Текст книги "Божией милостью адмирал Михаил Лазарев"

Глава третья
Три сына – сын

Проснулась Анна Андреевна от песни зяблика: рю-рю-рю… Вышла на балкон и залюбовалась картиной природы.

Жаркие лучи солнца играют на половине неба, а другую – затягивает серым пологом туча. Серенькая птичка попыталась мести дорожку в саду хвостиком-веником, но, махнув два раза, скрылась. У столетней березы замерли листочки от волнения – что-то сейчас будет? Серое полотнище тучи наползало грозно и уже цеплялось за макушки могучих ближних сосен. Предупреждающе каркнула ворона. Листья кустов сирени затрепетали в ожидании первого порыва… Пискнула пичужка, и как будто дирижерской палочкой постучали по доске: та… ту… та… Природа словно затаила дыхание в ожидании взмаха Творца. Т-с-с! Дождик подкрался на цыпочках, шелестящий, блестящий струями на солнце, зашептался с сердцевидными листьями сирени молитвенно и нежно. Посыпал прозрачными бисеринками сквозь горячие лучи, а они, искрясь, не давали затенять серостью небесный свод. Дождь потоптался на месте, рассыпая свое пшено, и отступил… Дымчато-серую завесу вновь пронзили солнечные лучи, да такие горячие – подставила ладонь.

– Всему-то у Господа хватает места, – вздохнула Анна Андреевна, – свет и тьма, радость и тревога, как сегодняшние дождь и солнце. Как будто Бог дает людям урок через природу – учитесь, человеки! Нет, не слышат… воюют наотмашь!

Длинные черные локоны лежали свободно по плечам… Анна Андреевна, как была в утреннем платье, так и села за столик, вернее, это было канцелярское бюро с множеством ящичков поверху и с выдвигаемой в случае надобности крышкой. Пышные пряди закрывали щеки, лицо светилось перламутровым лепестком. Любила она эти ранние мгновения, еще не спугнутые повседневными хлопотами, любила побыть наедине с собой.

Что написать подруге о детях? Растут. Старшему уже семь с половиной, Мишутке и Алеше – и того меньше. Самой до сих пор странно: жила одна-одинешенька, и вдруг за какие-то три года она, Анна – мать троих сыновей? В материнских бдениях не заметила, как пролетели первые годы замужества.

Сидя за столиком, придирчиво осмотрела себя в круглое, взятое в витую рамку зеркальце. И верно говорят, щеки впали, хоть и с остатками прежнего румянца, волосы поуменынились. Утекла краса ее девичья. В детей перелилась: Андрею достались ее пышные и густые кудри, Мишеньке – глаза – светлые звездочки, Алеша розовощеким бутузом растет.

– Маменька, изволите с нами в волан играть? – просунул голову в дверь старший сын.

– Непременно, Андрюша… переоденусь.

На майской лужайке сигналили весне желтые фонарики одуванчиков. Зелень, еще не запыленная летом, радовала глаз сочностью, чистотой цвета. Анна Андреевна играла в паре с Алешей, потому что братья не видели в нем достойного партнера.

– Держи, сынок! – Пушистый шар из перьев, специально изготовленный отцом для сыновей, ловко направляла к своему неуклюжему партнеру. Алеша бежал навстречу волану, взмахивая деревянной лопаточкой с длинной ручкой (тоже изобретение отца), и… – бац! успевал отбить точно и, довольный, вперевалочку возвращался на исходную позицию. Теперь подача была с его стороны.

Андрей и Миша, как заправские игроки, не давали друг другу спуску, и шар снежком метался от одного к другому. Лица мальчиков разгорячились, движения были спорыми, сноровистыми. Ни один не хотел уступать.

В какой-то миг волан зацепился Мише за хлястик курточки. Мальчик закрутился волчком, не понимая, куда девался шар. Алеша тут же повторил кружение брата (такой уж он был подражалка), держа свой волан в зубах. Мать и старший рассмеялись: потешно вертелись оба!

Смех матери зазвенел серебряным колокольчиком по голубому безоблачному небу, по зарослям орешника на краю поляны.

– Аннушка, душа моя, ты сама ребенок, – Петр Гаврилович, чуть сутуловатый, подошел незаметно, и радостно ему было глядеть на свою семью, эту веселую компанию, беззаботно играющую на лугу. Анна Андреевна смутилась присутствия мужа и остановила подачу, но звенящий возглас Мишутки: «Папенька с нами!» – все переменил.

Забыв игру, сыновья бросились к отцу, повисли на нем гроздью.

– А что, слабо – трое против одного? – раззадорил сыновей отец и, став на одну линию, успевал ловко отбивать их шары, летящие то с одной стороны, то с другой.

Анна Андреевна зарумянилась от воздуха и движения и теперь, еще не остыв, наблюдала за игрой, порывисто дыша и слушая, как счастливо бьется сердце.

* * *

После обеда в доме был заведен час тихих занятий. Братья могли читать, рисовать, клеить в своей комнате, где на столе у окна был огромный глобус на серебряной подставке. Морской вид с черным скалистым утесом посередине заполнял простенок между окнами. На стене была подвешена на шелковом шнуре карта России.

Каждый из мальчиков имел свой стол и небольшой стеллажик рядом. В середине комнаты за круглым темного дерева столом, обычно не покрытым скатертью – так было удобнее для шитья и других работ, – сидела нянюшка Стеша. Полноватая добрая старушка души не чаяла в сыночках, как она их называла. Своего сына не уберегла когда-то, доверив подкинуть вверх, на радостях, отцу. Поймать ребенка он не смог, промахнулся, хмельной был – так и не стало Ванечки. С горя сбежал ее муж в бурлаки, а сама она сделалась старушкой в одночасье. И жизнь свою до последнего денечка другим детям посвятила, не жалея себя.

Сейчас, занятая вечной женской работой – когда в доме трое мальчишек, всегда есть кому зашить брючата, заштопать дыру на рубашке, пришить пуговицу, – Стеша с любовью поглядывала, чем заняты ее непоседы. Приоткрыв тихонько дверь, заглянула Анна Андреевна, молча обменявшись взглядами с няней, мол, все в порядке.

Мать устроилась в своем кресле с любимым вышиванием бисером. Нынче она задумала изобразить вишневую веточку – уж и колер нежно-розовый подобрала.

Незаметно глянула – Алеша весь погружен в работу: пытается акварелью изобразить человека с надутыми щеками и изо всех сил выпускающего струю воздуха на зрителя…

– Что ты задумал, сынок?

– Это Норд, маменька. Когда он разозлится, дует на людей холодом. Папенька нам давеча говорил, что на дворе вьюжно – Норд рассвирепел!

Андрей и Михаил ползали в своем углу по полу – по голубым разводам портолана[2]2
  Старинное название карты.


[Закрыть]. Все названия на английском – почему? Когда по-русски на картах писать будут? Андрей заглянул в толстенный словарь, отыскивая название мыса в Южной Америке. Миша сменил брата; они искали слова по очереди, и это «замедляло» их плавание по бумажному пока океану.

Няня Стеша, наклонив седую голову к светлому кругу абажура, вязала носок, считая петли и беззвучно шевеля губами. Выводишь пятку – не вздумай отвлечься.

Анна Андреевна нанизывала бисер, и перед ее мысленным взором вставала их первая с Петром Гавриловичем весна. Цветущие вишни заполняли тогда все окрестные овраги, и белое половодье счастья затопляло ее душу. Они шли с мужем по саду, он что-то говорил, будто не замечая, как бушевала весна. Человек не должен быть таким, подумалось ей тогда. Скован, любит умственные материи, рассказывает о новой книге. Наверное, она интересная, но разве можно в эти минуты говорить? Хочется тишины, хочется пить этот настоянный на ароматах воздух, любоваться изумрудом росистой травы и восхищаться этой акварелью, написанной Самим Творцом.

Погруженная в свои мысли, она не сразу услышала, что он замолчал и внимательно посмотрел на нее.

Они подошли к огромному кусту сирени, что разросся привольно, пышно и стал почти деревом. Сирень источала аромат, от которого кружилась голова. Петр Гаврилович остановился, осторожно нагнул голову, они шагнули под куст, он тронул ветку, и на песок полетели бледно-розовые звездочки цветков. Лепестки легли полукругом – настоящий сиреневый дождь!

Сердце ее наполнилось благодарностью. Он понял ее настроение, взял именно ту ноту, на которой звенела ее душа… Взявшись за руки, они продолжали путь по утреннему, полному свежести парку…

Причем здесь книги, мысли, проблемы, когда они идут по напоенному свежестью саду, когда солнечный луч робко прильнул к влажным блестящим листьям сирени… когда вся жизнь впереди?

Анна Андреевна улыбнулась – их взаимопонимание в тот сиреневый день было радостным началом их семейного счастья.

Покойно сидя в своем высоком кресле, она не торопясь нанизывала бисер, и уже розовато-белый лепесток вишни проклюнулся на холсте.

– Маменька, – прервал ход ее мыслей Андрей, – смотри, что мы нашли. Мы не ошиблись, на портолане указана дорога в рай?

– Что такое? – мать оставила рукоделие. – Куда-куда?

– В рай, мы правильно перевели?

Она склонилась над старинным фолиантом. Все верно, вместе с детьми удивилась надписи на карте.

– Ты перевел как есть, – в раздумье пояснила мать, – но… но такого не может быть… такого указателя, такой дороги. Понимаете, рай – это место для людей с добрыми поступками. Впрочем, спросим у отца. Где вы взяли эту книгу? Из его библиотеки… Сам дал? Я спрошу.

Занявшись другим делом, мальчики, кажется, отвлеклись и через минуту уже с интересом рассматривали план своего города в древности. Надписи были понятны: Иринины ворота, Серебряные ворота, Золотые ворота, вал окружает старый город. К северу от Золотых – озеро, на юг – река колесит. А где их дом? Где-то здесь, на бугре…

Прошло столько веков, а этот листок хранит старинный облик, названия, которые звучат, как сказка, как заклинание. Лыбедь, Рпень, Ярилова долина, Годова гора, Пловучее озеро… Клязьма-Колязьма. Колесящая, что ли, по лугам и лесам? Поди, спроси у пред ков…

На следующий день с утра Анна Андреевна уехала за покупками. Стеша, занявшись обедом (она же была и кухаркой), приглядывала за детьми через окно.

Она видела, что первым собрался и вышел на крыльцо Андрей. Он стоял, поджидая братьев, и от нечего делать принялся поддразнивать дворовую собаку, привязанную на веревке около будки. Бедный пес, не понимая, где же противник, рычал, поднимая шерсть дыбом.

– На, на! Кармешка, возьми косточки. – На крыльце появился Алеша и бросил в собаку горсть песку.

– Ой, не дело затеяли, – забеспокоилась Стеша, не имея возможности оторваться от печи, – пойти предупредить?

Появился Миша и, продолжая игру братьев, загавкал еще громче собаки. Кармешка в сильном рывке оборвала веревку и бросилась к обидчикам. Мгновенно они вскарабкались на забор и повисли на локтях, как воробышки. Стеша видела их макушки, круглые шапки с якорями на боку валялись в пыли. Собака злобно лаяла, не давая обидчикам пошевелиться.

– Няня! Маменька! – вопили они в три голоса, а жальче всех Алеша.

Стеша заспешила на крыльцо:

– Что, озорники? Сколько раз торочила – не беспокойте собаку, до добра не доведет… Просите у Кармешки прощения.

Няня видела, что Андрей и Миша еще держатся, перестав орать при ее появлении, а младший вот-вот свалится.

– Просите, просите, – повторила няня, – а то так и будете висеть на заборе…

– Прости, Кармешка, я больше не буду, – с ревом протянул Алеша и сполз по доскам, размазывая по пыльному лицу слезы.

– И меня прости-и-и, – Миша на вытянутых руках спустился на землю. Поднял шапку, отряхивая ее от пыли и утирая слезы.

– Я больше не буду, Кармешка, – спрыгнул последним Андрей.

Кармешка перестала лаять и затрусила к будке. Легла, окрутив себя пушистым хвостом, и, облизнувшись, прикрыл глаза. Стеша всплеснула руками: «Пес, а человеческий язык понимает – простила озорников».

Мальчики юркнули в калитку, за которой начинался сад. Собрались за сараем у старого дуба.

– Ну тебя, Алешка! – Андрей, отряхивая брата, подшлепнул сзади. – Тебе бы песок в лицо – понравилось бы?

– Я и не метился, – оправдывался братец.

– Давайте устроим палубу на дубу, вон там, на развилке, – показал наверх Миша, – и Кармешку с собой возьмем.

– Т-с-с! Чтобы никто не догадался, – предупредил Андрей.

Веревка крученая была признана вполне подходящей. Андрей вскарабкался первый и перекинул ее через сук. Миша и Алеша подтаскивали подходящие по размеру доски. Андрей втягивал их наверх, приколачивал молотком между крепких ветвей дуба, и настил продвигался. Наконец на нем вполне могли поместиться трое. Андрей втащил Алексея. Миша сбегал за Кармешкой. Окрутив собаку веревкой, махнул брату рукой. Собака затеребила по воздуху ногами, но не издала ни звука. Завершил подъем Миша, которого Андрей тоже подтянул до верхнего сучка. Дальше нога сама нащупала край дупла, а через него был проход на «палубу».

Когда Анна Андреевна вернулась из города, дома ее встретила подозрительная тишина. Приготовив обед, Стеша мирно дремала на кухне, положив голову на согнутые руки на подоконнике.

– Няня, где дети?

Старушка встрепенулась, крестясь, бросилась навстречу:

– Здесь были, матушка, во дворе играли. Сама видела.

Анна Андреевна поставила коробки с покупками и вышла во двор вместе со Стешей. Груша, яблоня, ветвистый тополь шелестели листвой. Кругом ни души. Няня торопилась в дом, оглядела комнаты – не притаились ли? Мать поспешила в сад, полагая, что где-то за кустами сирени или шиповника спрятались и сейчас выпрыгнут, закружатся подле нее, как бывало. Но нет, сирень не качнула веточкой, малиновоглазый шиповник тоже промолчал. Анна убыстрила шаги, вроде бы шорох в конце аллеи. Остановилась, прислушалась… Это стучало собственное сердце. Бегом (ленты на шляпке развевались) пустилась к дому. Навстречу двигалась Стеша, разводя руками: «Нетути», – и виновато кинулась за ворота: может, на улице загулялись?

Анна Андреевна присела на ступеньку крыльца.

Воспаленный глаз закатного солнца безмолвно следил за ее переживаниями. Ветвистый могучий дуб у дальнего сарая застыл, раскинул ветви, тоже словно раздвинул руки в большом недоумении. Волоча за собой шляпу, совершенно без сил, она решила обойти все сначала. Собачья будка была пуста. С чего бы? Кармешка – верный их друг. Куда она-то могла запропаститься?

Убыстряя шаги, мать снова пустилась по садовым дорожкам. Добежала до хозяйственных построек. Чу!

Детские всхлипывания послышались ей… Или уже мерещится?

– Гы-гы-гы, – неслось откуда-то сверху, – а мне маменьку жалко…

Голос Алеши несся с верхушки дуба! Анна Андреевна подняла глаза и ахнула – три вихрастые головы свесились с дерева! Целы! Здоровы! Как они туда попали?

– Дети, что с вами?

– Очень просто, – раздался разочарованный голос Андрея, недовольного, что их обнаружили, – все из-за тебя, Алешка! Хныкалка!

– Андрей, Миша, какие совестно, слезайте немедленно, сейчас отец подойдет!

– Ах, озорники, ужо будет вам на орехи, – запричитала Стеша, вернувшись после пустой беготни по кварталу. – Чего удумали, а? Уж и земли им мало, на небеса вознеслись.

– Гав, гав, – подала голос Кармешка.

– О, Господи! – присели от страха обе женщины. – И собака там! Чего теперь-то? Как назад?

Они беспомощно ходили вокруг дерева. Алеша плакал наверху. Пес радостно лаял…

– Что здесь происходит? – Петр Гаврилович появился со службы раньше обычного.

– Ах, друг мой! – Анна Андреевна чуть живая, кинулась к мужу. – Мы сами ничего не понимаем. Еле нашли.

Петр Гаврилович быстро оценил обстановку и порекомендовал сыновьям немедленно спуститься. Андрей свесил веревку, уцепился и съехал вниз, оставив две ссадины на ладонях. Спускаться-то оказалось труднее, чем подниматься. Но кто же знал! Миша последовал за братом – у него ссадины получились поглубже (был тяжелее), но он не ойкнул, а спрятав обожженные руки за спину, закусил губу от боли и скрылся с места происшествия.

Алеша и Кармешка остались наверху, они были не в состоянии слезть сами. Пришлось Петру Гавриловичу подставить лестницу и достать «героев».

Когда августовская ночь накинула звездный платок на город, в доме угомонились.

Петр Гаврилович долго ходил по кабинету в раздумье. Вспомнилось, что при рождении Андрея кто-то из родичей сказал ему: один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын. Так-то так, но растить троих – дело нелегкое. Первый сын – Богу, второй сын – царю, третий сын – себе на пропитание, – говорили в старину.

Богат сыновьями Петр Гаврилович, а будет ли славен?

Глава четвертая
Земляничка-ягодка

Анна Андреевна сидела в «классе» у мальчиков за рукоделием и поглядывала, как занимаются дети. Андрей строил верхнюю палубу, прорубая чуть пониже ее маленькие отверстия.

– Зачем тебе столько дырочек в палубе? – тихонько подошла она к Андрею.

– Ах, маменька, это не дырочки вовсе, – отвечал, несколько досадуя, сын, – это люки, по-морскому называются, в каждом скрыта пушка, видите? Это будет 8 8-пушечный корабль.

– И ты все пушки отольешь? – мать представила этот нелегкий ювелирный труд, требующий большой выдержки, и, услышав утвердительный ответ, поцеловала вихрастую макушку сына: – Дай Бог тебе терпения, Андрейка.

Михаил, по обыкновению, был погружен в чтение толстой древней книги в кожаном переплете. Мать знала: он не любит, чтобы его отвлекали. Зато вечером, после чая, готов охотно поведать обо всем, что постиг за день, пристраиваясь на низенькой скамеечке у ее ног.

Дневные «изыскания» Миши с удовольствием слушали братья, потому что он умел ярко рассказать прочитанное.

«На Мишутку у меня большая надежда», – обычно думал Петр Гаврилович, но редко произносил это вслух. Разве с Анной Андреевной поделится.

Алеша в этот момент рисовал акварелью – мать считала, что без этого не может выработаться у мальчика вкус. На этот раз он копировал бабочку из домашней коллекции – желтые с черными разводами крылья.

Когда вошла Стеша, Анна Андреевна приложила палец к губам, поманила ее к себе и тихонько сказала на ухо:

– Ты ничего не знаешь, няня?

– Что, матушка?

– Приготовь мне крестьянский сарафан.

– Пошто, милушка Анна Андреевна? Зачем?

– С детьми в лес пойду за земляникой.

– Что за надобность? – всплеснула руками Стеша. – Прикажите девке Агашке, лукошко наберет свеженькой.

– Как ты не понимаешь, Стеша, что дело не в ягодах? Уж сколько наберем. Мне лес посмотреть хочется, и мальчикам полезно.

– Как велите, матушка.

– Погоди, и еще вели Гавриле экипаж заложить утром, рано, часа в четыре, чтоб отвез нас в бор за Клязьму к Гусевской повертке, там и сойдем, а он нас дождется.

– Ура! – раздался веселый голос Алеши, самый тонкий слух был у него. – Завтра с маменькой в лес по ягоды!

Братья кинулись к матушке – правда ли, о чем они с няней Стешей шептались?

– Чур! С вечера в постель пораньше, а то вас не разбудишь, – проговорила свое условие мать. И дети мгновенно согласились.

Петр Гаврилович, не дождавшись к вечернему благословению детей, которое обычно проходило часов в девять, был удивлен. Оказалось, уже час назад они легли спать и через матушку передали ему: «Спокойной ночи, папенька».

– Выдумщица ты у меня, душа моя, – оценил затею жены Петр Гаврилович, – а, вообще-то, права, не может вырасти настоящий русский человек без леса. Кривое деревце получится. А мы-то с тобой, друг мой, крепкие дубки должны вырастить. Молодец! Гавриле прикажи, однако, поближе быть, заступиться, коли что…

– Не беспокойся, отец, с нами Стеша, она все леса здешние ведает, – заверила Анна Андреевна.

– Стеша мужика не заменит, – заметил Петр Гаврилович, – а то грибочки наши раскатятся, растеряются. В добрый час!

Седой туман окутал город по самые купола Успенского собора.

– Почему такое все серое? – крутил головой Миша.

Андрей напряженно всматривался вдаль, но там, кроме белесой пелены, ничего не было видно. «Чернота кругом», – вздохнул Алеша и, закрыв глаза, положил голову на теплое плечо матери. Встал он охотно, но теперь из-за необычности обстановки и мерного покачивания вздремнул.

Копыта процокали по булыжной мостовой, мягко пророкотали по деревянному мосту через Клязьму, неслышно потонули в дорожной пыли проселка.

– Солнышко еще спит, – пояснила Стеша, – отчего и жизни нет. Зато кто, по дедовскому завету, рано встает, тому Бог подает. Кто первый встает, тот солнышко будит.

– Как будить-то? – встрепенулся спящий Алеша.

– Повторяй за мной:

 
Солнце – слуночно, взойди,
Самоцветка, угрей нас.
Солнце-князь, покажись,
Золотыми лучиками развернись!
 

Мальчики тихонько повторяли за няней слова, а Анна Андреевна слегка улыбалась, покачивая в такт головой:

– Нас в детстве по-другому учили, – развеселилась она, – послушайте-ка:

 
Солнышко, солнышко, выглянь-ко в окошечко,
Твои детки плачут, по камешкам скачут,
Сыр колупают, в окошко кидают…
 

И Стешино, и маменькино зазыванье понравилось детям, и они торопливо затараторили их вслух, уверенные, что первыми пробуждают светило.

И розовая каемка в самом деле появилась на востоке. Золотистое полукружье обозначило место, где солнце вот-вот подойдет к оконцу. Первый луч брызнул в синеву золотым фонтаном. Они сегодня разбудили солнце!

– Чирк-чирк, тюк-тюк, – понеслось из леса, когда они достигли намеченного места.

Лес кипел птичьими голосами, и невозможно было понять, кому принадлежит тот или иной голос. Птичий хор, позолота небесного купола, покорно уплывший куда-то туман – все вдруг открылось им и засверкало в росе, в тишине, в благолепии.

– Денек-то какой красный, Стеша, – обернулась на лес Анна Андреевна, – будто нарочно для нас заказан. Серенькое утро – красненький денек.

Пошли по заросшей просеке, и тут же глазастый Алеша высмотрел:

– Вот они! Выстроились по краю. Как солдатики в красных шапочках.

Стеша вместе со всеми полюбовалась на ягодный строй на обочине заросшей травой колеи и велела следовать за ней, мол, это не то, только стража земляничная, а им надо вперед, в самое ягодное царство.

Чуть прошли, Андрей увидел красную россыпь ягод. Бросился к ним – влип лицом в паучью сетку:

– Ой, мама! Что это? – Анна Андреевна побежала на зов сына – лоб, щеки, нос были в обрывках паутины, даже на ресницах висели цепкие клочки. С уха свисала серьга в виде засохшей мухи.

Едва прошли через елочки, Миша наткнулся на птахино гнездо в нижних сухих ветках. Махнула пташечка мимо, а деток как прикрыть – не знает. «Пи-пи-пи», – пищали три желторотых пискуна.

– На вас похожи, – Анна Андреевна заторопила ребят, – не тревожьте их.

– Нет, – возразил Андрей, – мы большие, а эти крохотульки.

Мать улыбнулась:

– Это вам кажется, что вы большие, а на самом деле точно такие же. Идемте, пусть птичка успокоится. Гнездышко разорять нельзя. Это большой грех.

…Поляночка круглая открылась им, туманцем оторочена, золотистыми каплями росы оправлена. А по ней-то, по ней ступнуть негде – все красным-красно, как присядешь – ягод словно насыпал кто.

– Важная земляничка-ягодка, – опять то ли пропела, то ли проговорила Стеша, – знает про себя, что она первое земли ожерелье, поклона ниже всех требует.

На дно общего лукошка положила няня зеленый лопушок – вот и поддон готов. И посыпались в корзинку ягоды. Эх, и в ягодный бор привела Стеша!

– Ты откуда его знаешь? – Анна Андреевна прислонилась к сосне желтокорой, нагретой солнцем, вдохнула смолистый особенный воздух.

– Меня матушка водила в эти места, – обтирая белым платком потное лицо, отвечала Стеша, – уж думала, и не найду давний солнопек.

Подбежал Алеша, раскрыл потную ладошку:

– Мама, это я тебе насобирал, самых крупных!

– И я! И я! – торопились с добычей Андрей и Миша.

– Спасибо, чадушки мои! – Анна Андреевна взяла из каждой ладошки по ягоде, положила в рот и прикрыла глаза от удовольствия. – Эх, и сладкие! Три самые царь-ягодки попались вам на поляне. Что же вы меня одну угощаете? Кто привел-то вас в это земляничное царство?

Дети потупились: нехорошо, Стешу забыли. Бросились вновь на поляну, и скоро их добрая проводница тоже вкушала сладкие ягодки и гладила мальчиков по головкам.

Чу! Вдали почудился призывный голос. И не голос вроде, а песня… На песню тоже будто не похожа, прекрасный, легкий звук словно льется с неба… Все замерли и прислушались. Тишина… И вновь паренье дивное, звучание поднебесное… Мальчики уставились на няню.

– На рожке кто играет? – задумчиво проговорила она. – А может, Иван-пастух стадо из деревни в луга гонит?

Андрей недоверчиво посмотрел на няню: не поймешь у нее, когда она серьезно говорит, а когда небылицу за быль выдает!

Матушка прикрыла глаза и, не шелохнувшись, слушала, как выговаривал рожок про туман и солнце, про лес шелестящий, про деток ее здоровых и целехоньких подле нее и про ее душевную радость и покой… Хорошо-то как, Господи! Так бы жить в этих дорогих и прекрасных мгновениях!

Лукошко набрали доверху, пришлось няниным передником обвязать, чтоб ягоды не рассыпались. Земляничники просачивались сквозь материю красными пятнышками и испускали такой тонкий ароматный дух, что у Алеши слюнки потекли. Солнце повернуло к полудню. Комары и мошки въедливым маревом усиливали усталость.

– Что дома с ягодами сделаем? – спросил перепачканный земляничным соком Мишутка.

– Правда, что? – глаза детей устремились к матери.

– Земляничный пирог! Подойдет?

– Ура! – разнеслось по лесу громко.

– Тише! Филина разбудите, – остановила Стеша, – он днем спит, ночью караул держит.

Пока добрались к экипажу, Андрей нашел перья какой-то птицы. Поднял три синих перышка – отдал каждому брату.

– Лазорево перо да Лазаревым, – похвалила мать, – на счастье!

Уже садились в экипаж, когда вдали неожиданно гукнула какая-то птица. Няня почувствовала тревогу и постаралась ее рассеять:

– Это он от злости, что нам помешать не сумел, пугает. Пугач и есть пугач. А мы тебя не боимся, – и она погрозила кому-то в лес. У кого детки, у того и ягодки, – недаром говорят. Трогай, Гаврила!

…Медленный, задумчивый благовест встречал их в городе. И было что-то прекрасно-печальное в этом вечернем звоне, в плавно заходящем солнце, во всем этом мгновении жизни.

– Всякое дыхание да хвалит Господа, – перекрестилась Анна Андреевна и благословила деток. – С благополучным возвращением!