Текст книги "О Сталине с любовью"

Май 1936-го

«Цирк» Сталин впервые посмотрел вместе со мной. Это случилось незадолго до премьеры. Г.В. не любит слова «премьера» применительно к кино. Он всегда говорит о картинах: «вышла на экраны», «была выпущена на экраны». А я, театральная актриса, люблю слово «премьера». Выражение «вышла на экраны» немного царапает мой слух.

Кстати, официальная премьера «Цирка» состоялась в день нашего знакомства с Г.В., 23 мая 1936 года в Зеленом театре парка Горького. Мы не подгадывали, просто так совпало. Получился двойной праздник.

Я смотрела не столько на экран, сколько косила глазом на Сталина, наблюдая за его реакцией на происходящее. Готовую картину я уже видела дважды, а уж сколько раз было просмотрено вместе с Г.В. по частям, и не сосчитать.

Сталин часто улыбался, а пару раз даже смеялся. Применительно к другому, менее сдержанному человеку подобное поведение можно было расценивать как восторг. Картина понравилась, и я была счастлива.

– Какой интересный американский акцент! – сказал Он, досмотрев до конца, и попробовал повторить: – Мэри вьерит в чудьеса…

Американский акцент мне ставил Г.В. Он был в Америке и не раз слышал, как американцы говорят на русском или хотя бы пытаются говорить. Бывало, весь вечер говорил с акцентом и требовал, чтобы я за ним повторяла. Г.В. очень хороший, а стало быть, очень требовательный режиссер. Ему было недостаточно, чтобы я просто заучила свои реплики «с акцентом». Ему непременно надо было, чтобы я научилась говорить, как американка. Кому-то это может показаться излишним, но это правильно. В роль следует вживаться. Надо не изображать человека, а становиться им. Только такое вот перевоплощение гарантирует успех. Пока работала камера, я была не Любовью Орловой, играющей Марион Диксон. Я была Марион, американкой, циркачкой, матерью маленького ребенка. Отбивала чечетку, а сама думала о том, как там мой малютка, спит он или не спит. В самом деле думала так. И П.В.[26]26
  Павел Владимирович Массальский (1904–1979) – советский актёр.


[Закрыть], который играл Кнейшица, искренне ненавидела и боялась. То есть не самого П.В., доброго и веселого человека, а Кнейшица, которым П.В. становился перед камерой.

– Молодцы! – такова была оценка Сталина «Цирку».

А мне вдруг стало грустно. Почему-то из всей картины мне вдруг вспомнились Раечкины слова: «Я жертвую любовью для искусства!» – и я подумала о том, что я, что мы тоже жертвуем нашей любовью.

Чувства изменчивы, они вспыхивают, гаснут, превращаются в нечто другое, иногда в прямо противоположное. Все проходит, рано или поздно все проходит. У супругов на смену одним чувствам приходят другие, любовь может смениться взаимным уважением, расположением, приязнью, привычкой в конце концов, но это бывает у супругов. Романы, не приводящие к браку, редко когда длятся всю жизнь.

Мы прекрасно понимали, что нам невозможно быть вместе. Даже в мечтах я представляла, как мы живем где-то далеко, это мы, но в то же время не мы, не Вождь и Актриса. Представить же себя женой Сталина я не могла по целому ряду причин. Начиная с того, что это было просто невозможно, и заканчивая тем, что я не представляла и не представляю себе другого мужа, кроме Г.В. Никто на всем свете не знает и не понимает меня так, как Г.В. И как человека, и как актрису. И я его столь же хорошо знаю и столь же хорошо понимаю. Настолько, что могу назвать наш брак (не первый для обоих), крепким, нерушимым. С Г.В. нас может разлучить только смерть. Наш брак – это настоящий союз. Союз, союзники – какие прекрасные слова. Г.В. не просто мой супруг. Он – мой союзник. А ведь как часто мужья и жены не бывают союзниками или, что вообще ужасно, бывают врагами.

Мне стало грустно. Видимо, по лицу моему пробежала какая-то тень, потому что Сталин спросил:

– Что такое? Переволновалась?

Он, должно быть, решил, что это у меня от волнения. Впрочем, так оно и было. Конечно же, я волновалась. Мне, разумеется, хотелось, чтобы картина понравилась… От волнения и мысли ненужные приходят.

Я кивнула и попыталась улыбнуться.

– Товарищи из Телави прислали мне хорошее вино, – сказал Он. – В письме спросили, сколько у меня квеври и какого они объема. Наверно, хотели прислать мне виноград, чтобы я делал вино здесь. Ты знаешь, что такое квеври? Это глиняные грузинские кувшины, большие глиняные кувшины. Их зарывают в землю, кладут туда виноград и делают вино. Не знаю, что им отвечать. Боюсь, что если отвечу, что у меня нет квеври, то они и их мне пришлют. Что я стану с ними делать?

– Вино. Что же еще? – улыбнулась я.

Слово «квеври» я запомнила на всю жизнь. Дважды удивляла грузин, рассказывавших мне о виноделии, вопросом про квеври и незаслуженно заслужила славу знатока виноделия. Хотя на самом деле я могу приготовить только один-единственный хмельной напиток – ежевичную настойку, да и то готовлю ее не для питья, а для лечения. 1–2 ложечки этой настойки хорошо помогают при неладах с желудком.

Годом позже «Цирк» получил Гран-при на парижской международной выставке. В 1941-м я получила Сталинскую премию первой степени за «Цирк» и «Волгу-Волгу». Эту премию я расценила как прощальный подарок или что-то в этом духе. Премия оказалась для меня полной неожиданностью, ведь обе картины были сняты давно – «Волга-Волга» три года назад, а «Цирк» пять лет. Г.В. тоже получил Сталинскую премию первой степени за эти картины. Причуды фортуны – работая над «Светлым путем», мы с ним сильно надеялись на то, что получим премии за эту картину, а в результате получили за другую. Но со «Светлым путем» была своя история, возможно, я еще напишу об этом. Не знаю пока, но, возможно, напишу.

Пишу я с большими перерывами. Дела, настроение – все имеет значение. Иной раз вроде бы и время есть свободное, а раскрою тетрадь, и сразу же на глаза наворачиваются слезы. Делать записи о прошлом можно лишь в те редкие дни, когда воспоминания приходят без слез. Этого не предугадать, не предсказать, слишком уж тонкие настройки у моего внутреннего «приемника воспоминаний».

– А не лучше было бы назвать эту картину «Советский цирк»? – вдруг сказал Сталин.

Задумался на какое-то короткое время, потом сам же и ответил на свой вопрос:

– Нет, «Цирк» все же лучше.

Я рассказала ему, что Г.В. убежден, что название картины должно быть как можно короче. Одно-два слова, не больше. Да и книги, по его мнению, должны называться тоже коротко. Гоголевская «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» стала у Г.В. именем нарицательным, служит ему примером наихудшего из названий.

– А что за актер сыграл Чаплина? – спросил Сталин.

– Николай Отто, – ответила я. – Настоящая его фамилия Павловский, а Отто – псевдоним. Он снимался в «Весёлых ребятах», прекрасно сыграл в сцене драки на репетиции…

Рассказала все, что знала про Н.И.

– Хороший актер, – сказал Сталин. – Хорошо сыграл Чаплина. Может, стоит снять с ним не эпизод, а целую картину про Чаплина? Товарищ Александров, кажется, познакомился с Чаплином, когда был в Америке. Сможет он сделать такую картину?

Я не знала, что ответить. Г.В. был знаком с Чаплином, много рассказывал мне о нем, но знакомство знакомством, а картина – это совсем другое. Получится ли? Возьмется ли Г.В. за такое? Ведь, как ни старайся Н.И., Чаплина в большой картине, наверное, может сыграть только сам Чаплин.

– Я спрошу… – не очень уверенно начала я.

– Не надо, – остановил меня Сталин. – Я сам спрошу об этом у товарища Александрова. При случае.

Сталин говорил мало, был немногословен, но каждое его слово имело значение. Ни одного лишнего. Все со смыслом. «При случае» означало «эту идею я не считаю важной и обсуждать ее намерен именно при случае». Поэтому я ничего не сказала Г.В. об этом, даже не намекнула. Но идея картины о Чаплине вскоре всплыла. Как я и ожидала, Г.В. не захотел ее воплощать. Прямого распоряжения, какого-то приказа не было, был вопрос, а на вопрос можно ответить и «да», и «нет». Вопросы – это не приказы, которые, как известно, не обсуждаются. Да и сам сюжет такой картины вызывал много вопросов, был непонятен. Биографическая картина вряд ли бы была интересна советским зрителям, да и основа там была бы не совсем подходящей (не стану вдаваться в подробности). В представлении зрителей, как мне кажется, картина о Чаплине непременно должна была бы быть комедией, но тогда бы Н.И. пришлось в большой полнометражной картине соперничать с самим Чаплином. Вышел бы такой заочный актерский турнир, состязание в мастерстве. При всем моем хорошем отношении к Н.И. не уверена, что он смог бы соответствовать, т. е. играть на одном уровне с Чаплином. Эпизод в «Цирке» – одно дело, целая картина – другое. Сталин любил Чаплина, часто пересматривал картины с его участием и считал Чаплина «буржуазным актером с социалистическим мировоззрением». Это потому, что Чаплин преимущественно играл бедняков.

* * *

После просмотра Сталин не раз заговаривал о «Цирке». Чувствовалась, что картина произвела большое впечатление.

«Цирк» стал для нас с Г.В. чем-то вроде черты, вехи, разделившей наше творчество на два этапа – до «Цирка» и после «Цирка». Г.В. окончательно состоялся как режиссер во время съемок этой картины, достиг полного расцвета своего мастерства. Я тоже успела набраться кинематографического опыта и играла Марион совсем не так, как Анюту[27]27
  Героиня Любови Орловой в фильме «Веселые ребята».


[Закрыть]. «Цирк» – музыкальная комедия, но главную скрипку, по выражению Г.В., играет музыка. Ставя музыку во главу всего, Г.В. подчиняет ей и сценарий, и актерскую игру. Он называет это «музыкальной драматургией». Кому-то подобный подход может показаться однобоким, а то и вовсе неверным, но я, как человек сведущий, утверждаю, что это есть единственно верный подход. Музыкальная картина должна выстраиваться под музыку, а не под сюжет! Так, и только так, получится хорошее кино, которое зрители будут смотреть с удовольствием! Г.В. придумал вести съемку под готовую фонограмму. Под готовую, окончательную, а не под рабочие, черновые варианты. Ох и намучился он с этими черновыми вариантами во время работы над «Веселыми ребятами». Звук поправить несложно в отличие от изображения. Рано или поздно начинаешь «танцевать» не от фонограммы, а от отснятого материала, пытаясь, насколько возможно, совместить изображение и звук. Впрочем, я увлеклась, подобные тонкости интересны лишь специалистам, а они и так все знают. Г.В. открытый человек. Всеми своими находками и изобретениями он щедро делится с коллегами. Поясняет, рассказывает, раскрывает сущность. Иначе и нельзя, ведь мы – советские люди.

И только специалисты знают, что такое сниматься под готовую фонограмму. Скажу без всякой рисовки, что это очень сложно. Рамки максимально сужены, выйти за них невозможно, от актеров требуется максимальная дисциплина и немалое мастерство. Время и темп заданы, товарищи актеры, извольте соответствовать! Но, с другой стороны, с таким режиссером, как Г.В., который в доступной форме разъясняет каждому актеру его задачу, очень легко и приятно работать. Легко в том смысле, что каждый актер (и не только актер, но и другие участники процесса) четко представляет, что от него требуется. Этим Г.В. выгодно отличается от многих других режиссеров. Однажды мне рассказали, что актриса М. жаловалась на своего мужа, говорила, что вынуждена по ночам выспрашивать (выпрашивать!) у него разъяснения по поводу роли[28]28
  Возможно, что М. – это Марина Алексеевна Ладынина (1908–2003) – советская актриса, с 1936 по 1954 год бывшая женой режиссера Ивана Пырьева.


[Закрыть]. Г.В., хорошо знающий мужа М. (теперь уже бывшего), выразился так: «Есть режиссеры, а есть дирижеры. Дирижерам кажется, что все делается по мановению их волшебной палочки, без слов». Г.В. – мастер точных высказываний, не в бровь, а в глаз. Так оно и есть, только по мановению волшебной палочки ничего в жизни не делается. В ходе работы над картиной Г.В. оценивает каждый день по количеству пересъемок тех или иных сцен. Ничего не пришлось переснимать – отлично. Что-то пересняли – хорошо. Пересняли не одну-две, а несколько сцен – удовлетворительно. Очень верный подход, государственный. Экономия сил и средств. Я и сама, бывало, шла на определенные жертвы, порой весьма значительные для меня, ради того, чтобы избежать повторной съемки. По поводу повторов, вернее – их отсутствия, Г.В. любит рассказывать одну историю.

Во время съемок «Потемкина»[29]29
  Речь идет о фильме «Броненосец «Потемкин», снятом режиссёром Сергеем Эйзенштейном на киностудии «Мосфильм» в 1925 году.


[Закрыть] Эйзенштейн хотел снять эпизод, имевший место в действительности. Во время встречи мятежного корабля с эскадрой Черноморского флота был дан устрашающий предупредительный залп из всех корабельных орудий, призывающий сдаться, но «Потемкин», наоборот, поднял красный флаг. Устроить подобный залп эскадры было нелегко. Г.В. получил разрешение у самого Фрунзе[30]30
  Михаил Васильевич Фрунзе (1885–1925) – советский военачальник, в 1925 году бывший народным комиссаром (министром) по военным и морским делам.


[Закрыть]. Разрешение было получено с оговоркой – только один залп, не больше. Очень уж дорогое это удовольствие, выстрелить из всех орудий флота. Наступил день съемки. Было условлено, что в нужный момент Эйзенштейн взмахнет белым флагом, который был у него в руке, и прозвучит залп. Но кто-то из посторонних, присутствовавших на съемках (Эйзенштейн в отличие от Г.В. любил работать «на публике», чем больше зрителей, тем лучше ему работалось), спросил, как будет дана команда для залпа. Эйзенштейн сказал как и для наглядности взмахнул флагом. И тут же прозвучал залп. «Такой кадр пропал!» – по сей день сокрушается Г.В., вспоминая этот случай. Не хочу злословить, но случай, на мой взгляд, весьма показательный для Эйзенштейна.

Когда заходил разговор о наших картинах, я, разумеется, рассказывала не только о себе, но и о Г.В. Сталин с интересом слушал и однажды сказал, что он всегда считал Г.В. талантливым режиссером, но только благодаря моим рассказам узнал, насколько он талантлив. Сказаны эти слова были искренне, без малейшей примеси иронии.

Г.В. постоянно находится в рабочем, творческом состоянии. Даже во сне он может увидеть решение того или иного вопроса, а уж наяву-то все, что происходит вокруг, может стать частью, а то и основой для будущей картины. Так, например, замысел «Волги-Волги» родился у него во время поиска актрисы на роль Анюты в «Веселых ребятах» (это было еще до знакомства со мной). Сказали, что где-то под Москвой есть одаренная девушка, трактористка и певунья, звезда местной самодеятельности. Г.В. нашел ее. Девушка и впрямь оказалась талантливой и хотела попробовать свои силы в кино, но вот директор МТС[31]31
  МТС – машинно-тракторная станция, государственное социалистическое сельскохозяйственное предприятие, оснащенное машинами для технической и организационной помощи колхозам и совхозам. Существовали с 1927 по 1959 г.


[Закрыть] не отпустил ее в Москву. Сказал, пусть лучше работает на тракторе, это важнее. Г.В. расстроился, но задумался на тему бюрократов и самодуров. Тот директор стал прообразом Бывалова[32]32
  Бюрократ, персонаж фильма «Волга-Волга», роль которого сыграл актер Игорь Ильинский.


[Закрыть]. Из одного случая, из одного эпизода родился целый фильм.

* * *

Все письма от зрителей я читаю сама. Пусть не сразу, не в тот же день, но читаю. Ни одно, сколько бы их ни было, не остается непрочитанным. А как же иначе? Ведь люди пишут мне. Как я могу оставить их письма без внимания? Отвечаю далеко не на каждое, это правда. Тому много причин. Не каждое письмо требует ответа. Большей частью люди выражают восхищение (или порицание – бывает и такое). Выразили и все, продолжения не требуется. Некоторые дают мне советы. При всей их наивности, они иногда оказываются полезными. Нередко меня критикуют, причем сейчас, почти через тридцать лет после выхода «Веселых ребят», могут указать на те или иные недочеты (недостатки) Анюты. Я люблю, когда меня критикуют, особенно если это делается наедине (письмо – это ведь тот же разговор с глазу на глаз) и деликатным образом. Никто из нас не застрахован от ошибок. Всегда есть над чем задуматься, что исправить. Критика Анюты помогает мне в работе над нынешними моими ролями. Связь со зрителями крайне ценна для меня, очень важна. Среди писем встречаются признания в любви (такие я сразу откладываю в сторону, потому что искренне не понимаю, как можно влюбиться в экранный образ, в самом деле не понимаю), обширные критические разборы (читаю их внимательно, если, конечно, они содержательны), нередко попадаются просьбы. Просьбы я стараюсь выполнить. Если могу чем-то помочь, то обязательно помогу. Но я ведь не всемогуща, и во многом мои возможности не отличаются от возможностей обычного советского человека, что бы там ни думали люди. «Вы такая счастливая, – пишут мне. – Вы все можете». Все? Эх, если бы я могла все… «Все», в полном понимании этого слова, не может ни один человек. Даже Сталин не мог «всего», хотя мог многое, очень многое. Мог больше других, но совсем не «все». Всемогущество – сказочная категория, только в сказках можно найти волшебную палочку или поймать золотую рыбку. Главное, потом не оказаться у разбитого корыта. Ох уж это «разбитое корыто», печальный итог множества стремлений, финал многих надежд!

* * *

– Какой была твоя первая роль? – спросил Сталин после того, как мы посмотрели комедию «Горячие денечки»[33]33
  «Горячие денечки» – кинокомедия, снятая в 1935 году режиссерами Александром Зархи и Иосифом Хейфицем.


[Закрыть].

Вместе мы смотрели ее во второй (и в последний раз). У Сталина была привычка пересматривать картины по нескольку раз. Редко о какой Он выносил суждение с первого раза и более ее не смотрел. Это должна была быть очень слабая картина со множеством недостатков. На моей памяти такое случалось всего два раза. Во второй раз Сталин даже не стал досматривать. Поднялся на середине (тут же показ прекратился, и включился свет) и предложил мне прогуляться (дело было на даче). Обе эти картины не называю нарочно. Незачем, ведь речь не о них. Да и «Горячие денечки» вспомнились только к слову. Мы с Ним часто смотрели разные картины.

– Первая роль? – задумалась я. – Первой моей ролью была Ромашка. Хлоп-хлоп глазами, и какая-то реплика вроде «Доброе утро!». Мне тогда было четыре года. Или пять. В детстве я переиграла едва ли не весь ботанический мир. Ромашка, Подсолнух, Роза, Редька, Вишенка… Даже Грушей успела побывать. У детских спектаклей свои особенности.

– Сильно волновалась?

Вопрос был задан тоном знатока, человека, который знает, что такое выступать на людях.

– Не очень, – честно ответила я. – Ведь все или почти все зрители были своими, знакомыми. Большая разница – выступать перед своими, знакомыми людьми или перед незнакомыми. Свои добрые, они в любом случае похвалят и станут аплодировать. А вот незнакомые…

Помню, никогда не забуду и всегда буду помнить, как у меня дрожали все поджилки, когда я впервые вышла играть Герсилью[34]34
  Оперетта французского композитора Шарля Лекока «Дочь мадам Анго».


[Закрыть]. Три фразы! «Да!», «Нет!», «Слушаюсь!». Сколько чувства вкладывала я в эти простые слова! «Да» мое было каменным, оно падало в зал гулко, шумно, крепко. Да-а-а! «Нет» – как удар топора. Резко, отрывисто, коротко. Сказала, как отрезала. Нет! Я попробовала для пущего эффекта (глупая была мысль, но тогда казалась актерской находкой) удваивать букву «т» на конце, чтобы выходило «Нетт!». Так мне, по неопытности, нравилось больше, но Н.-Д.[35]35
  Владимир Иванович Немирович-Данченко.


[Закрыть] резко высказался в том смысле, что моя Герсилья француженка, а не чухонка[36]36
  Чухна, чухонцы – насмешливое прозвание финно-угорских народов в дореволюционной России.


[Закрыть], и добавил, что никакой акцент не может выглядеть уместным в пьесе, переведенной на русский язык. А «Слушаюсь!» я кричала столь вдохновенно, что едва не выпрыгивала из своего костюма (не имевшего, кажется, ничего общего с одеждой французских женщин того времени), смотревшегося весьма «иностранно» – красный чепец, белая блузка, синяя сборчатая юбка и лапти, стараниями одного из театральных умельцев переделанные в некое подобие деревянных башмаков. Лапти эти были ужасно неудобными, я готова была выходить на сцену босиком (бедной девушке вполне уместно ходить босиком), но мне этого «самовольства» не разрешили. Подозреваю, что дело было не столько в образе, сколько в плохом состоянии сцены. Ее незадолго перед тем отремонтировали, но доски были плохо обструганы и таили в себе великое множество заноз.

– Незнакомые? – прищурился он. – А я вот думал, что перед чужими выступать легче. Их ведь не так страшно разочаровать, как своих? Или я ошибаюсь?

– Зрителей никогда нельзя разочаровывать! – убежденно (и нисколько не кривя душой) ответила я. – Ни своих, ни чужих. Это детские впечатления…

Я смутилась. Думала одно, а сказала другое. Почти то же самое, но смысл совершенно изменился. Детские впечатления, первая роль… Помню, как аплодировала мне мама. Жаль, что в то время не было небольших переносных фотоаппаратов, только ящики на трех ногах в ателье, и нас никто не фотографировал. Впрочем, может, оно и к лучшему. Не всегда приятно смотреть на себя в прошлом, ведь сравнения не в пользу меня, нынешней. Но первая роль – это Первая Роль.

– А в кино? – задал Он следующий вопрос. – Как было в кино? Так же, как на сцене, или по-другому?

Его интересует все. Такой уж это человек. Хочет знать все, во все вникает.

– В кино не так страшно, – честно призналась я. – Можно переиграть то, что получилось неудачно. Зритель видит только итоговый результат, смонтированный фильм…

Про то, насколько трудно привыкать к камере («мертвый глаз», называет ее Г.В.), я говорить не стала. И про то, на какие жертвы порой приходится идти ради экономии пленки или ради экономии времени, тоже не сказала. Не стала вспоминать и сбесившегося на съемках «Веселых ребят» быка… Театр, он камерный, уютный. Там все по-домашнему. А кино – это буйство фантазии, темп, масштаб, смешение всего со всем. Но говорить обо всем этом не хотелось. Чего доброго, Он подумает, что я хвастаюсь. Что такое мои актерские дела в сравнении с той ношей, которая лежит на плечах Вождя? Стоит только попытаться представить себе это величие, проникнуться им хоть частично, и все суетное отходит на второй план…

Самая большая загадка, которая так и осталась для меня загадкой, – это необыкновенное сочетание в Сталине неимоверного величия с душевной человеческой искренностью, простотой. Больше никогда не встречались мне люди, которые были и просты, и величественны одновременно. Семейные предания говорят о том, что оба этих свойства были присущи Льву Толстому, но я о том судить не могу. Я могу судить только о том, что видела своими глазами.