшие с картины Делароша. Их пленительные профили обрисовались при ярком свете на входе в просторный двор, окруженный мавританскими колоннами, выложенный плитами из белого мрамора, сияющий в лучах луны.

За хибарой скрывался настоящий дворец.

Девушки, получив по отеческому поцелую, забрали у своего деда палку, взяли его под руки и хотели проводить в дом, но он бросил им пару слов, и они обернулись.

Одна из них тут же оставила Иакова и проворно подошла к гостю.

– Извини, – сказала она, обратившись к нему на «ты», на восточный манер, – я тебя не заметила.

И, в соответствии с древним обычаем, она взяла его руку и провела в большую комнату, своего рода лабораторию алхимика, заставленную скелетами, перегонными аппаратами, ретортами и книгами; то был рабочий кабинет старца.

Девушки усадили деда в огромное кресло и предложили Паоло присесть напротив, после чего одна их них принесла чубуки, в то время как вторая вернулась с подносом, на котором стояли две чашки мавританского кофе. Все это было проделано в полнейшем молчании; но, за исключением губ, в них говорило все, комната, казалось, была полна шума, – сандалии стучали по полу, шелковые платья задевали мебель, большие черные глаза блестели под ресницами, дрожавшие от волнения руки произносили чарующие фразы.

Паоло обрадовался подобному началу, но, к несчастью, старик бросил несколько слов на иврите, и обе его внучки, поклонившись гостю на восточный лад, удалились; одна, как показалось Паоло, не без сожаления.

В комнате горела лампа, но когда девушки исчезли, юноше показалось, что опустилась ночь. Верно сказал один арабский поэт: «Красота женщины освещает сердце мужчины, как солнце освещает вселенную».

Паоло остался наедине со степенно курившим Иаковом. Старый еврей над чем-то размышлял; Паоло ждал, с любопытством осматривая все в этой комнате.

Особенно был он поражен, заметив скелеты мастодонтов и плезиозавров; эти громадные кости, принадлежащие исчезнувших видам, были собраны и упорядочены с большим мастерством и знанием дела.

Паоло понял, что он находится в гостях у алхимика, практикующего оккультные науки; во всем этом помещении витал смутный запах загадки.

Тем не менее юноша не выказывал ни малейшего удивления, продолжая хранить полное молчание.

Глаза старика, сидевшие в непомерно глубоких впадинах, были маленькими, на чрезвычайно живыми под белесыми ресницами; пылавший в них огонь придавал взгляду невероятную глубину, и блеска этих горящих зениц Паоло не выдержал.

Он отвернул голову.

Иаков улыбнулся.

– Поговорим? – предложил он.

– Поговорим, – сказал Паоло.

– Я доволен тобой, юноша, и совсем не жалею, что высылал тебе все эти дуро.

– Так я хожу на твоем судне?

– Ты понял это еще пять минут назад. Ты был бы глупцом, если бы не догадался об этом, а ты вовсе не глуп, мой мальчик. А теперь послушай, что я скажу.

– Я весь внимание.

– У меня есть цель, улавливаешь? И я собираюсь объяснить ее тебе. Я окажу тебе честь и расскажу все без вступлений. Я даже не возьму с тебя клятвы молчания. Прежде всего, я знаю, как тебя зовут.

– Вот как? – промолвил Паоло.

– Более того, это я заботился о том, чтобы ты ни в чем не нуждался.

Корсар слегка покраснел.

– Твое происхождение, твой характер, твои манеры – все в тебе меня устраивает. И знаешь, кого я намерен сделать из тебя?

– Конечно же нет.

– Властителя мира!..

Наступила гробовая тишина: старик наслаждался эффектом, который произвели его слова; юноша пытался уловить смысл его фразы.

– Ты все поймешь, – сказал Иаков. – Ты, вероятно, слышал о том, что многие здесь, в Алжире, полагают, будто мне уже лет пятьсот или шестьсот, будто я раскрыл секрет вечной жизни. И ты ведь смеялся над теми, кто рассказывал весь этот вздор?

– Да, – признался Паоло.

– Тем не менее доля истины в этих слухах присутствует.

Паоло пренебрежительно взмахнул рукой.

– Ни о чем не стоит судить заранее, дитя мое.

– Полноте! – сказал Корсар. – Вы утверждаете, что обнаружили знаменитый эликсир вечной жизни, философский камень?

Паоло расхохотался.

– Твоя кожа еще свежа и молода, мой мальчик, – заметил еврей спокойно, – моя же испещрена морщинами; тебе бы следовало понимать, что я знаю гораздо, гораздо больше твоего о секретах природы.

– Значит, тайна вечной жизни вам все же стала доступна?

– Лишь частично; мне удалось достичь результатов, которые ваши невежественные доктора сочли бы блестящими. Но хотя и пребываю сейчас в возрасте древних патриархов, я бы поостерегся обнародовать свои открытия, пока они не примут более законченный вид.

– Почему?

– К чему сохранять жизнь, если ты не можешь сохранить молодость? Что стало бы с миром, если бы он был наводнен такими стариками, как я? Его пришлось бы избавлять от них насильственным путем; отцеубийство пришлось бы возвести в ранг социальной необходимости, как это сделано на некоторых островах Океании. Но если мне удастся завершить мои опыты, я передам мой секрет ученику. Пока же я лишь вышел на новый уровень.

– И как же?

– Посредством открытия обновления костей. Кости – вот что! – воскликнул еврей, приходя в возбуждение. – Вот что нам всегда мешало; я говорю «нам», потому что в нашей семье все, из поколения в поколение, изучали оккультные науки, которыми столь многие пренебрегают. Ты не врач, но если ты последовал моим инструкциям, то должен был прочесть кое-какие книги по медицине и сможешь меня понять, сможешь сам судить об обоснованности моих надежд. Алхимия давно стала химией и физикой; колдунам Средневековья вы обязаны хиромантией, истинность которой доказал один из моих предков; им же вы обязаны френологией, умением обнаруживать присутствие воды под землей, магнетизмом, электричеством. Мне же, наследнику работ пятнадцати поколений, человечество, возможно, будет обязано вечной молодостью. Вот ты смотришь на меня с недоверием, так знай же: есть лишь одна вещь, с которой я не могу пока найти объяснения. Я научился обновлять ткани, мышцы, плоть; но потерпел неудачу в случае с костьми, которые, по мере старения человека, становятся твердыми и ломкими. Я и мои предки все перепробовали, пытаясь справиться с этой трудностью, но лишь сейчас я встал на путь успеха. Оставив надкостницу и удалив часть кости, мы можем восстановить всю кость целиком; это доказывают сотни успешных операций. И знаешь, что тогда происходит?

Тут Иаков вскочил на ноги, и лицо его осветилось радостью – феномен, магнетический и частый у людей вдохновенных, который древние художники передавали при помощи ореола, нимба, опоясывавшего головы людей великих.

– А происходит то, – продолжал Иаков, – что регенерированная часть кости какого-нибудь старца становится молодой и мягкой, как у двадцатилетнего юноши, и посредством нескольких резекций человеческий скелет полностью обновляется. Думаю, мне еще не скоро удастся преодолеть все трудности, но я с этим справлюсь. Будущее видится мне в сияющем свете.

Затем, схватив вдруг Паоло за руку и встряхнув его яростно, еврей воскликнул:

– Как! Ты все еще хмуришься? Не дрожишь от надежды? Ты мне не веришь!..

Старый Иаков заблуждался.

Ясно увидев открывавшиеся перед человеком возможности, Паоло растерялся.

Ослепленный предубеждениями, человеческий мозг восстает против самых логичных доказательств, если озарение осеняет его внезапно; но, подготовленный постепенно, он привыкает даже к вещам невозможным и позволяет обманчивому свету парадоксов ослепить себя.

Невероятная теория старого Иакова, пугая юношу, в то же время его и зачаровывала; он поверил в то, что решение этой кощунственной задачи, над которой столь долго билось человечество, желая избежать смерти, этого ярма, надетого на нас самой природой, действительно существует.

Он и сам много раз задавался вопросом, когда же человеческая наука сумеет наконец, идя от открытия к открытию, разгадать секрет жизни если и не вечной, то по меньшей мере продленной до самых дальних границ.

То было безумие, и тем не менее…

Сколько раз нам доводилось смеяться над гипотезами, утопическими трактатами, которые становились затем осязаемыми и ощутимыми истинами!

Но совсем другая мысль овладела разумом юноши, вопрос, который он не осмеливался задать. Иаков о нем догадался.

Этот еврей обладал даром читать человеческое сознание как открытую книгу.

– Ты спрашиваешь себя, могу ли я изготавливать золото, – сказал он резко.

То была правда.

– Как вы это узнали? – спросил Паоло.

– Потому что эликсир вечной жизни так близко стоит от философского камня, что невозможно думать об одном, не помышляя о другом. Человек, столь хорошо знакомый с исследованиями эволюции человеческого разума, как я, редко ошибается. Я тебе отвечу… Да, я умею добывать золото!

Паоло едва не подпрыгнул от изумления.

– В былые времена, – продолжал Иаков, – человек верил в четыре стихии, но затем понял, что принимаемое за простые тела есть тела сложные. Сегодня нам известно довольно-таки много элементов, и среди прочих – золото, серебро, железо и т. д. Но существуют ли глубокие, резко очерченные отличия между различными металлами? Нет. Многим вашим ученым приходило в голову, что все они имеют одну основу и отличаются друг от друга лишь способом соединения молекул. В нашей семье уже лет двести назад разгадали эту тайну природы, и моему прапрадеду удалось отлить в химической реторте первый слиток золота. Но на изготовление даже тридцати фунтов этого металла ушло бы огромное состояние; занимаясь этим делом, он скорее разорился бы, нежели разбогател. Двум вашим физикам удалось – ты, должно быть, слышал об этом – создать бриллиант, но в процессе его изготовления они истратили тысячу ему подобных. Вот почему мы сочли наши открытия пусть и любопытными с научной точки зрения, но непродуктивными. И все же я знаю один способ заполучить такое сокровище, по сравнению с которым все богатство Ротшильдов может показаться пустяком.

– Быть того не может! – недоверчиво воскликнул Паоло.

– Еще как может! – раздраженно проворчал Иаков. – Запомни-ка раз и навсегда, ты, дуралей, бестолочь, вертопрах французский, вот что: у кого есть время, у того есть и деньги. Уверенный в том, что я буду жить долго, практически уверенный в том, что мне когда-нибудь удастся помолодеть, я разместил семейные фонды в различных странах мира. За сто лет в умелых руках миллион легко можно превратить в триста миллионов. С такими деньгами и молодостью я заполучу рычаг, с помощью которого смогу перевернуть мир. Настоящий философский камень, настоящий тигель по производству золота – это денежные накопления и долгая жизнь.

Паоло понял…

Он вскочил на ноги, словно приведенный в движение пружиной.

– Я вам верю, – проговорил он.

– Хорошо! – просто промолвил еврей. – Осталось сказать, что мне от тебя нужно. Ты будешь действием, я – мыслью. Ты будешь руками, я – головой. Я желаю всем повелевать на земле, стать властителем мира. Ты мне его завоюешь, и мы поделим с тобой власть. Вечная молодость… Золото… Ум и сила… Только подумай, какая участь нас ждет!

Паоло слушал, затаив дыхание.

Иаков преобразился и дрожал, словно лира; из старой головы ключом били молодые идеи, в одряхлевшей груди билось горячее сердце, лицо его сияло.

– Если бы вместо резекции костей, которая является довольно мучительной операцией, мне удалось бы обновлять их за счет внутренней абсорбции, проблема была бы окончательно решена.

Восхищенный, Паоло погрузился в далекие горизонты этого светлого будущего.

Но внезапно Иакова охватило глубочайшее волнение; сперва он затрясся, а затем замер на месте. Паоло показалось, что еврей умрет стоя, так исказилось лицо старца; он был похож на один из тех трупов, которых контакт с электрической нитью гальванизирует, заставляет вздрогнуть и выпрямляет, застывших, мертвенно-бледных…

Чрезмерно увеличившиеся глаза начали постепенно выкатываться из орбит, производя на Паоло эффект огней, светящихся на дне колодца.

Иаков хотел что-то сказать, но это было невозможно.

Беловатая пена выступила на его устах, заливая посеребренную бороду, и, словно пораженный молнией, он упал на пол.

При падении он потянул за собой лампу, которая погасла, и в комнате воцарилась полная тьма; посреди сумерек обрисовались фантастичные кости огромных мастодонтов, гигантских рептилий, громадных птиц, всех этих скелетов из допотопного мира, которыми был под завязку забит просторный кабинет.

У ног Корсара лежало безжизненное тело столетнего старца.

Протяжно завыл пес, до смерти напугав Паоло.

То была огромная черная борзая, оплакивавшая своего хозяина…