Текст книги "Синдром выгорания любви"

Глава 10

Женская ненависть, собственно, та же любовь, только переменившая направление.

Г. Гейне

28 лет назад

Прасковья болела редко, да что редко, практически никогда. Разве если болел сын Никитка, да и то в маленьком возрасте. В этот день, когда к ней подстригаться приходил Александр Гулько и не обратил на нее ни малейшего внимания как на женщину, а приударил за Райкой, она слегла. Муж хлопотал как мог вокруг нее и удивлялся:

– Что же это, Пашечка, с тобой случилось? Что болит?

– Мне отлежаться надо, голова болит, – нехотя сказала она.

«Больная голова» – это была, конечно, известная женская отмазка, обычно Прасковья ими не пользовалась – зачем придумывать и врать, когда в этом нет необходимости? Сегодня муж раздражал ее как никогда, ей не хотелось его видеть, и кроме того, ей действительно было плохо. У женщины было ощущение, что болит все тело, как будто из него уходили жизненные силы.

– Раз голова болит, оно, конечно, лежи, Паша, я сам себе ужин приготовлю. – Муж лукавил: стоит открыть холодильник, как ему на глаза попадется несколько вариантов ужина, но Прасковье даже не хотелось открывать рот, чтобы уличить его в лукавстве.

«Как же так произошло?» – спрашивала она себя. Столько лет прожила с мужем спокойно, мирно, считала, что у нее хорошая семья. Романтических сказок не было, но все было ровно, предсказуемо, и вдруг увидела какого-то негодяя и все пошло прахом. В том, что Гулько – негодяй, сомнений у нее сейчас не было. То, что он мило поболтал с ней, проявлял вежливость, она приняла за мужской интерес и была уверена, что завоюет его расположение. Тот факт, что мужчина женат, Прасковьей совершенно не учитывался и не смущал ее.

«Насильно мил не будешь, – сделала вывод она. – Надо было сегодня не плясать вокруг кресла при стрижке, а намазать его кремом для депиляции». Различные варианты коварных планов мести мелькали в ее сознании, и для нее это был способ самозащиты. Она не испытывала мук совести. Так иногда бывает, когда человек ослеплен внезапной любовью, ищет выход и находит, как ему кажется, надежную дорогу, которая на самом деле является скользкой и опасной. Она ненавидела и любила его одновременно, такой коктейль эмоций в «одном флаконе», так тоже бывает.

Когда Прасковья Петровна появилась на работе, она была спокойна и уверенна, как капитан корабля, переживший смертельную бурю и сохраняющий самообладание. Она сказала себе, что больше не будет копаться в том, что произошло, и тревожиться о том, что еще не случилось.

– Паша, ты поправилась?

– Раечка, не переживай, я еще сто лет проживу и девяносто проработаю.

– Ну ты хватила, Паша, в такие-то годы ты не только ножницы не сможешь в руках держать, но и на ногах стоять.

– Откуда вам это известно, вы-то не доживете, милые мои, – отшучивалась она.

Щукина решила, что сейчас для нее существуют два главных жизненных направления: упрочить отношения с Кларой Андреевной и контролировать каждое действие ученицы Райки, которая последние дни ходит со счастливым выражением лица.

С Кларой Андреевной все было проще, она стала приходить к Паше часто и перешла в разряд «постоянных клиенток», и всегда у женщин находилось время для личного общения. Более того, Прасковья была вовлечена в тайну семьи, она знала о неизлечимой болезни девочки Сашеньки, но больше мастера домой не приглашали. Окольными путями Прасковья выспрашивала про Клариного мужа, и оказывалось, что у него прибавилось работы – муниципальные торговые предприятия объединялись, и управление передавалось в надежные руки – Александру Гулько.

– Саша, он безотказный, сколько работы ни сваливают – он везет и везет, – вздыхала Клара. – Вот путевку обещал нам всем на юг взять, Сашеньке море полезно.

С Раей было сложнее – она замкнулась, словно улитка в раковине, но не зря Паша была ее наставницей. Щукина чувствовала, что Раиска тайно встречается с Гулько, встречается. Это подсказывала ей интуиция, на которую она всегда полагалась и редко меняла свое мнение. Выход нашелся сам собой. Прасковья вдруг увидела, что Райка стала хуже выполнять работу. Поняв это, Прасковья поручала ученице работу еще более сложную, с которой та просто не справлялась. Стригла Рая долго, неаккуратно, нервничала, «косячила», а потом Паша беседовала с недовольным клиентом и все исправляла. Рая снова стригла, и Паша снова исправляла – такое психологическое давление. Уже на исходе второй недели ученица Рая, когда-то подававшая надежды, ощущала себя никчемной девочкой на побегушках. Прасковья Петровна держала себя ровно, и никому в голову не приходило, какие страсти бушевали в ее душе.

– Ничего у меня не получается, – расстроенно каждый раз говорила Рая. Вроде так хорошо теорию учила, тренировалась на моделях, и словно кто-то сглазил, все из рук валится, ножницы не слушаются, а бритвенный станок не может делать ровные линии.

– Похоже, после практики тебе нужно другую парикмахерскую искать, – озабоченно сказала Прасковья.

– Пашечка, ты же обещала?!

– Ты тоже мне обещала стараться, а сама на работу еле живая приходишь, спишь на ходу. Девочка, я же твой наставник, а наставник – почти мать родная, даже ближе. Ты мне почему о своих проблемах не расскажешь? Чем тебе помочь?

– Да Паша, чем ты мне поможешь?! Я просто вляпалась в одну историю.

– Да знаю я, как эта история называется.

– Что ты знаешь? – испуганно спросила ученица.

– Господи, Райка, да я знаешь сколько на свете прожила, я тебя как книгу читаю!

– И что говорит твоя книга?!

– Что дурочка ты, влюбилась, поверила мужским обещаниям. Что он тебе там говорил? Скоро, дорогая, надо только немного подождать!

Рая опустила голову.

– Да, в нашей жизни надо надеяться только на себя. Мужики поматросят и бросят. Ты же знаешь, что жена у него, дочка больная, никуда он от них не денется.

– А вы что, про него тоже догадались?!

– Поживешь с мое, Райка, будешь задачки про людей как орешки щелкать. В общем так, ученица, на сегодня рабочий день твой заканчивается, пошли в подсобку, там есть что выпить и чем закусить.

Выпитое вино подействовало на Раю, и она расплакалась навзрыд.

– Что делать, Паша?! Я ему поверила. Он сказал, что уедем из этого города, он скоро назначение получит в область.

– А что не в Москву? – хладнокровно спросила Щукина. – В Москву – оно лучше.

– Он говорил, что очень устал от семейных проблем, дочь-инвалид. Что с ней такое, не знаю, но он все время печалился по этому поводу.

– А ты его, несчастного, жалела!

– Я влюбилась, Пашечка. Он такой классный!

– Да я тебя, Райка, насквозь вижу: женатый мужчина сорит деньгами, запал на тебя. Конечно, это любовь!

– Любовь! Потому что он исчез уже как неделю и не звонит мне. А я себе места не нахожу. Вот и работа не клеится.

– Да они собирались на юг с семьей. Отдыхать.

– Как на юг? Ты ничего не путаешь?

– Не путаю, девочка, не путаю. Я точно это знаю, мне Клара Андреевна говорила.

– И что мне делать? Он что, меня бросил?

– Да с чего ты взяла? Он еще с тобой не наигрался. Приедет с юга отдохнувший, подарки тебе привезет. Только если ты его хочешь привязать, хочешь серьезных отношений, то послушай, что я тебе скажу: поставь его перед выбором – или ты, или жена. Тогда сразу будет понятно, как долго он около тебя задержится.

– А если он жену выберет?

– Пусть он определяется. Тебе, по крайней мере, понятно будет все.

– Ну что мне понятно будет! – вдруг уперлась Райка. – Сейчас хоть короткое счастье, да мое, а если я его припру с выбором да обломаюсь, что тогда?!

– Если тебе мои советы не нужны, то делай как знаешь. Только когда ты будешь плакать и просить тебя устроить на работу, одинокую, с ребенком, я тебе предложу бабок-пенсионерок стричь на дому за символическую плату.

Райка задумалась.

– А почему одинокую и с ребенком?

– Да потому, что такие дурочки, как ты, так обычно и заканчивают.

– Ну, может, ты и права. Только мне выяснять с ним отношения негде, не в общагу же его пригласить!

– Ну, это проще простого! У меня соседка с пятого этажа в отпуск уезжает, мне ключи обычно оставляет. Я цветы там поливаю и кота кормлю.

– И что?

– Ты тупая, что ли? Я тебе ключи от квартиры дам. В приличной квартире при хорошей обстановке и разговор хороший получится.

– Ой, Пашечка, спасибо тебе большое! Ты за меня и на работе переживаешь, и уму-разуму учишь. Ты права, понастойчивей мне надо быть, порешительней, а то уехал на юг с семьей, а мне сообщить не удосужился. У меня его телефон прямой есть, не через секретаря. Дождусь, когда он вернется, и буду действовать.

– Ну вот и договорились!

Бутылка дешевого красного вина опустела, и Прасковья впервые за последние месяцы ощутила, что ее замысел начинает реализовываться. Она не обманула Раиску: она даст ей ключи от квартиры для любовной встречи, но обязательно сообщит об этой встрече жене и тоже даст ей ключи от квартиры. Пусть Кларочка, всегда мыслящая здраво и верящая дорогому муженьку, сама посмотрит в глаза своему благоверному и его полюбовнице. Ну что ж, со «стрижкой для особых случаев» она справилась. Сейчас остается только ждать, а ждать Паша умеет.

Глава 11

Спаленное долго пахнет.

Пословица

Наши дни

Директор дома престарелых Антонина Михайловна Котенкова в своей жизни мало чего боялась, разве что смерти, да и то как врач она понимала, что все люди смертны и страх смерти – это фактор, влияющий на наше здоровье. Чем спокойней люди воспринимают свою смертность, тем для них же лучше. Отношению к смерти она каждый день училась у обитателей своего дома и у персонала, который почти всегда знал, кому сколько осталось. В этом случае не перестилалось белье, открывалось окно и еда оставлялась на тумбочке. Антонина понимала, что делают это медсестры и санитарки не со злости, а замучились они – по одной медсестре на пятьдесят бабушек. Если близкие не хотят быть рядом с умирающими, то что говорить про санитарок, про остальной персонал, которые за свою работу получают смешную зарплату?! Вот и работают санитарками кто попало – бывшие зэчки, почти бомжихи и другие асоциальные элементы.

Отходят старики «в мир иной» чаще всего ночью или вечером и довольно мучительно. Здесь, в доме престарелых, давно искажено отношение к смерти: когда в палате постоянно меняются люди, что-то происходит в голове, и ты устаешь от этого. Санитарки просто надрываются физически вытаскивать тела и мыть их. Смерть уже не воспринимается ни как печальное событие, ни вообще как событие, – обыденная рабочая деталь. Слез ни у кого нет. Перед смертью все равны – известные актрисы, большие чиновники, продавщицы и балерины. Антонина знала точно, что стареть не просто страшно, а очень страшно. Нет, не изобрели еще лекарства от старости, и все мы с каждым часом приближаемся к порогу под названием «вечность». Это тяжело вдвойне, потому что старики и старухи – это не уважаемые люди, а отработанный и выброшенный на помойку материал, с которым не нужно считаться.

– Антонина Михайловна, к вам следователь, – секретарь Вероника разговаривала громко, и ее было слышно за дверями приемной.

– Пусть заходит, Вероника. Мы договаривались о встрече.

Молодой человек в светлом костюме совсем был не похож на полицейского. Если бы встретила она его в доме престарелых, то решила бы, что он пришел навестить свою бабушку.

– Меня зовут Алексей Сурин.

– А отчество у вас есть?

– Есть. Алексей Александрович, но можно без отчества, просто Алексей.

– Нет, без отчества не пойдет. Вы же не кофе пришли ко мне пить, а по официальному, так сказать, поводу, поэтому будете для меня только Алексей Александрович. – Котенкова подумала о том, что парень совсем молод, неопытен. Наверное, как у нее, проблемы с кадрами. Скорее всего, паренек доставляет массу неудобств своим старшим коллегам, вот его и засунули подальше, к старикам, к бесперспективному делу.

– Как вам удобнее, Антонина Михайловна.

– Кофе будете?

– Не откажусь.

Ну как же, откажутся разве нынешние молодые от дармовщинки! Но вслух она сказала ласково:

– Вероника, два кофе, пожалуйста. Мне со сливками.

Вероника мгновенно вплыла с подносом, на котором дымились две чашечки кофе.

– Ну, задавайте свои вопросы, Алексей Александрович, а то у меня скоро следующие посетители.

– Хлопотливая у вас работа, Антонина Александровна, но очень нужная. У меня бабушка сильно болела и умирала, я это на себе ощутил, каково это – ухаживать за стариками.

Ну вот, про бабушку она почти угадала.

– Антонина Михайловна, я хочу вас ознакомить с результатами экспертизы.

– Давайте, молодой человек, удивляйте!

– Мне кажется, Антонина Михайловна, вас, такого опытного руководителя, удивить чем-то невозможно. Возбуждено уголовное дело по факту умышленного поджога во вверенном вам доме-интернате, в результате которого десять человек погибли.

– Умышленного поджога? Я не ослышалась и вы не ошиблись?

– Нет, Антонина Михайловна, к сожалению, нет. В ходе расследования установлено, что очаг возгорания находился в том месте, где никаких предпосылок для возникновения огня не было, – на хозяйственном дворе.

– Н-у-у, – протянула Антонина. – Не томите, дальше-то что? Откуда огонь там взялся, привидений в доме нет, я проверяла лично, – пошутила она.

– А это значит, что огонь занесен извне.

– Здравствуйте, приехали! Нам сейчас силы и деньги нужны, чтобы здание восстанавливать, а вы мне – такой подарочек. Хотя у нас ветераны буйные бывают, но в ту ночь, как говорят медсестры, все спокойно спали.

– Значит, не все, Антонина Михайловна! На хозяйственном дворе найдена канистра, в которой находился бензин, и кто-то бензин поджег, огонь начал быстро распространяться, и загорелся коридор. У вас есть версии?

– Версии – это ваша прерогатива.

– Но вы знаете ситуацию изнутри, поэтому я и спрашиваю.

– Я точно знаю, что автоматическая пожарная сигнализация, которой оборудовано здание, находилась в исправном состоянии. Но, Алексей Александрович, я думаю, что поджог мог совершить каждый второй пациент.

– Каждый второй?

– Понимаете, наш контингент – это оставленные родными, брошенные старики, зачастую озлобленные. Сами понимаете, здоровья в таком возрасте нет, в том числе и психического. Они могут свои памперсы разорвать и раскидать по палате и многое другое сотворить, когда с головой не дружат.

– Но у вас же не психоневрологическая клиника!

– Это не меняет дела, и в том, и в другом случае пациенты – возрастные люди, а с возрастом происходят очень сильные поведенческие изменения, связанные с нарушением функций головного мозга. Отмирает у старых людей мозг, высыхает. Нам на курсах пример приводили: однорукий инвалид в Свердловской области застрелил двух сотрудников фонда социального страхования – был недоволен бюрократизмом государственной системы, после чего покончил с собой. Кстати, был с виду нормальным, активистом художественной самодеятельности, в хоре пел. Что у него в голове сработало – непонятно. Разбирайтесь, кто мог такое совершить. Я готова оказывать помощь следствию.

– Спасибо за понимание, но это еще не все, Антонина Михайловна.

– Еще сюрпризы? – он уже начинал ее раздражать. Да у нее весь дом полусумасшедших, каждый мог захотеть «костерок развести», правда, никаких приспособлений у них для этого нет. А если, например, спички или зажигалку у медсестер стянули? Говорила девчонкам: кончайте курить, а они в ответ: на работе стрессы сплошные, не лишайте последнего удовольствия.

– В числе погибших на пожаре – Прасковья Петровна Щукина, помните такую?

– Помню, конечно, я всех обитателей своих помню.

– Что вы можете о ней сказать? Как она оказалась у вас, можно поднять ее личное дело?

– Сказать конкретного ничего не могу, надо документы посмотреть. Вроде как оказалась у нас по собственному желанию и по инициативе сына, который ходатайствовал об определении матери в учреждение социального типа.

«Так я и расстаралась вам, Алексей Александрович, рассказывать всю подноготную! Работайте самостоятельно. Поделиться своими «скелетами в шкафу» желания нет. Скажешь лишнее словечко, за ним потянется другое, а потом какой-нибудь умник вытянет третье». Нет, с ней этот номер не пройдет. Попила у нее крови Щукина, редкая дрянь, пыталась даже ее шантажировать, пусть душа ее теперь успокоится.

– Дело в том, что Прасковью Щукину убили, – как-то обыденно произнес следователь Сурин.

– Как убили?! – такого поворота событий Антонина не ожидала.

– Задушили поясом от халата. Вот такие дела, Антонина Михайловна. Так что, учитывая все обстоятельства, вас прошу из города никуда не уезжать. Мне нужно будет и с персоналом поговорить, и с вашими пациентами.

– Может, с персоналом собрание провести?

– Может, но пока необходимости нет, мне хочется с каждым поговорить отдельно.

Антонина слушала Сурина и не слышала. Не ожидала она такой подлости от Щукиной. Впрочем, самый опасный враг – это не тот, кто стреляет в упор. Это тот, кто подло вонзает нож тебе в спину, говоря красивые слова. К этому нельзя быть готовым, этого нельзя предвидеть. Подлость, как ржавчина, которая все разъедает. Но Антонину голыми руками не возьмешь, она отплатила Щукиной той же монетой. Но если кто-то убил Прасковью, значит, не только одной Котенковой она портила жизнь. И чего ей не хватало, дожила до старости, имела успех, уважение, деньги, друзей, может, и любовников. Но ничто не бывает вечно, все кончается, растворяется, как в дыму пожара.

– Вы меня не слушаете, Антонина Михайловна?

– Алексей Александрович, извините, у меня встреча. – Ей хотелось побыстрее закончить этот неприятный разговор. Этот молодой парень с острым взглядом сейчас начнет копать под нее, очень тихо и аккуратно, но настойчиво. Такие, как он, всегда хотят добиться результата.

Ну почему убили именно Щукину, а не кого-то другого?!

Глава 12

Если не менять направление движения, мы обязательно придем к тому, к чему стремимся.

Китайская пословица

Наши дни

– Мухина! Какого черта, спишь что ли? – Юлька только после второго окрика поняла, что обращаются к ней.

Тяжело жить под чужой фамилией, и как это некоторые люди с этим уживаются, а потом удивляешься, что Михаил Кольцов – это Михаил Ефимович Фридлянд, а Марк Твен – Сэмюэл Ленгхорн Клеменс. Псевдоним «Мухина» тоже звучит неплохо, правда, нет здесь романтики и полета, но Юльке сейчас не до них. Сказать, что она чуралась по жизни физической работы, нельзя, но так, как она вкалывает здесь, она не пахала никогда. Да и платят за такой напряженный труд просто копейки, хорошо, что в обычной жизни у нее другая специальность, любимый коллектив и уважаемый главред. Ради газеты, кстати, работа в которой тоже тяжелая, она и пустилась в это приключение, чтобы добыть факты, изучить обстоятельства дела и сделать выводы. Пока журналист Сорнева не приблизилась к разгадке ни на шаг.

– Да иду я, иду! Не надо мне по десять раз говорить, – она снова взяла у Кристины несколько памперсов и пошла в палату.

Обитателей на этаже было много, сюда еще дополнительно переселили людей из сгоревшей части здания. Запах гари никак не исчезал из помещения. Как Юлька ни трудилась: раскладывала по углам уголь – натуральный поглотитель запаха, терла полы с ароматизатором, но запах был очень стойкий и просачивался в самые дальние уголки.

– Зачем ты пол трешь без конца? – удивлялась Кристина.

– А ты разве не чувствуешь это зловоние? У меня весь нос забит, горло и даже уши.

– Ты как принцесса на горошине! Да по мне пусть воняет гарью, это в сто раз лучше, чем мочой. Все туалеты, палаты пропахли! А гарь – это так, почти духи «Красная Москва».

Кристина знала, о чем говорила, во всем помещении дома престарелых постоянно стоял резкий, специфический аммиачно-ацетоновый запах. Когда смешивались два запаха – мочи и гари, амбре стояло невыносимое и мерзкое.

Глафира Сергеевна Юшкова с утра была не в настроении, кашу ела плохо, чай вообще пить отказалась.

– Вы что сегодня, Глафира Сергеевна, бастуете? – Юлька убирала нетронутую посуду.

– Да зубы у меня нынче болят, вот и есть не могу.

– Я скажу Кристине, чтобы вас к зубному записала. Он по четвергам приходит.

– А сегодня что? – Обитатели учреждения плохо ориентировались в днях недели, да и было это им безразлично.

– Сегодня понедельник, но если боль острая, я попрошу Кристину, чтобы врача раньше вызвали.

Контакт с Глафирой никак не устанавливался, а ведь она последняя видела той ночью Прасковью Щукину и целый год жила с ней в одной комнате. Юшкова нехотя поддерживала разговор на другие темы, но когда речь заходила о Щукиной, замолкала. Это Юльке категорически не нравилось, поэтому, если появилась хоть какая-то зацепка, надо ее использовать. Кристина разводила лекарство в процедурной.

– У Глафиры Сергеевны зубы болят, до четверга ждать долго.

– До какого четверга?!

– Ну, когда стоматолог сюда на осмотр приходит.

– Слушай ты эту бабку, у нее зубов давно нет, что у нее там болеть может?!

– Как нет? Она сегодня от завтрака отказалась, говорит, зубы болят.

– Последний зуб ей удаляли в мое дежурство месяца три назад. Нечему там болеть. Да и забыла она, что нет у нее зубов и что врач к ней приходил. Памяти-то у бабок совсем нет. И что ты ее возвеличиваешь, Глаша она, а не Глафира Сергеевна. Мы тут всех по именам зовем, замучаешься по отчествам. Она еле шевелится, ты из-под нее дерьмо выгребаешь каждый день, а туда же – Сергеевна. Она сама, поди, уже свое отчество не вспомнит.

– Ну, ей лет-то много, неудобно.

– Неудобно памперсы через голову надевать. А не поела – и хорошо, памперс дольше послужит, менять лишний раз не придется. Кстати, она ведь совсем недавно ходячая была, да шустро так по коридору двигалась, а вот, поди ты, улеглась. Это после пожара с ней такое приключилось.

– А до пожара она была ходячей?

– Бегающей!

– Ты ничего не путаешь?

– Я тут пять лет на посту, мимо меня муха не пролетит, не то что бабка не прошмыгнет. Это Нинка-коза дежурила в ту ночь, когда пожар был, недоглядела за стариками, спала, как всегда, в подсобке. Ну ты уж меня не сдавай, про это никто не знает, это Нинка мне от страха рассказала, а потом попросила молчать. А то выгонит ее Антонина, как пить дать выгонит, а куда ей одной с маленьким ребенком деваться?

– Я – могила, не переживай.

– Да мне что, это пусть Нинка переживает. Я в ночь редко дежурю, только разве что на подмене. Старики ведь и ночью покоя не дают, то по десять раз в туалет ходят, то пьют, то с разговорами пристают. Я кофе всегда крепкий с собой беру, и проблем нет – сна ни в одном глазу.

– Странно, что пожар случился, непонятно.

– Да все тут понятно, мы каждый день как на передовой, бабки знаешь тут что отмачивают, только держись! Вот та, что в огне задохнулась, Паша, очень высокомерная была, как будто одолжение делала всем нам, что жила здесь. Антонину Тонькой называла, я даже подумала: может, они были знакомы, но старуха сказала, что нет. Резкая бабка была, скажет, как отрежет. В третьей палате дед лежит, когда-то был большим начальником, но неудачно нырнул в воду, когда купался. Перелом шейного позвонка. Говорит, первый месяц жена и друзья ходили в больницу, поддерживали, а потом как исчезли все. Вот у нас тут год живет, не может шевелиться.

– А как эта Паша в ночь пожара в дальнем коридоре оказалась? Ведь если бы она в палате лежала, то ничего бы не случилось. Глафира Сергеевна вон жива.

– Да черт их знает, этих бабок! Я не разрешаю по ночам шариться, всех лежать заставляю. Не гуляют они у меня по коридорам, туалеты у многих в палате. А Нинка – добрая душа, вот на ней и ездят все почем зря.

– Кристя, я все-таки Глафире Сергеевне скажу, что врача ждать не надо, а то я ей обещала.

– Ну, будто помнит она про твое обещание! Я вот десять минут назад в четвертой палате укол бабке делала, захожу в эту же палату уже к другой со шприцем, а моя «уколотая» так мне капризно и говорит: а мне когда укол будете ставить? Я говорю, только тебя уколола, а она мне – нет, не было укола, ставьте немедленно, а то жаловаться буду. А жаловаться надо на себя, на свою башку бестолковую.

Глафира Сергеевна смотрела в потолок, в ее взгляде было равнодушие.

– Глафира Сергеевна, мне сказали, что нет смысла к вам стоматолога вызывать, нет у вас зубов, все выдернули. Подумайте, у вас точно зубы болят или нет?

– Раз нет зубов, значит, и болеть нечему, – покорно согласилась женщина.

– Мне настроение ваше не нравится, честное слово!

– Какое тут настроение, когда лежишь и смерти ждешь.

– Мне Кристина сказала, что еще недавно вы по коридору бегали.

– Врет твоя Кристина.

– Да зачем же ей врать? Вы просто забыли, наверное, об этом?

– Ты что думаешь, я дура? – Старая женщина хитро прищурилась. – Я тут умнее многих. Не бегала я никогда, лежачая я. Еду ты мне сюда сегодня приносила? Про зубного ты мне говорила, обещала на четверг меня записать?

– Я, – растерянно сказала Юлька.

– Вот видишь, значит, я в своем уме.

Догадка, которая Юлю внезапно пронзила, сначала никак не укладывалась в сознании и казалась дикой, но единственно верной.

– Глафира Сергеевна, вы просто не хотите выходить из палаты?

Глафира замолчала, и Юлька словно уткнулась опять в темный и безжизненный экран человеческого «я».

– Не хочу выходить. Нельзя мне отсюда выходить, – словно выдавила Юшкова.

– Почему?

– Убьют меня, – зашептала Глафира. – Пашу вон убили, и меня убьют.