Текст книги "Заклинатель змей. Рассказы"

Глава IX
Праздник в Нандапуре

Неожиданная встреча с отрядом Додо, преданного сторонника Пейхваха, показала нашим беглецам, что они еще не выбрались из тех мест, где их могли узнать. Опасаясь еще какой-нибудь недоброй встречи, они зашли в самую глушь джунглей, продолжали путь только по ночам, а днем отдыхали, забравшись подальше в кустарники.

Не встретив ни одной человеческой души, они благополучно выбрались из джунглей на пятый день. Словно по волшебному мановению их глазам представилась цветущая, слегка холмистая равнина; широко расстилалась она до самого горизонта, где голубели очертания Гималайского предгорья. Тут и там виднелись селения, утопавшие в садах; поля, прекрасно обработанные и обнесенные изгородями; пышные луга, на которых паслись стада буйволов и быков. В чистом утреннем воздухе далеко разносились звонкие голоса пастухов.

Но не радовала эта веселая картина наших путников. Дойдя до опушки, они остановились в нерешительности, куда идти дальше.

– У нас нет выбора, – сказал Мали. – Придется идти по большой дороге, мимо деревень. Вон та темная полоска у подошвы горы – это Тераи, через которые лежит наш путь. Доберемся туда не раньше как дня через три, но по дороге надо запастись провизией. А так как денег у нас нет, придется поневоле завернуть в какую-нибудь деревню и поискать работу.

– Боюсь, сумею ли при посторонних справиться со змеями, – сказал Андре. – Ведь малейшая оплошность может всем нам стоить жизни.

– Напрасно беспокоишься, – заметил Миана. – Ты так наловчился, что скоро нас с хозяином за пояс заткнешь. Хорошо еще, что я догадался научить Ганумана новому фокусу, а то совсем было бы мне плохо.

– Что и говорить, тяжелое испытание ждет тебя, сирдар, но подумай об отце и сестре и не падай духом… Еще раз повторяю, не забывай, в глазах всех я твой отец, а потому не обессудь, если иной раз не буду особенно почтителен с тобой.

– Ну разумеется, мой добрый Мали, об этом и говорить нечего.

– Итак, друзья мои, в путь. Смотрите же, нам надо быть как можно осторожнее, – промолвил Мали и зашагал вперед, а за ним Андре с Миана.

Через час они подошли к широкой красивой реке. Как все притоки могучего Ганга, она проложила себе русло между высокими, крутыми скалами.

– Это Гогра, одна из прекраснейших жен батюшки Ганга, – сказал Мали. – Ее прозрачные синие струи вытекают из ледников горы Кайласа – обители наших богов. Гогра неглубока, а все же мы вброд не пойдем. В ней водятся страшные гавиалы с острыми, как меч, зубами; чудовища эти куда опаснее крокодилов… Вон там направо, если не ошибаюсь, Нандапур, где, по преданию, родился священный конь Шивы. Попросим перевозчика доставить нас на тот берег.

Они подошли к лачуге перевозчика и постучались в дверь. На стук вышел старик и молча направился с ними к привязанной у берега лодке. Когда все разместились, старик оттолкнул лодку длинным шестом и, стоя на носу, ловко погнал ее к другому берегу.

– Не Нандапур ли это, дедушка? – спросил Мали, указывая на видневшийся вдали высокий шпиль, увенчанный золотым шаром, как жар горевшим на солнце.

– Нандапур, – ответил перевозчик. – Вы, верно, торопитесь на празднества в честь богини Кали? Как только пронеслась весть о победе наших войск над англичанами, верховный жрец оповестил население, что кровавой богине Кали будут торжественно принесены жертвы, – вот народ и повалил в Нандапур. Верно, и вас позвали?

– Слыхать и я слыхал, что торжество будет большое, но не знаю, понадобятся ли наши услуги верховному жрецу.

– Вот этому юноше, наверное, найдется место в церемонии по случаю праздника, – заметил лодочник, указывая на Андре. – Он тоже натх?

– Это мой сын, – поспешил ответить Мали.

– Как придете в Нандапур, ступайте прямо к брамину Сумру и скажите, что я вас прислал, – он хорошо вас примет, – сказал перевозчик.

Лодка причалила, и наши путники вышли на берег. Лодочник платы за перевоз не спросил, так как в Индии на нищих смотрят, как на людей, исполняющих священный обет, и потому никогда не требуют от них платы за услуги.

Нандапур лежит на небольшой возвышенности; он обведен высоким земляным валом с четырьмя воротами. От ворот четыре дороги ведут на большую, расположенную в центре селения квадратную площадь. На ней стоят дома старшины и других местных властей, ратуша и пагода с поднимающимся ввысь каменным шпицем и массивными портиками с множеством скульптурных украшений. Вдоль улиц, искусно выложенных каменными плитами, тянутся затейливо раскрашенные глинобитные домики с черепичными крышами. Всюду на улицах и в домах образцовая чистота. Наши крестьяне могли бы поучиться порядку и чистоте у индусов, хотя многие и считают их невежественными и дикими.

У ворот Нандапура толпа ребятишек встретила путников веселыми возгласами и побежала за ними вслед.

– Натхи! Натхи! – кричали детишки, хлопая в ладоши.

– А обезьяна-то у них какая славная! – восхищались они Гануманом, который, сидя у Миана на плече, строил им забавные гримасы.

– Ты что нам будешь показывать? – спрашивали другие, посмелее, у Андре. – Фокусы с саблями или заклинать змей?

Улицы были полны народа. Все с любопытством глядели на натхов и обменивались вслух своими замечаниями.

– Как величествен этот седой старик в красном плаще, – говорила почтенная индуска в шелковом, затканном золотом сари своей соседке. – Ни дать ни взять мудрый Вишвамитра, небесный зодчий и советник богов, изображение которого муж мой, начальник касты каменщиков, велел нарисовать над дверями нашего дома.

– Правда твоя, – согласилась соседка. – Хороши и его юные спутники: тот, что посветлее лицом, красив и изящен, как сам Кришна, а другой – черноглазый, с темным, словно бронзовым телом и обезьяной на плече, похож на божественного спутника Рамы.

– Лицо этого старика мне знакомо, – вмешалась в разговор третья женщина. – Года два тому назад мой муж из касты медников нечаянно выпил воды, к которой прикоснулся пария и, чтобы очиститься, должен был окунуться в священные воды реки Бетвы. Отправилась и я вместе с мужем, и на берегу Бетвы увидела, как какой-то заклинатель заставлял своих змей плясать перед золотым изображением нашей доброй богини. Заклинатель был этот самый старик.

Не обращая внимания на раздававшиеся вокруг них замечания, путники направились к площади, а вслед за ними бежали ребятишки. Вдруг из-за угла показался человек высокого роста с небольшим копьем в руках. Как увидели его дети, так и прыснули в разные стороны, – мигом опустела площадь.

– Добро пожаловать, дедушка! – приветствовал он Мали. – Я котваль, сторож нашего местечка. Мне приказано заботиться о путниках. Пойдем, я провожу тебя, ты, видно, устал и не прочь отдохнуть.

– Благодарю, котвальджи. Я пришел с сыном и слугой, чтобы участвовать в религиозном празднестве, и желал бы переговорить с брамином Сумру.

– Желание твое будет исполнено, – ответил котваль. – В том конце площади дом высокочтимого Сумры. Он только что вышел из храма и теперь, верно, дома. Пойдем, я проведу тебя.

Друзья наши последовали за котвалем и вскоре очутились перед домом брамина. Котваль велел им подождать, а сам отправился сказать о них брамину. Немного времени спустя к ним вышел Сумру. Это был с важной осанкой, плотный, небольшого роста человек с тщательно выбритой головой и лицом, одетый во все белое. На шее у него был шелковый голубой шнурок, спускавшийся тройным рядом на грудь, – принадлежность лиц его сана. При появлении жреца наши путники пали ниц.

– Привет вам, чужестранцы! – ласково заговорил он. – Встаньте! Сегодня вечером народ соберется перед алтарем кровавой Кали, супруги Шивы. Может быть, для религиозной церемонии нам понадобятся услуги одного из вас, а пока идите в храм, там вас приютят и дадут поесть.

И, не ожидая ответа, важный старик повернулся и ушел к себе.

В сопровождении котваля наши путники пришли в храм. Их ввели в широкий притвор, непосредственно примыкавший к святилищу. Дрожь пробежала у Андре по спине, когда он вошел под каменные своды и увидел множество безобразных чудовищ. Поборов страх, он стал с любопытством разглядывать священные изображения, недоступные глазу неверных. Возле задней стены храма на престоле, высеченном из камня, восседала страшная богиня Кали, самый отвратительный идол, какой только могла создать человеческая фантазия. Чело богини было увенчано короной из человеческих черепов, а в каждой из десяти протянутых в разные стороны рук она держала по большой змее. Ноги ее покоились на мраморном льве; престол, подножие и колонны были окрашены в кроваво-красный цвет.

– И этому-то ужасному идолу придет сегодня молиться народ? – спросил Андре.

– Да, сирдар, народ будет молиться могущественной богине Кали, в руках которой, как мы верим, жизнь и смерть всего человечества.

– Богиня Кали требует кровавых жертвоприношений, и было время, когда алтари ее обагрялись человеческой кровью, – заговорил опять Андре. – Исступленные изуверы немало совершили в честь ее ужасных злодеяний, и теперь Нана-Сагиб не убивает ли тысячи невинных жертв, чтобы умилостивить грозную Кали. Но как можешь ты, Мали, с твоей мягкой душой, быть последователем этого отвратительного культа, низводящего человека на степень животного. Ты – добрый, сострадательный Мали, поклоняешься такому чудовищу и меня хочешь заставить ему молиться… Нет, нет, никогда этого не будет.

– Тише, тише, сирдар! – испуганно прошептал старый заклинатель. – Если бы эти стены могли слышать – они рухнули и задавили бы нас… Я вырос в этой вере, так верили мои отцы, верю и я, не рассуждая. Убийство, кровопролитие противны мне, и в этом я следую заповедям Вед и Пураны. В этих священных книгах говорится, что над богами, которые внушают вам такое омерзение, от века царит единый, бессмертный и всемогущий дух Аум, олицетворение доброты и милосердия. И если у нас не воздвигают ему алтарей, это не мешает мне поклоняться ему – ему, создателю звездного неба, высоких гор, быстрых рек, словом, всей природы, такой прекрасной и величественной… Понимаю, что тебе тяжело поклониться богине, но воля верховного жреца – закон. Помни, от твоего послушания зависит спасение отца и сестры.

– Ты как всегда прав, Мали! – воскликнул Андре. – Буду заклинать змей, плясать, словом, делать все, что ты прикажешь, лишь бы это помогло спасти тех, кто дороже мне самой жизни.

Как обещал брамин, путников наших голодными не оставили: каждый из них получил по большой порции риса и хлеба. К вечеру пришел сам Сумру и объяснил старому заклинателю, что ему надо будет делать в предстоящей религиозной церемонии. Лицо Андре поразило брамина. Долго и внимательно глядел он на молодого француза и наконец спросил Мали:

– Кто этот юноша?

– Вот этот, что ближе к вам, – мой сын Андре, а тот – мой слуга Миана, – ответил смиренно старик.

– Боги даровали тебе на редкость красивого сына, – сказал Сумру, – его можно скорее принять за принца, нежели за натха… Впрочем, кому неизвестно, что чародеи и кудесники сплошь и рядом воруют чужих детей, и я сильно подозреваю, что в жилах этого юноши нет ни капли крови натха.

Мали как бы в знак протеста поднял руку, а Андре с Миана только усмехнулись про себя. Когда Сумру ушел, Миана перекувырнулся несколько раз и радостно воскликнул:

– Теперь нам нечего опасаться. Если великий Сумру, всеведущий, непогрешимый Сумру, не признал в Андре европейца – другим и подавно не догадаться.

Лишь только смерклось, у главного входа в храм раскатисто забили барабаны и народ стал толпами стекаться к капищу.

Индусские пагоды состоят из двух половин – первая, называемая чаори, где стоят молящиеся, не что иное, как громадных размеров беседка, крыша которой покоится на массивных каменных колоннах. Вторая половина таких же размеров, как и первая, представляет массивное здание с куполом, увенчанным высоким каменным шпицем. Эта закрытая со всех сторон половина и есть само святилище; из него в чаори ведет широкая дверь.

Когда храм наполнился народом, двери святилища распахнулись, и глазам молящихся представилась ярко освещенная богиня, вся в гирляндах и цветах; ее многочисленные руки, казалось, двигались и трепетали. Народ восторженными кликами приветствовал появление богини и осыпал ее цветами. Зазвучали цимбалы, и крики толпы скоро перешли в дикое завывание. Вдруг на небольшой площадке перед изваянием мрачной Кали показался прекрасный, как бог, юноша с золотой тиарой на голове. Множество золотых браслетов украшало его руки, шею обвивало ожерелье, а на голую грудь спускалось несколько ниток жемчуга; красная ткань, облегавшая его стройный стан, красиво оттеняла белизну молодого тела. В одной руке юноша держал золотой жезл, в другой – небольшую флейту из слоновой кости.

С бесстрастно равнодушным выражением лица поднял юноша медленно жезл и простер его над затаившей дыхание толпой. Восторженный шепот пронесся по храму. Обернувшись к богине, Андре ударил ее жезлом, быть может, сильнее, чем следовало. Словно оскорбленная этим святотатством, богиня зашевелила руками, и с каждой из них сползло на пол по большой змее. Не смущаясь, поднес Андре к губам тумриль и заиграл. Моментально змеи подняли головы, надули их и мерно закачались перед идолом в такт музыки.

Кончил играть Андре, схватил огромного питона, чуть не в четыре аршина в длину, высоко поднял над толпой и обвил змею вокруг шеи грозного истукана.

Толпа пришла в неописуемый восторг:

– Уах! Уах! – кричали они. – Это бог! Это сам Кришна!

Повернувшись снова к народу, Андре повелительным жестом простер над ним жезл. Все пали ниц, а когда подняли головы – полубог исчез.

Брамины остались очень довольны молодым заклинателем, а верховный жрец Сумру сказал:

– Верно, Магадева коснулся перстами чела твоего – простому натху не внушить молящимся такого благоговейного восторга… Останься у нас, соверши очистительное омовение в священных водах Тривени и будешь служить при храме до конца дней своих, окруженный почетом и уважением.

– Такая честь не для меня, нечистого натха, – возразил Андре. – Да к тому же разве в Пуране не говорится: «Сын – первый слуга отца своего». Отец мой Мали стар, кто будет заботиться о нем, если я покину его? Я должен всюду следовать за ним, как собака, последовавшая за доблестным Панду в самый ад.

По душе пришлись браминам мудрые речи юноши, и Сумру, обратившись к Мали, сказал:

– Бог дал тебе сокровище, я не вправе отнять его. Ступай своей дорогой и возьми эти две золотые рупии, дар самой богини… А тебе, Андре, дарю медный перстень с изображением трезубца на нем. С этим перстнем можешь смело входить в храмы богини Кали – там всегда найдешь приют.

Брамин в знак прощания махнул рукой, и наши путники вышли из храма – им, непосвященным, нельзя было присутствовать при таинственной религиозной церемонии, совершаемой браминами ночью.

– Завтра надо нам как можно раньше тронуться в путь, – обратился Мали к своим спутникам, когда они отошли немного от храма, – пойдем где-нибудь переночуем подальше от этой шумной толпы… Удачный выпал для тебя сегодня денек, Андре. Теперь, когда у тебя перстень Сумру, кто посмеет усомниться, что ты не индус…

Глава X
Гималайские Тераи

Тераи – единственная в своем роде местность в мире. Даже тот, кто побывал в девственных лесах на берегах реки Амазонки или расчищал себе топором дорогу в саваннах Гвианы и в непроходимых лесах Габона, не может даже приблизительно представить дикую, величественную красоту страшных гималайских Тераи. Они тянутся на тысячи верст от берегов Сатледжа до реки Брахмапутры и отделяют плодородные равнины Ганга от Гималайского предгорья.

Сплошной горный хребет, почти восемь верст в высоту, словно каменной ширмой отгородил Тераи от северных ветров. Под палящими лучами южного солнца эта огромная местность без сомнения превратилась бы в бесплодную пустыню, не орошай ее многочисленные потоки, бегущие с ледников соседних гор. Горячая, влажная почва поросла могучей растительностью, богатство и дивное разнообразие которой могут дать нам понятие о первобытной флоре в те отдаленные времена, когда наша планета состояла из раскаленной лавы, покрытой лишь тонким слоем почвы, обильно орошаемой дождевыми водами, не успевавшими собираться на суше в моря и реки.

На влажной, богатой перегноем почве растут исполинских размеров деревья; зеленые кроны их достигают такой высоты, о которой и мечтать не могут смелые зодчие наших базилик. Сверху, с непроницаемой толщи листвы каскадами ниспадают воздушные корни; коснувшись земли, они пускают ростки и, в свою очередь, возносятся кверху стройными тонкими колоннами, поддерживающими исполинский лиственный шатер. Бесчисленное множество лиан обвивают стволы и, перекидываясь с одного дерева на другое, сплетаются в воздушные тонкие сети. Цепляясь за них и за ветви деревьев, свешиваются роскошными гирляндами разноцветные орхидеи самых причудливых форм. Рядом с исполинскими деревьями поднимаются чуть не на сто футов в вышину мощные стволы бамбуков, увенчанных изящными метелками. И всюду по болотам, по берегам лесных озер красуются священные лотосы с нежными бледно-розовыми цветами, золотистые, прямые, как стрела, ирисы и несметное множество других цветов.

Эти неприступные дебри полны жизни. Великолепный королевский тигр, леопард и пантера, не решаясь нападать на угрюмого буйвола или свирепого кабана, оспаривают друг у друга лакомую добычу – антилопу или оленя. Стада слонов бродят по лесу, пролагая себе путь через лесные чащи, или нежатся в теплой воде лесных озер, где их покой не смеют нарушить ни аллигаторы, ни крокодилы. В самой глубине непроходимой чащи, зарывшись в сырую листву, прячутся глупые носороги. На деревьях скачут и резвятся тысячи всевозможных обезьян: черномордые лангуры, рыжие генноны, арлекины; в темной листве мелькают птицы с золотистым и серебристым оперением; пугливые павлины, болтливые попугаи и какаду наполняют криком и гамом лес.

Между мшистыми стволами деревьев извиваются страшный питон, черная кобра, коралловая змея и сотни других ядовитых гадов, а в горячей почве кишмя кишат скорпионы, сороконожки, тысяченожки и огромные пауки.

Но тигры, носороги, удавы и скорпионы ничто перед страшным бичом и грозой края – малярией. Под непроницаемым лиственным сводом застоявшийся тепличный воздух, температура которого иной раз доходит до шестидесяти градусов, насыщается вредными миазмами, выделяемыми ядовитыми растениями. Атмосфера эта убийственна для непривычного человека – туземцы и родившиеся в Индии европейцы лучше ее переносят, но и на них в конце концов она действует губительно.

Прельстившись редким плодородием почвы, человек расчистил леса, истребил диких зверей и гадов, понастроил городов и дворцов там, где стояли дремучие леса. Но скоро пришлось уступить грозному врагу – лихорадка победила, и смелым пионерам пришлось покинуть отвоеванные с таким трудом места. В настоящее время лишь одни безлюдные города и опустевшие дворцы свидетельствуют о бесплодных попытках человека селиться в этих опасных нездоровых местах. Впрочем, и у Тераи есть свои обитатели. Это дикари из племени мечисов, стоящие на самой низкой ступени развития. Полуголые бродят они по лесным дебрям и ведут ожесточенную борьбу со зверями и соседними племенами.

Вот в какие дикие места попал Мали со своими юными спутниками – места, где их на каждом шагу подстерегала смертельная опасность.

После трех дней пути наши друзья подошли к темному лесу, за которым сверкали снеговые вершины Гималайских гор. Прежде чем двинуться в глубь Тераи, Мали указал Андре на те опасности, которые ожидали их в пути.

– Нет ли другой дороги? – спросил Андре.

– Нет, сирдар, – ответил Мали. – В Нандапуре я узнал, что бунтовщики захватили западные, восточные и южные области, и только Тераи не успели еще занять. Если хочешь, мы останемся здесь и будем ждать исхода событий. Поглядеть на тебя, никто теперь не скажет, что ты не настоявший натх.

– Ты, видно, сам боишься идти через Тераи? – взволнованно проговорил Андре.

– Мали своему слову никогда не изменяет, – спокойно возразил старик. – Ни мне, ни Миана Тераи не страшны – нам не впервой попадать в их дебри. Да, наконец, какие бы опасности нам ни грозили, поверь, ради тебя мы готовы на все.

– Так неужели же я откажусь в последнюю минуту от своего намерения добраться туда, где меня и моих родных ждет, может быть, спасение, – воскликнул Андре. – Откажусь из страха перед призрачными или действительными опасностями, которыми вы готовы пренебречь ради меня! Нет, Мали, никогда! В путь, в путь скорее, и ты убедишься, что французы так же мало боятся тигров, как и индусы.

Мали улыбнулся и обнял Андре. Он и не ожидал от него другого ответа, а если и высказывал свои опасения, то только для того, чтобы испытать юношу.

Немного позже друзья наши дошли до леса и гуськом побрели по узкой, протоптанной слонами тропе. Андре восхищался красотой и необыкновенным богатством растительности и делился с Миана своими впечатлениями.

– Нашел чему удивляться! – сказал Миана, когда Андре остановился перед исполинской смоковницей с бесчисленным множеством стволов, поддерживающих лиственный свод. – Это что! В той стороне, откуда я родом, вот леса так леса, и попади ты туда, увидишь великанов, перед которыми это дерево покажется низкорослым кустиком.

– Сейчас видно, ты патриот, – засмеялся Андре. – Дерево больше этого было бы уже не деревом, а целым лесом… А мы, стало быть, попадем и к тебе на родину?

– Разумеется. Впрочем, я не берусь точно указать, где я родился. Знаю только, что отец мой был натх и по ремеслу бродячий фокусник. Человек он был добрый, хороший и великий искусник в своем деле. Помню, как он ловко жонглировал саблями – они так и летали вокруг его головы. Жили мы тогда в Муссури, была у нас своя маленькая хижина, но дома мало сидели, все больше скитались по ярмаркам. Отец показывал фокусы, мать играла иа тамтаме, две сестренки постарше меня плясали, а я водил ручную обезьянку. Однажды мы отправились всей семьей в Гардвар на ярмарку, Ганг берет там начало с высоких гор и славится целебной силой своих вод. В том году в Гардваре собралось более двухсот тысяч богомольцев. Что там творилось, вы и представить себе не можете! Речная долина узкая, а народу гибель, просто чуть не на головах друг у друга ходили. Но отец не жаловался, в добрых людях недостатка не было, и дела наши шли прекрасно. И вдруг вспыхнула холера, по-нашему петмади, и такая сильная, что от нее в каких-нибудь две-три недели чуть не половина всех богомольцев погибла. Не пощадила холера и нашу семью; отец с матерью, сестры, братья, все умерли, и остался я круглым сиротой.

– Да, страшно вспомнить, что было в этот злополучный сорок восьмой год, – вмешался в разговор Мали. – В одном Гардваре умерло около ста тысяч человек, затем холера захватила всю Индию и в какие-нибудь три-четыре месяца унесла три миллиона жертв.

– Помню, отец мне рассказывал, – заметил Андре, – что болезнь из Индии перекинулась в Европу и там тоже сильно свирепствовала.

– Остался я в шесть лет без отца, без матери, – продолжал свой рассказ Миана. – Никому-то до меня не было дела, и я, наверное, погиб бы, не пожалей меня один добрый человек. Увидал, что я один-одинешенек брожу по городу, подозвал меня, расспросил, откуда и кто я, и взял с собой. С той поры он заботится обо мне, как отец родной. Скажу тебе прямо, спас меня от голодной смерти наш хозяин Мали.

– Мали, славный Мали! – воскликнул Андре, пожимая старику руку. – Я никогда не сомневался в твоей доброте и не верил, когда ты, помнишь, нам рассказывал в Гандапуре, что прожил век свой, не сделав никому добра.

– Ну, что там старое вспоминать, – отозвался Мали, – не любил старик, когда его хвалили. – Послушайте-ка лучше, что я вам скажу. Случится вам сбиться с дороги, держите путь на северо-запад, иначе ни за что не выбраться из этих дебрей. Днем идите по солнцу, ночью – по звездам и все в одну сторону, как я вам говорю, на северо-запад. Да берегите продовольствие, его вам надолго хватит… А теперь, детки, пора и в путь.

Медленно продвигались вперед наши друзья. Не раз им преграждал дорогу густой, непроходимый кустарник, и надо было сворачивать то вправо, то влево или возвращаться назад, чтобы как-нибудь выбраться на торную тропу. А то попадали в такую топь, что приходилось по колено идти по грязи. И жутко становилось Андре при виде тысячи отвратительных насекомых, кишмя кишевших кругом. За час до заката солнца Мали подал знак остановиться.

– Придется дальше идти днем, в самую жару, – сказал он, – когда дикий зверь забирается глубже в чашу. Ночевать будем на деревьях; но если это избавит нас от ядовитых змей, все же мы рискуем попасть на зубок пантерам – им нипочем вскарабкаться на любое дерево. Как заберемся на ночь на дерево, надо будет разводить костер и смотреть, чтобы он горел всю ночь.

Для ночной стоянки Мали выбрал довольно большую лужайку, посреди которой журчал веселый ручеек. Андре с Миана собрали валежник и сучьев, развели костер и напекли лепешек. Поужинав, все трое взобрались на гигантское фиговое дерево и только успели расположиться на ночлег, как зашло солнце. Наступила непроглядная темнота; обезьяны и болтливые попугаи мигом смолкли, и тихо-тихо стало в лесу.

Первые часы ночи прошли спокойно. Костер горел ярко, кругом царили тишина и безмолвие. Вдруг из глубины лесной чащи донесся похожий на громовые раскаты рев, за ним другой, третий, и вскоре весь лес огласился страшными звуками. Андре проснулся и со страхом стал прислушиваться к ужасной музыке, которой вторили резкие испуганные крики проснувшихся павлинов.

– Никак господа тигры охотятся, – прошептал Миана, также разбуженный шумом. – Верно, выследили какого-нибудь крупного зверя и собираются напасть на него.

– Вот как! – удивился Андре. – Я думал, тигры охотятся всегда в одиночку.

– Обыкновенно, так и бывает, – ответил Миана. – Но когда дичи становится мало, тигры сообща нападают на крупного зверя, одолеть которого в одиночку им не под силу.

Все ближе и ближе слышались громовые раскаты. Теперь к злобному реву тигров примешались какие-то странные звуки, напоминавшие звук трубы.

– Это слон! – воскликнул Миана. – Видно, отбился от стада, а тигры тут как тут, и пошла погоня.

Вдруг совсем близко послышался треск сучьев и кустарников, земля задрожала от тяжелого топота, и на лужайку выбежал слон, а за ним несколько тигров. Одни бешено наскакивали на огромное животное, другие вскочили на него и острыми зубами впились в его спину. Вихрем пронесся слон мимо пылавшего костра, зарево которого на минуту осветило необычайное зрелище, и быстро скрылся в лесном мраке вместе с преследующей его сворой хищников.

Тревожно прислушивались путники к удаляющемуся гулу. Но вот рев стал громче, грознее; что-то тяжелое рухнуло наземь, и хищники яростно заспорили о добыче.

– Попался-таки бедный слон, – заметил Андре.

– Да, жаль беднягу, – отозвался Мали. – Зато, может быть, мы проведем ночь спокойно. Теперь у зверья пойдет пир горой, не до нас им будет. А все же, Миана, сон у тебя чуткий, поглядывай за костром, погаснет он, и нам, пожалуй, придется плохо.

Огромный костер ярко пылал, разливая по лесу красное зарево. Путники снова завернулись в свои одеяла и скоро уснули. Несмотря на усталость, Андре то и дело просыпался и чутко прислушивался ко всякому звуку, доносившемуся из лесной чащи. Вот слышится сердитое ворчанье хищников, терзающих слона… Едва замрет оно, как где-то хрустнет валежник под пятой осторожно крадущегося зверя, зловеще зашелестит сухая листва… Опять минута-другая полной тишины, и смотришь, через ярко освещенную полянку стрелой мчится олень или дикий кабан, а за ним ягуар или пантера. Просыпаясь, Андре с тревогой посматривал на костер, но огонь по-прежнему горел ярко, и юноша, успокоившись, снова ненадолго забывался сном. Около полуночи совсем близко послышалось глухое кошачье мяуканье; быстро приподнявшись, Андре испуганно огляделся. Пламя еле мерцало в потухающем костре, а из темноты на него глядели две горящие зловещим блеском светлые точки.

– Тигр! – прошептал дрожащим голосом Андре. – Вставай скорей, Миана!

Молча слез индус с дерева, осторожно подошел к костру, взял большую горящую ветку и швырнул ее в ту сторону, где притаился враг, да так ловко, что угодил ему в глаз. Взвыл зверь от боли и мигом пропал.

– Будешь другой раз знать, как беспокоить нас! – засмеялся Миана, подбросил в костер валежника и опять ловко взобрался на дерево. – Это был не тигр, а пантера, – стал он объяснять Андре. – Глаза у тигра ночью горят, как раскаленные уголья, а у пантеры, как оправленные в золото опалы. Хорошо, что ты разбудил меня. Зверь бы дождался, когда огонь в костре погаснет, взобрался бы на дерево, и тогда поминай меня как звали.

– Почему ты думаешь, что он бросился бы на тебя? – спросил Андре.

– Ну уж конечно, не на тебя, – ответил Миана. – Наши тигры, известно, не охотники до белокожих людей. Им подавай настоящих индусов, да еще кто помоложе.

Миана был отчасти прав. Тигр, если представляется возможность, всегда предпочтет индуса европейцу, но, если выбора нет, он не прочь полакомиться и белокожим. Таких случаев описано немало.

Первая ночь, проведенная Андре в Тераи, показалась ему бесконечной. Впечатление только что пережитой тревоги было так сильно, что он не мог более заснуть. Наконец ночная тьма рассеялась и свет стал понемногу проникать в лесные дебри. Хищные звери разбрелись по своим лежбищам; лес притих и успокоился. Но едва лишь по верхушкам деревьев скользнули золотые лучи восходящего солнца, как поднялся резкий протяжный крик: «гу-гу»; то обезьяны-лагуры приветствовали появление светила. Им в ответ откликнулись сотнями звонких голосов пернатые обитатели леса.

Проснулись и спавшие на верхушках деревьев павлины, расправили свои пышные перья и с неприятным, резким криком слетели вниз к ручью, где уже разгуливали серебристые фазаны и другие пернатые. Глядя на мирную, полную идиллической прелести картину, не хотелось верить, что здесь в часы ночного мрака происходили такие ужасные кровавые сцены.