Текст книги "Трудные шесть. Истории о людях, войне и тихих подвигах"

Трудные шесть
Истории о людях, войне и тихих подвигах
Любовь Люша-Райт

Дизайнер обложки Екатерина Шашкина

Иллюстратор Екатерина Шашкина

Иллюстратор Тая Скай

© Любовь Люша-Райт, 2024

© Екатерина Шашкина, дизайн обложки, 2024

© Екатерина Шашкина, иллюстрации, 2024

© Тая Скай, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0056-5623-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Про кого моя книга «Трудные шесть»?

Она про маленьких и больших героев, про их тихие подвиги, про то, как долго и трудно они шли к Победе, к миру на Земле.

Почему же книга называется «Трудные шесть»?

Вторая мировая война началась в 1939 году и шла 2189 дней, то есть шесть лет. А Великая отечественная война 1941 – 1945 гг., на территории нашей страны, длилась долгих 1418 дней, почти четыре года. Некоторые истории в моей книге начинаются в 1939 году, отсюда название «Трудные шесть».

Дорогой друг, читатель, в моих рассказах «Трудные шесть» о войне ты встретишь истории реальных ребят и взрослых, случившиеся за эти трудные шесть лет. Их ещё помнят наши воевавшие прабабушки и прадедушки, а также бабушки и деды, дети войны. Я внимательно слушала рассказы своих родных, собирала по крупицам информацию, бережно записывала, и в итоге на свет появилась эта книга. Конечно, многое пришлось восстанавливать самой, но она всё-таки основана на реальных событиях, на рассказах очевидцев.

В 1941 году в каждый дом, в каждый уголок нашей необъятной Родины заколотила костлявой рукой война. Она привела с собой разруху, голод и страх. Но люди не сдавались, выживали, несмотря ни на что. И дети – девочки с косичками и мальчики с веснушками – ребята твоего возраста, детсадовцы и школьники, становились героями. Я сейчас расскажу тебе о них. А ещё расскажу о юношах, которые уходили на войну, защищать своих матерей и отцов, родной край.

Слушай внимательно!

А в конце книги тебя ждёт сюрприз.

Бутылочка молока

Тонкие ручки, огромные серо-голубые глаза, две косички обрезали. Вдруг вши? Мама в длинной пёстрой юбке посреди поля – копаем картошку. Вокруг жужжат шмели, дребезжит и пылит на дороге грузовик. Сестрёнка Боня захныкала, тоже, видно, очень хочет есть. Жара, пот катится. Вытираю его косынкой.

– Маааааам, смотри, самолёт летит. Вооооон там. Дядя лётчик! – скачу, размахиваю косынкой.

– Мирка, не ори, бегииииии!

Огромные по́лы маминой юбки развиваются, она путается в них, прижимает Боню к груди, тянет меня за руку. Бежим. Оглушительный рёв мотора и сестры стоит в ушах. Я лежу, очень душно, а сверху мама навалилась, давит нас с Боней всем телом, прижимает к земле в неглубокой канаве.

Война пришла. Эвакуация. Едем долго и далеко, в душной теплушке, потом на грузовике. Всё время очень хочется есть.

Приютила нас чеченка – добрая, тихая женщина. Но еды нет. Все её сыновья и муж ушли на фронт. Получаем по карточкам молоко для сестры, ей годик, и несколько кусочков хлеба для нас.

Бреду нога за ногу с молочной кухни. Там по четвергам дают для Бони целых две бутылочки. Они так красиво звякают в авоське. Вдруг на углу грязный, ободранный, громко мяучит, машет хвостом – котёнок.

– Иди сюда, кыс-кыс-кыс, дай поглаааажу! Есть хочешь? Ну, на, попей молочка.

Неподалёку, прямо у кирпичной стены валяется битая пиала! Подбираю её. Открываю бутылочку и наливаю туда молочка. Пьем с котёнком вместе.

– Кааак вкусно! А тебе? Жди меня, попозже прибегу к тебе поиграть, а сейчас мне домой пора.

***

– Ма-маааааа, есть очень хоооооочется. Мне гадкая вареная морковка даже уже снится. Как я о ней мечтаааюююю! Ааааай-яай, бооольно же…

– Мира, ну, ведь ты же уже большая, тебе в феврале пять исполнилось! Чем мне Боню кормить теперь, а? Горе ты моё луковое, – мама прижимает одной рукой меня, другой держит сестру.

Ревём все вместе на разные голоса. Нога чешется, где полотенцем хлестали…

Бутерброд

Мире уже шесть, больше года она сама ходит по чужому городу, куда их эвакуировали. Сама бегает на молочную кухню за двумя бутылочками молока, сама отоваривает хлебные карточки – дают четыре кусочка черного хлеба, а теперь ей ещё доверили сидеть с малышкой, 2-хгодовалой Боней. Мама работает по две смены, ей некогда.

Еды всё ещё нет, и Мире всё время хочется есть. Только она закрывает большущие серо-голубые глаза с длинными белёсыми ресницами, как тут же вспоминает ненавистную довоенную варёную морковь. И до того отчётливо она её видит, что не перестаёт мечтать: «Вот открою глаза, а морковка на моей тарелке лежит! И как я могла её ненавидеть?» Девочка открывает глаза, перед ней пустая чужая комната и стол с кружкой воды. На кровати родителей младшая сестрёнка играет в Мириного жёлтого мишку, единственную игрушку, оставшуюся от прошлой жизни в родном доме. Она тянет его за лапы и уши, пытается открутить нос или глаза.

– Эй, Бонь, пойдём-ка гулять! Оставь медведя в покое, – и девочка, несмотря на кряхтение сестры, забирает у неё мишку и сажает к себе в карман. Бережно одевает сестрёнку, укутывает в коричневые невзрачные платки себя и её, тащит Боню на руках по грязной лестнице вниз, на улицу.

Сёстры проводят много времени у подъезда во дворе, ведь дома холодно, неинтересно и нечего есть. Мира сидит на скамейке, в руках любимый плюшевый медведь. Он совсем грязный, черные глаза-пуговицы пришиты некрепко, болтаются на тоненьких ниточках, вот-вот отвалятся. А Боня сидит в коляске и с удовольствием смотрит по сторонам. Кошка гоняется по двору за первыми проснувшимися мухами, солнце пригревает, растаял снег и звонким ручьём течёт в решётку канализации на дорожке.

Резко пнув дверь ногой, из подъезда выходит пухленькая Жанна – жиличка с первого этажа – в оранжевом берете с помпоном. Глаза Миры округляются так сильно, что кажется, будто на лице кроме них ничего и нет. В руке у Жанны бутерброд – белая булка с толстым слоем варенья. Как же сильно пахнет хлебом, сахаром и… клубникой. Губы и пальцы девочки испачканы. У Миры предательски урчит в животе…

В ту же секунду у подъезда оказывается стайка ребят – сбежались со всех уголков двора, почуяв съестное. Они галдят наперебой:

– Жанка, не будь жадиной!

– Дай откусить!

Девочка отрицательно мотает головой, продолжая кусать бутерброд то тут, то там маленькими кусочками. Она смотрит внимательно по сторонам, прищуривается, ловит голодные взгляды ребят.

– Жан, ну, хоть лизнуть. А?

– Нет!

– Ну, понюхать. А?

– Отстаньте! Самой мало…

Мира вскакивает со скамьи и громко, чтобы перекричать друзей, предлагает:

– Жанна, ты возьми моего мишку подержать, а нам с ребятами дай куснуть твой чудеснейший бутерброд!

Пухлая девочка вопросительно смотрит на жёлтого медведя. Облизывает губы.

– Мирка, я вам бутерброд по-дер-жать, а ты мне мишку. Куснуть не дам!

Обе кивают головой в знак согласия. Девочки тут же меняются драгоценностями. И Мира, полюбовавшись на капельки варенья, сверкающие на весеннем солнышке, протягивает бутерброд Максиму, он Агнии, та по цепочке Зухре и Вите. Ребята аккуратно и бережно передают булку с вареньем, нюхают, закрывают глаза, причмокивают, воображая, какой, должно быть, вкус…

Жанна в это время хоть и пристально следит за передвижениями бутерброда, всё-таки теребит плюшевого мишу, дёргает лапы, глаза-пуговицы. Витя протягивает бутерброд Боне:

– На, подержи. Только не кусай! – грозит он пальцем и говорит строгим голосом.

Боня хватает булку обеими ручками и в мгновение ока облизывает верхний слой варенья маленьким язычком. Жанна издаёт истошный вой, как будто крутят сирену воздушной тревоги. Она багровеет, со злостью отрывает мишке глаз и бросает его на дорожку, прямо в решётку канализации. Игрушку отшвыривает под скамейку. В ту же секунду девочка оказывается у коляски с малышкой и, выхватив из её рук бутерброд, полностью запихивает его в рот.

– Воррры! – шипит Жанна с полным ртом. – Я всё родителям расскажу!

Хмыкнув, высоко подняв голову, она убегает к себе домой.

В это время Боня громко ревёт и трёт кулачками глаза от обиды, потому что отняли бутерброд. Мира, всхлипывая, достаёт из-под скамейки своего одноглазого мишку и, растирая слёзы по лицу рукавом, кладёт драгоценность сестрёнке на колени. Её губы скривились, и она сквозь слёзы смотрит на ошеломлённых друзей.

Максим в секунду стягивает будёновку с головы и, не без труда отрывая от неё пуговицу со звёздочкой, протягивает девочке:

– Мирочка, не плачь! Ерунда всё. На вот, пришей мишке глаз!

Товарищи вокруг вдруг снова начинают галдеть, хлопают по спине друга, подбадривают подругу:

– Злополучный бутерброд!

– И не вкусный совсем, наверняка!

– Вот закончится война…

– И будет у нас гора бутербродов!

– Или две!

– Самых вкусных.

– И газировка!

– И вареная морковка, – улыбается сквозь слёзы Мира.

– А Жанка жадина.

– Не обращай на неё внимание!

Вечереет, ребята расходятся по домам, ждать родителей. Мира с Боней зажгли свечку в комнате и пришивают плюшевому мише пуговицу со звездой вместо глаза.

Серёга-мужичок

Валя – девчушка с востреньким носиком, годик от роду, самая маленькая в семье. Серёга – крепкий коренастый парень. Настоящий глава семьи, 13 уже стукнуло. Да ещё два брата – Алексей с Володей – ёжики с колючими головами, озорники. 10 и 8 лет пацанятам. Валюша сидит в кровати приёмной мамы Нади, братья на своей рядом примостились. Стол пустой да печка – вот и вся обстановка тесной их комнатушки.

Мать во дворе доит настырную и тощую козу Дуньку, ругает бодливую. Единственный кормилец – отец Иван, на фронте. Еды нет. Откуда взяться? Голод. В хозяйстве лишь козочка и осталась. На неё вся надёжа! Кормилица, поилица!

Тишина стоит такая, что слышно, как мухи возятся и бьются в окошко. Серёга собирается в соседнее село, где колхоз. Он парень уже большой, но на войну не взяли пока…

Валя сопит носом и сосредоточено смотрит на сборы брата. Тот укладывает аккуратно в большущий солдатский мешок штопанную смену белья. Больше и взять нечего. Старательно завязывает, прилаживает лямки под себя.

Средние братья тоже молчат, успокоились, перестали мутузить друг друга. Понимают важность момента. Провожают старшо́го. Устроится разнорабочим, еды домой цельный мешок принесёт! Жалко только, с кем теперь играть-то?

Мать вошла в комнату с полупустым ведром, молока немного совсем. Но тут же запахло летней травой, сеном и лугом.

– Попей молочка-то парного. Надоила вам, робя́тушки мои…

– Пусть вон Валька пьёт, ей расти надо! Да Лёшке с Вовкой, может, что перепадёт. А мне уже пора, некогда! – по-деловому махнул Сергей рукой в сторону младших.

Присели коротко «на дорожку». Идти парню далеко, почти вся дорога «волоком» – сплошной лес, ни деревеньки, ни хуторка по пути, километров 50 будет. К вечеру только доберётся до места.

***

Всю осень работал Серёжа в колхозе, до самых холодов. Помогал на полях, в коровнике, за любую работу брался. Кормили, когда было чем. В сенях спал по чужим избам, брали к себе добрые люди – погреться. Пора назад собираться. Колхозники мамке с ребетнёй огромный солдатский мешок провизии насобирали. Заработал!

Взвалил богатырь его на плечи и пошагал опять через лес. Идёт, пыхтит, мешок тяжёлый. Есть охота, в животе так громко и призывно урчит и булькает. Устал парень, но отдыхать некогда, затемно лишь домой доберётся, путь не близкий. Смеркается в это время года рано.

Вон сова начала ухать из чащи, Серёге слышится:

– Ух, ух, ух. Человечий дух!

В сумерках за деревьями вдруг огни-глаза померещились. Остановился, утёр лоб рукавом, пригляделся:

– Уйди, нечистая!

А за следующим поворотом совсем близко не только глаза горят: шорох, дыхание громкое. Обмер, подумал про себя: «Волки сбежались, сейчас съедят меня вместе с мешком. Что домой своим принесу?..»

Серёга не из робкого десятка был, да струхнул. Волки часто стали к жилью выходить, нападать. Голодно всем, даже животным…

Косматые худые тени разглядел. Глаза недобрые и оскал. Несколько волков стали выходить ближе к лесной дороге. Надвигаются на Серёжу. Руки похолодели…

Вдруг стук копыт, кажется, за поворотом. Показался всадник на лошади. Волки насторожились, остановились.

Всадник подъехал.

– Эге-геееей, пацан, что один через лес идёшь? Как звать тебя?

– Сссс-сергей.

– Бледный, как простыня. Случилось что? Да ты не боись! Я тоже Сергей. Стало быть, тёзки мы. Не обижу!

– Дядя Сергей. Т-ттам волки, – и мальчик указал всаднику на огоньки за деревьями.

Сергей внимательно посмотрел, куда указывал Серёжа:

– Не робей, прорвёмся! Залезай!

Посадил парня Сергей к себе на лошадь. Решил проводить до самого дома. Поехали медленно, лошади тяжело – два всадника да ещё мешок с провизией. А рядом опять шорохи, ветки ломаются, рычание слышно за деревьями. И глаза. Горят. Хищные. Волки следом пошли.

– Эх, брат Сергей, попадём мы с тобой на ужин этим, если что-нибудь не придумаем…

У младшего Сергея зуб на зуб не попадал.

– Да ты не боись, доставай верёвку из моего рюкзака, сейчас мы им зададим!

Связали два Сергея из верёвки хвост-метёлку, привязали к седлу за длинный конец и зажгли. Тут уж выбирать не пришлось, пришпорил всадник лошадь, поскакали что есть мочи. «Хвост» развевается, горит ярко, трещит, искры вокруг летят. Лошадь ржёт и несёт во весь опор.

Так и скакали с горящей метёлкой на хвосте, пока волки совсем не отстали…

Выжили, накормил семью Серёга!

***

А зимой на завод пошёл работать. Смены длиииииинные, тяжёлые. Перестал балагурить, совсем возмужал. С ребятами во дворе нет времени играть – ни с горки, ни в снежки… Ходит собранный, подтянутый, серьёзный.

***

Серёга-мужичок всю войну работал. «Труженика тыла» с почестями вручили. Светился как начищенный самовар, улыбка от уха до уха. Давно Валюша брата не видела таким радостным. Нууууу, теперь жизнь пойдет! Наиграются все вместе, насмеются…

Сабельное масло

Зимой все ребята с огромным удовольствием бегали на железнодорожную станцию смотреть поезда. На платформу не заходили – опасно, мамки не разрешали. А поодаль стояли, глядели, как тяжёлые товарные составы гонят на фронт технику. Часто и военных перевозили в теплушках. У Ветлужской состав тормозил, замедлял ход или вовсе останавливался на несколько минут. Военные открывали тогда двери в вагон, спрыгивали на землю и курили какой-то очень вонючий крепкий табак, разминали ноги, громко разговаривали и даже шутили.

Наш Алексей, как только 11 исполнилось, стал бегать с пацанами на станцию, глядеть на поезда и военных. Особенно нравилось ему вооружение. Увидит пулемёт или винтовку и смотрит во все глаза, таращится.

Раз подошёл к ребятам военный из такого поезда. Статный, в фуфайке и фуражке, а у самого на поясе сабля пристёгнута в ножнах:

– Пацанята, а что, есть в вашем городке сухая махорка и кисеты?

Мальчишки стоят, на военного вылупились и молчат. А Лёшка с сабли глаз не сводит, любуется и отвечает, не моргнув:

– А курить, дяденька, вредно! Мы не курим и вам не советуем!

Засмеялся тут солдат, но не зло, как-то по-доброму, заулыбался, потрепал Алексея по голове, ушанку его на нос надвинул и задорно так ответил:

– Слушаюсь, товарищ Генерал! Курить больше по вашему приказанию не станем! – отдал честь и побежал в свой вагон, потому что поезд издал пронзительный гудок и медленно начал трогаться с места.

Внимательно наблюдали ребята за статным военным, как он вскочил в вагон, повернулся к ним, отстегнул саблю и, помахав огромной рукой, закричал вдруг:

– Эй, народ, ловите и берегите её! – и со всего размаха бросил оружие в ножнах недалеко от платформы.

Гурьбой, толкаясь, отпихивая друг друга и покрикивая, ринулись пацаны к сабле. Быстрее всех оказался Алексей. Он добежал до военного трофея и… со всего размаха плюхнулся на него пузом, вцепился не на жизнь, а на смерть, зажмурился. Хорошо, сабля была накрепко спрятана в ножны. А ребята навалились сверху и давай пихать его и друг друга, галдеть, пытаться саблю вытащить. Большая куча-мала получилась!

Шумели-шумели, но Лёшка своей добычи никому не отдал. Отстоял!

С высоко поднятой головой, на правах победителя дал всем понемногу саблю подержать и даже вытащил из ножен краешек клинка – полюбоваться. Пацаны провожали Алексея до самого двора, все по очереди несли саблю, интересовались, что он будет делать с трофеем. Тот только гордо щеки дул, а сам придумывал, куда же её можно повесить в их комнатушке.

Дома после морозной снежной улицы показалось слишком жарко натоплено и очень тихо. Старший брат Серёжка был на заводе до самого вечера, а Вовка варил картошку к маминому приходу после ночной смены и развлекал годовалую Валюшку короткими сказками. Алёшка улыбнулся до ушей – все они, как и обычно у Володи, заканчивались одними и теми же словами: «И был у них пир на весь мир! Много еды, значит. Поняла?» – пояснял он крохотной Вале. Та утвердительно кивала.

Алёшка аккуратно положил саблю на лавку у двери.

– Эй, детвора, хватит сказки говорить, поглядите лучше на мой трофей!

Володя схватил сестру на руки и с большим интересом подошёл к сабле в ножнах:

– А что это? Трахей?

– Дурачина ты, Вов, – засмеялся Лёшка, – не трахей, а тро-фей – оружие с поля боя, значит. Солдат подарил нам с мальчишками, а я отвоевал! – и мальчик высоко поднял голову и даже задрал курносый нос.

– А вкусненького ничего солдат не подарил? – вздохнул брат. Валя с удовольствием сосала большой палец руки прямо у него над ухом.

– Ты дурачина вдвойне, Вовка! Сабля лучше, чем вкусненькое!

– А у нас сегодня снова перемороженная картошка без ничего… – вздохнул Володя и понёс сестру на кровать, чтобы освободить руки, взять ухват и вытащить горшок из печи.

Алексей пожал плечами и пошёл снимать валенки с телогрейкой в сени.

***

Мама Надя пришла очень скоро, вся холодная, румяная, запыхавшаяся, видно, бежала поскорее домой. И, не раздеваясь, заглянула в комнатку.

– Робятушки, проголодались, мои хорошие? Я сейчас руки помою и попробую молочка нам надоить к обеду.

– Маааам, смотри какой я трофей добыл! – высунулся Алексей с печи. – он указал на саблю в ножнах.

Мама устало присела рядышком на лавке, покрутила тяжёлую саблю в руках, удивлённо посмотрела на среднего сына.

– Да не переживай, это солдат из поезда нам подарил, а я отвоевал у ребят для нас! Вытащи из ножен, глянь, как блестит на солнышке! Настоящее, боевое!

Мама только вздохнула коротко при этих словах и посмотрела печально в окошко.

Задумалась о чём-то, снова вздохнула, стукнула себя по коленям, повязала на голову уже было снятый платок.

– А мы что, обедать не будем? Валька вон все кулачки свои изгрызла. Да я на стол накрыл… – заволновался Володя.

– Ну, что ты, Вовушка, будем, очень скоро! Я в сельмаг только сбегаю, попробую обменять эту саблю на растительное масло! Очень вовремя Лёшка наш трофей добыл, будет теперь у нас масло в хозяйстве! – и она очень светло и радостно улыбнулась, посмотрев на детей.

Лёша так и крякнул с печи, вытаращился на мамку с братом, но ничего не сказал и перечить не стал. Только громко выдохнул, что паровоз при отправлении…

***

А через полчаса все вместе сели за стол, ели картошку с льняным маслом, другого в сельмаге не оказалось. Оно горчило, но пахло очень ароматно и придавало перемороженной картошке какой-то незабываемый, тот, ещё довоенный, вкус.

– Теперь, с сабельным-то маслом, у нас каждый день будет пир горой! – радовался вслух Вовка.

Мама улыбалась:

– Сабельное масло! Как придумал лихо! – и ласково трепала ребят по русым головам:

– Герой наш Лёшка, добытчик!

Человек с лопатой

Дома Ивана ждали коза и пятеро по лавкам: любимая жена Надежда, дочка-малышка Валюша да три сына, которых раньше времени сделала взрослыми война.

Иван – пехотинец, до самой Германии прошёл на своих двоих. На голове пилотка набекрень, а за спиной вещмешок с пайком, шинель-скатка да автомат через плечо. За поясом сапёрная лопатка.

Вот эта маленькая лопата была верной подругой Вани долгие шесть лет войны. Атака ли танковая, пулемётная ли очередь, бой из окопа или рукопашный – хранит Ивана любовь, память о большой семье и вера, что обязательно вернётся домой.

В тот день перестрелка шла до самой ночи, яростно оборонялись немцы, засели в небольшой деревеньке на границе. Знают, что наши не будут бомбить крупнокалиберными снарядами дома на своей земле. Разрывается в советских окопах и в соседнем лесочке земля от зениток Флак, гул стоит, гарь, дым.

К ночи вдруг всё стихло – устали, видно, фашисты. Но наш командир дождался полной темноты – ни звёздочки на небе, ни луны – и дал роте знаками сигнал: «Наступай! Окружай! Разведка боем».

Вместе, плечом к плечу, пробираются еле слышно солдаты к домам, оккупированным фашистами. Тишина, крепко спит неприятель после затяжного боя.

Вдруг раздался страшный грохот, повылетали окна. Сдавленные стенания, крики и стоны наших ребят услышал Иван. Это разорвалась фугасная мина-ловушка, установленная фашистами на пригорке, у крайнего дома.

Командир негромко скомандовал:

– Отступаем, братцы, засада! Сейчас палить начнут!

Не стал сразу бежать назад Иван, пригнулся, лёг на землю, пополз к пригорку под беспорядочной автоматной очередью фашистов. Мелькнула мысль: «Ждали нас, готовили засаду и ловушки».

У развороченной глубокой ямы в тусклом свете выглянувшей луны увидел солдат. Подполз. Двое лежали близко-близко к воронке, навзничь, а третий еле шевелился и всё что-то шептал губами. Иван разобрал: «Воды, братцы, воды». Потом парень закашлялся громко, забулькало как будто что-то внутри и сразу стих.

Времени на раздумья не было. Немцы палят, наши отступают, до соседнего леска метров двадцать, не более. Взвалил на себя одного и поволок за первые тонкие берёзки. Потом вернулся. Три раза ползал туда-сюда, весь испачкался в земле и крови, взмок. Передохнул только тогда, когда скрылся с однополчанами за деревьями. Сел перевести дух.

Рядом, на сырой земле, лежали неподвижно трое. Молодые, безусые, головы запрокинуты в небо, луна тусклым светом поблёскивает на бронзовых звёздах солдатских пряжек.

Долго Иван со своей боевой подругой, маленькой сапёрной лопатой, копал яму. Работал несколько часов. Из толстой березовой ветки, валявшейся неподалёку, сделал столбик, на него каску пробитую повесил. Рядом положил ещё две. Устал, рукавом вытер пот с лица. Пожалел, что нечем имена ребят написать.

Прилёг Иван у свежего земляного холмика, посмотрел в предутреннее небо, еле слышно запел-зашептал:

«Пусть ярость благородная,

Вскипает как волна,

Идет война народная,

Священная война…»

Верхушки деревьев раскачивались в такт песне от ночного ветра, тянули свои корявые руки-ветви вверх, устали от войны. Быстро плыли мимо безразличные тёмные облака.

***

Всю войну от Костромского военкомата до стен Рейхстага в Берлине доблестно выполнял свой долг солдат Иван. Был два раза ранен, лежал в госпитале, но каждый раз снова и снова возвращался на фронт. Все его однополчане, погибшие в тяжёлых боях за Родину, обрели свои холмики. Так его и прозвали ребята в полку – «человек с лопатой».