Текст книги "Жертва негодяя"

Глава 2

– Спокойно, Хан. – Перси потрепала статного гнедого мерина по холке и улыбнулась, когда он повел ухом, заслышав ее голос. – Скоро побежишь, потерпи минутку.

Мерин нервно переступал на месте, чуть продвигаясь бочком и всем своим видом выражая яростное негодование. Приходилось ждать: по дороге тянулась повозка, запряженная волами, за ней поспевал рикша, и позади брела сама по себе священная корова с печальными глазами. Пришлось пропустить и вереницу болтающих женщин с медными чашами на голове. Похоже, транспортный поток в Калькутте никогда не иссякал – разве что дождаться дождичка в четверг, но сегодня только среда, и едва рассвело.

– Жаль, не могу увезти тебя домой, но майор Конвей присмотрит за тобой, – пообещала Перси, натягивая повод на повороте: они как раз подъехали к прогулочной аллее, пересекающей просторный пустырь вокруг угловатого массивного сооружения – форта Уильям. Завтра можно прокатиться здесь в последний раз перед отъездом; но лучше пока не думать об этом, сейчас не до переживаний. – Ну же, пошел!

Его не надо было понукать дважды. Перси ухватилась покрепче, потому что Хан тут же, с места в карьер, припустился по траве. Позади она слышала легкую дробь копыт серого пони, на котором сидел ее грум Пради, но вскоре эти звуки растаяли далеко позади. Пони никогда не поспевал за Ханом, а дожидаться она не желала. Она знала, что, промчавшись через пустырь, снова увидит пони, семенящего им навстречу. Грум будет цокать языком и ворчать:

– Э, леди Перси, мемсахиб[7]7
  Мемсахиб – принятое в колониальной Индии обращение к европейской женщине – госпожа.


[Закрыть], как же я смогу защитить вас от дурных людей, если вы все время обгоняете меня?

«Здесь нет дурных людей», – думала она, подъезжая к реке Хугли. Солдаты, охраняющие форт, присматривают за порядком в округе. Может, взять с собой Пради, когда она пойдет в бальный зал, – пусть посмотрит на последнего героя – Элиса Линдона.

Накануне ей удалось поспать часа три, не больше. Большую часть ночи она вертелась с боку на бок, сбивая простыни и кипя яростью на высокомерных мужчин, падких на дурных женщин, – особенно она злилась на того, с кем ей предстояло путешествовать на одном корабле несколько нескончаемых недель. Отныне она решительно настроилась избегать неожиданных встреч, равно как избавиться от навеянных ими сновидений.

Одним из худших был навязчивый ночной кошмар: будто отец распахивает дверцу кареты и вытаскивает ее на постоялый двор, и все пассажиры, набившиеся в почтовый дилижанс, тупо разевают рты, а преподобная леди Сент-Джордж наблюдает из своего экипажа. Но на этот раз с ней высокий брюнет – нет, не Стив Дойл, который тогда, как заяц, бился о противоположную дверцу, надеясь бежать. Это Элис Линдон.

Элис не бежит, как тот трус, в которого она как будто влюбилась. В ее сновидении он оборачивается, элегантный и беспощадный, сверкает лезвие рапиры – и он приставляет клинок к горлу ее отца. Но тут видение затуманивается, возникает Стив, он лежит на гостиничной кровати и вдруг превращается в юного Элиса.

Это сновидение было настолько реальным, даже в деталях, что она переживала его словно наяву, а затем проснулась, разбитая болью и тоской, и пришлось встать и облиться холодной водой, пока не унялась дрожь.

Проснувшись тем утром, она поняла, кого напоминал ей Стив Дойл – взрослого Элиса. Перси потрясла головой, пытаясь прогнать остатки сна и разобраться в этой нелепице. Значит, она не в Стива влюбилась, если продолжает страдать по Элису? Какая несуразица! После того унизительного фиаско – правда, он утром уже ничего не помнил, потому что накачался до одури бренди, – она приложила немало усилий, чтобы забыть предмет своей глупой страсти. И это, как она полагала, ей удалось.

Хан продолжал мчаться во весь опор, и это становилось опасным, поскольку они уже приблизились к тому месту, где внешний оборонительный ров подходил к реке. Здесь поворот, а в густой тени низкорослых деревьев полно скрытых ям, где прячутся бродячие собаки. Она придержала разгоряченного Хана, но в это время из-за деревьев галопом выскочила красно-гнедая лошадь – она шла так же быстро, как и ее мерин.

Хан плавно отвернул в сторону и, остановившись, поднялся на дыбы, пытаясь избежать столкновения. Крепко вцепившись в гриву, Перси прижалась к шее лошади, при этом седельная лука едва не вышибла из нее дух. Грива мерина закрыла ей глаза, но она увидела, что встречный всадник вывернул свою лошадь влево. Такой трюк, проделанный на пыльной стерне ската, грозил неминуемым падением даже самому искусному наезднику. Хан опустился на свои четыре копыта – так, что все кости прогремели, а гнедая заскользила, упираясь копытами, и грохнулась наземь всего в нескольких футах от них.

Перси перебросила ногу через луку и соскользнула на землю. Гнедая лошадка уже поднялась на ноги, но всадник так и остался лежать навзничь на траве. Перси подбежала и опустилась подле него на колени. Это был Элис Линдон – руки раскинуты в стороны, глаза закрыты.

– Господи, он мертв? – Она рывком расстегнула пуговицы черного легкого редингота, отвела полы, чтобы осмотреть сорочку, и, склонившись, прижала ухо к его груди. Его сердце под ее щекой билось быстро, но сильно и ровно.

Перси облегченно вздохнула, и плечи ее опустились. Все же надо послать за доктором, за помощью. Что, если у него сломана нога или спина? Сейчас, через секунду, она поднимется, сняв напряжение и успокоившись.

– Как приятно, – прозвучал голос под ее ухом, и она почувствовала, как его рука обнимает ее за плечи, слегка приподнимает, и, прежде чем оторопевшая Перси смогла что-либо предпринять, его губы прижались к ее губам в неспешном, искусном поцелуе, словно испытывая ее терпение.

Ни один мужчина так не целовал ее – лениво и бесстрастно, просто получая удовольствие от самого процесса. В шестнадцать лет она побывала в его объятиях – неискушенная, и он был совсем юн, – тем не менее он сумел тогда заставить ее всхлипывать от восторга. Теперь он мужчина и вполне трезв, и ей понятно, что все это для него – обычные пустяки. Просто привык потворствовать своим прихотям.

Тем не менее оттолкнуть его оказалось труднее, чем ей казалось, – и она разозлилась на себя. Что ж, Элис восемь лет оттачивал свое искусство любовника и, как видно, умел воспользоваться случаем. Она уперлась обеими руками в его плечи, подалась назад, стараясь вырваться, и – внезапно оказалась на свободе: он – вот обида! – и не удерживал ее.

– Что вы себе позволяете!

Он приоткрыл глаза – золотистые и задорные, – приподнялся и сел. Ему пришлось глубоко вдохнуть, и – вот наказание! – это оказалось совсем не просто, потому что он скривился от боли и что-то проговорил на незнакомом ей языке, воскликнув напоследок: «…чертово отродье».

– Лорд Линдон! – откликнулась Перси. Она едва сдержалась, чтобы не залепить ему пощечину. – Разумеется, никто, кроме вас, не виноват, потому что вы мчались очертя голову. Вы сильно ушиблись? Если я правильно поняла, вам больно. Думаю, вы хотели сказать, что ваша выходка – это последствие контузии или шока, что-то в этом роде.

Разглаживая левой рукой свои взъерошенные волосы, он посмотрел на нее затуманенным взором, но она не поддалась на эту уловку.

– Я нормальный мужчина, и, когда молодые женщины бросаются мне на грудь, я откликнусь, даже если и ушибся головой. – Он осторожно подвигал плечами. – Похоже, буду жить.

Перси боролась с желанием как можно быстрее ретироваться. На его бинтах проступила кровь, на щеке наливался свежий кровоподтек; и то, что он пока не встал на ноги, подсказывало ей, что лучше… не спрашивать, как чувствует себя его раненое бедро.

– А вы не ушиблись? – спросил он.

Она покачала головой.

– Моя лошадь в порядке?

– Пради, – позвала она подъезжающего грума, – пожалуйста, поймай лошадь сахиба и проверь, все ли с ней в порядке. – Она снова повернулась к Линдону – благо ей непонятно, что он там бормочет, – и постаралась не обращать внимания на свое затрепетавшее сердце. Неужели ее так смутил этот поцелуй? Да как он смел! Пусть только попробует… еще раз. – Так что же нам делать с вами? – спросила она, чтобы отвлечься от своих фантазий. – Разумнее всего отправить Пради в форт – пусть попросит их принести носилки. – Голос ее прозвучал вполне рассудительно, хотя сама она была немного растеряна.

– Я что, похож на больного, который позволит уложить себя на носилки паре сипаев? – осведомился Линдон, разминая кисть руки и шипя от боли.

– Нет, конечно. – Перси принялась разматывать свой шарф. Руки, слава богу, не дрожали. – Конечно, смешно предположить, что вы могли иначе среагировать на разумное предложение. Ведь вы явно намереваетесь сидеть здесь до вечера.

– Я намереваюсь встать на ноги, – ответил он. – И пойти к своей лошади, как только ваш слуга поймает ее. А зачем вы раздеваетесь?

– Я снимаю шарф, чтобы перевязать ваши неблагодарные бренные останки, милорд, – произнесла Перси сквозь зубы. – Пока прикидываю, как устроить перевязь вокруг вашей шеи.

Элис Линдон некоторое время вглядывался в нее, прищурив глаза, и проронил наконец:

– Я всегда думал, что в такой ситуации обычно начинают раздирать на бинты нижние юбки.

– Не собираюсь лишаться своего гардероба ради вас, милорд. – Перси поднялась на ноги и протянула ему руку. – Вы примете помощь или ваше мужское упрямство вам помешает?

Виконт зашевелился – весьма изящно и живо, помогая себе не столь изящными выражениями на непонятном языке. Он подобрал под себя здоровую ногу и, оттолкнувшись, в мгновение ока очутился на своих двоих, проигнорировав ее протянутую руку.

– Ваши бриджи испачканы кровью, – заметила Перси.

Ей никогда еще не приходилось видеть кровь раненого, но в обморок она – вот чудо! – падать не собиралась. Наверное, потому, что сильно рассердилась. И расстроилась – из-за пережитого унижения. Она желала его тогда, восемь лет назад, когда он был юношей. А теперь она остро желала его как мужчину. Но разница в том, что она теперь тоже взрослая и может побороть свои слабости.

– Проклятье! – Он протянул руку, и она отдала ему свой шарф.

Забинтовать ногу он может и сам. Иначе этот необузданный самец воспримет ее помощь как приглашение к дальнейшим вольностям, а она подозревала, что, если снова прикоснется к нему, ее твердость может быть сломлена.

– Благодарю. – Он закрепил повязку по-мужски крепким узлом, и кровотечение, похоже, прекратилось; Перси поняла, что ни к чему далее рассматривать крепкое и мускулистое бедро, и отвернулась, чтобы привести в порядок ворот платья.

– Говорят, вас поранил тигр, – проронила Перси, чтобы прервать неловкую паузу. Все же ее слегка мутило; она чувствовала странное головокружение. Неужели этот поцелуй настолько выбил ее из колеи? – Как понимаю, дело могло закончиться самым печальным образом.

– Могло, – согласился он, поддергивая манжеты. Подошел Пради, ведя за собой красно-гнедую лошадь. – Благодарю. С ней все в порядке?

– Да, сахиб. Поводок порван, поэтому сахиб не смог удержаться. – Грум, должно быть, полагал, что его замечание прольет бальзам на уязвленную гордость, но Элис остался невозмутим. – Сахибу надо помочь сесть на лошадь?

«Он конечно же откажется, – подумала Перси. – Обычная мужская самоуверенность». Но Линдон поставил здоровую ногу в сложенные лодочкой ладони грума и подождал, пока Пради поднимет его достаточно высоко, чтобы без помех перекинуть раненую ногу через седло.

Занятно – он не считал нужным разыгрывать из себя героя – в противоположность Стиву, который, несомненно, попытался бы справиться в одиночку, даже рискуя растревожить рану. Она нахмурилась. Что она хочет добиться, придумывая уважительные причины нелепого поведения любовника? Разве она уже не решила выбросить его из головы – вместе со своей глупостью? Он никогда по-настоящему не волновал ее – это теперь ясно. Но весь ужас в том, что внешне он был едва ли не двойником мужчины, которого она видела перед собой.

– А что случилось с махаутом? – спросила она, положив руку на повод, чтобы задержать Линдона.

– Он выжил. – Он посмотрел на нее сверху вниз, величественный и самоуверенный даже в этой пыльной одежде и бинтах с пятнами грязи и крови. – А почему вы интересуетесь?

– Потому что вы посчитали его жизнь дороже своей. Многие сахибы поступили бы иначе. – Этот славный поступок был для нее пока единственной добродетелью взрослого Элиса. – Вам было бы больно вдвойне, если бы он погиб.

– Я сам нанял его – кому ж, как не мне, отвечать за его жизнь? – пояснил Линдон.

– А деревенские жители, на которых повадился нападать людоед? Вы взяли на себя ответственность и за их жизни?

– Вы стараетесь найти во мне добродетель, Перси? – спросил он с обескураживающей проницательностью. – Вынужден разочаровать вас – просто охотничий азарт.

– Я так и думала, – согласилась Перси. – Мужчинам нравится убивать, правда? И вы не допустили бы смерти вашего слуги из-за какого-то тупого животного.

– Конечно, то был не глупый фазан или пугливый лис, – усмехнулся он, ничуть не тронутый – вот незадача! – ее маневрами. – А к чему вам так стараться ради мужчины, который явно вас раздражает?

– Просто я сама неслась так же быстро, как и вы, и обязана отвечать за свои действия, – ответила она. – А вы не раздражаете – вы поражаете меня до глубины души. Я не понимаю, зачем вам дразнить меня своим вульгарным поведением.

– Просто старался походить на одного из героев вашей мечты. Подумал, что девушка без ума от французских романов и ожидает именно такого внимания. Вам, похоже, понравилось.

– От потрясения я словно помертвела – на мгновение. – Да, только ее губы раскрылись тогда в ответном поцелуе, а ее язычок касался его языка. – И я вовсе не без ума, как вы выразились. Подозреваю, вы сами изрядно начитались романов, милорд. – С этими словами Перси отпустила уздечку и пошла к Пради, который стоял поодаль, держа в поводу Хана.

Элис наблюдал, как она, с гордо выпрямленной спиной, подошла к своему груму, о чем-то с ним переговорила, постояла в нерешительности, поглаживая морду высокого мерина. Перси даже не смотрела в сторону Элиса. Но ему был виден румянец, проступивший на ее скулах, – она чувствовала, что он наблюдает за ней. «Помертвела на мгновение». Ну и чушь! Что бы Перси там ни говорила, но она ответила на его поцелуй.

Грум подставил сложенные ладони, она привстала и одним плавным движением легко уселась в седло, как прирожденная всадница. И сложена неплохо, подумал он, оценив ее длинные ноги, очертания которых проступили под мягкой тканью амазонки.

Теперь он увидел ее профиль и подумал, что Клодия все же права. Нос слишком длинноват, а лицо – он помнил то серьезное выражение, с каким она спрашивала о погонщике, – слегка асимметрично, но живая мимика скрадывала это впечатление. Критик, не склонный целовать это лицо, сказал бы, что рот ее слишком широк, рост высоковат, а сама она так немодно худощава. В ее облике уже не найти того гадкого утенка, теперь оно не то чтобы прекрасно, но живо и привлекательно.

Этот поцелуй потакал его фантазиям, он до сих пор помнил вкус ее губ. Странно, когда он обводил кончиком языка ее рот, ему почудилось, что этот вкус ему давно знаком.

Он помнил нежные изгибы ее тела, когда она прижалась к его груди. Хорошо, что острая боль в правой руке и ноющее бедро отвлекли его от воспоминаний. Элис пустил гнедую бок о бок с ее мерином, благо Перси отпустила поводья – она в это время обеими руками поправляла локоны, выбившиеся из-под сетки прически. Ворот амазонки был открыт – там, где отсутствовал шарф, – и Элис скосил глаза на ее белую стройную шею в вырезе платья.

Вчера ее вечерний наряд обнажал гораздо больше прелестей, но – странное дело – он казался скромнее, чем этот распахнутый ворот. Он поднял взгляд. По ее крепко сжатым губам Линдон догадался: она знает, куда он заглядывал. Останься он в Англии в то время, когда она, неразумное дитя, превращалась в соблазнительную женщину, вряд ли эти перемены произвели бы на него такое впечатление – верно, он все равно видел бы в ней малышку Перси. Однако Линдон прекрасно понимал, чего ему хочется сейчас, когда он смотрит на нее.

– Мы оба – пассажиры «Королевы Бенгалии», – сообщил он очевидное, тщась удержать ее подольше возле себя и между тем спровоцировать на более острые высказывания.

Он помнил, как на приеме поддразнивал ее, рассуждая о воздаянии и покаянии, и как эта перепалка неожиданно возбудила его фантазию. Приятно представить, как он барахтается в постели с острой на язычок, свирепой леди Перси и она пытается залепить ему пощечину. Пожалуй, он позволит ей нанести пару ударов, прежде чем…

– Да, – согласилась она настороженно.

Несомненно, некоторые его фантазии отразились на его лице. Элис поерзал в седле и постарался стряхнуть внезапное наваждение, причиняющее ему физические неудобства. Будет лучше, если он продолжит представлять ее тем простоватым товарищем по детским играм, которого не надо было подзывать дважды – зеленоглазая тихоня ловила каждое его движение.

– Вам, конечно, не терпится добраться до дому, – добавила она с вежливой сдержанностью. – Соболезную вам: говорят, лорд Айверн тяжело болен.

– Благодарю.

Он не мог ничего более сказать для продолжения беседы – все, что приходило ему на ум, было или ложью, или лицемерием. Судя по тому письму, что он получил еще месяц назад из замка Линдонхольт, у него были все шансы уже числиться маркизом. Но как бы он ни печалился, никакого искреннего сострадания по отношению к отцу не испытывал. Они никогда не были особенно близки, а обстоятельства их разрыва и вовсе горько вспоминать. Даже если отец еще жив, как сможет он найти общий язык с этим повидавшим жизнь, закаленным двадцатидевятилетним мужчиной? Ведь он помнит его только злым и наивным юнцом, убежавшим из дому.

Кроме того, не следует забывать и о мачехе – Иможен. Что ей ожидать от пасынка, который не пожелал присутствовать на ее свадебной церемонии?

Ей предстоит жестоко разочароваться, если она осталась хозяйкой в доме, полагая, что он простит ее или до сих пор питает к ней нежные чувства. Ей следует удовольствоваться полагающейся вдове долей имущества и убраться в свой особняк. А он намерен в скором времени ввести в родовой замок свою новобрачную. Она представлялась ему нежной, скромной и целомудренной леди, воспитанной в строгих правилах. Он выберет ее из своего круга, она родит ему наследников и будет замечательной хозяйкой дома. Но – никаких сердечных переживаний с его стороны, любовь оставим для идеалистов и романтиков, а он не из их числа. Отныне и навсегда.

– Не хотите ли поделиться своими мыслями? – прервала Перси затянувшееся молчание: ее настороженность сменилась лукавством.

Он чуть не улыбнулся в ответ: эта оригинальная леди сейчас так напомнила ему ту терпеливую девчушку, которая никогда не обижалась на кумира, позабывшего о ее присутствии. А может быть, ей и самой было проще жить, когда он не обращал на нее внимания?

– Мечтаете о родном очаге?

– Вряд ли мои размышления стоят и гроша. Мэм, благодарю вас за доставленное удовольствие. – Он чуть наклонил непокрытую голову, повернул лошадь в направлении губернаторской резиденции и пустил ее в легкий галоп.

Некоторое мгновение он еще колебался, не остаться ли ему с ней и предложить проводить ее до дому. «Но надо ушибиться головой достаточно сильно, чтобы появились такие намерения», – думал Элис. Он, пожалуй, успеет в ближайшие три месяца получше узнать Перси Брук в узких пределах корабля, к тому же вовсе не в роли старшего брата, каким она помнила его с детства.

Он не будет вызволять ее из затруднительных положений или отбивать у назойливых молодых хлыщей. Зачем же старить себя, забивая голову такими мыслями? А что касается того нечаянного поцелуя, так она весьма проворно ухватила суть дела, даже если и просто ответила ему. Она достаточно искушена, чтобы принять это как должное, учитывая его репутацию повесы, так что здесь ему не о чем беспокоиться.

Элис рысью въехал на широкий двор губернаторской резиденции и спешился с некоторой осторожностью. Генерал-губернатор был в отъезде, но он тоже был большой охотник до экзотических растений, так что Элис сослался на некое давнее изустное приглашение, чтобы провести в резиденции несколько недель, оставшихся до отплытия корабля.

«Проклятая нога! Пожалуй, надо показаться доктору, и тот прочтет лекцию о том, как глупо скакать галопом с незажившей раной на ноге». Но предстоят несколько недель без энергичных физических упражнений, поэтому он ежедневно разминался верховой ездой в прохладные утренние часы. Несомненно, Перси руководствовалась такими же соображениями.

Все эти размышления снова заставили Элиса вспоминать о Перси, о безудержной скачке, и эти две картины невольно соединялись в его воображении в одну – довольно скабрезную. Нет, его чувства к ней далеко не братские, а гораздо ближе к тем постоянным наваждениям.

– Проклятый дурак, – оборвал он себя, и джемадар[8]8
  Джемадар – офицер-туземец, дворецкий.


[Закрыть] у дверей испуганно вздрогнул.

Умные, своевольные, умеющие отстоять свое мнение молодые женщины со скандальным прошлым и горячим нравом – это не то, чего он ищет. Кроткая и послушная, нежная и естественная, настоящая леди, которая не принесет ему никаких бед и скандалов, словом, английская роза в цвету, – вот его идеал, но Перси Брук и бутоном никогда не была на этом кусте, разве что колючим шипом.