Текст книги "Синдром выгорания любви"

Глава 4

Много чаешь, да ничего не знаешь.

Поговорка

28 лет назад

Лучше всего парикмахеру Прасковье Щукиной удавались женские стрижки. Сама она называла себя женским мастером, мастером на все руки. Сделать окрашивание волос, уложить в кудри длинные волосы, сделать прическу Паша тоже могла, но по стрижке она давала фору любому.

– И как это у тебя получается?

Прасковья смеялась:

– Девчонки, секрет я знаю! Самая коммерческая – какая, по вашему мнению, стрижка?

– Ну, это как посмотреть! Какой-нибудь «боб» или «каскад»!

– Вот в том-то и дело, что нет! Самая коммерческая – это простая стрижка. Подровнять косу ученице до уровня лопаток – это тоже простая стрижка, значит, простая стрижка – самая что ни на есть народная.

– Что-то я не помню у тебя народных стрижек, – фыркнула сменщица Лена.

– Ты плохо смотришь! Стихия локонов и волн берет начало в простой стрижке! Это тебе не обрезка кустарника, Леночка! – парировала Прасковья Петровна, намекая на последнюю жалобу недовольной клиентки, которую стригла Лена. Прасковья клиентку успокоила, чуть подровняла ей волосы и убедила жалобу в отдел по защите прав потребителей не писать.

В свою работу Паша была влюблена, ее руки легко порхали над головой клиента, словно сами собой расчесывая, отделяя, срезая пряди. Она никогда не контролировала свою позу во время работы, манипуляции рук, наклоны, потому что знала, что работает без усилий, с интересом и любовью. Клиенты это чувствовали, понимали и ни на кого не хотели променять «свою Пашечку». Клара Андреевна Гулько сначала не была ее клиенткой, а ходила в парикмахерскую только на маникюр, но потом как-то сказала:

– Красиво работаешь, Прасковья Петровна, любо-дорого посмотреть!

– Можно просто Паша, – откликнулась мастер.

– Хорошо, Паша, – улыбнулась женщина.

Клара Андреевна была завидной клиенткой. Муж у нее работал в торговле, жену баловал, одета она была как игрушечка, к тому же денег на себя не жалела.

– Сделаете мне завтра стрижку?

– Нет проблем!

Так впервые Клара оказалась в кресле у Щукиной, и уж Паша расстаралась. Дамочка осталась довольна, и теперь к списку важных Пашиных клиенток добавилась еще одна – Клара Андреевна Гулько.

Обычно женщины приходят в салон перед каким-то новым, поворотным событием, например перед свадьбой, при переходе на новую работу, то есть тогда, когда жизнь вступает в новую фазу и дамочка должна выглядеть так, чтобы все окружающие просто остолбенели при ее появлении. Такая клиентка смотрит на мастера, как на чародея, потому что его искусство имеет сильное влияние на женскую судьбу. Мастер должен угадать желание клиента, его суть, определить имидж: продавщицу нельзя подстричь как директора школы. Чтобы разгадать эти загадки, у парикмахера должна быть развита интуиция, без нее в профессии делать нечего – пустой звук, как будто звенят парикмахерские ножницы, звенят, но никого не стригут. У Прасковьи Щукиной интуиция была, и она позволяла ей не только видеть затылком, но и мгновенно ориентироваться в ситуации, чтобы обстоятельства работали на мастера, а не наоборот.

Клара Андреевна относилась к клиенткам другого направления – постоянным, но и отличалась от них тем, что в разговоры особо не вступала.

О чем говорят женщины в парикмахерской? Да о чем угодно! Когда колдуют над твоей головой, хочется расслабиться, полениться, получить удовольствие от того, что за тобой ухаживают. Бывало, за смену можно услышать от клиенток всякое: про сложности с бывшими и нынешними мужьями, о ложной беременности у собаки, о нерадивом враче и о том, что волосы на бровях стали расти в другую сторону.

Прасковья обычно улыбалась приветливо, поддакивала, кивала, всем своим внешним видом проявляя заинтересованность. Она очень любила рассказывать старый анекдот про парикмахера, который дважды порезал клиента и пытается развлечь его разговорами:

– Вы уже у нас были когда-нибудь?

– Нет, – спокойно отвечает клиент. – Ногу я потерял на войне.

Прасковья сама весело смеялась над своим же рассказом, но вот Гулько рассказать этот глуповатый анекдот она не посмела. Ей хотелось, чтобы у клиентки не было ощущения, что обслуживается она в дешевой парикмахерской. Прасковья знала, как и с кем себя вести.

Клара Андреевна была исключением из правил – она вроде как и не молчала, но из ее рассказов Паша никак не могла уловить главное: что Клара делает целыми днями. Ведь скучно это – не ходить на работу, лежать на диване, уставившись в телевизор. Даже если ты целый день проводишь в косметическом кабинете, времени остается очень много. Прасковья Петровна любила, чтобы день был разложен по полочкам: утром сына – в школу, мужа – на работу, сама тоже на работу, а если выпадала вторая смена, то занималась домашними делами, а их, как известно, никогда не переделать. Клара Андреевна охотно поддерживала разговор о современной моде, о том, каким шампунем лучше мыть голову, но как только разговор заходил о доме, замолкала. Прасковья была женщиной любопытной, и когда понимала, от каких тем уклоняется клиентка, то любопытство начинало ее раздирать, и создавалось впечатление, что здесь имеется какая-то тайна. Это шептала Пашина интуиция, шептала тихо, на ушко, только ей одной, подогревая еще больше женский интерес. Тайна окружала семейную жизнь Клары Андреевны. В ее глазах была такая тоска, что обмануть Прасковью досужими разговорами было нельзя. В парикмахерской про постоянных клиенток знали многое, вот только про Гулько – чуть-чуть: муж у нее – важная шишка и зарабатывает так хорошо, что жене может позволить сидеть дома и заниматься только собой. Однажды Прасковья все-таки не выдержала и задала вопрос, который ее мучил.

– Кларочка Андреевна, вам не скучно дома?

– Нет, милая, мне не скучно.

– Если бы я не работала, то не знала бы, чем заняться.

– Это тебе так только кажется. У меня очень много дел.

– Кларочка Андреевна, у каждой женщины дела всегда найдутся. Ну вот, например, вы проснулись, и что же вы делаете дальше? Думаете, чем заняться? Или у вас каждый день распланирован – массаж, парикмахерская, бассейн? Чем-то вы себя занимаете ведь целый день?

Расческа, которую держала в руках Прасковья, просто парила над Клариной головой, прикасаясь то к затылку, то к макушке, то к вискам, и Клара Андреевна расслабилась, и ее словно на мгновения подменили. Она вдруг сказала:

– А ты приходи ко мне завтра утром. У тебя ведь смена с обеда. Считай, что это вызов парикмахера на дом, – дочку мою пострижешь.

– А у вас есть дочь? – удивилась Паша. – А лет ей сколько?

– Познакомишься завтра, – уклончиво ответила Клара Андреевна.

К десяти утра Прасковья звонила в дверь, обтянутую дорогим дерматином. На звонок открыли быстро, и молодая девушка в строгом синем платье приветливо улыбнулась:

– Вы к Кларе Андреевне? Проходите. Сейчас я позову хозяйку.

Прасковья видела дорогие квартиры, но в этой квартире все было по высшему разряду. Стены холла, переходящего в гостиную, были украшены рельефным цветочным орнаментом. Тонкая художественная роспись в гостиной была выполнена золотистой краской, поэтому она выглядела парадной и нарядной.

– Нравится? – Клара Андреевна подошла незаметно.

– Конечно! – с восторгом сказала Паша. – Такая красотища! Невозможная красотища! Это же сказка у вас, Кларочка Андреевна, а не квартира! В такой жить да радоваться.

Кофе они пили на кухне, да не из банки, растворимый, к которому она привыкла в своей парикмахерской, а настоящий, из кофемашины. Такую машину Паша прежде не видела, слышала от клиентов о такой диковинке, но вот чтобы сидеть на белоснежной кухне, вдыхать аромат кофейных зерен и пить настоящий кофе – это впервые. Она ощущала себя не парикмахершей по вызову, а важной гостьей, и ей очень нравилась белая кухня, цветы и свечи в изящных бокалах, расставленные повсюду.

– Клара Андреевна, ну просто праздник вы мне сегодня устроили! Спасибо большое, – Паша расчувствовалась. – Дочку вашу подстригу бесплатно, так сказать, за доставленное удовольствие.

– Я сейчас позову Сашеньку.

В комнату вошла маленькая сухонькая старушка с необыкновенным лицом. Ее бледная кожа была истончена до такой степени, что сквозь нее просвечивали кровеносные сосуды. По сравнению с туловищем голова была очень большой, а лицо, наоборот, очень маленьким с мелкими-мелкими, словно «птичьими» чертами и таким же маленьким, острым подбородком. Косматые пряди волос едва доставали до плеч.

– Это моя дочь Александра, – представила старушку Клара Андреевна.

Прасковья так растерялась, что не могла сказать ни слова. Девочка-старушка смотрела на нее пронзительно-грустным взглядом. Словно в каком-то тумане, Паша услышала слова Клары Андреевны:

– У дочери редкая болезнь – прогерия, преждевременное старение.

Глава 5

Немой караул закричал, безногий на пожар побежал.

Поговорка

Наши дни

Так сложилось, что журналист Юлия Сорнева была далека от темы домов престарелых: социальные темы не были ее коньком. Материалы, которые она писала, были о людях ярких, интересных, так сказать, героях своего времени. Встречались среди ее статей и запутанные детективные истории, центром которых оказывались люди, о которых она рассказывала. Каждый раз Юлька находила выход из замысловатых ситуаций, а герои ее материалов, в эти хитросплетения попадая, иногда оказывались то Персеями, то Святогорами, а то и Соловьями-разбойниками. Старух и стариков среди них не было. И дело совсем не в том, что журналист Сорнева не почитала преклонный возраст, а в том, что она боялась себе признаться – старость ее страшила. Ведь в молодости кажется, что это состояние вечно, впереди еще много времени, которое исчисляется не годами – десятилетиями. Старость была каким-то абстрактным, мифологическим будущим – тревожным, смутным, зловещим, ускользающим. У старости не было привлекательного облика с маленьким домиком за городом, путешествиями, утренним чаем на веранде, она ассоциировалась со стонами умирающей бабушки, запахом лекарств и беспомощностью окружающих. Юльке казалось, что старость наступает внезапно, точно так же, как зима – раз, и пришла. О ней все знают заранее, но подготовиться почему-то не успевают. Во все эти сказки про то, что «осень жизни, как и осень года, надо не скорбя благословить…» она не верила, но редакционное задание – дело святое, и отступать было некуда.

– Что имеем на сегодня?! – Она была в редакционном кабинете одна и могла себе позволить размышления вслух. – Акт о пожаре – это раз. – И в этом «раз» указано, когда был зафиксирован пожар, когда пожарная бригада вызвана и прибыла на место и даже какие средства пожаротушения использовались. Что же касается причины пожара, то она уложилась в штампованную фразу: «Причина пожара устанавливается».

«Ну вот!» – Юля не на шутку расстроилась.

Самого важного в акте не было. Далее отмечалось количество жертв при пожаре, и была отметка, что дело передано следователю при районном Отделе внутренних дел.

Ни слова о том, что кого-то убили, не было. Может, у главреда информация неверная? Нет, такого быть не может! Заурский никогда не доверял «туманным» источникам, а знал все наверняка. Сорнева начнет с того, что встретится со следователем, чтобы получить ответ на вопрос: какова причина пожара? Кто виноват в происшествии? Она по прошлым историям знала, что задача следствия – не установка причины пожара, а наличие умысла в его возникновении. То есть им важно кто, а не как. Дела по поджогам имеют малый процент раскрываемости, и дела эти следователи не любят, стараются быстрей закрыть, порой с формулировкой «за отсутствием подозреваемого лица». Вот такие перспективы.

– Ты еще здесь? – в кабинет заглянула корректор Надя Метеля.

– Что значит – еще? – удивилась Юлька. – Я никуда не собиралась. Сижу, обдумываю, как к дому престарелых подобраться. Пока не придумала.

– Да, сложная это работа – из болота тащить бегемота. Там бегемот – ого-го, директриса, на козе не подъедешь.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Юля.

– Знаю. Земля слухами полнится, – уклончиво ответила Надя.

– А у меня даже слухов нет. Просто задание главреда, обязательное к исполнению.

– Статью когда сдашь? В этот номер?

– Нет, не в этот точно. К следующему постараюсь.

Утром Юлька все-таки приняла решение ехать на интервью прежде к директрисе, а не к следователю. Следователи с журналистами общаются неохотно, информацией не делятся. Не может ведь журналист Сорнева взять и выдать свой источник и ляпнуть вот так запросто: мне наш главред Заурский шепнул, что бабушка умерла не своей смертью.

Нет, в такие игры она не играет и поэтому разведку проведет с другого конца. А вообще она правильно определила свою задачу – разведка, только информационная, где из обрывков фраз, домыслов, намеков, окончаний и вздохов надо собрать важную и ценную информацию, соответствующую реалиям. Это была ее журналистская работа, и работу свою Юлия любила.

Директор дома престарелых Антонина Михайловна Котенкова не выразила восторга от предложения дать интервью.

– У нас горе, понимаете! – с придыханием говорила она по телефону. – Пожар унес десятки жизней, комиссия работает, а вы со своим интервью. Как не стыдно!

На такое «слабо» Сорневу было не взять. Как не понимают эти чиновнички, начальнички, что нет такого понятия у журналиста – «стыдно, неловко». Журналист – проповедник, звонарь, плакальщик и судья. Его первая обязанность – говорить правду и проверять факты. Правду в этом случае придется вытаскивать клещами.

– Мне не стыдно! – отчеканила Юля. – Это вам должно быть стыдно отнекиваться от встречи. Такая трагедия, такое горе (Юлька точь-в-точь повторила интонацию директрисы), горожане переживают, сочувствуют, хотят узнать, как вы там. Может, какая помощь нужна?

В общем, через полчаса журналист Сорнева сидела в кабинете директора Антонины Котенковой и задавала свои вопросы. Юля сразу поняла, что Котенкову она раздражает и была бы ее, котенковская, воля, с удовольствием выставила бы журналистку за дверь. Антонине Михайловне совсем не нравились задаваемые вопросы, и она пыталась перехватить инициативу.

– Это просто несчастный случай. Короткое замыкание. Проводка старая, вот и закоротило.

– А что, есть заключение экспертов? – невинно поинтересовалась Юля.

– Будет, – отрезала Котенкова. – У нас, между прочим, проблем своих хватает. Санитарки увольняются, мыть в палатах некому. Где людей брать? – перевела разговор на другую тему Антонина.

– Ну, наверное, директор должен кадрами заниматься.

– Директор всем все должен, только ему никто. Вот взять пожарных. Воды у них не хватило, где это видано?!

– Да и к зданию они подъехать нормально не могли – там у вас не развернуться. Машины из соседних жилых домов стоят.

– У нас не предполагалось широкой подъездной дороги, и я же не могу людям запретить ночью машины ставить.

– А надо запретить! У вас что, городская стоянка? Вот наличие машин и затруднило работу пожарных.

– Пожар произошел ночью, – уже успокоившись, говорила Котенкова. – Люди в возрасте, они сразу не поняли, в чем дело, началась паника. Десять человек погибли. Очень жаль всех. Мы сейчас похоронами занимаемся. Медсестру, которая дежурила ночью в отделении, надо бы уволить, чтобы все вздохнули, что виновного нашли. Только где я медсестер возьму? Старики ведь очень капризные, по ночам у них бессонница, они любую медсестру задергают. А Нина Александровна – женщина душевная, безотказная, ее наши обитатели любят. Да, она дежурила во время пожара, но это только совпадение. В эту ночь могла работать любая медсестра. Кстати, очереди на работу сюда нет. А про версии следствия мне ничего не известно, со мной только беседовали. Про короткое замыкание – это мои умозаключения, предположения, а может, дело в окурке. Там разберутся. У меня в ближайшее время похороны и ремонт.

– Много придется восстанавливать?

– Треть здания выгорела. Мы сейчас всех в одно крыло переселили. Администрация обещает помочь – денег на ремонт выделить, на непредвиденные ритуальные услуги тоже спонсорская помощь обещана. Выкрутимся.

– А сколько лет вы здесь работаете?

– Столько, сколько не живут. Извините, мне очень некогда.

По длинному коридору дома престарелых передвигалась женщина в инвалидной коляске и, завидев Юлю, протянула к ней сухие ручки и жалобно спросила:

– Вы ко мне пришли? За мной?

Юлина провожатая махнула на старуху рукой.

– Ну что ты ерунду несешь, Лиза, – и, обращаясь к Юле, пояснила: – Не обращайте внимания, у них через одного болезнь Альцгеймера – старческое слабоумие.

Юля еле сдерживала слезы.

Материал в следующую газету, конечно, она напишет, строк сто, не больше – маленькую заметку. В проблемы дома престарелых нужно вгрызаться, внедряться, и одного поверхностного интервью недостаточно. Наверное, Антонина перекрестилась, когда Сорнева ушла. Но она еще не знает, что Юлька просто так, на полдороге ничего не бросает. Она теперь точно знает, как будет действовать, и это Котенкова, сама не предполагая, помогла ей, подсказала.

Глава 6

Возраст – мерзкая вещь, и с каждым годом она становится все хуже.

Д. Купер

Наши дни.

Надежда Метеля часто оставалась на работе: что ей делать дома, одной? С котом разговаривать? Так он человеческого языка не понимает, ему только «Кити-кэт» подавай. Нажуется своего кошачьего лакомства и скачет по дивану. Кот, конечно, существо живое, и без него, единственного обитателя квартиры, не считая ее, хозяйки, была бы совсем тоска зеленая. А на работе она всегда загружена. Бог обделил ее талантом писать тексты, зато корректор, то есть на латыни «человек, исправляющий ошибки», она отличный. Любой письменный текст, которому суждено увидеть свет в газете, должен быть изложен безукоризненно грамотно. Журналисты напрасно надеются на какие-то компьютерные программы с функцией правописания, лучше корректорской правки нет ничего. Нет у Метели доверия к корреспондентам: перепутают они фамилию известного государственного деятеля, а это ни больше ни меньше попахивает скандалом.

Каждый день корректор Надежда Метеля должна быть бдительна, потому что журналисты так и норовят что-нибудь отчебучить. Вот буквально вчера она «словила» заголовок: «По сусексам поскребем». Как потом объяснить читателю, что имелось в виду совсем другое – «по сусекам», то есть по закромам? Хоть плачь, хоть смейся с этими журналистами.

В свои сорок лет Надежда жила одна и всегда находилась в состоянии ожидания женского счастья. Последние семь лет это счастье не давала устроить мама, которая жила с ней в одной квартире. Именно семь лет назад мама вышла на пенсию и заболела. К больным маминым суставам добавилась сердечная недостаточность, потом болезнь Альцгеймера. Мама хорошо помнила прошлое: как была девчонкой, ходила на танцы с подружками, пела в хоре, а вот про сегодняшний день она не знала ничего.

– А это чья квартира? – Мамин вопрос был из разряда «любимых». Она могла задавать его через каждые пять минут. Вначале Надя терпеливо объясняла, что в этой квартире они с мамой живут всю свою жизнь. Здесь жил папа, пока не умер.

– А кто твой отец? – мама смотрела на нее такими невинными глазами, что Надежде хотелось выть. Ее терпение заканчивалось, тогда она просто отговаривалась.

– Мам, да какая тебе разница, чья это квартира и кто мой отец!

– Как же! – возражала мама. – Придут сюда чужие люди, нас попросят.

– Не придут!

Мама качала головой и замолкала. Надя понимала, что мать живет в какой-то другой реальности, где сбиты ориентиры времени и пространства, и с этим ничего поделать было нельзя. Выручала мамина младшая сестра, которая часто заходила в гости. Ее мама всегда узнавала и разговаривала подолгу.

– Намаешься ты с ней, Надюха, – как-то сказала тетка. – Несет всякую чушь, еле слушаю.

Тетка сама была не очень здоровым человеком, но вот от маминого старческого слабоумия бог ее уберегал. Родственница была права: Наде скоро пришлось нанять сиделку, потому что оставлять маму дома одну было невозможно, да и просто опасно. Она все время открывала кран, а закрывать, конечно, забывала. Мама разрезала подушки и раскидывала содержимое по квартире.

– Это очень красиво, это праздник, – утверждала она.

Такой «праздник» Надежде не нравился совсем. Ночью мама будила дочь со словами:

– Доча-а-а, ты мне лекарство забыла дать!

– Мама, я все лекарства тебе дала. Ты выпила! Мама, иди спи, пожалуйста.

Но мать не сдавалась.

– Не помню я, чтобы ты мне лекарство давала. Ты забыла про меня, Надя! Дай таблетку!

Подобные ночные диалоги были постоянными. Надя убеждала себя, что мама не всегда была такой. В молодости она была очень веселой, красивой, никогда не жалела денег на дочку и баловала ее, но это было давно, а сегодняшний день был тяжелым и мучительным.

Днем мама прекрасно высыпалась, а корректор Метеля не могла работать – буквы перед глазами расплывались, рассыпались, теряли контрастность. Наде хотелось только одного – спать, спать и спать. Врач, которого она вызывала, только разводил руками.

– Дегенерация нервных клеток. Симптомы являются необратимыми. Если вам будет легче, то скажу, что те, кому за восемьдесят, болеют Альцгеймером в пятидесяти процентах случаев.

Наде было не легче. Когда мама через каждые пять минут спрашивала «сколько времени», это еще было можно терпеть, а вот ночью терпение заканчивалось, и она грубила.

– Отстань ты от меня!

– Ты оставила открытым холодильник! Продукты могут испортиться. Надо относиться к продуктам бережно, я тебя этому учила. И ты мне опять забыла дать таблетку.

– Отстань со своим холодильником, мать! Отстань со своими таблетками!

Мать не отставала, и каждая ночь была почти пыткой.

На работе ответственный секретарь газеты Мила Сергеевна очень ей сочувствовала.

– Может, тебе оформить мать в дом престарелых?

– Что ты, это чудовищно!

– А жить с таким монстром – это не чудовищно? Ты себя в зеркало видела? Кожа да кости остались. Это у нас в стране дурацкая установка, что отдавать стариков в дома престарелых, мягко говоря, плохо и непорядочно. А если родительница съедает жизнь дочери? Когда ты последний раз в театр выходила? Ты ведь занимаешься только тем, что маму обслуживаешь – готовишь, подаешь, а мама в маразме закатывает истерики, бросается в тебя тарелками. Зачем ты кладешь на этот алтарь свою жизнь? Ты думаешь, что у тебя будет несколько жизней? А на личную жизнь ты махнула рукой? Мужчину привести, когда мама не в себе, просто невозможно!

– Я не знаю, что мне делать. Я не смогу отдать ее в дом престарелых.

Мила Сергеевна только махнула на Метелю рукой.

– Живи как знаешь. Только какая это жизнь? Жизни-то никакой нет!

А потом мама умерла. На поминках ее отозвала в сторонку тетка и начала разговор издалека, но Надежда поняла сразу, куда она клонит.

– Болею я сильно, ночами не сплю. Боюсь, помру в одиночестве. Найдут потом через месяц тело в квартире.

– Да что ты говоришь, живи уже!

– Я чувствую, я знаю, что мне недолго осталось. Ноги плохо ходят, давеча до кухни полчаса шла. Я вот что думаю, Надюшка, племянница ты хорошая, добрая, вон как за матерью ухаживала, терпела ее чудачества. Может, мне к тебе переехать, а мою квартиру сдавать будем? Ты же знаешь, что я одинокая, квартиру потом тебе отпишу.

Надю такая перспектива совсем не устраивала. Мать она терпела из последних сил – мать все-таки. Но тетку она не вынесет, для нее это слишком большая нагрузка. «Боливар не вынесет двоих» – пришла ей на ум классическая фраза.

– Нет, не получится, уж не обижайся. У меня с матерью своей личной жизни не было. Дай мне в себя прийти! Может, я жизнь устрою наконец, замуж выйду.

– Да я и не говорю, что завтра к тебе перееду, – засуетилась тетка. – Ты подумай, подумай.

– Нет, нет и нет.

Надежда сейчас была настроена совсем на другую волну – личного счастья. Она мечтала, что встретит настоящего мужчину. За сорок лет она так и не обустроила личную территорию и верила в интернет-знакомства. У нее перед глазами был замечательный пример – журналист Юля Сорнева, которая по Интернету познакомилась с американцем Кевином, и он прилетел в Россию делать Юлии предложение, но что-то потом не сложилось у молодежи, потому что американец уехал в свою Америку, а Юлька опять одна и погружена с головой в работу.

Сорнева ей нравилась: журналист она толковый, грамотный и читать ее тексты – одно удовольствие, практически никаких правок. Надя как-то пыталась расспросить Юльку про бывшего жениха, но та разговор не поддержала, обронив:

– Там хорошо, где нас нет.

Что Юля имела в виду, Надя не поняла – то ли что Россия лучше Америки и ехать туда не стоит, то ли что свадьба не случилась и это к лучшему? Впрочем, что ей истории молодых девушек, у которых еще уйма времени, чтобы устроить личную жизнь, у Надежды этого времени нет, поэтому ей дорог каждый день, каждый час. Действовать нужно незамедлительно.

К фотографии, которую Надя планировала размещать в социальных сетях, она подошла ответственно – заказала фотосессию, сделала макияж. О потраченных деньгах не пожалела – с фотографии на нее смотрела миловидная блондинка с лукавой улыбкой, девушка непонятного возраста, но с загадкой. Метеля осталась довольна. Может, она наконец найдет свою вторую половинку? Ее фотографию заметил мужчина со статусом «вдовец», а также мужчина, «интересующийся женщинами», они писали письма и восхищались красавицей Надин.

Когда через месяц тетка позвонила Наде, то плакала в телефонную трубку:

– Надюшка, приезжай, совсем мне плохо. Я на тебя завещание написала. Помру скоро – квартиру мою продашь.

Если бы тетка знала, как нужны были Надежде деньги сейчас, немедленно! Ее личная жизнь могла бы наладиться!

Дома у тетки Метеля мгновенно оценила обстановку и приняла решение: родственницу нужно устроить в дом престарелых. Сработал ли совет от ответсека Милы Сергеевны или это была ее, Надина, убежденность – уже неважно. Решение казалось ей единственно правильным: у тетки не было больше родственников, и никто, кроме родной племянницы, не мог взять на себя ответственность за ее судьбу. Повторения кошмара, которым была ее жизнь с мамой, Надя не хотела. В соцзащите, куда она сразу обратилась, ей отказали.

– В дом престарелых попасть очень сложно, там очередь у них. Нужно, чтобы человек был одинокий совсем. А вы – родная племянница.

Представив, что ей придется жить с теткой, Надя впала в отчаяние, но решила не сдаваться. История с устройством тетки в дом престарелых имела дурной запах, словно кошачья моча, граничила с абсурдом, но была единственным выходом из сложившейся ситуации.

Все, что произошло потом, напоминало Наде дурной сон, она не любила об этом вспоминать, никогда не рассказывала коллегам, даже Миле Сергеевне, что были такие перипетии в ее жизни.

Надя Метеля встретила любовь – волшебное чувство, ради которого можно пойти на все. Она бы не раздумывая пожертвовала своей жизнью, если бы потребовалось защитить любимого. Любовь – это когда думаешь не о себе, а о другом, ради настоящей любви человек готов на любые жертвы, потому что она стоит этого. А если порой любовь толкает на низменные, необъяснимые поступки, всегда можно понять и простить. Любовь – это не только благородство души, но и пороки.

Когда в доме престарелых произошел пожар и материал поручили делать Юлии Сорневой, Метеля не на шутку испугалась. Ее некрасивая история могла выйти наружу, а этого нельзя было допустить.