Текст книги "Карнавал обреченных"

Глава 4
Встреча друзей

В первые дни после наводнения императорская канцелярия являла собой главный штаб во время военных действий. Со всего Петербурга и его окрестностей шли донесения о многочисленных бедствиях. Государь требовал подробных и точных сведений обо всех пострадавших жителях, лично читал прошения и, как только ушла вода, стал выезжать на места, подвергшиеся разрушительной силе стихии. Он по-отечески беседовал с отчаявшимися, разоренными людьми и тут же немедля отдавал приказы о выделении казенных денег на нужды пострадавших.

Однажды, проезжая со свитой генералов по Петергофской дороге, император увидел деревушку, совершенно уничтоженную наводнением. Он приказал остановиться и вышел к разоренным крестьянам, которые со слезами обступили его.

– За какие грехи Бог карает нас?

– За мои, – с грустью ответил царь. – Но отчаиваться не надо, я не брошу в беде свой добрый народ. Рассказывайте, у кого что случилось.

Поскольку все начали жаловаться разом, Александр Павлович приказал говорить старосте. Седой старик, прокашлявшись, начал степенно:

– У нас, царь-батюшка, всё погибло. У афтово избу затопило, у афтово корову унесло, у афтово – лошадь с жеребенком…

– Постой, – прервал его Александр, – про Афтова мне всё понятно. А у других что погибло?

Когда ему объяснили, что старик вместо «этого» произносит «афтово», император невольно рассмеялся. Морщины на его лбу разгладились. Подозвав генерал-губернатора Милорадовича, он указал на высокую насыпь.

– Как можно скорей построить здесь новую деревню и вселить пострадавших крестьян в удобные и прочные дома. Деревне дать название Афтово!

* * *

Императора всюду сопровождал только что вступивший в должность флигель-адъютанта князь Репнин. С первого же дня он стал правой рукой государя, выполнял его бесконечные поручения, его можно было видеть в самых отдаленных районах Петербурга, наиболее пострадавших от наводнения.

Как-то вечером, сидя в своем любимом маленьком кабинете, Александр Павлович перебирал бумаги, поступившие из канцелярии. Его взгляд задержался на рапорте, поданном комендантом гарнизонной гауптвахты. Ветеран войны с Наполеоном майор Свистунов докладывал о героическом поведении поручика Владимира Печерского, находящегося во время наводнения под арестом. Только благодаря его мужеству были спасены все заключенные, в том числе и сам комендант.

– Печерский… – пробормотал Александр. – Да ведь это же брат Натали, невесты князя Репнина! Кто посмел посадить его на гауптвахту?

Царь раздраженно тряхнул колокольчик, послал дежурного офицера в военное ведомство и вскоре был в курсе дела.

«Что за чушь! Арестовать князя Печерского за то, что у старого штандарта был поврежден герб? Кому это понадобилось? Надо спросить у Шевалдина. Впрочем, и так ясно. Это Никс, обуреваемый честолюбием, выместил свою злобу на поручике. Идиот! Дело непременно получит огласку, Репнин придет в ярость. А это совершенно лишнее, именно сейчас, когда нужна его помощь»…

Расстроенный Александр не заметил, что говорит вслух сам с собой.

– Чего стоите?! – набросился он на кавалергарда, почтительно замершего возле двери в ожидании дальнейших распоряжений. – Ступайте, пригласите ко мне Николая Павловича! Или нет, потом… Для начала – Бакланова ко мне!

Когда офицер, щелкнув каблуками, удалился, Александр устало вздохнул. Его рука, как всегда в минуты волнения, сама потянулась к нижнему ящику письменного стола. Он помедлил, потом, не выдержав, отомкнул замок и выдвинул ящик. Вот она, заветная шкатулка из слоновой кости. Стоит ее открыть, и исчезнет все – интриги придворных, угрозы заговора, тайные организации… Границы времени условны, поэтому прошлое – такая же реальность, как и настоящее. Всё равно, когда это случилось, минуту или двадцать лет назад.

– Ваше императорское величество! Полковник Бакланов! – доложил появившийся в дверях кавалергард, заставив Александра вздрогнуть от неожиданности.

– Пусть войдет!

В ту же минуту адъютант великого князя появился в кабинете и, четко ступая по натертому паркету, замер в пяти шагах от государя.

Александр прикрыл рукой шкатулку, невольно стараясь уберечь ее от постороннего взгляда, и поспешно спрятал в ящик письменного стола. Но Бакланов заметил суетливое движение царя и внимательно проводил взглядом изящный ларец.

– Прочитайте! – Александр протянул полковнику рапорт коменданта гауптвахты.

Тот почтительно двумя пальцами взял бумагу. Еще не дочитав до конца, Бакланов каким-то звериным чутьем понял, что государь всецело поддерживает Печерского, и поэтому решил вести себя соответственно его настроению.

– Ну? Что скажете? – царь вышел из-за стола и стал медленно прохаживаться по ковру.

Пауза затягивалась. Бакланову нужно было немедленно что-то ответить, и его изворотливый ум помог ему найти верные слова:

– Могу сказать только одно, ваше императорское величество. Печерский поступил, как настоящий герой! Он не только спасся сам, но и не оставил в беде своих товарищей по несчастью. Да еще спас коменданта! Бог знает, что могло случиться, если б не его храбрость! Судя по рапорту, гауптвахта была полностью затоплена.

Александр резко обернулся.

– Как он там оказался?!

Бакланов прикусил губу. Он не мог объяснить, что поручик был отправлен туда по личному распоряжению великого князя, ибо этим он подвел бы своего шефа. Но и скрывать очевидное было бессмысленно. И тут, в каком-то отчаянном порыве, полковник шагнул к императору и вскинул на него преданные глаза:

– Покарайте меня, государь! Его арестовали по моему приказу! Дело в том, что полковой штандарт…

– Молчать! Отправляйтесь к великому князю и передайте ему мое неудовольствие вашим поступком. А Печерского следует немедленно вернуть в полк. Сию же минуту!

– Слушаюсь, государь!

Бакланов вытянулся и щелкнул каблуками. Отпустив его, царь снова углубился в бумаги, и, чем больше он читал, тем явственнее представлялись ему бесчисленные бедствия, обрушившиеся на город. Слезы туманили его взгляд, мешая читать. В последнее время они всё чаще стали появляться у него на глазах.

– Несчастные люди, – прошептал он, оторвавшись от бумаг. – Потерю имущества еще можно пережить. Но кто вернет матери погибшего ребенка?

И снова вспомнился ему самый черный день его жизни…

Он сидел в своем парадном кабинете, беседуя с генералами. Появился врач-шотландец Виллие, которому государь велел в любое время извещать о состоянии больной Софии. На этот раз доктор почему-то мялся и молчал. «Говорите…» – глухо проронил Александр, предчувствуя беду, и услышал в ответ: «Ваше императорское величество, Господь забрал ее светлую душу».

Ему хотелось завыть… Огромным усилием воли он сдержался и попросил оставить его одного.

Все вышли.

На 12 часов в Красном Селе был назначен императорский смотр войск конной гвардии. Ни у кого не было сомнений в том, что государь отменит парад. Но через пять минут смертельно бледный Александр Павлович вышел к своим генералам и тихо сказал: «Пожалуй, пора ехать, господа».

Его сердце рвалось на части. Страдания усугублялись тем, что ему приходилось сдерживать свои чувства: в присутствии двора он не мог позволить себе в полной мере отдаться своему горю. Снова и снова приходила к нему мысль о том, что, если бы не трон, его жизнь могла быть намного легче.

Прошло пять месяцев с кончины Софии. Рана еще не успела затянуться, как вдруг новая беда – наводнение в Петербурге. Чтобы отвлечься от горьких мыслей, царь стал вспоминать свою первую встречу с маленькой дочерью во дворце Нарышкиных. Ее крошечные ножки в белых атласных туфельках… Но воспоминание принесло только новую боль.

«Прав Костя, что ушел в частную жизнь, – думал он. – Умней всех нас оказался. Никс, дурак, не понимает этого. А я понял, да слишком поздно».

Потом его мысли приняли другой оборот. Как цепко взглянул Бакланов на шкатулку! Нет, это неспроста. Кругом шпионы…

Александр звякнул в колокольчик и послал камердинера за Репниным.

– Вы еще не виделись со своей невестой, князь? – неожиданно спросил царь, когда тот явился. – Впрочем, мой вопрос излишен. Знаю, что вы работаете на износ. Но всему есть предел! Даю вам три дня отпуска, чтобы вы могли встретиться с Натальей Алексеевной.

– Бесконечно признателен вам, ваше величество!

Но Александр не торопился отпустить своего любимца. Он прохаживался по узорчатому турецкому ковру, по привычке разглядывая ногти.

– Послушайте, Репнин, – сказал он наконец. – Мне скоро предстоит путешествие. В мое отсутствие этот кабинет может тайно подвергнуться обыску.

– О Боже, государь…

– Да, да, не удивляйтесь! Вы еще не знаете нравов двора. Меня это не слишком волнует, ибо мне нечего скрывать. Есть только одна вещь, которую я хотел бы спрятать от посторонних глаз.

Александр Павлович сел за стол, выдвинул ящик и вытащил шкатулку из слоновой кости. Положив ее перед собой, он задумчиво провел рукой по крышке.

– Туда, куда я еду, ничего личного взять нельзя. А мне не хотелось бы, чтобы эта вещь попала в чужие руки… Вы сможете сохранить эту шкатулку, князь?

– Без сомнения, государь!

Царь еще некоторое время молча глядел на шкатулку. Потом тряхнул головой и протянул ее Репнину.

– Она заперта не потому, что я вам не доверяю, – пояснил он. – Просто там нет ничего интересного для вас.

По лицу Репнина скользнула тень обиды.

– Государь! Неужели вы думаете, что я…

– Боже упаси! – царь улыбнулся неожиданно тепло. – Ничего подобного у меня и в мыслях не было!

* * *

Вырвавшись из дворца, Репнин помчался к дому покойного князя Алексея Порфирьевича Печерского, где теперь жили его дети – Володя и Натали. Швейцар, узнав его, учтиво предложил пожаловать в гостиную и, сопровождая, торопливо объяснил, что господа на лето выехали в Красное Село: молодой князь – в полк, а княжна – на дачу, которую выстроил еще покойный князь Алексей, царствие ему небесное. Когда вернутся? Обещались, как только полк переведут в столицу на зимние квартиры.

В доме, кроме прислуги, находилась только приживалка, мадемуазель Корваль. Чудаковатая пожилая француженка когда-то воспитывала маленькую Натали, выросшую без матери.

Репнин не стал задерживаться в опустевшем доме Печерских. Он вернулся в свой особняк на набережной Мойки, надежно спрятал шкатулку в своем бюро и велел наутро готовить экипаж.

* * *

Красное Село не пострадало от наводнения. Жизнь в полку шла по обычному распорядку. Днем – бесконечные учения, манеж, вечером – ужин в кругу друзей. Собирались по очереди то у одного, то у другого. Закуска подавалась в зависимости от средств хозяина. Что же касается горячительных напитков, на это денег господа гусары никогда не жалели. Вино, шампанское, водка и, конечно, старая военная услада – добрая славная жженка лились рекою в луженые глотки усатых вояк. Пьянство не считалось пороком, а главным достоинством была храбрость. Правда, бывало, что «храбрецами» иногда слыли обыкновенные бретеры. Тон задавал командир эскадрона тридцатилетний ротмистр Дмитрий Ломтев. Все его обожали. Юношей он прошел Отечественную войну, в то время как большинство его сверстников успели принять участие только в Заграничных походах. А после Наполеоновской войны ему довелось сражаться на Кавказе, где он тоже показал себя отчаянным храбрецом. Ломтев был небогатым дворянином, но благодаря удачной женитьбе на дочери прославленного генерала Уварова, молодой красавице Екатерине Николаевне, стал обладателем солидного состояния, которое, впрочем, быстро промотал, сам не помня как. На гусарских пирушках его слово было законом. Он был неистощим на выдумки и всевозможные проделки.

Нынешним вечером гусары собрались, чтобы отметить возвращение с гауптвахты молодого поручика Печерского. Помня строгое повеление императора, Бакланов распорядился немедленно доставить поручика в полк. Володю приняли с восторгом и устроили знатную пирушку в его честь.

За окном сгустились сумерки и зажглись первые звезды, когда Ломтев вдруг решительно смел карты со стола и объявил, что предлагает сыграть в другую игру.

– Неужто в рулетку, Митя? – с улыбкой спросил Печерский.

– Что за глупости!

Он предложил всем выйти из дома на лужайку и довольно толково, насколько позволяло выпитое вино, объяснил правила новой игры. Она была проста. Стрелять по бутылке с тридцати шагов. Кто промажет – выпьет бутылку до дна. Сумерки сгущались, луна зашла за тучи, но Ломтев велел ординарцу зажечь четыре факела и вручил их младшим офицерам.

Из погреба вытащили ящик бургундского. Одну бутылку поставили на лавку и отмерили тридцать шагов, обозначив барьер воткнутой в землю саблей. Ломтев поднял пистолет и, взяв цель на мушку, метким выстрелом разбил бутылку вдребезги.

– Номер первый! – объявил Ломтев. – Кто следующий?

К барьеру подошел невысокий плотный майор с пышными бакенбардами и закрученными усами. Гусары оживились, раздались одобрительные возгласы.

– А ну-ка, Криницкий, тряхни стариной! Покажи, как ты целился во французов при Бородине!

Долговязый майор Якушев, ровесник и приятель Криницкого, шутливо запротестовал:

– Вот увидите, он нарочно промажет, чтобы вылакать у нас на глазах всю бутылку.

Криницкий замер с пистолетом, ловя цель на мушку. Раздался выстрел. Когда дым рассеялся, все увидели, что бутылка стоит на месте.

– Ага! Я же говорил! – торжествующе воскликнул Якушев. – Господа, предлагаю отступить от правил и в наказание лишить его бургундского!

– Постойте! – пробормотал удивленный Криницкий. – Клянусь, это не мой выстрел! Я только собирался спустить курок, как вдруг…

Он оглянулся и замер, словно окаменев. Все невольно тоже обернулись. Возле дома с дымящимся пистолетом в руке стоял высокий офицер в плаще и треуголке. Его лицо трудно было разглядеть, но, когда он вышел из тени, все четверо с радостными возгласами бросились ему на шею и чуть не задушили в объятиях.

– Репнин!

– Вот так сюрприз!

– Нет, это мне снится! Кирюша!

Репнин сгреб в охапку всех четверых, и они на миг замолчали, не в силах справиться с внезапным волнением. Суровые, закаленные в боях мужчины с трудом сдерживали на глазах слезы радости от неожиданной встречи. Посыпались вопросы… Здоров ли? Когда прибыл с Кавказской линии? Надолго ли? Почему одет в форму императорского флигель-адъютанта?

Он отвечал, что оставил службу на Кавказе по приказу государя, который пожелал назначить его своим личным офицером по особым поручениям. И хотя перспектива такой должности не слишком его радовала, пришлось согласиться.

– Нужно позаботиться о дочери, – объяснил он друзьям. – Моя Полина уже настоящая барышня. Не пристало ей жить в гарнизоне.

Володя Печерский взволнованно спросил:

– Кирилл Андреевич! Когда я смогу увидеть Сероглазку?

– Скоро, Володя! Ты лучше скажи, где твоя сестра?

– В Петербурге!

– Вовсе нет. Я пытался встретиться с ней в Петербурге, но ее дома не оказалось. Слуги объяснили, что она в Красном Селе.

– Вот как? – промолвил Печерский, размышляя сам с собой. – Значит, после нашего свидания на гауптвахте Натали поехала не домой, а на дачу. Ну что ж… Это даже лучше: она не видела ужасного наводнения даже из окон нашего дома. А дача всего в двух верстах от Красного Села, так что, Кирилл Андреевич, вы скоро встретитесь с Натали!

– Господа! – вдруг воскликнул Криницкий. – Теперь я понимаю, почему Репнин не стал разбивать бутылку. Сейчас мы ее откупорим и выпьем за встречу!

– Можете не трудиться, Криницкий, – улыбнулся Репнин. – Бутылка уже открыта.

Ротмистр кинулся к скамье, а потом вернулся с бутылкой и в изумлении показал ее друзьям. Все невольно ахнули. Пуля Репнина аккуратно отсекла горлышко бутылки.

* * *

Печерский пригласил всех к себе отпраздновать встречу, но Репнин остановил его вопросом:

– А где Шевалдин?

– Наш командир пребывает в глубокой хандре, – вздохнул поручик.

– Что случилось?

– Великому князю Николаю взбрело в голову взять шефство над нашим полком. Пользы от него никакой, зато забот – полон рот. Чуть ли не каждый день является с инспекцией, всюду сует нос, всем недоволен… Вместо того чтобы выполнять прямые обязанности, полковнику приходится возиться с ним, отвечая на нелепые вопросы.

– А мне можно его увидеть?

– Великого князя? – удивился Криницкий.

– Черт побери! Я хочу видеть Сержа! Зачем мне невежественный недоросль царской крови?

Все рассмеялись, и компания тут же направилась к просторному двухэтажному дому, где находилась штаб-квартира. Там же, в двух небольших комнатах, жил командир полка Сергей Шевалдин, давний и самый близкий боевой друг Репнина.

Они познакомились еще до войны и впоследствии воевали вместе, плечом к плечу. Смоленск, Бородино, Тарутино, Красный, Березина… Сколько раз Шевалдин спасал жизнь Репнину, и сколько раз Репнин отвечал ему тем же! А потом на Кавказской линии под пулями абреков они снова доказали друг другу свою боевую верность.

* * *

У дверей полковой штаб-квартиры дежурили часовые. Начальник поста спросил, как доложить о них командиру. Репнин хотел было назвать себя, но Криницкий, подмигнув, тайком сделал ему знак молчать и провозгласил грозно:

– Доложите, капрал, что к полковнику Шевалдину изволил явиться великий князь Николай Павлович!

Лицо солдата окаменело. Он вскинул руку к фуражке и вытянулся во фрунт, тараща глаза на офицеров.

– В-виноват, ваше высокоблагородие! Не разгляжу…

– Протри глаза, болван! – подыграл Репнин Криницкому, поправляя треуголку с пышным плюмажем.

– Святые угодники! – еле выговорил капрал. – Покорно прошу простить, ваше императорское высочество! Разрешите исполнить приказ?

– Ступай!

Капрала словно ветром сдуло. Не успели друзья договориться о дальнейших действиях, как двое ординарцев почтительно пригласили их в гостевой кабинет. Но Шевалдин, видимо, не слишком торопился выказать почтение своему шефу. Прошло три, четыре, пять минут… Командир полка не появлялся. Наконец Якушев не выдержал и отправился к Шевалдину лично.

– Господин полковник, – с порога доложил он, – великий князь ждет!

Командир поднял голову от стола, за которым работал, и бросил в сердцах:

– Какого черта ему нужно? Он думает, что я буду ради него выстраивать гусар на плацу за пять минут до отбоя? Займите его разговором. Кто там с ним?

– Криницкий, Печерский и Ломтев.

– Прекрасный случай для господ офицеров поупражняться в красноречии.

– Насколько я понял, он желает видеть именно вас!

Шевалдин нехотя поднялся и вышел из-за стола.

Несмотря на то что ему было уже под сорок, Сергей выглядел очень молодо. Он был худощав, строен и светловолос. Его типично русское лицо с крупными, но правильными и приятными чертами выдавало характер спокойный, сдержанный и непреклонный, а голубые глаза светились умом и отвагой.

– Если бы ты знал, Вячеслав, как он мне надоел!

– И все-таки тебе следует выйти к нему. Из-за его непредсказуемого поведения может пострадать весь полк.

Сергей печально кивнул, надел кивер и, одернув мундир, вышел из кабинета. У дверей гостиной, опередив командира, Якушев проскользнул вперед и торжественно провозгласил:

– Командир 4-го гвардейского гусарского полка полковник Шевалдин!

Сергей вошел в просторную комнату, освещенную канделябрами и украшенную трофейным оружием. При его появлении гусары вскочили с кресел, взяв под козырек, а гость остался сидеть, отвернувшись к темному окну, не удостаивая вошедшего своим вниманием. Шевалдин понял, что тот не на шутку рассержен.

– Ваше императорское высочество! Прошу простить за то, что заставил вас ждать.

Ответом ему послужило тягостное молчание. Высокий гость не спеша, с достоинством поднялся и, не оборачиваясь к Шевалдину, продолжал глядеть в окно. Казалось, даже его спина выражала крайнее неудовольствие. Шевалдин тоже невольно бросил взгляд в окно и пожал плечами. В темноте не видно было ни зги. Сергей обернулся к друзьям, которые издали знаками убедительно просили его продолжить разговор.

– Ваше высочество! – кашлянув, произнес Сергей. – Честь, которую вы оказали моему полку, явившись в столь неурочный час…

Гусары замахали руками, и он понял, что опять говорит не то, что надо.

– То есть… Я хотел сказать, что рад видеть вас в любое время!

Гость медленно повернулся к Шевалдину и, взглянув ему в глаза, проронил с улыбкой:

– Вот это другое дело. Наконец-то, Серж, я услышал от тебя подобающие моменту слова!

Шевалдин от удивления окаменел. А потом с радостным криком бросился на шею Репнину.

– Кирюша!

Репнин, стиснув друга в объятиях, не мог выговорить ни слова. Рядом хохотали гусары, довольные удавшейся шуткой.

– Боже мой! – восторженно говорил Шевалдин. – Ты здесь! Это чудо! Но что означает твой мундир? Ты флигель-адъютант?

– Именно так.

– Не могу представить тебя в императорской свите, старый вояка!

Репнин покачал головой.

– Что делать? Сейчас уже не 12-й год… А бесконечная Кавказская война кажется мне самой бессмысленной из всех, какие я знаю. Да и тоскливо стало после того, как всех близких друзей перевели в Петербург. Сколько лет мы не виделись?

– Около трех.

– Это первая причина, из-за которой я принял предложение государя служить при его особе.

– А другая?

Репнин рассмеялся.

– Ты не догадываешься? Должен же я, наконец, жениться!

Шевалдин приказал денщику принести шампанского, и все дружно выпили за возвращение Репнина с Кавказской линии.

– Судя по всему, Серж, ты не слишком-то жалуешь брата царя! – заметил Репнин.

– А кто его любит? Государь в упор его не замечает, цесаревич Константин над ним смеется, в Военной коллегии его презирают… Вчера великий князь заставил полкового барабанщика исполнять подряд все колена барабанного боя. Целый час слушал. А когда тот стал сбиваться от усталости, выхватил у него палочки и стал избивать ими солдата.

– Откуда в нем столько злобы?

– От зависти. Он не может смириться со своим незавидным положением в императорской семье.

* * *

Вскоре изрядно подвыпившие гусары разошлись. А Репнин и Шевалдин еще долго разговаривали о том, какие дикие порядки стали царить в армии. Солдат всегда был бесправным существом, а ныне его положение стало просто невыносимым. Жизнь солдата – сплошная цепь невероятных страданий. Нравственных и физических. Каждый офицер мог его избить и унизить. Малейшая небрежность, самый невинный проступок карались со всей жестокостью.

– Так жить больше нельзя, – убежденно говорил Шевалдин. – Необходимость перемен очевидна всем. И, поверь, они скоро грянут. Прежде всего, нужно свергнуть монархию.

– Каким образом?

– Любым, вплоть до военного революционного переворота.

– Переворот… – медленно повторил Репнин. – Всё это уже было во Франции. Опыт якобинцев показал нам, что в конце концов революция пожирает своих детей. Нет, Серж! Нужны реформы…

– А кто их проведет? Ни одно из начинаний Александра не было доведено до конца. Куда подевались его честные советники? Державин был изгнан, Радищева довели до самоубийства, Каразина заключили в Шлиссельбургскую крепость, Сперанского отправили в провинцию. А кто теперь любимцы царя? Всеми проклинаемый временщик Аракчеев, военный карьерист Дибич, глупый, но послушный Нессельроде…

Репнин не мог не признать правоту Сергея. Он и сам замечал, как постепенно изменился император. Молодой романтик уступил место умеренному либералу. Либерал – консерватору. Консерватор – реакционеру… Александр окружил себя посредственностью, которую стал ценить выше таланта. Не только потому, что на фоне бездарности ярче блистала его собственная личность, а потому, что так ему было спокойнее. Средние умы безобидны, а талант – всегда источник раздражения, вносящий в жизнь смуту и беспокойство. «Неужели я тоже оказался в этой свите ничтожеств?» – невольно подумал князь и внимательно прислушался к словам друга:

– России необходима сильная встряска, чтобы очнуться от летаргического сна. И мы скоро встряхнем ее, будь уверен!

– Кто это – мы?

– От тебя у меня секретов нет, Кирилл. Я – член тайного революционного общества. Наши помыслы чисты, мы хотим только одного: свободы!

– Ценою крови невинных людей?

– Да пойми ты, наконец, что иначе нельзя! «Но где, скажи, когда была без крови куплена свобода?»

– Насколько я помню, это из Рылеева?

– Верно! Признаюсь, я не поклонник творчества сего пиита и считаю, что до Пушкина ему далеко, но не могу не согласиться со многими его мыслями.

Репнин молча глядел на него. Кровавый переворот мог привести к гражданской войне. Не приведи Господь! Не мог он понять также и того, зачем нужны тайные общества. Почему бы заговорщикам в открытую не обратиться к царю, чтобы убедить его ввести в России конституцию и добровольно поделиться властью с парламентом? Разве государь не желает блага своему народу? Репнин знал, что Александр Павлович благосклонно выслушивал многих талантливых реформаторов.

– Вы хотите свергнуть царя и вместо него посадить собственного диктатора, который, возможно, станет еще худшим тираном. Предположим, вы победили. Что дальше? У вас нет даже смутного представления о том, как вы будете управлять страной. Ваши проекты полны противоречий. Возможно, народ, о благе которого вы так печетесь, попадет в еще большую кабалу и проклянет ваши «благодеяния».

Шевалдин встал и прошелся по ковру гостиной. Кирилл следил за ним, пытаясь по выражению лица понять, как он воспринял его слова. Но мысли Сергея, казалось, витали где-то далеко. Он долго шагал из угла в угол, потом, наконец, остановился и неожиданно улыбнулся открыто и простодушно.

– Прав я или нет – рассудит время. Но моя судьба уже решена. Из всех жизненных дорог я выбрал одну, свою. Остальные – чужие.

* * *

Утром Репнин покинул полк. Расспросив дорогу, он нетерпеливо помчался на дачу Печерских, предвкушая радостную встречу с Натали. К черту политику! В конце концов, есть только одна радость в жизни – любовь! Все остальное – второстепенно. Без многого можно прожить, только без любви нельзя. Так думал Репнин, без устали пришпоривая своего несущегося во весь опор коня.

А в это время в Красное Село с очередной инспекцией прибыл великий князь Николай.

Появившись внезапно перед строем во время учений, когда полк уже изрядно устал, он отстранил командиров и сам заставил гусар выделывать немыслимые экзерсисы, щедро раздавая подзатыльники. Так продолжалось несколько часов: войдя в раж, великий князь не знал усталости.

Наконец, окончательно вымотав солдат, он дал команду: «Во фрунт!», а потом вдруг припал к земле, чтобы проверить, насколько выровнен строй. К несчастью, чьи-то носки выбивались из общей линии. Расправа не заставила себя ждать. Николай упруго поднялся и пошел вдоль строя, зловеще вглядываясь в застывшие лица.

– Как фамилия? – грозно спросил он, поравнявшись с провинившимся солдатом.

– Зубов, ваше императорское высочество! – отчеканил тот.

– Ну так и получай зуботычину! – рявкнул Николай и, выбросив вперед руку, жестоко ударил солдата кулаком.

Несчастный упал. Его лицо было залито кровью. Командир эскадрона Печерский невольно шагнул ему навстречу, но был остановлен холодным взглядом великого князя. Все молчали. Николай несколько мгновений глядел на молодого офицера. Потом перевел взгляд на свою окровавленную перчатку. Рывком стащил ее с руки и брезгливо отбросил. По случайности перчатка упала прямо под ноги Печерскому. Ни минуты не колеблясь, Володя поднял ее и смело взглянул в глаза великому князю. Со стороны это выглядело, как принятие вызова на дуэль. Так они стояли несколько мгновений, пристально глядя друг на друга. Лицо великого князя покраснело от гнева.

– Это опять вы? – раздраженно спросил он.

Первым нашелся Шевалдин.

– Ваше императорское высочество! Во всем происшедшем вижу только свою собственную вину. Разрешите отправить солдата в лазарет и увести полк с плаца?

Николай, казалось, его не слышал. Он не мог отвести глаз от офицера, поднявшего его перчатку.

Бакланов почтительно ждал распоряжений.

– Это не полк! – в злобе воскликнул великий князь. – Сборище профосов! Видеть вас не желаю!

Он круто повернулся и, не прощаясь, направился к ожидавшей его карете. Уже собираясь поставить ногу на ступеньку, Николай вдруг помедлил и обернулся.

Через сторожевой пост пронесся всадник. Это был Репнин, усталый, хмурый и озабоченный. Соскочив с седла, он вытянулся перед великим князем и отдал ему честь.

Николай, прищурившись, тихо проронил:

– Не припоминаю… Соблаговолите подойти ближе!

Тот немедленно приблизился и четко произнес:

– Ваше императорское высочество! Имею честь, полковник Репнин, адъютант его императорского величества.

Брови Николая поползли вверх.

– Князь Репнин?! Наслышан о ваших подвигах! Давно ли в Петербурге?

Полковник кратко рассказал, что вернулся с Кавказской линии по приказу государя. Во время разговора с великим князем он ощутил за спиной пристальный злой взгляд. Но он не мог оглянуться, не нарушив тем самым придворный этикет. Только после того, как Николай, пожав ему руку, жестом подозвал адъютанта, Репнин узнал старого однополчанина Бакланова. Но, странное дело… Его глаза уже не были враждебными, а, напротив, излучали искреннее дружелюбие.

– Вы знакомы? – спросил великий князь.

Репнин не успел ответить.

– Не только знакомы, ваше высочество, – радостно сообщил Бакланов. – Смею заверить, мы с князем – давние соратники. Более того, – настоящие боевые друзья!

Репнин молчал. Друзьями они никогда не были, и он уже хотел было иронически ответить адъютанту, но Николай неожиданно мягко и доброжелательно сказал:

– Очень рад познакомиться с вами, полковник. Надеюсь, мы с вами будем добрыми друзьями.

Классически правильное, словно высеченное из мрамора лицо Николая Павловича на секунду ожило, потеплело и выразило дружеское расположение. Помедлив, Репнин учтиво ответил:

– Благодарю, ваше императорское высочество!

Кивнув Репнину, Николай уселся в экипаж. Когда великий князь и его адъютант покинули полк, друзья обступили Репнина.

– В чем дело, Кирюша? На тебе лица нет! Ты встретился с Натали?

Тот в полной растерянности произнес тихо, словно не веря собственным словам:

– Натали нет на даче…

Все замолчали, с тревогой глядя друг на друга.

– Где же она? – воскликнул Печерский. – Если ее нет в Петербурге, значит, она должна быть в Красном Селе!

Репнин покачал головой.

– Слуги рассказали, что накануне наводнения она велела приготовить экипаж и уехала в Петербург. С тех пор не возвращалась.

– Она навещала меня в камере на гауптвахте. А потом… Я был уверен, что она отправилась домой, на Кокушкин мост.

– О господи… – Репнин вздрогнул. – Неужто ее карету смыло водой?

Володя невольно вздрогнул, но сумел взять себя в руки.

– Полно, князь! Этого не может быть. Наводнение началось 7 ноября, а Натали была у меня 6-го вечером…