Текст книги "Одержимая тайным даром"

Айылла
Одержимая тайным даром

* * *

Дитя с тайной силой

Что суждено пережить и свершить человеку на этой земле, какой след он оставит после себя, решает Всевышний. Неспроста наши предки верили в предназначение. Но, по якутским понятиям, судьба каждого зависит не только от Его воли или последствий собственных поступков – немалое значение имеет и унаследованное от предков. Разгадка необычной судьбы Кюннэй Кардашевской, промелькнувшей на жизненном небосклоне яркой звездочкой, таится, по-видимому, именно в этом.

Все мы были наслышаны о ней. Ее милое скромное личико, недюжинное обаяние, разносторонние таланты – она и пела, и танцевала, и рисовала – вызывали всеобщий интерес и симпатию.

А когда стали расходиться слухи о ее болезни, это всех встревожило, пошли разговоры, что талант вянет в нездоровой атмосфере зависти, соперничества, злоязычия.

Приведенные в этой книге воспоминания говорят о том, что в бешеной круговерти современной жизни, в ее нескончаемой гонке мы недопоняли, недооценили ниспосланное нам свыше дитя и потеряли его…

Подобные люди приходят в наш мир для того, чтобы, исполняя свое предназначение, оберегать свой народ, быть ему защитой. Обладая тайным знанием, они видят то, что для других остается незримым, знают то, что для других остается непознанным. Понимают язык деревьев, зверей и птиц, входя в особое состояние, обретают способность видеть въяве духов.

Но поначалу такой человек, не имея нужного опыта, попадает во власть гостей из иного мира, которые заставляют его произносить непроизносимое и делать невообразимое. В былые времена этот непростой и опасный процесс не пускали на самотек: старый шаман обучал молодого брать под свой контроль являвшихся к нему духов, а затем и управлять ими, чтобы использовать их силу для исцеления недужных и предотвращения несчастий.

Шаман входит в контакт с мирами, которые для большинства людей остаются непознанными. Но не совсем верно считать, что это лишь природный дар. Шаман – это мыслитель, обладающий глубокими знаниями, достигший высочайшего уровня сознания, всесторонне одаренный человек. А перед тем, как приступить к выполнению своей миссии, он должен пройти обучение.

Как народ, сохранивший веру предков, якуты по-своему смотрят на те риски и жертвы, которые неизбежны при таком обучении, иносказательно называя его «якутской болезнью».

Тонкие, чувствительные натуры, принимающие слишком близко к сердцу несовершенство окружающего мира, или крайне уязвимые по причине своего нездоровья люди, испугавшись чего-то или пережив потрясение, могут впасть в состояние, именуемое «кириргиир». Поэтому таких людей, а в особенности детей, стараются оберегать от плохих известий, неприглядных картин, ограждают от посещения домов, где лежит тяжело больной или покойник. При общении с таким ребенком нужно быть особенно осторожным, так как, обладая развитой интуицией, он может догадаться о том, что от него пытаются скрыть, и тогда неизбежны обмороки, судороги, припадки.

Состояние «кууллаттарыы» знакомо великим певцам, сказителям-олонхосутам и вообще всем людям, занимающимся творчеством. Оно сродни тому состоянию, которое называется творческим кризисом: когда талант, не находя применения, превращается в тяжелое бремя, человек хиреет, его все время преследуют тяжелые мысли. Рассказывают, что в таких случаях спасение приходило во сне: само Песенное начало, являясь спящему, открывало ему путь из тупика, шепнув заветное слово или подарив озарение.

Данные болезни лечили заклинаниями или прижиганиями, обращаясь к духу огня, чем занимались исключительно специализирующиеся на этом люди.

«Эттэтии» – это так называемая «шаманская болезнь», во время которой он проходит инициацию. Хотя она считается исчезнувшей вместе с шаманами и удаганками, но время от времени нет-нет да и напоминает о себе. По рассказам, чаще всего эта болезнь начиналась в возрасте 12–16 лет. Можно предположить, что для пробуждения столь необычного дара, связующего с высшими силами и миром духов, нужно полностью изменить сознание человека, а телу необходима специальная подготовка.

Тем, кто оказался во власти этой болезни, шаманы и удаганки, помогая пройти инициацию, пробуждали генную память. И когда такому человеку, образно говоря, открывали проход, чтобы поддержать в начале долгого и многотрудного пути, он, обзаведясь бубном и костюмом, становился наконец настоящим шаманом. Тяжела была участь тех, кто по стечению обстоятельств оказался в таком состоянии без необходимой помощи. Не сумев раскрыть свой дар, под гнетом непосильного бремени он мог и наложить на себя руки.

Когда в Срединный мир приходил великий шаман, чтобы усилить его мощь, увеличить волшебные чары, от его кровной родни требовалась человеческая жертва. Не согласившийся на это был обречен на смерть – таков один из суровых законов шаманства.

Сейчас, когда древние правила инициации преданы забвению, на помощь могли бы прийти современные специалисты – психологи, психиатры, неврологи, и тогда, быть может, проявились бы скрытые дарования, появились бы призванные к этой миссии люди.

То, что «якутской болезнью» заболела Кюннэй – получившая русское воспитание городская девочка, само по себе удивительно.

По рассказам ее матери выходит, что она последовательно прошла сначала «кириргиир», потом – «кууллаттарыы» и, наконец, «эттэтии».

Говорят, что те, кто общается с высшими силами и духами – шаманы, алгысчыты, – обладают даром красноречия и нежным, звучным, приятным слуху голосом. В то же время, похоже, ошибочно утверждение, что шаманом может стать лишь человек, в совершенстве владеющий всеми богатствами якутского языка. Шаман – живой переводчик Всевышнего – не может ограничиваться одним языком, и свидетельство тому – тайный язык хоро, язык исчезнувшего народа, которым владели великие шаманы.

Лечившиеся у Кюннэй люди рассказывают, что она, общаясь в быту только по-русски, в состоянии транса говорила на чистейшем якутском языке, причем разными голосами, меняя обличье. Сеансы свои проводила глубокой ночью, во время камлания все окна и двери плотно закрывались, хождения туда-сюда были под запретом. Когда она входила в состояние одержимости, вдоль стен бегал тяжелый стол, перед глазами возникали звери, птицы, разные существа. Все, как и положено при камлании шамана, когда он, действуя по определенному сценарию, оказывал посредством гипноза психологическое влияние на людей.

Жизнь Кюннэй – подтверждение того, что древние традиции могут вписаться в современную культуру. Народ, общество должны оказывать всемерную поддержку таким людям, не отказывая им в принятии и понимании, а их дар должен широко и глубоко изучаться посредством этнографии, культурологии, биологии, психологии, медицины, генетики и других наук. Книга, которую вы сейчас держите в руках, – шаг в этом направлении.

Большая благодарность матери Кюннэй Любови Львовне Васильевой – поделившись воспоминаниями о необычной жизни своей дочери, она тем самым показала нам всем, что многовековые традиции якутской культуры живы по сей день.

Розалия Бравина,

доктор исторических наук, профессор

Птенчик мой – моя Кюннэй

Любовь Васильева,

мать Кюннэй

Кюннэй, девочка моя, доченька, ненадолго пришла ты в наш мир, лишь на краткий миг озарив его, но успела оставить о себе добрую, долгую, никогда не тускнеющую память. А сейчас пришло время поведать о твоем удивительном даре, тайной силе, унаследованной от предков. Поэтому и начну сейчас с них.

Мой отец по материнской линии происходил от Мочоя (Мохота) Илбянева из Сис Мэйика. Мой прапрадед – Василий Васильев, которого за рост и стать прозвали Мескейер Басылай («мескейер» – полный, дородный). Жил, как раньше было принято, своим хозяйством: держал коров, лошадей, охотился. Но было и то, что отличало его от других людей: он обладал даром предвидения, ему снились вещие сны. Один свой сон дед истолковал так: «От дитяти моего внука родится дитя, которому суждено стать великим шаманом». Это он предсказал рождение Кюннэй, и моя дочь пришла в этот мир, чтобы выполнить свое предназначение, свою особую миссию.

Про Мескейера еще рассказывали, что однажды, когда он жег траву, ветер раздул огонь, и начался такой пожар, что несколько семей не смогли его потушить. Мескейер поспешил к своей дальней родственнице, знаменитой удаганке Алысардах: «Я наделал беды – все вокруг горит. Помоги, прошу, сделай милость! Спаси нас!» Старуха, выслушав его, велела подставить спину и, усевшись к нему на закорки, приказала шагать к ближайшему озерку, а когда он дошел до него, вскричав по-птичьи, обернулась гагарой и принялась плавать, нырять. Потом, вернув себе человеческое обличье, сказала: «Теперь отнеси меня домой, а сам поскорее возвращайся назад». Как только Мескейер оказался под своей крышей, загремел гром, все вокруг заходило ходуном, на землю обрушился ливень, и шел он всю ночь и весь следующий день. Пламя угасло…

Старший сын Мескейер – Иннокентий, по прозвищу Буска, – дед моего отца по материнской линии. От его прозвища образовалась их фамилия – Бускаровы, которую прославил марафонец Николай Бускаров. Николай Харлампьевич в 1997 году был признан лучшим легкоатлетом Якутии в ХХ веке, а в 1993, 1996–1998 годах – лучшим спортсменом республики. Мой отец, Васильев Лев Иосифович, – правнук Мескейера. Его отец, мой дед Иосиф Васильевич Васильев, родился в 1886 году. Он был сыном Василия Саввинова, жившего в местности Сэнгэби, что в Хоринском наслеге Верхневилюйского улуса. Дед в молодости работал на приисках от Бодайбо до Алдана, а в 41 год вернулся в родные края, женился.

Моя бабушка, Александра Иннокентьевна Васильева, родилась в 1893 году в Мейикском наслеге Верхневилюйского улуса. У них родилось четверо детей, мой отец был третьим. В детстве, когда мне было лет десять, бабушка часто мне говорила, что у нас в роду будет великий шаман. Я тогда не придавала значения ее словам, а позже узнала, что ни с кем, кроме меня, она это не обсуждала. Значит, ее устами со мной говорили мои предки? Иначе зачем поднимать такую тему в разговоре с ребенком…

Прозвище моих предков – Кэрэх. По преданиям, у них было какое-то жертвенное древо. Себя они называли потомками Великого Ворона-господина, покровительствующего шаманам. Наверное, поэтому рядом с Кюннэй часто видели ворона. А мои предки с материнской стороны переселились с Олекмы, из Токко. Дед моей матери Иван Федоров, по прозвищу Мындай, был родом из Таркайинского наслега Нюрбинского улуса, женился на токкинской эвенкийке Екатерине Дураевой, позже они перебрались в Арылах Верхневилюйского улуса. У них было четыре дочери, самая младшая из них – Екатерина Ивановна Степанова, моя бабушка – вышла замуж за Ивана Евсеевича Степанова по прозвищу Таях. Их дочь, моя мама Розалия Ивановна Васильева (Степанова) родилась в Ергетском наслеге Верхневилюйского улуса.

Мое солнышко, доченька моя Кюннэй была в нашей семье первенцем. Родилась она в Якутске в 1997 году в месяце богини Иэйэхсит – мае, 13-го числа. Врачи предварительно ставили более ранний срок, но я перехаживала и в роддом попала только 12 мая, а следующим утром Кюннэй появилась на свет. Родила я ее легко, мучиться сильно не пришлось. Заранее знала: как только рассветные лучи заглянут в окна родзала, у меня родится дочь, и назову я ее Кюннэй.

Так и случилось – моя Кюннэй пришла, осиянная утренним светом. Сначала мне пришлось поволноваться: ребенок заплакал не сразу, было небольшое обвитие пуповины. Но едва заслышав, как моя девочка впервые подала голос, я ощутила себя на седьмом небе от счастья. Такое не забывается… Потом врачи куда-то вышли, оставив нас вдвоем, и я сразу же услышала чмоканье – моя малышка сосала свой пальчик. Эта привычка была у нее потом до пяти лет.

Почти месяц доченька прожила безымянной – все в семье были против моего сделанного в роддоме выбора. В итоге, перебрав все приходившие на ум имена и так ничего и не выбрав, решили заглянуть в якутский месяцеслов и подобрать ей имя по дате рождения. А там было написано: «13 мая – Кюннэй. „Кюннэй” – чистая душой, прекрасная, как солнце». Моя доченька выбрала себе это имя еще до рождения.

Малышка оказалась на удивление спокойной, мало плакала и почти все время спала. Сидя рядом, я прислушивалась к ее дыханию, чтобы «поймать» момент пробуждения. Однажды, когда дочке еще и месяца не исполнилось, я решила вздремнуть вместе с ней днем. Отчетливо помню то свое состояние: вроде сплю, а вроде и бодрствую. И слышу совсем рядом детские голоса – что-то щебечут, шуршат бумагой. А жили мы тогда в общежитии школы милиции, и соседские дети часто забегали к нам, чтобы одолжить видеокассеты. Думаю: «Снова за кассетами пришли» – и хочу встать, а ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Детишки тем временем подбежали к моей кровати – хохочут, носятся туда-сюда, сами крохотные, все светленькие, с челочками. Насчитала четверых, а с ними еще один человечек: вскарабкавшись на кресло, строчит что-то на письменном столе, прижимаясь к нему животиком. Малыши ему бумагу подносят, усердно так, только ручки-ножки мелькают, а между делом, посмеиваясь, на меня поглядывают. Я же все вижу, слышу, а ни голоса подать, ни двинуться с места не могу. И так довольно много времени прошло, потом они исчезли, будто не было их. А я проснулась. И подумала: это ангелы-хранители моего ребенка спускались с небес, чтобы записать пророчества о ее земной судьбе…

Когда дочке исполнилось полтора года, меня отправили на учебу в московскую адъюнктуру. Жили мы в подмосковной Ивантеевке, снимали квартиру. Рядом с домом был детский сад, куда и определили Кюннэй. Два года она ходила туда. И как-то раз самая пожилая из воспитательниц спросила меня: «Вы в Бога верите?» Я от неожиданности рассмеялась и сказала ей: «Вы, должно быть, за мусульманку меня приняли?» А она в ответ: «Кюночка все время спрашивает, любит ли ее Бог, крестиком моим интересуется, сама крестится». Я удивилась, а воспитательница смеется: «Маленькая, а такие вопросы задает – не знаешь, что и ответить».

После этого дочка и правда стала спрашивать меня о значении креста, говорить о том, что непременно должна его носить, что Бог выражает ей свою любовь. Поэтому в 2002 году на Рождество мы крестили ее в Коптево, в церкви Георгия Победоносца. Помню, с каким воодушевлением готовилась малышка к таинству святого крещения и приняла его. Ее крестные по сей день для нас поддержка и опора…

Там, в Москве, Кюннэй начала ходить в студию Дома моды всемирно известного модельера Вячеслава Зайцева, закончив которую стала моделью его Театра мод. Было ей тогда всего три годика. 4 января 2001 года в газете «Эдэр саас» («Юная пора») вышла статья Светланы Аммосовой «Знакомьтесь: трехлетняя модель». Это было первое упоминание о Кюннэй в прессе.

Летом 2002 года я закончила адъюнктуру. Успешно защитившись, получила степень кандидата юридических наук, и мы вернулись домой. В Якутске Кюннэй пошла в детский сад № 11. Как-то раз по дороге из садика домой мы зашли в магазин. В детском отделе – богатый ассортимент игрушек, глаза разбегаются, а мой ребенок, равнодушно пройдя мимо них, подходит в другом зале к сувенирной лошади и прямо-таки не отрывает от нее глаз. Не то гипсовая, не то сделанная из похожего материала лошадка заворожила ее с первого взгляда: «Мама, давай ее купим!» Я пробовала уговорить дочку посмотреть кукол или другие игрушки, но она наотрез отказалась. Что делать, пришлось купить, а потом носить ее под мышкой из дома в садик, из садика домой – со своей лошадкой Кюннэй никогда не расставалась. Она и рисовала в те годы одних коней… Когда мы ставили надгробие на ее могиле, как-то само собой вышло, что там должно быть дитя Джесегея[1]1
  Джесегей – якутское божество, проживающее на четвертом небе. Покровитель лошадей и рогатого скота.


[Закрыть], и мастер запечатлел на нем конскую голову.

Осенью 2002 года, когда я еще не знала, что уже забеременела младшей дочерью, Кюннэй вдруг сказала: «Мама, в твоем животе ребенок. Девочка. Зовут Туя». Ей тогда было пять лет. Врач подсчитала: малышка должна родиться примерно 20–22 апреля. А Кюннэй заявила: «Она родится в один день со мной. Моя сестренка – подарок на мой день рождения». 12 мая, едва проснувшись, дочка сказала, что свое шестилетие отпразднует сегодня: «Завтра не до этого будет – Туя родится». Поэтому мы так и сделали – сходили в кафе «Катюша», я проколола дочке уши, вдев золотые сережки. А ночью у меня отошли воды, и в предсказанный Кюннэй день, в тот самый час, когда и она родилась, увидела свет моя младшая дочка. Даже вес и рост у нее были в точности как у старшей сестры. А над именем и думать не надо было. Дальше жизнь пошла своим чередом.

С детства привычная к сцене, Кюннэй продолжила свои занятия в известном всей республике Театре мод «Айыы Куо». В 2005 году приняла участие в конкурсе «Мини-мисс Якутия», завоевав титул «Мисс фото». Как она была довольна и счастлива, когда на нее надели корону и ленту!

Директор Театра мод Лена Иннокентьевна Голубь предложила отправить Кюннэй в Москву на конкурс «Мини-мисс Россия», и мы с радостью согласились: это же незабываемый праздник, возможность повстречаться с интересными людьми, познакомиться и подружиться с одаренными детьми из разных уголков России. Хоть Кюннэйка и не завоевала там титул «Мини-мисс Россия», дирекция поинтересовалась, готовы ли мы участвовать в конкурсе «Мини-мисс мира», который должен пройти в Турции. Дочка была очень рада, и осенью 2005 года мы отправились в солнечную Анталью.

За день до гала-шоу маленькие участницы должны были сами выбрать «Мини-мисс дружба мира», и они выбрали Кюннэй. Как нам потом сказали организаторы, подавляющее большинство голосов было отдано за нее. А на следующий день она стала «Мини-мисс мира», и ликование наше не знало предела. С большим удовольствием моя девочка участвовала во множестве конкурсов – пела, танцевала, дарила людям свое тепло и любовь. И они чувствовали это – домой она неизменно возвращалась с победой. Подтверждение тому – множество кубков, грамот, благодарственных писем. «Сибиряк года-2005», «Жемчужина России-2007», Гран-при международного конкурса «Звезды и звездочки Вселенной» в Лондоне в 2008-м – всего и не перечислишь.

Учась в среднем звене школы, Кюннэй снималась в короткометражных детских фильмах и роликах кинематографической смены лагеря «Кустук». Позже приняла участие в проекте НВК «Саха» «Новая песня», проявив себя в качестве вокалистки с собственной, ни на кого не похожей манерой исполнения. Будучи самой младшей из его участников, она, приложив всю свою энергию, все свои старания и стремление, запомнилась зрителю, и свидетельство тому – победа в одной из номинаций и спецприз журнала «Журфикс». Какое это было счастливое время, которое иногда возвращается ко мне во снах…

Этой лунной ночью – тишина и свет.

На искрящемся снегу я ищу твой след.

Иней на окне – сквозь него гляжу,

Ищу твою тень, но не нахожу.

С девяти лет дочка стала жаловаться, что у нее болит живот. Сколько мы ни ходили в Национальный центр медицины, там так и не смогли выяснить причину, а приступы с каждым разом становились сильнее. Классная руководительница Кюннэй считала это симуляцией: «Она просто-напросто учиться не хочет, вот и выдумывает себе болезни». Сейчас-то я понимаю, что это ее природный дар так заявил о себе, искал выхода. Через несколько лет безуспешных обследований Медцентр направил нас в Москву. И квота как-то быстро нашлась. Было это в середине июня 2012 года.

В Научно-исследовательском институте педиатрии и хирургии мне сказали: «Вашей дочери уже 15 лет, и сопровождающий ей не нужен» – и дальше приемного покоя не пустили. На второй день она должна была пройти компьютерную томографию, и я еще по дороге в больницу начала ей звонить, писать, но она не отвечала.

Добравшись до больницы, захожу в палату и вижу пустую кровать, только ее шортики с футболкой лежат, а соседи на меня не смотрят, глаза отводят. Сердце, почуяв беду, сильно забилось. Поспешила на медицинский пост – там никого, в ординаторской – тоже. «Куда все подевались?» – спросила я у одной женщины в коридоре. «В реанимацию побежали, – ответила она. – Ребенок во время компьютерной томографии в кому впал». Я похолодела…

Потом потянулись минуты ожидания у дверей отделения реанимации. Врачи выходили по одному, но никто ничего мне толком не сказал, я только поняла, что в кому Кюннэй впала внезапно, а причина неизвестна. Мне дали телефон отделения и сказали идти домой. Вечером того же дня во дворе ее деда в Верхневилюйском улусе внезапно умерла жеребая кобыла. Вот так стояла – и упала. И ни один зверек, ни одна птица не наведались к туше, чтобы полакомиться…

Едва дойдя до дома, позвонила в больницу. Мне сказали, что в девять вечера моего ребенка подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Ни свет ни заря я снова была в больнице, и снова мне никто ничего не говорил. От безысходности я даже в Якутск знакомым врачам звонила. Потом, раздобыв табуретку, поставила ее у самых дверей реанимационного отделения и села, плотно прижавшись спиной к стене и пытаясь наладить мысленную связь со своим ребенком, уловить хоть какой-нибудь отклик. Она обязательно почувствует, что мама рядом, и тогда я смогу вытянуть ее…

Никто меня с моего места не прогонял, я сидела там, сосредоточившись на одной-единственной мысли: «Живи, мое солнышко, только живи!» – и не сразу заметила, как ко мне подошла повар с тарелкой супа. Поначалу я отказывалась, говорила, что мне сейчас еда в горло не полезет (да так оно и было), но она, проявив завидную настойчивость, почти силком накормила меня: «Как ты за дочкой после реанимации ухаживать будешь, если от голода обессилеешь?» А потом сказала, что когда-то жила в Якутске, сейчас вспоминает те годы и очень скучает. Эти слова были словно бальзам на душу, я будто от самого близкого и родного человека слова поддержки услышала…

На вторую ночь я упросила врачей пустить меня к дочери. Но они предупредили: «Никаких слез, никаких причитаний – любое волнение для человека в коме может оказаться губительным». При виде своего ребенка – смертельно бледного, опутанного трубочками – я смогла сдержаться, не заплакала, а про себя обратилась к Всевышнему, Солнцу, Земле, Небу, всем светлым силам с мольбой о дочери.

Десять минут мы пробыли вместе, а потом меня попросили выйти. Один из врачей сказал тогда: «Бог знает, сколько она в коме пролежит». А после ее лечащий врач позвал меня в свой кабинет и спросил: «У вас в роду были медиумы? Шаманы?» Меньше всего ожидаешь услышать такой вопрос от медика. Я сначала растерялась, потом вдруг подумала: может, они какую ошибку допустили, а теперь хотят все списать на мистику, чтобы избежать ответственности? «Нет, – говорю, – ничего я не знаю, ни о чем таком не слышала». А на третьи сутки, в пятом часу вечера – в то самое время, когда она впала в кому, – Кюннэй пришла в себя, и не было на всей земле человека счастливей меня.

Вскоре меня снова вызвал к себе ее лечащий врач: «Сколько за свою жизнь я детей из комы вывел – ни один из них не мог сказать, сколько времени он так пролежал. А ваша Кюннэй, как только с нее сняли все трубки, сразу сказала: «Меня здесь трое суток не было, я очень проголодалась» – и назвала меня по имени-отчеству. Откуда она узнала? Меня назначили ее врачом, когда она уже была в коме». Я не нашлась с ответом и молча выслушала его.

Перед тем как перевести Кюннэй из реанимации, ее после обеда поместили в небольшую палату напротив, стали проверять сердцебиение. Мне разрешили остаться с ней, даже раскладушку выдали. Как я обнимала и целовала мое солнышко! Но радость моя продлилась недолго – не прошло и двух часов, как она опять потеряла сознание, и только глаза остались открытыми. Снова забегали врачи, и краем уха я услышала «глубокий сопор». Только бы не забрали ее опять от меня! Стены вокруг меня поплыли, голоса отдалились… Внезапно я услышала дикий крик – свой крик. Спустя какое-то время Кюннэй пришла в себя, несказанно обрадовав всех нас. А через три дня снова попала в реанимацию.

Я ночевала рядом с ней в изоляторе, и на этот раз она пробыла в коме полсуток. Но, придя в себя, она никого, кроме меня, не узнавала. Более того: всех родных и близких позабыла. Сестренку, дедушку, бабушку, друзей, родственников – всех из ее памяти будто ластиком стерли. И вот в этом состоянии она мне рассказывала: «Я стояла в огромной очереди. Мужчины, женщины, дети – все разных национальностей. Никто ничего не говорит, но все друг друга понимают. Я знаю, что нахожусь не на земле, а на небе. Вижу большую золоченую арку, перед ней – трибуна, а на трибуне – высокий человек в плаще с надвинутым на лицо капюшоном. В руках у него толстенная книга, и всех подходящих к нему он сверяет со списком внутри нее. Потом вдруг появился большой экран, на котором, как я поняла, показывали всю жизнь человека, но много времени это не занимало. У стоящего передо мной человека (меня от него отделял еще один мужчина) было так: появилось изображение операционного стола и стоящих вокруг него врачей, а потом все оборвалось. Значит, так и закончилась его жизнь. А следующего подошедшего высокий в плаще к арке не подпустил, толкнув в грудь. Тот полетел вниз, но не на землю, а еще ниже – наверное, в ад. Когда же подошла моя очередь, человек в плаще сказал: „Рано пришла”, потом перекрестил и столкнул вниз. Ощущение было – будто с высоты пятого этажа упала».

А однажды дочь сказала мне: «В нашу палату зашел черный человек, постоял у окна и прошел в реанимацию сквозь стену». В тот день там умерла 16-летняя девочка с больными почками.

После этого она стала мне говорить, что видит позади людей белые, черные, серые тени. Я старалась успокоить ее: «Это ты после комы видишь их ауру». А мой ребенок, вычитав в Интернете про галлюцинации, начал подозревать у себя какие-то отклонения. Она даже просила своих врачей пригласить к ней психиатра, на что один из них сказал: «Ну, если ты сама об этом просишь, то ты на 99 % здоровый человек». Психиатров все-таки позвали, и те, ничего не обнаружив, вынесли вердикт – здорова.

Еще одна странность: она вдруг стала вскакивать среди ночи и петь по-якутски песни, которые никогда раньше не слышала. Как-то от начала до конца спела песню якутской певицы Розалины Файрушиной «Эн сэрэй» («Догадайся»), слов которой просто не могла знать.

Пела громко, будто со сцены. Я пыталась ее разбудить – бесполезно. Допев до конца, она продолжала спать, так ничего и не осознав.

Чтобы она не будила остальных, на ночь нас стали переводить в игральный зал, где специально поставили кровать. Я переживала – а ну как решат, что моя дочь помешалась?

Пока мы лежали в больнице, наша Туя после спортивных сборов в Сочи улетела в Якутск, где должна была принять участие в показательном номере на Международных играх «Дети Азии». Тренеры, войдя в ее положение, поселили ее в общежитие для участников, обеспечив полный пансион.

Но однажды она позвонила мне, рыдая: у нее украли кошелек. «Посмотри хорошенько в своей комнате, а не найдешь – отправлю тебе деньги через знакомых», – успокаивала я ее. Кюннэй, слышавшая наш разговор, вдруг сказала: «Пусть не переживает, завтра его вернут». На следующий день, когда Туя участвовала в репетициях на стадионе «Туймаада», кто-то действительно вернул кошелек, положив его на скамейку, где она оставила свою одежду. Все деньги были на месте.

А мы так и пролежали в больнице – больше месяца, пройдя множество обследований. Никакого результата, несмотря на пять консилиумов.

В день выписки вызвали такси, чтобы доехать до родственников, а по пути остановились у храма Матронушки. Но когда мы уже отъехали от него, моя девочка, схватившись за грудь, опять потеряла сознание. Таксист выскочил на дорогу, где, углядев проносящуюся мимо «скорую помощь», сумел ее остановить.

Кюннэй тем временем пришла в себя, но тут тело ее стало дергаться вверх-вниз, и она испуганно взмолилась: «Мама, держите меня за руки и за ноги, кто-то меня швыряет!» Я стала звонить в больницу, откуда мы только что уехали, но там сказали: «Сюда возвращаться смысла нет. Куда «скорая» отвезет, туда и поезжайте. Может, хоть там что-то прояснится».

Пока нас везли в 79-ю клиническую больницу, мой ребенок несколько раз терял сознание. Приходя в себя, она пугала бригаду вопросами: «Почему здесь столько черных людей столпилось?»

В этой больнице нам тоже ничем не смогли помочь и, написав в заключении «глубокий сопор неясной этиологии», через несколько дней выписали.

Что было делать? Возвращаться домой? Невозможно: московские врачи сказали, что Кюннэй может не перенести перелета, а якутские говорили – нет смысла приезжать обратно, так и не узнав диагноза.

На наше счастье, крестные Кюннэй во всем нам помогали, поддерживали. «Не надо вам сейчас никуда срываться, – успокаивали они меня. – Живите у нас столько, сколько понадобится». И мы решили на какое-то время остаться, потом к нам еще и Туя прилетела.

Однажды Кюннэй захотелось йогурта, и вечером, когда спала дневная жара, мы с девочками вышли в ближайший к дому магазин. Там она снова потеряла сознание. Я еле удержала ее. Со всех сторон сбежались люди, помогли вывести дочь на воздух, раздались крики: «Есть тут врач?» Нам повезло – врач был. Он сразу начал делать массаж сердца, попутно спрашивая, чем она болеет, какой у нее диагноз. Кто-то сунул ей под нос ватку с нашатырным спиртом.

Тем временем примчались четыре «скорые» (сразу несколько человек дозвонились по номеру 03), среди которых был реанимобиль, куда и занесли Кюннэй.

Опять начались расспросы про ее диагноз и болезни, на которые я уже и не знала, что отвечать. Потом смотрю – Туя то где? А она стоит возле отъезжающего реанимобиля, заливаясь слезами. Остановив машину, втащила ее внутрь, и мы помчались в Морозовскую клинику. А Кюннэй снова стало швырять вверх-вниз, врачи навалились на нее, пытаясь удержать, один крикнул водителю: «Жми на газ, не довезем!» У меня сердце оборвалось, время словно остановилось, крики врачей доносились будто сквозь толщу воды. Из этого состояния меня буквально выдернул вопль: «Закройте глаза ребенку!» Бедная Туя сидела в прострации. А у Кюннэй остановилось сердце, его завели дефибриллятором. Раньше мы такое лишь в кино видели, и только когда оно касается лично тебя, понимаешь, как это страшно. Две с половиной минуты сердце моей девочки не билось…

Реанимация Морозовской клиники ввиду крайней тяжести состояния отказалась ее принимать, и она попала в отделение реанимации новорожденных. Мне отдали вещи дочери и сказали на следующее утро, к семи часам, привезти все ее медицинские документы и выписки.