Текст книги "Люди крыш. Дети пустоты"

Любовь Романова
Люди крыш. Дети пустоты

Пролог

Франция, Париж, 2 июня

– Мы нашли их.

Эти слова прокатились под сводами узкого коридора и достигли ушей старшего детектива уголовной полиции Парижа Валери Жирард. Она почувствовала, как немеют пальцы рук – верный признак беды. Сотрудница La Crime протиснулась мимо полицейских и оказалась на пороге темного зала. По блестящим от слизи стенам и белесой воде, затопившей на локоть эту часть парижских катакомб, метались голубые лучи фонарей. Пахло мокрой известью, плесенью и скисшим молоком.

– Живы? – спросила Валери со сдержанной надеждой.

Никто не ответил. Полицейские молчали, потрясенные картиной, на мгновение выхваченной из темноты светом фонарей. Молодой диггер, проводник поисковой экспедиции сидел на корточках, сжав виски руками, и тихо выл…

История, которая заставила стражей порядка отправиться под землю, началась две недели назад. Почти одновременно в районные отделения парижской префектуры поступили заявления о пропаже шести катафилов. Так себя называли помешанные на катакомбах исследователи средневековых каменоломен, что пронизывали, точно нити грибниц, подземелье Парижа. Катафилы искали новые коридоры, наносили их на карты и водили по заброшенным тоннелям падких до городской мистики туристов.

Исчезновения любителей каменоломен связали между собой не сразу. Только когда из катакомб не вернулись две экскурсионные группы, стало ясно: пора говорить о серийном похищении людей. Первая группа состояла из девяти французских подростков, вторая – из тринадцати взрослых иностранцев. Всего полиция зарегистрировала пропажу двадцати восьми человек.

Утаить в мешке шило, больше смахивающее на ревущую электродрель, оказалось невозможным. Телеканалы и радиостанции, газеты и новостные интернет-порталы всего мира вцепились в криминальную полицию Парижа бульдожьей хваткой. Журналисты требовали отыскать пропавших туристов. Или хотя бы объяснить, что за неведомая сила в недрах мировой столицы моды заставила бесследно исчезнуть три десятка человек. И вот теперь, спустя чуть меньше недели, La Crime нашла их.

– Дай фонарь! – потребовала Валери, обращаясь к диггеру. Как только луч холодного света коснулся неподвижных фигур у дальней стены зала, руки старшего детектива задрожали. – Господи Иисусе! Они все здесь…

* * *

Испания, деревня Сан-Хуареса,2 июня

Хорхе Родригес Фернандес, владелец небольшой лошадиной фермы, опаздывал на венчание двоюродной племянницы. Его задержал ветеринар. Он приехал осмотреть захромавшую кобылу и целую вечность жаловался Хорхе на свою вредную супругу. Тот скрипел зубами, но слушал. Врач был лучшим специалистом по лошадям на сто миль окрест, поэтому посылать его к чертовой бабушке не хотелось. В результате Хорхе пришлось лететь, как укушенному, в деревню Сан-Хуарес, где юная Барбара собиралась стать женой какого-то пижона из Мадрида.

Пыльный «Рено Кенгу» подпрыгивал на ухабах дороги цвета подпорченного апельсина. Вокруг лежал типичный для юга Испании пейзаж: желтая земля, коричневые горы на горизонте и темно-зеленые плантации оливы. Низенькие деревца больше походили на чахлый кустарник, но Хорхе не с чем было сравнивать. Ни разу в жизни он не покидал пределов родной Испании.

Деревушка встретила фермера неприятной тишиной. На церковной площади он не увидел ни одной живой души. Неужели этому болтуну Филипе – отцу Барбары и двоюродному брату Хорхе – удалось затащить на свадьбу дочери весь Сан-Хуарес? Внутри церкви оказалось еще тише, чем снаружи. На скамьях чинно сидел народ и молчал. Ни священника, ни молодоженов видно не было.

Среди ближайшего ряда затылков Хорхе разглядел знакомую кепку цвета хаки и выбивавшиеся из-под нее рыжеватые кудряшки. Они украшали продолговатую, словно гусиное яйцо, голову соседа по ферме Хуана Гомеса, владельца ста пятидесяти акров цитрусовых плантаций. Стараясь издавать как можно меньше шума, Хорхе подкрался к нему и вежливо тронул за плечо.

Плечо под клетчатой рубахой показалось слишком худым. И твердым. А еще оно как будто крошилось. Разве может человек крошится?

– Эй, что тут…

Во рту у фермера внезапно пересохло.

Он увидел лицо своего соседа.

Серо-коричневая маска, припорошенная бурой пылью. Дырки вместо глаз, под ними курносый обрубок. Сморщенные губы открывали знакомый Хорхе золотой зуб. Сосед вставил его после того, как укусил край пивной кружки, празднуя рождение третьей дочери. Теперь же на месте Гомеса сидела мумия.

Владелец лошадиной фермы отдернул руку, и мумия рухнула на выложенный черно-белой плиткой церковный пол. Челюсть с блестящим зубом отлетела к ногам Хорхе. Тот в ужасе отскочил в сторону и начал озираться. На всех скамьях неподвижными рядами сидели высохшие, точно стручки неубранной фасоли, люди. Рты большинства из них были открыты, и от этого прихожане казались жутким хором, затянувшим беззвучную песню.

Возле алтаря из-за скамьи выглядывал край белоснежного платья Барбары. Хорхе побрел к нему, с трудом переставляя отяжелевшие ноги. Он уже знал, что увидит…

* * *

Австрия, Вена, 2 июня

В венском Пратере пахло жареными сосисками и кебабом. Богдан шагал за старшими братьями, стараясь не думать о еде. Но в парке аттракционов как назло на каждом шагу попадались ларьки с шипящими колбасками, покрытыми алой глазурью яблоками и огромными сэндвичами. Разменивать сто евро, перепавшие от отца на день рождения, было жалко, а просить близнецов – все равно, что уговаривать школьную училку поставить пятерку за красивые глаза. Только посмеются.

– Погнали вон на ту штуку! – Один из братьев указал пальцем в сторону уходящей в ясное небо иглы. Вокруг нее, словно лопасти пропеллера, вращались на цепях кресла. Они поднимались до самой верхней точки шпиля, а затем медленно спускались к земле. Ничего выше в Венском парке не было.

– Богдаша в штаны наделает! – хмыкнул второй брат. – Устроит австриякам желтый дождик.

Оба захихикали.

Семья Богдана прилетела в Вену, едва в России начались школьные каникулы. Родители давно планировали эту поездку: три дня в Вене, а потом две недели среди альпийских озер и средневековых замков. Отец специально для путешествия арендовал темно-зеленую «Шкоду». Сейчас он вместе с матерью наслаждался неторопливым вращением самого старого в Европе колеса обозрения. Вместо привычных кабинок аттракцион-пенсионер натужно тянул закрытые вагончики, рассчитанные на двенадцать человек каждый.

Сыновья решили, что это развлечение для девчонок и стариков, поэтому пятнадцатилетние близнецы отправились искать впечатлений поострее. Десятилетний Богдан увязался с ними.

– С собой не перепутал? – поинтересовался он, лихо сплевывая на разогретый солнцем асфальт. – А то, может, пока не поздно, памперс наденешь?

Если ты младше – это еще не повод пропускать удары. Нужно отвечать шпилькой на шпильку, подначкой на подначку. Иначе заклюют.

Но стоило подойти к аттракциону, как у близнецов появился новый повод для насмешек. На иглу пускали только тех, кому исполнилось двенадцать.

– Не плачь, малыш! Беги на карусельку с лошадками! – копируя голос матери, проворковал один из братьев.

– Отвали! – огрызнулся Богдан.

Ни на какие другие карусели он не пошел. Стоял и тоскливо смотрел, как довольные близнецы устраивались в скрепленных друг с другом креслах, громко галдели и строили Богдану обидные рожи. Поджарый австриец закрепил страховочные ремни и махнул кому-то невидимому: «пора!».

Игла вздрогнула.

Загудел мотор, зазвенели цепи. Кресла тронулись с места, и вскоре гигантский пропеллер уже полз к вершине шпиля.

Богдан не сразу понял, что случилось неладное. Только когда сиденья над головой слились в сплошную ленту, он сообразил: карусель вращается слишком быстро.

И не одна она.

Все аттракционы внезапно превратились в разноцветные смерчи. Пространство вокруг наполнилось воем и скрежетом, в который вплетались крики перепуганных людей. Оглушительный удар смял ближайший ларек с кебабами. На него рухнула пара сорвавшихся с цепей кресел.

Богдан не смог заставить себя посмотреть, сидел ли в них кто-нибудь. Он упал на колени, зажмурился и закричал…

Глава 1

Ее разбудил попугай.

– Завтракать подано! – заорал он прямо Женьке в ухо. – Овсянка, мэм!

– Уйди, птица! – простонала она. – А то съем!

Послышался торопливый цокот когтей по паркету, попугай отбежал на безопасное расстояние. Впрочем, быть съеденным ему не грозило – уроженец австралийских островов выглядел очень неаппетитно.

Несколько лет назад из-за редкого птичьего вируса он лишился почти всех перьев. Сохранился только грязно-оранжевый куст на макушке да розовый пух вокруг глаз. Остальное тело некогда белоснежного какаду теперь было покрыто лишь синеватой пупырчатой кожей. Больше всего он напоминал ощипанную тушку тощей курицы, приготовленную к отправке в духовку. Женя чуть не задохнулась от смеха, впервые увидев, как это чудо без перьев уверенно шагает по полу.

Летать он, разумеется, не мог. Зато шустро передвигался на крепких лапах и лазил по отвесным поверхностям, помогая себе мощным черным клювом. Этот клюв служил ему не хуже газового ключа. Какаду запросто раскручивал им любые гайки и сворачивал вентили на водопроводных трубах. За что получил имя Сантехник.

Женю Сантехник не любил. По крупному счету, он никого не любил, кроме себя и Морока, ее отца, но новая обитательница квартиры вызывала в попугае особо лютую ненависть.

– Нахалка! – рявкнул он и злорадно добавил: – Овсянка, мэм!

– Слышала! Уймись!

Она встала со скрипучей тахты, обреченно натянула синие джинсы с черной футболкой и поплелась на кухню. Сантехник ковылял следом.

Женя поселилась в этом доме ровно две недели назад. Ее так обескуражило предложение отца пожить вместе, что она, точно загипнотизированная, согласилась. Наверное, найдись тогда время подумать, ноги бы ее здесь не было. За тринадцать лет Морок ни разу не дал знать о своем существовании. Мол, не догадывался, что у него есть дочь. Разве в это можно поверить? Но узнав отца поближе, Женя неожиданно для себя поверила: не знал. Если бы знал – вряд ли бросил бы их с мамой. Кирилл Михайлович Мороков вообще никогда никого не бросал.

Он был так устроен.

И все же Женя жалела о своем решении переехать к отцу. Очень быстро она поняла: ее пригласили потому, что так правильно – дочь должна находиться под присмотром. Сама по себе тринадцатилетняя Женя Смородина руководителя Службы Контроля Края не интересовала – ему хватало других забот. Еще две недели назад она и представить не могла, каким горьким окажется это открытие.

На сосновом столе огромной кухни, обставленной в дачном стиле, ее ждал серый блин заклекшей овсянки. Женька брезгливо ковырнула его ложкой – ни масла, ни сахара. Захочешь – не проглотишь. Небось когда Учур готовил это кулинарное недоразумение, радостно ухмылялся, представляя, как она будет им давиться. Четырнадцатилетний компаньон отца ненавидел новую обитательницу квартиры еще сильнее, чем попугай.

Отложив ложку, Женя встала из-за стола, открыла светло-коричневую дверцу под кухонной раковиной и отправила кашу в мусорку.

– Приятного аппетита! – пожелала она помойному ведру из синего пластика.

– Нахалка! – снова сообщил Сантехник, раскачиваясь на спинке деревянного стула.

– Знаю.

Ничего, поесть можно и в школе. У нее будет не меньше часа, чтобы перехватить пару булочек в столовой. Экзамен начнется в десять, а сейчас нет и семи. Нужно только из дому пораньше выйти. Женя глубоко вздохнула: сегодня ей предстояло сдать историю – последний экзамен в этом году.

И в этой школе.

Осенью она пойдет в специальную гимназию для детей Края, тех, кто принадлежит к одной из четырех рас: Людям крыш, Людям нор, Людям глубины и Людям ветра. Как объяснил отец, это учебное заведение – что-то вроде отчаянного эксперимента горстки энтузиастов. Еще совсем недавно расы считали образование подрастающего поколения своим личным делом. Любые попытки в него вмешаться грозили государственным конфликтом. Но все меняется. Взгляды жителей Края – тоже. Поэтому Женьке ничего не мешало предаваться мечтам о первом дне в новой гимназии. Дочь начальника СКК плохо представляла себе, чему там учат, но точно знала: хуже, чем в ее родной школе уже не будет. Чего только стоило красное от регулярных приступов педагогического бешенства лицо директрисы. Нужно на прощание оставить на стене под окном ее кабинета какое-нибудь смачное граффити. Чтобы помнили.

Хотя бы, пока не закрасят.

Продумывая финальный скетч, Женя вошла в тренировочный зал. Он находился этажом ниже квартиры отца. В самый первый день Морок взял с нее слово, что она будет по часу заниматься здесь каждое утро. Способности его дочери проснулись всего месяц назад, и теперь ей приходилось наверстывать упущенные годы обучения.

Удар светящейся бледно-зеленой нити сбил Женьку с ног.

Она пролетела метра два и врезалась спиной в стену.

Воздух вышибло из легких.

Под потолком полутемного зала висел Учур. Его опоясывали сразу четыре разноцветные нити. Или фибры, как их называли Люди ветра. Он явно вообразил себя человеком-пауком. Фибры тянулись от талии компаньона отца к решеткам маленьких окон спортзала, давая возможность парить метрах в трех над полом, а кимоно стального цвета придавало сходство с героем китайского боевика. По-монгольски плоское лицо парня, год назад покинувшего родной Алтай, оставалось неподвижным. Ни злобы, ни радости.

– Совсем озверел? – выдавила Женя, морщась от боли. – Я же была не готова!

Учур ничего не ответил. Он умудрился за две недели не сказать дочери начальника СКК ни слова. Можно было подумать, что алтаец немой. Но Женька не раз слышала, как этот немой за милую душу болтает с Мороком.

– Ладно. Сам напросился! – Если кто-то забыл, что имеет дело с полиморфом, она тут ни при чем.

Не вставая с пола, Женя попыталась вызвать волну тепла, чтобы заставить тело двигаться в десятки раз быстрее обычного. Одновременно протянула руку раскрытой ладонью вперед, как это делали Люди глубины…

Ничего не вышло.

Все усилия вязли в мягких стенках невидимого кокона. Как тогда, в подземном городе, рядом с включенным блокиратором.

Учур злорадно ухмыльнулся и снова взмахнул бледно-зеленым хлыстом.

Ей почти удалось увернуться. Упругая нить всего лишь обожгла правую ногу. Женька даже не закричала, только слезы по-детски брызнули из глаз.

– Придурок!

Что мы имеем? Доступ к способностям кошек и депферов перекрыт. Зато прекрасно видны фибры. Разноцветные нити опутывали все пространство зала. Значит, сейчас она не полиморф, который обладает способностями четырех рас, а всего лишь крылан. Такой же, как Учур.

Нет, не такой. Алтаец в своей деревне учился управлять линиями движения с младенчества, она – меньше месяца. То есть шансов ноль целых ноль десятых.

Женька вскочила с пола и бросилась к выходу. Ее остановил тихий стрекот. Сложив губы трубочкой, Учур едва слышно пощелкивал языком, словно подзывал птичку или зверушку. Встретившись с Женькой взглядом, он чуть заметно кивнул в сторону скаладрома у дальней стены зала.

– Черт! Черт!

На одном из верхних зацепов, под самым потолком, сиротливо висел ярко-синий рюкзачок. На его застежке болтался брелок – пушистый розовый мышонок. Хвост оторван, одно ухо держится на ниточке. Женька точно помнила, что оставила рюкзак возле постели. В нем лежали два учебника, которые кровь из носа понадобятся перед экзаменом.

– Учур, отдай его, пожалуйста!

Ответа ждать не пришлось – зеленая фибра полоснула Женьку по плечу. Светящийся жгут скользнул по черной ткани мастерки. Ощущение было, как от ожога крапивы. Только гораздо больнее.

– Что тебе нужно? Ты мне вообще не учитель! – выкрикнула Женька и отскочила, насколько позволяло пространство тренировочного зала.

– Сегодня – учитель! – алтаец впервые подал голос. – Этот урок Кирилл Михайлович поручил вести мне.

Еще один удар.

На этот раз мимо.

Фибра оставила неглубокий рубец на выкрашенной в темно-серый цвет стене.

– Эй, тебе это не приснилось? – Женька попыталась забиться в угол за шведскую стенку. – Из тебя учитель, как из феи Винкс космонавт!

Следующий удар сломал одну из деревянных перекладин спортивного снаряда.

– Ну, всё. Уже не смешно!

Кончик фибры лизнул Женькину щеку. Голова дернулась, больно приложившись затылком о стену. Половина лица немедленно налилась горячей тяжестью.

На этом Женькино терпение закончились.

Девчонок нельзя загонять в угол.

И тем более бить по лицу.

Никогда не знаешь, что в них может проснуться.

В Женьке проснулся кот Леопольд, хвативший пузырек «Озверина». Она почувствовала, что готова одним взглядом сжечь своего обидчика. А вместе с ним спортзал, дом и половину планеты. С Женькой редко случались приступы настоящего бешенства, но когда случались, ей становилось плевать на последствия.

От следующей встречи с зеленой змеей Женька уворачиваться не стала. Поймала и рванула на себя. Потерявший бдительность алтаец позорно выпустил нить из рук.

И Женька ударила.

Всего один раз.

Она замахнулась и послала хвост змеи мимо своего противника, туда, где из стены выступала небольшая, размером с видеокассету, черная коробка. По фибре пробежала горячая волна. Коробка вмиг сморщилась, словно брошенная в костер пластиковая бутылка, и выплюнула порцию зеленых искр. В тренировочном зале запахло горелой пластмассой. Одновременно исчезли стенки невидимого кокона.

Если провести опрос представителей всех рас, то главным оружием СКК – спецслужбы, охраняющей обычных людей от обитателей Края – будет признан блокиратор способностей. Его создал Север – гениальный изобретатель в команде Морока. Блокиратор делал крысюков, кошек, депферов и крыланов в радиусе пятидесяти метров абсолютно беспомощными. Ни тебе головокружительных прыжков, ни управления линиями движения и потоками воды. Женя знала о существовании двух подобных приборов. Один лежал в сейфе в кабинете отца, другой находился в только что расплющенной черной коробке. Причем последний мог по отдельности отключать способности разных рас. Хочешь – только кошек или крысюков, а хочешь – депферов и крыланов. Правда, теперь о ценном устройстве следовало говорить в прошедшем времени.

Но Женьке было все равно – «Озверин» продолжал действовать.

Дочь Морока легко уклонилась от новой, темно-красной, фибры, вытянула руку ладонью вперед, и висевший под потолком Учур начал стремительно меняться. Под его глазами залегли коричневые круги, щеки ввалились, кожа покрылась желтоватыми струпьями.

По стенам зала побежали мелкие трещинки.

С потолка посыпалась краска.

Обиженно заурчали опустевшие водопроводные трубы.

За спиной зашуршала, превращаясь в труху, шведская стенка.

Разозленная Женька тянула воду из всего, что ее окружало. Из штукатурки, деревянных досок, водопровода, маленького фонтанчика под окнами и, конечно, Учура. Где-то в стене громко треснуло обезвоженное перекрытие. На верхнем этаже запричитала соседка, обнаружив, что ее скалярии бьются на дне сухого аквариума.

Еще немного, и четырехэтажный дом стал бы центром маленького Армагеддона, устроенного лишившимся самообладанием полиморфом. Катастрофу остановил Учур – он очень кстати потерял сознание. Выпустил красную нить из рук, обмяк и перестал подавать признаки жизни. Фибры не позволили ему рухнуть на пол. Мерцающие нити продолжали держать парня, словно паучья сеть мертвую муху.

Он висел в центре зала, согнувшись пополам – худой, нелепый, жалкий. Это зрелище подействовало на Женьку не хуже хорошей пощечины. Злость испарилась, оставив вместо себя острое ощущение неловкости. И чего было так психовать? Чуть дом с землей не сравняла. Болезненно морщась, она оглядела несчастный зал. Да, видок тот еще. Лучше места для съемок фильма на тему «Земля после ядерной войны» не придумаешь. Зато теперь не придется просить Морока отпустить ее обратно к кошкам. Когда он это увидит, сам потребует освободить жилплощадь. Еще и вещи соберет.

– Эй, Учур! Ты меня слышишь? – позвала Женька.

Парень не шелохнулся. Чувство вины начало постепенно уступать место страху. А что если алтаец умер? Что если она его убила? Нет, нет! Только не это! Женька сделала пару неуверенных шажков и оказалась под висящим Учуром. С этой точки открывался хороший вид на темноволосую макушку. К сожалению, макушка не могла сказать, жив ее хозяин или нет.

Женька уже готова была бежать в коридор за стремянкой, чтобы освободить алтайца из нитяной ловушки, когда тот зашевелился и попытался вернуть себе вертикальное положение. Вышло не очень. Пятая точка все еще осталась самой близкой к потолку частью тела. Тогда Учур ухватился руками за две из четырех опоясывавших его фибр, подтянулся, выпрямился и медленно поднял голову.

Почувствовать облегчения Женька не успела. Ей показалось, что в спину ударил ледяной арктический ветер. Вместо смуглого лица своего врага она увидела серо-зеленый треугольник, рассеченный узкой щелью безгубого рта. Там, где полагалось находиться носу, теперь торчал короткий отросток с тремя дырками вместо ноздрей. В глазницах вращались черные, точно затянутые нефтяной пленкой, шары – ни радужек, ни белков.

Существо, покачивавшееся в нескольких метрах над полом, не было Учуром. Эта тварь вообще не была человеком. Больше всего она напоминала уродливого богомола, непонятно как залетевшего в спортивный зал. Женька тихо пискнула, зажмурилась и приготовилась вновь задействовать способности депферов.

– А ну разошлись! – грянул знакомый голос.

На пороге спортзала стоял Морок. Рядом важно переминался с ноги на ногу лысый Сантехник.

– Верни воду. Быстро! – потребовал, приближаясь, начальник СКК.

– Нахалка! – добавил попугай.

Женя снова взглянула на Учура. Что за ерунда! Никакого сходства с богомолом! Алтаец опять был алтайцем, разве что немного подсушенным. Повинуясь требованию отца, она выставила перед собой раскрытую ладонь, и щеки парня немедленно округлились, глаза заблестели, а на лбу выступили крупные капли пота.

– Хорошо! Теперь идем. Я тебя в школу отвезу. Учур, а ты, когда придешь в себя, займись ремонтом. Даю пару дней, чтобы вернуть залу приличный вид, – бросил Морок через плечо. – И позвони Северу, пусть реанимирует блокиратор.

* * *

Спустя десять минут Женя сидела в машине Морока.

Темный «Лексус» плавно отчалил от вымощенного желтой плиткой двора. Пятиэтажный кирпичный дом, где находился тренировочный зал и квартира с голым попугаем, остался за спиной. Автомобиль ехал вдоль набережной, по которой гуляли стайки слегка захмелевших от летней свободы подростков и уставшие от родительской несвободы молодые женщины с детьми. Речная вода за чугунной оградой казалась синей с благородным стальным отливом. На ней выписывала неровные петли пара белых гидроциков. Всю ночь поливал дождь, и густой запах листвы, озона и влажной пыли пробивался в салон автомобиля сквозь фильтры кондиционера.

Так пахло только совсем юное лето.

Косясь украдкой на отца за рулем, Женя сделала неожиданное открытие: она ни разу не видела Морока при свете дня. Он уходил на работу, когда дочь еще спала, а возвращался, когда за окном уже таращились в темноту одноглазые фонари. И даже тогда начальник СКК не заглядывал к Жене в комнату. Точнее, в библиотеку, на время ставшую ее убежищем в чужой квартире.

Оказалось, у него много морщин-лучиков. Такие появляются не от старости, а от привычки часто улыбаться. Густые волосы лежали серебристым панцирем – почти половина успела поседеть. И все же он выглядел не старше, чем на сорок с хвостиком. А ведь на самом деле Мороку недавно исполнилось сто двадцать.

Отчего-то возраст отца не укладывался в Женькиной голове. Да, Марте, главе Фратрии кошек под двести, а Шепоту – целителю Людей крыш – за триста, но с их долголетием куда проще смириться – они ей не родные. Почти все Люди края доживали до трех сотен лет, если, конечно, на пути не оказывалось особо коварной крыши или внезапного цунами. У Женьки тоже впереди длинная, почти бесконечная, жизнь, но об этом пока лучше не думать, а то свихнуться недолго!

– Когда заканчивается твой экзамен? – невзначай спросил Морок, не отрывая взгляда от дороги.

Женька вздрогнула. Она ожидала, что разговор начнется с нотации по поводу разгрома в спортзале и загубленного блокиратора, поэтому по инерции огрызнулась:

– А вам-то зачем знать?

– Жень, я не рассчитываю, что через две недели после знакомства ты начнешь называть меня отцом, но может хотя бы на «ты» перейдем?

– Ради бога. Зачем тебе знать, когда заканчивается мой экзамен?

Чтобы скрыть смущение, она опустила зеркальце над лобовым стеклом и сделала вид, что сосредоточенно разглядывает ожог на щеке. Бледную кожу пересекала розовая полоса. Через полчаса след совсем исчезнет – от рас Края Женьке досталась повышенная регенерация тканей – неглубокие раны заживали на ней в считанные часы. А то и минуты.

Она уже собиралась закрыть зеркало, но задержалась взглядом на новой стрижке. Пару дней назад Марта, глава Большого Совета Людей крыш, отвела ее к своему парикмахеру. Теперь светло-русая челка заканчивалась над бровями, не закрывая серых глаз. Марта утверждала, что они главное достоинство Женьки. Наверное, так и есть. Всё остальное – самое заурядное. Обычный нос, слегка картошкой. Губы не тонкие, и не пухлые – как у девяноста процентов тринадцатилетних девочек. А глазами – да, можно гордиться. Особенно после того, как радужки начали менять цвет. Временами они становились желто-зелеными и зрачки превращались в кошачьи щели.

– Я хочу встретить тебя из школы. Это же последний твой экзамен. Давай отпразднуем.

– Зачем?

– А почему бы нет?

– Вы… Ты мне ничего не должен! В смысле, не надо изображать заботливого папашу!

– Послушай, – начальник СКК посмотрел на Женьку. В его темно-серых, как асфальтовое полотно, глазах ей почудилась усталость. – Эти две недели были очень трудными. И для тебя, и для меня. Пришлось попотеть, чтобы настоящие причины истории с крысами не выплыли наружу. Но сейчас всё позади. Теперь я буду гораздо больше бывать дома. Давай попытаемся стать, ну если не отцом с дочерью, то хотя бы друзьями…

– Спасибо, не надо. Я вернусь к маме… Или к кошкам. Было глупо переезжать к вам. То есть к тебе.

– Хорошо. Я не могу заставить тебя остаться. Но может, ты подождешь с переездом хотя бы неделю? И… прости меня.

– За что?

– За Учура. Я ведь знал о его отношении к тебе. Просто не думал, что он потеряет над собой контроль.

– Ладно, забыто, – кивнула Женя. Щека и нога все равно уже перестали болеть. – Откуда этот Учур вообще взялся? – Ей не хотелось продолжать разговор о переезде, и она ухватилась за возможность сменить тему.

– С Алтая.

– Знаю. И про то, что ты его на улице подобрал, тоже знаю. Мне Кудай рассказывал. А что еще известно? Вдруг он преступник? Может, его милиция ищет?

– Нет! – засмеялся начальник СКК, собрав щеки и лоб в веселую гармошку. Как ни странно, эта особенность мимики не делала его смешным. Морока вообще ничто не могло сделать смешным, даже неуемная любовь к шейным платкам. Он менял их каждый день. А то и чаще. У начальника СКК хранилась целая коллекция. Сегодня из-за воротничка светло-серой рубашки выглядывал шелковый платок василькового цвета. – Не ищет. Мы наводили справки. Он из алтайской фратрии Людей Ветра. Попал туда лет семь назад. Родителей нет. О себе ничего не рассказывает. Похоже, не помнит. С год назад умер его наставник. От старости. Хороший был мужик, мы с ним одно время почти дружили. После этого парень исчез на Алтае и появился у нас.

Услышанное никак не объясняло внезапного превращения Учура в длинномордое чудище. Еще месяц назад Женя решила бы, что у нее просто галлюцинация, и постаралась выбросить этот случай из головы. А сейчас она задумалась: в мире Края не бывает просто галлюцинаций.

– Мы не туда свернули. К школе налево! – забеспокоилась она.

– Давай заедем к тебе домой. Мама сейчас там?

– Да. Наверное.

– Передай ей вот это, – Морок протянул длинный конверт из коричневой бумаги. – Я внизу подожду.

Спрашивать, почему он не может подняться сам, смысла не имело. Отец боялся, что его несостоявшаяся жена начнет интересоваться, отчего это за тринадцать лет он ни капли не изменился? Ну не врать же ей про пластическую хирургию или курс медитаций на Тибете. Поэтому Морок общался с Еленой Александровной Смородиной только по телефону. Или через дочь.

– Что там? – подозрительно спросила Женя.

– Просто подарок. Постарайся, чтобы она его приняла.

* * *

– Нет, Женя! Скажи отцу, я не могу это взять!

На кухонном столе их с мамой двухкомнатной квартиры лежал распечатанный конверт. В нем оказалась двухнедельная путевка в Австрию с фотографией утопающего в зелени настоящего рыцарского замка и банковская карта.

– Мам, ну ты же мечтала услышать венскую оперу!

– Ничего, послушаю на диске. Но денег и путевок я у твоего отца брать не буду! Еще чего не хватало!

Последние недели Женя мало виделась с матерью и сейчас с удивлением обнаружила, что перед ней сидит другая, почти незнакомая женщина. Исчезла жалкая кичка на затылке, перехваченная детской резинкой – ей на смену пришла аккуратная стрижка. Отбыли на заслуженный отдых вельветовые штаны – теперь ее мать носила дома голубой шелковый халат до пола. В аккуратно подведенных глазах появилась глубина и… Женя попыталась подобрать подходящее слово… надежда?

– И вообще, Женя, почему он сам не зайдет?

– Боится.

– Чего? Я уже объясняла: он ни в чем передо мной не виноват. Это я, дура, все от него скрыла! Как узнала про беременность, умчалась к отцу в деревню. Вернулась, когда тебя нужно было в детский сад отдавать.

– Тогда чего бы тебе не поехать в Австрию? – Женька успела мысленно перебрать весь запас обидных слов в адрес Морока. Здорово он придумал – отправить ее на баррикады. Мог хотя бы позвонить матери и лично пригласить в путешествие.

– Как же ты не понимаешь? Это… что это? – Елена Александровна за уголок вытащила из конверта сложенный пополам листок бумаги. Развернула. – Письмо? От Кирилла…

Ее глаза забегали по рукописным строчкам. Женька попыталась заглянуть в послание отца, но мать тут же встала и вышла из кухни. Она вернулась только минут через десять, хлюпая покрасневшим носом.

– Хорошо, Женечка, скажи ему, что я поеду. В конце концов, каждый человек имеет право на исполнение заветной мечты. Правда?

– Конечно, правда, мам! Поезжай! Кстати, ты знаешь, что тебе ужасно идет новая стрижка?

– Спасибо. Тебе твоя тоже! Ужасно идет! – засмеялась мать. – Ох совсем забыла. Тут в нашем почтовом ящике кто-то вчера посылку оставил. Для тебя. – Елена Александровна протянула руку и сняла с холодильника конверт. Почти такой же, какой передал отец, только чуть короче. Ни адреса, ни индекса. Лишь отпечатанная на принтере надпись: «Для Смородины Евгении». Значит, через почту он не проходил, его просто бросили в ящик. – Прости, я открыла. Там флэшка. И больше ничего.