Текст книги "13 историй о любви и боли. Рассказы"

Царевна Никтеб

В дворцовом саду лотосы покачивались на воде, а в полумраке над ними, встав коленями на подушки, царевна Никтеб слушала, как поет, ударяя ладонями по барабану, ее кормилица Андама, с кожей черной, как эбеновое дерево. В песне Андамы звучала жалоба на чужую страну, в который ей пришлось забыть родной язык, на новое имя, которое ей пришлось принять, на бесконечную дорогу, по которой после смерти ей придется идти вместо того, чтобы встретиться с Благословенными Матерями.

Царевна Никтеб, оперевшись подбородком на сложенные руки, думала, что если бы ее отец, фараон Пылающего Скорча, услышал, о чем поет Андама, он бы велел вырвать ей язык и бросить кормилицу в пруд с крокодилами. Никтеб казалось, что Андама приняла бы смерть с радостью, как желанную гостью. Андама ненавидела и Скорч, и его жемчужину – город из белого камня, украшенный статуями богов и царей, город, в котором скоро, совсем скоро Никтеб станет наложницей, а потом и женой своего отца.

Никтеб страшил час, когда ей придется надеть драгоценный брачный убор, страшили плотоядные взгляды, который отец бросал на нее во время последней встречи. Выражение его лица, покрытого золотой краской, с подведенными синей и черной сурьмой глазами и накладной бородкой заставляло Никтеб цепенеть, как змею на солнце. Тяжелая золотая краска не скрывала глубоких морщин на его шее, а непреклонное, безжалостное выражение лица делало его больше похожим на демона, чем на бога. Люди верили в то, что отец Никтеб и правда бог, а Никтеб не верила никому и ничему, особенно холодным, липким рукам, которые забирались ей под хитон, больно мяли маленькую грудь.

За те три года, что Никтеб готовилась стать наложницей, она расцвела, как пустынная роза. Никтеб была обучена всем благородным искусствам – танцу, пению, этикету, светской беседе, всем придворным доблестям – дипломатии, языкам, рисованию, геометрии, астрономии и черчению. Но какой толк был ото всех талантов Никтеб, если она никогда не покидала дворца? Ее голос должен был не звучать призывами к миру над столом переговоров, но услаждать слух ее отца, ее глаза должны были не вглядываться в пустынное марево в поисках оазисов, а с обожанием смотреть на своего мужа и господина, а ее руки… Никтеб передергивало от отвращения, когда она думала о том, что придется делать ее рукам.

Запертая во дворце, Никтеб была точно такой же невольницей, как Андама, и в ее песне Никтеб узнавала свою тоску, но у Никтеб не было дома, в который она могла бы вернуться – ее дом был ее темницей. Последний раз кормилица видела пустыню, когда ее еще ребенком привели во дворец в подарок матери Никтеб, а Никтеб не видела пустыню, колыбель ее народа, никогда. Она бы жизнь отдала за то, чтобы увидеть, как в бархатной черноте ночи вспыхивают, словно драгоценные камни, звезды, но отец считал, что Никтеб не нужен мир: ее миром должен был стать он сам.

Отец Никтеб, как говорили жрецы, происходил из рода богов. Одна кровь текла в их жилах, но ее отец умел подчинять своей крови духов огня, и с их помощью уничтожать своих врагов и врагов Скорча. За это народ боготворил его – как и его отца, и отца его отца. Огонь не обжигал Никтеб, а еще она умела заставить жаровни вспыхивать сами собой, но больше она не умела ничего. Ей говорили, что это потому, что ее женская воля слишком слабая, а кровь богов в ее жилах слишком жидкая, чтобы овладеть искусством укрощения огня. Но однажды, в библиотеке, Никтеб нашла старинный, изорванный свиток, наполовину обгоревший, заткнутый между свитками псалмов в честь огня и солнечного света, и в нем прочитала то, что лишило ее покоя.

Свиток поведал Никтеб о затхлых глубинах Некрополя Кемет, Города Мертвых, чьи катакомбы, словно соты, пронизали землю под дворцом. В Некрополе испокон веков хоронили фараонов, чьи огненные духи отправились на встречу с Солнечным Отцом, оставив бесполезные тела в мире смертных. Саркофаги лежали в каменных сотах стен, исписанных перерисованными в свиток письменами, которые рассказывали историю о том, как первые люди, мужчины и женщины, научились магии огня от солнца, и использовали ее, чтобы защищать свои земли, и разделили ее между собой как первые солнца ученики.

Когда Никтеб читала, ледяной пот выступил у нее промеж лопаток. Свиток должен был быть одним из тех еретических свитков, которые фараоны древности велели истреблять вместе с теми, чьи нечестивые руки осмелились записать их в папирус. Магия солнца, позволявшая повелевать духами огня, снизошла с неба на одних людей и миновала других: так одни стали царями, а другие – их верными рабами и слугами. Но даже царям, в чьих жилах текла кровь богов, приходилось учиться своей магии по древним книгам, ибо в начале пути они были скорее подобны масляным светильникам, чем огненным светилам – и для этого и были нужны жрецы.

Никтеб не знала, что делать со свитком, и вернула его туда же, где нашла, воткнув между свитков с псалмами. В ужасе Никтеб вернулась в свои покои, думая о том, каким пыткам подвергнет ее отец, если узнает, что она осквернила себя прикосновением к столь мрачной ереси. Если прикосновение фараона могло сделать скверное благословенным, то женщина царского рода могла быть осквернена черным словом точно так же, как любая другая. Лежа на кровати, Никтеб кусала уголок подушки, и как Андама, гладя ее по спине, не уговаривала Никтеб поведать, что привело ее в такое отчаяние, в ответ на все увещевания Никтеб только мотала головой.

Вскорости началось обучение Никтеб всему, что полагалось будущей царице, и ее образованием Никтеб занялся сам верховный жрец Тефис. Тефис носил звание Первого Зодчего Пылающего Скорча, он был надменным мужчиной, невозмутимым и уклончивым, как истинный жрец, но учителем он был хорошим. Никтеб прилежно у него училась, но мысли о том, чему еще Тефис мог бы ее научить, не шли у нее из головы. Она пыталась сопротивляться охватившей ее ереси, но шепот папируса в голове у Никтеб звучал все громче и громче, и все дольше становились взгляды Никтеб, которые она бросала на Тефиса в то время, как он растолковывал ей тонкости языков, на которых Никтеб не пришлось бы говорить нигде, кроме покоев ее отца, и особенности построения правильных треугольников, которые Никтеб никогда бы не пришлось чертить в залах Гильдии архитекторов.

Тефис не хвалил Никтеб за прилежание и старательность, но стал приходить, сопровождаемый процессией из жрецов, писцов, хранителей писчих принадлежностей, телохранителей и ифрита в бутылке, подарка фараона, которую нес, согнувшись от тяжести, смуглый евнух, все чаще и чаще. Тефис подолгу разговаривал с Никтеб, но всегда исподволь давал ей понять, понять, что не отказался ее обучать только потому, что она дочь фараона и поэтому сама немного богиня, а у богов могут быть свои причуды. Конечно же, Никтеб не нужны ни языки, ни геометрия, ведь все это не те премудрости, которые помогают женщине стать женой и матерью, а принцессе верной царицей для своего царя.

Никтеб было тяжело находиться под пристальным вниманием его знающего взгляда, пока однажды вечером Андама, омывая плечи Никтеб ослиным молоком, не сказала:

– Берегись, маленькая Никтеб. Жрец вожделеет тебя.

– Что? – изумилась Никтеб, взявшись за борта мраморной ванны.

– Жрец вожделеет тебя, – повторила Андама, набирая полные ладони молока и втирая его в плечи Никтеб. – Я взрослая женщина, я знаю мужчин, а ты, хоть и вошла в возраст, всего лишь дитя. Ты не знаешь жизни, а я знаю, и я говорю, что жрец вожделеет тебя.

– Как такое может быть? – беспомощно спросила Никтеб. – Он презирает меня.

– Он вожделеет тебя, – тонко улыбнулась Андама. – Но чувствует, что ты превосходишь его. Раньше только его голос мог взывать к рассудку фараона, а теперь твой звучит для него звонче. Раньше ему принадлежало все время фараона, а теперь фараон увлечен тобой, и слово жреца стало для него не столь важно…

Vale et me ama

Действующие лица

Фал Марций Каецина – генерал Второго альянса

Фауста Марция Каецина – его сестра – близнец, сенатор

Вит Август Туллий – командующий Объединенных сил коалиции

Домна Грация Каецина – мать Фала Марция и Фаусты Марции, вдова

Первое действие

Фал Марций сидит в палатке за раскладным столом. На столе лежит карта, придавленная пепельницей. Пепельница полна окурков. Фал Марций смотрит в открытый ноутбук, шнур от которого тянется из палатки к генератору, гудящему снаружи.

Фал Марций. Будь ты проклят, Вит Август. (Кричит.) Будь ты проклят!

Вскакивает, опрокидывает стол. Окурки разлетаются по застеленному брезентом полу. Ноутбук падает и обрывает шнур, экран гаснет.

Фал Марций. Ты думаешь, ты победил? Ты думаешь, что я у тебя в руках? Ты сам выбрал свою смерть, Вит Август. Я бы пощадил тебя – ради нее, и ради твоего ребенка, которого она выносила. Я вырежу твое сердце из груди и раздавлю в кулаке, как крысу!

Бьет по экрану ноутбука каблуком, экран трескается. Бросается к койке и переворачивает ее, рыча. Смятая карта шуршит и рвется под ногами.

Фал Марций. Ты сам выбрал свою смерть. Когда я приду за тобой, я не буду тебя убивать – сразу. Сначала ты будешь смотреть. Сначала ты будешь смотреть, как я сделаю с твоей женой то, что тебе давно следовало сделать самому!

Входит Домна Грация Каецина, седая, коротко стриженная женщина. Фал Марций смотрит на нее через плечо.

Фал Марций. Убирайся. Ты не нужна мне здесь.

Домна Грация. Я пришла по праву матери, сын. Твои вопли слышны на другом конце лагеря. Ты позоришь себя перед своими людьми. Как могут они уважать командира, если малейшая неудача так выводит его из себя?

Фал Марций. Это ты называешь неудачей, змея? Моя сестра, твоя дочь, в плену у нашего врага – врага нашей семьи, врага Второго Альянса…

Домна Грация. И твоего главного соперника в любви и политике. Успешного соперника, сын. Вита Августа любит народ. Ты потерял народную любовь, когда приказал вывести войска из города и оставил его на разграбление. Ты потерял голоса сената, и даже Фауста отвернулась от тебя. Ты хочешь всем об этом напомнить?

Фал Марций. Если бы я не вывел войска, ведьма, Альянс бы потерял не город, а армию! Твои слова – не более, чем пустая, ядовитая ложь. Фауста снова со мной. Сенат снова со мной. Народной любви я не ищу, мне достаточно молчания и повиновения.

Домна Грация. Фауста сейчас в руках Вита Августа.

Фал Марций. Ненадолго.

Домна Грация. Я слышала твои крики, и угрозы, и оскорбления. Их слышала и я, и часовые, и твои телохранители, и твой верный Гай Светоний. Ты кричал точь-в-точь как в тот день, когда появился на свет – и каждый раз, когда не получал желаемого, до тех пор, пока я не нашла способа пресечь твою ненасытность.

Фал Марций. Вспомни еще, как я заходился криком в пеленках, когда ты запрещала нянькам подходить. Вспомни, как я возвращался с пляжа с кровавыми ожогами на спине, а ты уходила к отцу, пожав плечами. Вспомни, как меня укусила змея, а ты лишь бросила, что яд не опасен, в то время, как моя ступня раздувалась, словно шар. Мне было пять лет, а ты воспитывала из меня солдата. Теперь – воспитала. Пути назад нет.

Домна Грация. Воспитала. Воспитала! Ты должен благодарен мне быть за такое воспитание. Фауста сильна, она впитала мою кровь, а ты – только ничтожную жижу, текшую в жилах твоего отца. Мне следовало чаще наказывать тебя за несдержанность, и чаще бить Фаусту за непокорность. Тогда бы я воспитала детей, которыми Альянс мог бы гордиться, а не ужасаться их деяниям.

Фал Марций. Ты отослала меня из дома, едва мне сравнялось шесть. Ты отдала меня в Академию, в которой я три года прожил, словно в тюрьме, считая дни до того дня, когда я снова мог увидеть родной дом. Что ждало меня, когда я вернулся? Пустые комнаты, мебель, завешенная чехлами; слуги, встретившие меня у ворот и сказавшие, что мой отец мертв, а мои мать и сестра отбыли на его похороны.

Домна Грация. Я должна была сидеть и дожидаться твоего возвращения, пока тело моего мужа предавали огню, а его прах – земле? Шофер привез тебя туда, куда следовало, все остальное для мужчины – лишнее. Или ты ждал поцелуев и объятий? Они – для слезливых дев, а не для настоящих мужчин! К счастью, в Академии они научили тебя сдерживать свои необузданные порывы и сосредотачиваться на достижении цели. Да, пусть ты тиран, а Вит Август – любимец толпы, но в нем нет и половины твоей мощи, твоей страсти, твоей ярости.

Фал Марций (усмехается). Не ты ли обвиняла меня в трусости и слабоволии минуты назад? Я – не ребенок. И я привык к твоей тщеславной лжи. Ты вгоняешь мне иглы под ногти, чтобы я кричал, и перевязываешь раны, которые сама наносишь, словесными бинтами, чтобы я стал покорным. Ты думаешь, я не знаю этих приемов? Я сам, собственными руками испробывал их на пленных солдатах Вита тысячи раз. Ты ошиблась, женщина. Если ты пришла, чтобы получить надо мной власть, ты ее не получишь. Уходи.

Домна Грация. Если бы я не привыкла к мысли о твоих наклонностях, я была бы убита известием о том, что Фауста Марция оставила мужа и сына чтобы приехать к тебе, в лагерь в грязи лесов, и снова денно и нощно трудиться над удовлетворением твоих безумных желаний. Я знаю, что она не решилась бы на это сама. Что ты сказал ей, что пообещал, что заставило ее сорваться с места? Власть? Положение возлюбленной сестры консула? Или же просто возлюбленной?

Фал Марций отвешивает Домне Грации затрещину. Домна Грация падает на пол, ударяясь головой о наполовину сложившуюся раскладушку, теряет сознание.

Фал Марций. Не ты ли предложила послать на переговоры мою Фаусту? Не ты ли говорила, что чувства, которые Вит Август испытывает к ней, не дадут ему причинить ей ни малейшего вреда? Время разговоров закончилось. Настало время войны. (Толкает мать носком ботинка.) Ты слышишь меня, змея? Вставай, и избавь меня от старческого нытья. Все, что ты получаешь от меня, ты заслужила сполна. Что ты молчишь? В моем сердце нет жалости к тебе.

Домна Грация лежит недвижимо. Фал Марций наклоняется к ней и щупает пульс на шее. Выпрямляясь, Фал Марций смотрит на Домну Грацию сверху вниз, на его лицо падает тень.

Второе действие

Бетонный подвал, с потолка свисает лампочка на проводе. На стуле сидит Фауста Марция, ее руки закованы в наручники за спиной, на голове мешок. Перед ней стоит Вит Август Туллий в камуфляже.

Вит Август. Вот мы и встретились снова, Фауста.

Фауста Марция. Я узнаю твой голос и в двух мешках, Вит Август. Ты думаешь, ты напугал меня своим вероломным нападением? Я не боюсь тебя.

Вит Август. Ты никого не боишься – в этом и есть причина скорой гибели твоей и твоего брата.

Фауста Марция. Кого ты боишься, Вит Август?

Вит Август. Я боюсь, что ты совершаешь ошибку, принимая сторону Фала Марция. Поэтому я оказываю тебе услугу, освобождая тебя от его чар.

Фауста Марция. Теперь это называется так? Скажи, я была под твоими чарами, когда еще любила тебя?

Вит Август. Ты моя жена. Я не знаю, чем Фал Марций околдовал тебя, но ты принадлежишь не ему, ты принадлежишь мне.

Фауста Марция. Я никому не принадлежу!

Вит Август. Ты – моя, и тебе следует хорошенько это запомнить. Как могла ты оставить меня и свое дитя, и сбежать к этому мятежнику, к этому предателю Фалу Марцию?

Фауста Марция. Он мой брат. Единственный человек, который изо всей моей семьи, этого змеиного гнезда, был ко мне добр. Скажи, ты любил свою мать, Вит Август? А она любила тебя?

Вит Август. Ты лучше меня знаешь, что моя мать любила и меня, и тебя, как родную дочь, и нашего сына. Знаешь ли ты, что он сделал свои первые шаги? Сказал свое первое слово? И кому – няньке, не матери.

Фауста Марция. Удивительно, что не твоей новой жене. Он уже называет ее матерью?

Вит Август. От своей ли матери ты унаследовала этот поганый язык?

Фауста Марция. О, я многое унаследовала от своей матери, кроме ее безжалостного сердца. Знаешь ли ты, каково это – быть ненавидимой своей матерью, отвергаемой ею только за то, что после твоего рождения она потеряла своего возлюбленного мужа, покинувшего ее ради другой женщины и убитого в ее объятиях? Знаешь ли ты, каково это, когда твоя мать одержима твоим братом только потому, что он похож на утерянного ей возлюбленного, твоего отца, но ты не завидуешь этой любви – ты ужасаешься ею потому, что она больше похожа на пытку?

Вит Август. Я знаю, что вся твоя семья безумна – что твоя мать, эта старая карга, что твой брат, ненасытный волк. Недолго с ним выдержала та женщина, которую он взял после того, как я вступил с тобой в брак. Близость твоей богами проклятой семьи отравляет разум, но теперь, когда ты со мной, безумию положен конец. (Сдергивает с головы Фаусты Марции мешок.) О, моя Фауста. С годами ты не молодеешь, но – провались я в Тартар, если мое сердце, мои чувства и все мои желания не принадлежат безраздельно одной тебе.

Фауста Марция. Тем хуже для тебя. Мои чувства и желания не принадлежат никому, кроме меня самой.

Вит Август. Разве? Я слышал, что по крайней мере половиной из них владеет Фал Марций. (Берет Фаусту Марцию за щеки.) Если ты только скажешь, что хранишь в своем сердце нежность к нему, Фауста, что твоя любовь к нему превосходит твою любовь ко мне, я отдам тебя солдатам, а потом пущу тебе пулю в висок.

Фауста Марция. Ты не сделаешь этого. Не сможешь.

Вит Август. Почему же?

Фауста Марция. Потому что ты сойдешь с ума от ревности, если только будешь знать, что ко мне прикасался другой мужчина – другой, кроме тебя.

Вит Август (разжимает пальцы). Ты, как всегда, права. Но я могу сначала убить тебя, а потом отдать солдатам. Твое мертвое тело уже не будет моей Фаустой Марцией. Хотя оно все еще будет достаточно теплым для того, чтобы мои люди развлеклись.

Фауста Марция. Так ты поступишь с сенатором, с женщиной, которая входит в единственное на этих землях правительство, которое заботит мир?

Вит Август. Так я поступлю со своей женой, которая забыла о долге передо мной и моей любви к ней.

Фауста Марция. Знаешь, за что я тебя полюбила, Вит Август? (Проводит ногой по его ноге.)

Вит Август (наклоняется к ней). За что же, Фауста?

Фауста Марция (плюет ему в лицо). За то, что ты скрывал от меня свою животную сущность, вылезающую из тебя во время войны. Но если мой брат – волк, то ты не более, чем шакал.

Вит Август (медленно вытирает плевок). Твоя слюна на моем лице и наполовину не так сладка, как мое семя на твоем. Ты моя, Фауста. Твое лоно – источник моего наслаждения, давшее жизнь моему сыну, одному из многих сыновей, которых ты подаришь мне. Когда Фал Марций придет за тобой – а он придет, в этом я не сомневаюсь – я убью его, и мы снова станем семьей: ты, я, и наш сын.

Фауста Марция хохочет.

Вит Август. Что ты смеешься, ведьма?

Фауста Марция. А как же клятвы, данные перед богами твоей второй жене?

Вит Август. Она – ничто перед тобой, Марция. Она – не ты. Она даже не может подарить мне ребенка!

Фауста Марция. Дело не в ней, а в тебе. Ты бесплоден.

Вит Август. Ложь! Мой сын…

Фауста Марция. Он не твой сын.

Третье действие

Отряды Фала Марция и Вита Августа стоят у кромки покрытого пеплом леса. Земля изрыта кратерами, из поля торчат обломки транспортников размером с горы.

Вит Август. Ну здравствуй, Фал Марций. Вижу, ты пришел один, как я и сказал. (Насмешливо смотрит на отряд Фала Марция.)

Фал Марций. И ты здравствуй, Вит Август. Ты тоже пришел один, как и обещал.

Вит Август. Незачем нашим людям умирать – я предлагаю решить наши разногласия, как мужчины. В споре, а потом и в поединке на ножах, так, как подобные споры решали праотцы.

Фал Марций. Мне не о чем с тобой спорить, Вит Август. Спорят с равным, а ты не более, чем пыль у моих ног; пиявка, зловонно присосавшаяся к шее моей земли, к плоти моей сестры.

Вит Август. Твоя сестра так же приходится мне женой: так вышло. И дрянная же жена вышла из твоей любимой сестры! Это надо же было додуматься – оставить мужа ради предателя.

Фал Марций. Значит, таким ты был мужем, Вит Август, если не смог удовлетворить женщину, в чьих жилах течет кровь патрициев. Ты же знаешь, что Каецины всегда поглощают тех, кто слабее их? Фауста поглотила тебя, потому что ты был слаб. А раз ты был слаб, ты быстро стал ей не нужен.

Вит Август. Кто же был ей нужен – ты? Ты лучший мужчина, чем я, Фал Марций? Осторожнее произноси такие слова перед своими людьми, не отвернулись бы они от человека, презревшего не только законы войны и мира, но и законы богов и людей…

Фал Марций. Что ты несешь. Или твой разум помутился от страсти к женщине, которая тебя больше не желает?

Вит Август. Ты знаешь, о чем я говорю, Фал Марций. О чем говорят и твои солдаты, и мои; о чем слухи просочились даже в сенат. О женщине, которая тебе не принадлежит, и которой ты овладел силой, о женщине, которую ты околдовал, принудив вступить с собой в отвратительную связь.

Солдаты Фала Марция вскидывают винтовки. Солдаты Вита Августа тоже. Фал Марций делает знак рукой. Когда он говорит, его лицо белеет.

Фал Марций. Твоим языком говорит злоба и трусость, Вит Август. И ты поплатишься за них. Я убью тебя, но я убью тебя не в кровавой мясорубке, когда рука убийцы остается сокрытой туманом войны. Я прирежу тебя, как свинью. Я прикончу тебя твоим собственным ножом в честной схватке один на один. И, когда я прикончу тебя, я вырежу сначала твои глаза, увидевшие грязь в чистоте, а потом – сердце, наполненное желчью. После того, как твоим растерзанным трупом будут пировать псы и вороны, я освобожу свою сестру и верну ее туда, где ей самое место – в сенат.

Вит Август. Благое устремление, Фал Марций, благое. И гуманное – вполне в твоем духе. Жаль только, что с возвращением сестры ты немного опоздал. Мы поговорили с ней, и тут я понял, что мои планы изменились – я не верну ее тебе. Я не верну ее никому.

Фал Марций. Я не спрашиваю твоего согласия, Вит Август.

Вит Август. А следовало бы. Твоей сестры, Фал Марций, больше нет. (Вит Август вынимает длинную прядь русых волос, завязанную узлом. У корней прядь покрыта засохшей кровью.) Твоя сестра мертва.

Фал Марций (скалится). Это ложь!

Вит Август (рычит). Это правда! Моя жена изменила мне, и я был в своем праве выбрать ей наказание. За то, что она сделала, единственным наказанием была смерть!

Фал Марций. Фауста была безгрешна!

Вит Август. Фауста была шлюхой! Она изменила мне со своим собственным братом и прижила от него ребенка, которого я воспитывал, как своего – ребенка от тебя, Фал Марций, ублюдок!

Вит Август и Фал Марций с ревом бросаются друг на друга, выхватив ножи. Стрельба опаздывает только на минуту. На поле с обломков транспортников в небо взмывают стаи воронья.

Фал Марций. Геката, направь мою руку! Во тьме и из тьмы, служение тебе не заканчивается. Моя мать ушла в твои ночные чертоги, моя сестра – но прежде, чем я встречу их там, я отправлю им червя Августа рабом!

Вит Август. Так вот кому ты служишь вместо пурпурных Юпитера и Марса, патронов славных воинов – богине гадалок и старух, ночной ведьме. Этому научилась твоя мать во Фракии, когда бегала на холмы к ведьмам, жегшим полынью на каменных алтарях?

Фал Марций. Хочешь пустить мне кровь, Август? Давай же! Я напою тебя своей черной кровью сына ведьмы до сыта, пока ты не захлебнешься рвотой.