Текст книги "Потерянная рукопись Глинки"

Глава 8. Станислав Зайцев. Технологии будущего

Когда уже все было обговорено и кофе выпит (Шварц вместо выкипевшего новый сварила), разработали план действий – хотя бы на первое время.

Нужно было, конечно, со Славиком поговорить. Пусть расскажет подробно, что увидел в Дашиной квартире. Может, он пропустил что-то, когда его допрашивали. И почему зашел, пусть подробнее объяснит. Вообще, в каких отношениях он был с Дашей?

– Нет, у них не было романа, – покачала головой Елена Семеновна. – Я бы знала. Даша рассказывала иногда кое-что. Она со студентом из СмолГУ больше года дружила, да и то не ладилось у них что-то. Парень какой-то… выпендрежный уж больно, мне показалось. Даша меня с ним знакомила, давно еще. Не очень он мне понравился, да кому мое мнение нужно.

– Про студента тоже выяснить надо, – кивнул Потапов.

– Это у Иры, подруги ее, надо расспросить, – подхватила Шварц. – Ей она, скорей всего, больше рассказывала.

– Вот. И про Иру тоже узнать надо. – Потапов задумался, потом спросил: – Славик, наверно, сейчас на работе? Внук говорил, что он охранником работает.

– Да, охранником здесь рядом, в Белорусском посольстве. Но он в ночь занят, так что днем обычно дома.

Ключ от подъезда Славика (и Даши) у Елены Семеновны был, но все же она позвонила в домофон – хоть как-то предупредить о приходе.

Поднял трубку домофона сам Славик. Приходу Елены Семеновны (про Потапова она пока не сказала) он не очень удивился.

– Да. Свободен. Заходите, Елена Семеновна, уже открыл.

Лестницы в доме были длинные, этажи высокие. На третьем прошли мимо опечатанной квартиры Леоновых (Потапов покосился на дверь, потом на Елену Семеновну и ничего не сказал). На четвертом Славик уже открыл дверь, сам он стоял на пороге, и рядом звонко лаяла маленькая собачка.

Елена Семеновна тоже у Славика никогда не была, просто знала, что он живет на этаж выше Даши. Поэтому квартиру было легко вычислить. Славик ее приходу не удивился, а на Потапова посмотрел вопросительно.

– Это мой друг. Он тоже заинтересован в восстановлении правды. Можно он зайдет вместе со мной? – спросила Шварц. Про внука Потапова они решили пока не говорить.

– Заходите! – Хозяин пошире открыл дверь и отошел в глубь прихожей.

Квартира была, как у Леоновых, двухкомнатная, но очень захламленная, от этого казалась маленькой. В ней жили четверо: Славик с женой и две их маленькие дочки – шесть лет и четыре года, Шварц их знала с рождения. Девчонки тотчас выбежали навстречу гостям, обе в руках держали по кукле (играли с ними, видно). Маленькая собачка с громким лаем кинулась к ним.

– Катя, Наташа, забирайте Вайта и уходите!

– Папа, а куклы к нему в гости пришли, в его домик, – начала старшая.

– Вот пусть и сидят в домике, беседуют, идите к себе! Придумайте им беседу, – мрачновато ответил папа, и девочки вместе с Вайтом убежали.

– Славик, кто там пришел? – крикнула из кухни жена.

– Это соседка! Насчет Даши расспросить! – ответил так же громко Славик, и почти тотчас встревоженная жена появилась в коридоре. Увидев Елену Семеновну, она немного успокоилась. Они были знакомы.

– Здравствуйте, Олеся! – обратилась к ней Елена Семеновна. – Какое несчастье у нас в доме! А ваш муж – почти свидетель. Мы вот пришли Славу спросить о подробностях, что там в Дашиной квартире было. Знакомьтесь, это Порфирий Петрович – частный сыщик! – кивнула она в сторону своего спутника.

Потапов, услышав такую о себе новость, удивился, но ничего не сказал. А начитанная Олеся на имя обратила внимание, вскинула бровь.

– Порфирий Петрович?! Неужели это настоящее имя или сыщики псевдонимы себе берут? Вы себе выбрали из Достоевского? Или, может, вы родственник того Порфирия? Может, это фамильное имя?

Потапов сделал вид, что не заметил издевки в интонации жены подозреваемого (неудивительно, женщина ведь нервничает). От неожиданности он ответил чистую правду:

– Не псевдоним. Возможно, и впрямь родственник.

Скорее всего, Потапов действительно был прямым потомком петербургского сыщика – неужели Достоевский не выдумал? Он сам узнал об этом недавно, когда они вместе с Еленой Семеновной разыскивали дневник Гете. Бывший участковый о таком родстве никому не рассказывал – зачем хвастаться? А тут растерялся, согласился.

– Ну-ну, – ухмыльнулась умная Олеся. – Не буду вам мешать!

И она ушла в кухню. Потапов вздохнул с облегчением.

– Садитесь! – обратился к гостям Славик, проводив их в комнату. – Ох, извините, сейчас уберу.

Комната была загружена беспорядочно разбросанными вещами. Стационарный компьютер стоял в углу, раскрытый ноутбук был брошен на диван, еще один ноутбук стоял на столе. Детские вещи и игрушки лежали на кресле, на диване… Славик сгреб в кучу детские вещи с дивана (под ними обнаружился планшет) и все переложил на кресло. Потапов и Шварц уселись на диван, хозяин, развернув кресло, стоявшее возле компьютера, сел напротив.

– Расскажите Порфирию Петровичу, как вы Дашу нашли без сознания, – предложила Елена Семеновна.

И Славик повторил тот рассказ, который она уже слышала: как он вчера днем, в двенадцатом часу зашел, чтобы посмотреть по просьбе девушки компьютер, и застал ее крепко спящей на диване, в одежде. Как его смутило, что она не реагирует на громкое мяуканье Сэнсэя, поэтому он пошел за Альбиной Петровной… К удивлению Елены Семеновны, Потапов ничего не стал уточнять, не задавал наводящих вопросов, а заговорил о другом:

– Насколько близко вы знакомы с Дашей?

– Ну, знаком по-соседски… – ответил Славик. – Она младше намного, поэтому в детстве не дружили, она маленькая была. А когда выросла, компьютер завела, тут и я понадобился. Звала меня всегда, если в компьютере неисправность, и все знакомство.

– Знаете ли что-нибудь о ее друзьях? Кто к ней ходит?

Славик задумался.

– Она двоим просила с компом помочь. Девушка, подруга ее, тоже из музучилища… Фамилия интересная – как же… как картон, вроде… Ардон! Ира Ардон. И еще за парня просила… Олег, фамилию не помню.

– Работали вы с их компьютерами?

– Да. К Ире два раза ходил. Она недалеко здесь, на улице Ленина живет. У нее комп стационарный. А Олег ноутбук сюда приносил, я его дома у себя смотрел.

– Кто приходил к Даше в последние дни, не видели? С кем она в последние дни общалась?

– Нет, видеть не видел. У нее ж квартира этажом ниже. Может, Альбина Петровна видела? А вообще с кем общалась – это же легко узнать: надо телефон ее посмотреть и комп.

– Так ведь опечатано! – вставила Елена Семеновна. – А телефон, кажется, забрали полицейские, они будут смотреть, кому она звонила. Нам вряд ли дадут.

– Насчет телефона я не знаю, а в компе посмотреть могу, – ответил Славик, минуту подумав. – С кем она там общалась.

Потапов поднял на него глаза.

– Вскрывать печать я не имею права.

– Вовсе не обязательно вскрывать квартиру, чтобы посмотреть комп! – пожал плечами компьютерщик. – У нее часто неполадки были: то вирус, то сама собьет что-нибудь. А ходить к ней хоть и близко, однако не всегда удобно: и я занят, и ее часто дома нет. А просит побыстрее сделать. Я ей и поставил такую программу, с ее согласия, конечно, через которую могу к ней со своего компа залезть. Она позвонит, что сбой, мол, я в свободное время, иногда рано утром, как с дежурства приду, посмотрю быстро и исправлю. Если хотите, сейчас поглядим!

Оба гостя были чрезвычайно удивлены: вот до чего техника дошла! Вот, значит, как теперь! Скоро и секретов у людей не будет. Ну, для следствия-то хорошо, конечно.

– Ну, посмотрите… – сказал растерянно Потапов.

Пока Славик щелкал клавишами, он еще раз огляделся. В центре интересов семьи были дети и компьютеры. Детские игрушки валялись в углу, флешки, жесткие диски, еще какие-то детали лежали на полке рядом с немногочисленными книгами. Елена Семеновна тоже с интересом разглядывала творческий беспорядок в кабинете семейного компьютерщика: и она в квартире Славика была впервые.

– Ну вот. – Славик повернулся к ним на вертящемся кресле. – Зашел в ее почту. Тут в основном переписка с матерью. Больше ничего нет. А, вот еще, это десять дней назад, от Олега письмо. Это тот самый парень, которому я ноут чинил… – Он внимательно вгляделся в экран и усмехнулся. – Ну, разошлись, как в море корабли. Посмотрите сами.

Потапов и Шварц уставились в экран – действительно разошлись, как видно. Письмо от Олега было короткое, но интересное: «Я любил немногих. Однако сильно. Что ж, прощай, Даша. Еще вспомнишь ты обо мне, думаю».

– А от нее ничего нет, никакого ответа? – Потапов вопросительно смотрел на компьютерщика.

– Нет, ответа нет. Стерла, может быть, – произнес тот. – А может, не стала отвечать.

– А к нему в комп ты залезть не можешь, Славик? – спросила Елена Семеновна, поверившая в безграничные возможности техники.

– Нет, что вы! – Компьютерщик даже обиделся. – Я эту программу только с согласия хозяина ставлю. А Олегу этому и не предлагал даже. Зачем? Я ему всего один раз и чинил, ему больше не надо. С какой стати я к постороннему человеку в комп буду проникать без особой надобности? Это и неэтично, и неинтересно мне совсем. Я хакерством не занимаюсь!

– Извини, Славик! – Шварц уже поняла свою бестактность и теперь ее заглаживала. – Я увлеклась! Просто, если они поссорились, интересно было бы узнать причину.

Славик молча и неодобрительно пожал плечами. Все еще обижался. Минуты две посидели молча. Хозяин вопросительно смотрел на гостей. Елена Семеновна тоже поглядела на Потапова вопросительно. «Ну что, пойдем?» – говорил ее взгляд.

Потапов же не спешил вставать, он задумался. И вдруг поднял глаза на Славика.

– А зачем вы вчера к Даше пришли?

Глава 9. Вальс-фантазия: Екатерина Керн

Недовольство композитора женой усиливалось. И с ее стороны тоже зрело недовольство. Мари знала о похождениях мужа. Она предпочитала не выяснять отношения прямо, но злость прорывалась, постоянно возникали мелкие скандалы по всяким ничтожным поводам. В сознании Глинки недостатки Марьи Петровны теперь тоже гипертрофировались.

– Жена моя принадлежит к числу женщин, для которых наряды, балы, экипажи, лошади, ливреи и прочее – это все. Музыку понимает она плохо или, лучше сказать, за исключением мелких романсов, вовсе не разумеет – все высокое и поэтическое также ей недоступно, – так говорил он Кукольнику.

Нестор поддерживал его недовольство женой.

– Она тебе не пара. Очень уж она простовата и ни по образованию, ни по уму нисколько тебе не подходит. Пустенькая девушка. Тебе нужна жена такая, как муза, которая бы согревала и вдохновляла ум, ласкала сердце.

И такая нашлась! Очень скоро, не решив еще проблему отношений с Марьей Петровной, Глинка встретил необыкновенную девушку, которая могла его понять и составить его счастье. Встретился он с ней случайно, у своей сестры Маши. Маша была замужем за Дмитрием Стунеевым, кстати, дальним родственником жены композитора (это в семье его брата, Алексея Стунеева, развивался четыре года назад роман Марьи Петровны и Мишеля).

Маша с Дмитрием теперь тоже жили в Петербурге: Дмитрий получил повышение – был назначен на службу в Смольный институт благородных девиц, дающую право жить на квартире при институте. Семья с радостью переехала из Смоленской губернии в столицу. Глинка, которому, по его словам, «гадко было у себя в доме», часто гостил у них. Чувствовал он себя у сестры много лучше, чем дома. У Дмитрия Стунеева часто бывали званые вечера, в которых участвовали воспитанницы и служащие института.

При всей увлеченности салонной жизнью Глинка продолжал работать; помимо мелких музыкальных пьес, он писал оперу «Руслан и Людмила», с которой связывал большие надежды. Работа, однако, шла медленно, урывками. Он не мог писать в тяжелой атмосфере ссоры. Отдушиной стали посещения Стунеевых.

В доме сестры все увлекались музыкой. Днем Глинка занимался на фортепьяно с юной племянницей Юлией (Жюли), а вечерами, когда собирались гости, нередко садился к роялю сам – импровизировал, пел.

Там и произошла его встреча с Екатериной Ермолаевной Керн, дочерью той самой Анны Петровны, которая когда-то вдохновила Пушкина на стихотворение «Я помню чудное мгновенье». Глинка тоже был близко знаком с Анной, в годы своей молодости, помнил и ее дочь. Однако теперь встреча стала неожиданностью. Эту встречу он рассматривал как послание судьбы.

В ту весну 1939 года он чувствовал себя плохо: устал от домашних скандалов, болел, работа над оперой не шла. На третий день Пасхи поехал к сестре. У нее были гости, танцевали. Михаил в раздражении бродил по комнатам туда-сюда, чтобы успокоиться. И вдруг увидел ее, Екатерину Керн. Позднее он вспоминал, что она не показалась ему красавицей, даже «нечто страдальческое выражалось на ее бледном лице». Его привлекло другое – «ее ясные, выразительные глаза, необыкновенно стройный стан и особенного рода прелесть и достоинство, разлитые во всей ее особе». Он почувствовал в девушке утонченную натуру, как и он, страдающую от одиночества и непонимания.

Дочь генерала, крестница Александра I, Екатерина Ермолаевна отличалась способностями как в науках, так и в музыке и благородных манерах (не случайно она вначале поразила Глинку именно внешней аристократичностью). Она окончила Смольный институт и осталась в нем служить в качестве классной дамы. И она действительно была несчастна. Ее родители не жили вместе и ненавидели друг друга. Ее мать, Анна Керн, откровенно говорила, что не может любить дочь, потому что та слишком напоминает ей ненавистного мужа. В доме же генерала Анну вообще не вспоминали, это было запрещено, хотя Катя иногда гостила у отца.

Екатерина с детства чувствовала себя одинокой, ненужной родителям. К моменту встречи с Михаилом ей было двадцать два года. На этом балу, среди веселых, танцующих людей, она сидела одна – грустная темноволосая девушка с аристократической внешностью.

Глинка припомнил, что знал ее девочкой. Он бывал у Анны Керн в юности, у них даже случился непродолжительный роман, видел он и ее дочь – тогда еще ребенка. Они были знакомы – значит, у него имелся повод подойти. Он долго говорил с этой загадочной одинокой девушкой, и впечатление образованности, утонченности, благородства подтвердилось. В конце разговора Глинка откровенно сказал:

– Милая Кати, я поражен. Я полон чувств…

Глинка все чаще и чаще стал приезжать в Смольный. В конце концов, он начал приезжать каждый день. Чтобы скрыть причину своих ежедневных посещений института, он начал заниматься с институтским оркестром, который находился в плачевном состоянии, – писал музыку специально для этого оркестра. Встречаясь то в институте, то у Стунеевых, то у матери Катрин Анны Керн, они много разговаривали. Первое впечатление подтверждалось, девушка оказалась прекрасной собеседницей. Она была образованна, умна, хорошо воспитана, тонко чувствовала поэзию и музыку. И была в ней глубокая внутренняя печаль, она очень серьезно относилась к жизни. Глинку поражало их внутреннее сходство, он влюблялся все более.

Екатерина Керн ответила на его чувства, между ними возникла любовная связь. Они встречались. Для нее он написал знаменитый «Вальс-фантазию» – этот необычный вальс стал одним из популярнейших его произведений. Вальс звучит в миноре, что редкость. Музыка не передает восторженное чувство любви, а только полутона, она выражает страдания влюбленных, которые не могут быть вместе. Да, их чувства прекрасны и возвышенны, музыка полна предчувствием счастья. Но это счастье заранее обречено, невозможно. Бесконечно повторяется один грустный мотив – мотив ожидания счастья, так и не находящий разрешения.

Глинка даже не мог поставить имя возлюбленной в качестве посвящения, это скомпрометировало бы ее. При публикации он посвятил этот вальс Дмитрию Стунееву, в доме которого встретил Кати.

Екатерина часто приходила в дом Стунеевых и позже. Родственники Глинки знали об их связи и приняли ее очень хорошо – Керн сильно отличалась от жены Глинки, Марьи Петровны. Семья сестры Глинки не любила Марью Петровну, которая, будучи давно живущей в столице дамой, держалась с недавно переехавшими в Петербург родственниками высокомерно, представляя себя столичной светской львицей перед этими провинциалами. Кати, напротив, подружилась с Машей, сестрой Глинки, и высоко ценила эти отношения, считая, что обрела здесь дом, которого у нее никогда не было.

Летом нелюбимая жена вместе со своей матерью жила за городом, и Глинка встречался с Екатериной Керн часто и чувствовал себя свободно. Жил он тем летом у Кукольника.

С возвращением жены возобновились и ссоры. Мари теперь уже не сдерживала себя. Диалоги их бывали порой ужасны.

– Все поэты и артисты дурно кончают. Как, например, Пушкин, которого убили на дуэли, – говорила Мари, с особым значением глядя на мужа.

Разговор происходил в гостиной Стунеевых и был перед тем нейтральным – шла речь об искусстве. Все замолкли, пораженные неуместностью выпада.

Глинка был взбешен.

– Я художник, – ответил он. – Хотя я не думаю быть умнее Пушкина, но из-за жены лба под пулю не подставлю.

Несколько раз в этот период Мария Петровна заявляла, что уйдет от мужа.

Мишель отвечал сдержанно:

– Марья Петровна, не повторяйте слов ваших. Если вы меня оставите, что ж, дело для меня обойдется. А ежели я вас оставлю, то не совсем ловко вам будет.

Композитор уже не считал жену даже красивой (не говоря об уме). Наина, как есть Наина. Ведьма-притворщица. Но куда ж теперь деваться?

Глава 10. Ирина Ардон открывает новое обстоятельство

Из подъезда они вышли молча, в задумчивости.

– Пойдем в Лопатинский посидим, – предложила Елена Семеновна. – Подумаем вместе.

Был теплый летний денек. Крутая улица Бакунина, бывшая Казанская гора, вела вверх. С шумом проезжали малочисленные машины (не самая популярная дорога, неудобная), спешили редкие прохожие. Лопатинский парк совсем близко, улица Бакунина в него упирается. Дошли за пять минут. Сели на лавку возле пруда. От воды шла приятная свежесть.

С этой стороны пруда лебедей нет, здесь люди на катамаранах катаются. Но сейчас, в середине буднего дня, никто не катался. Вообще в парке было мало народа.

«Вот и хорошо, – подумала Шварц. – В тишине-то лучше».

– Где ж тут подвох? – повернулась она к спутнику. – Неувязка есть со Славиком, вот не думала я, честно сказать…

– Да, – согласился Потапов. – Что-то он финтит. Какая ж причина? Зачем пошел к ней вчера?

Славик, производивший на обоих приятное впечатление полной невиновности, сел в лужу с ответом на последний вопрос.

Рассказав, что благодаря поставленной программе имеет возможность работать с компьютером Даши прямо из дома, он проговорился: ведь раньше утверждал, что шел к ней по ее просьбе исправить комп.

Вопрос сыщика «Зачем же ты пришел к девушке в то трагическое утро?» его сильно смутил. Он покраснел от волнения, стал бормотать, что поломка оказалась сложная, лучше было непосредственно с компом работать, чем через программу. Может, ему и поверили бы, но лгать он не умел – по нему было видно, что он выкручивается, лжет.

– Да… – повторила и Шварц. – Тут какая-то тайна. Может, в ней разгадка убийства?

– Ну, сейчас мы все равно это не разгадаем, – встряхнулся Потапов. – Оставим пока Славика под подозрением и пойдем дальше. А к Славику вернемся позже. Для начала давайте подведем итоги, что мы узнали. А узнали мы, что Даша близко общалась с Ирой Ардон и неким Олегом, студентом СмолГУ. Предлагаю начать с Иры.

В это время мобильник Шварц зазвонил. Вынув его из сумки и взглянув на экран, она высоко подняла брови.

– Ирочка, – сказала она в трубку. – А я как раз тебя вспоминала, думала позвонить. Ты ведь уже знаешь о Даше?

Далее минут десять Шварц прижимала трубку к уху, время от времени бормоча: «Да…», «Ужасно», «Я сообщила, она завтра вылетит», «А кто ж знает», «Я тоже», «Да…».

Потапов все это время смотрел на рябь воды в пруду, на гуляющую по берегу чайку, на подстриженную траву газона… И все ж слушал разговор. Он уже подходил к концу.

– Да-да, – сказала наконец Елена Семеновна. – По телефону трудно. А что, если я прямо сейчас приду к тебе? Очень нужно выговориться. Конечно, помню! Договорились! Со мной друг, мы вдвоем придем. Что? Ну конечно, адрес помню. – И грустно добавила: – Подумать только, не так давно мы с Дашей приходили к тебе…

Ира Ардон жила неподалеку, в угловом доме, – угол улиц Ленина и Маяковского. Шварц уже была у нее, они заходили с Дашей год назад, когда у Иры мама умерла: первый раз пришли на похороны, а потом еще приходили, просто чтобы Иру отвлечь от печальных мыслей. Леле нравилась винтовая лестница в ее подъезде: крутая, с дырчатыми железными ступеньками, с резными чугунными перилами…Тогда она припомнила и даже рассказала Ире, как один раз в детстве заходила к ее отцу: ей было лет тринадцать, они с Виктором Ардоном учились вместе в музыкальной школе, и Леля раз зашла за какими-то нотами. Квартира была однокомнатная, с довольно большой, но странной полукруглой комнатой. И лестница, конечно, запоминающаяся.

Путь к этому дому был близкий и приятный: почти все время по садам. Они прошли насквозь через Лопатинский, потом через маленький сквер напротив гимназии, потом по Блонью… Потапов тоже удивился лестнице.

– Ух ты какая! – сказал он. – И как люди здесь живут, каждый день ходят? Страшно же.

Леля засмеялась:

– Привыкают. Это только первый раз страшно.

– Наверно, этот угол уцелел в период войны: лестница старинная. В двадцатом веке уже не стали бы такое строить, – заметил Потапов.

Ира встретила их на пороге своей полукруглой квартиры: подъезд угловой, а архитектура дома необычная, угол немного скругленный.

Комната девушки была хотя и необычной формы, но большая. Центральное место занимало пианино – старое, покрытое местами вытершимся, местами еще черным лоснящимся лаком. Это еще дед Ирин покупал для Витьки. Дед у нее был чистильщиком обуви, Ира-то его не застала, задолго до ее рождения умер, а вот Елена Семеновна помнила. Его весь город знал!

Дед Иры Ардон был из айсоров, у него была «будка» напротив этого дома, на углу нынешней улицы Коненкова, до начала шестидесятых – Почтамтской. «Будка» айсора представляла собой просто навес с полочкой и стул, на котором он сидел в ожидании клиентов.

Елена Семеновна и сейчас толком не знала, что это за народ, но в годы ее детства айсоры (они еще называли себя ассирийцами) в Смоленске встречались. Как правило, красивые, смуглые, с большими черными глазами. Очень часто они были сапожниками, даже, скорее, чистильщиками обуви – чистили обувь желающим прохожим. Сидит такой айсор в своей «будке» в коленкоровом фартуке под полочкой с гуталином, под веревочкой с развешенными щетками и бархатками для чистки обуви, а прохожий в запыленных страшных башмаках садится на табуреточку перед ним, ставит ногу на маленькую скамеечку, и через десять минут, заплатив тридцать-пятьдесят копеек, выходит в сверкающей, блестящей обуви – совсем другой вид. Кажется, айсоры на самом деле происходили от древних ассирийцев и приняли христианство еще в первом веке.

Сейчас айсоров не видно, смешались с остальным населением. Ира, конечно, уже не помнит, что у нее дед был айсор. А Витька еще помнил, что он из айсоров. В детстве он отцу помогал – и в будке, и гуталин варить. Потом уж, когда в музучилище поступил, когда о его музыкальных способностях в городе заговорили, перестал, конечно.

– Садитесь! – пригласила Ира. – Помянем Дашу? – Она была сегодня не накрашена, глаза заплаканные, пушистые светлые волосы кое-как собраны сзади в пучок. – Вот по какому печальному поводу встретились!

Разместились за столом, выпили по стопке на помин Дашиной души, закусили бутербродами. Ира вопросительно смотрела то на Шварц, то на Потапова. Кто этот старикан и зачем он пришел? Сейчас бы посидели, поплакали вдвоем с Еленой Семеновной, вспоминая Дашу… А тут чужой человек!

– Ирочка, познакомься: Порфирий Петрович – частный сыщик, – представила Шварц. И, заметив удивление в глазах девушки, добавила: – У полиции есть сомнения, естественная ли это смерть. Ну, они всегда сомневаются. Однако Славика, соседа Дашиного, что компьютеры чинит, заставили подписаться о невыезде, чуть не под домашний арест посадили. Жалко парня. Вот мы и решили выяснить… обстоятельства.

– Да я ничего… – забормотала Ира. – Только ведь у Даши больное сердце было. Чему ж тут удивляться? И при чем здесь Славик? Она не лечилась, к врачу не обращалась… – Глаза девушки опять наполнились слезами. – Не заботилась о здоровье!

Елена Семеновна высоко подняла брови.

– Разве у Даши было больное сердце? Никогда не слышала… Ни Нина покойная, ни Юля, ни сама Даша никогда не рассказывали…

– А чего ж они рассказывать будут? Бабушка и не знала, это уже после нее началось. Три года назад Дашка гриппом тяжелым болела зимой. После гриппа проверяли – и нашли. Матери-то она, может, и сказала, что на сердце осложнение, а так не рассказывала никому, и меня даже просила не говорить: зачем эти разговоры, что больная? Город маленький, все друг друга знают, а ведь и на работу устраиваться, и замуж выходить лучше здоровой. Кому она больная нужна?! Дашка и на учет не становилась. Но, правда, лекарство принимала, какое выписали.

– А-а-а, тогда понятно, – протянула Шварц с облегчением. – Тогда понятно. Бедная Даша! Ей бы в санаторий хороший… Да врачам ее показать! Куда ж Юлька-то смотрела? Если она знала, конечно.

– Ира, вы так много знаете о Даше, – заговорил и Потапов. – Вот даже секретом о своей болезни она с вами поделилась… А ведь никому не рассказывала! Вы у нее единственная такая близкая подруга были? Или еще имелись друзья? С кем она вообще в последнее время общалась?

– Мы с Дашей с первого класса дружили! И в музыкальную школу, и в музучилище вместе решили поступать. Тут даже так: Дашина мама о музыкальном училище не думала, а меня отец с детства настраивал туда идти. Когда он умер, мне пять лет было, но я про музыку запомнила. Моя мама не возражала, отдала меня в школу сразу и не была против музучилища. А Дашка в музыкалке со мной училась, в музучилище идти – это уж я ее уговорила. Чтоб и дальше нам вместе учиться!

Ира замолчала, воспоминания заставили ее опять сильно загрустить.

– А больше она ни с кем не дружила? С кем еще общалась, кроме вас? – повторил после паузы Потапов.

– Ни с кем. Мы с первого класса дружили! – сердито сказала Ира. – Больше так долго ни с кем ни я, ни она не дружили. Мы понимали друг друга хорошо…

Она задумалась.

– Ну, мальчики у нее, конечно, были.

– Вот-вот! – встрепенулся Потапов. – Взрослая уже девушка и симпатичная… Вряд ли без молодых людей обошлось.

Ира задумалась и отвела глаза. Потом произнесла решительно:

– С Олегом Левченко последний год дружила. Это с факультета журналистики СмолГУ студент, на четвертом курсе бакалавриата сейчас учится. В последнее время, правда, Дашка редко с ним встречалась, разонравился он ей.

– А почему разонравился? – оживилась Елена Семеновна. – Мне он, правда, сразу не показался – Даша нас с ним знакомила, еще осенью, – но ей он вроде тогда нравился.

Ира смутилась еще больше. Подумала, потом сказала, отведя глаза:

– Ну, настолько откровенной она со мной не была. Не говорила почему. Не знаю. Просто я сама заметила, что они реже встречаться стали – и все.

Недолго совсем поговорили, и гости прощаться начали.

Спускались медленно. Спускаться по винтовой лестнице было еще более головокружительно, чем подниматься.

– Кто тут живет, те, конечно, привыкли, – посмеивался Потапов. – А посторонним волнительно.

– Да тут сейчас Ира одна и живет, – кивнула спутница. – На втором этаже, во всяком случае. На площадке всего две квартиры, и соседи не живут здесь. Пустая квартира пока.

Сели в этот раз на Блонье, возле памятника Глинке: на этой площадке обычно народа немного, и сейчас пустынно было, тихо. Листва слегка шевелилась, но бесшумно. Композитор за резной, изображающей ноты оградкой, наклонив голову, прислушивался к одному ему слышной мелодии. Лавочка, на которую присели наши герои, располагалась в тени, и некоторое время они отдыхали от жары и движения – просто сидели.

– Какое у вас впечатление от разговора, Порфириий Петрович? – спросила наконец Леля.

– Не все она говорит! – сразу же, не раздумывая, ответил Потапов. – Что ж такое? Оба – и она, и Славик – не все говорят… Хотя ведь, похоже, дело чистое! Если болела она, то и смерть понятна.

– Да, мне тоже так показалось, – Леля кивнула. – В том месте, где сказала, что не знает, почему Даше Олег этот разонравился… Знает она, конечно. Но тут хоть понятно, Порфирий Петрович: это же личная жизнь. Она не хочет личную жизнь умершей подруги ворошить – такого отношения порядочность требует. Так что Иру я как раз понимаю.

– Она не с кумушками на скамейке беседует! – резко обрубил бывший участковый. – Тут о возможном убийстве речь идет. Хотя, когда о сердечной болезни говорила, она, кажется, не врала. И это лыко в ту строку, что сама девушка умерла, естественной смертью. Жалко, конечно, ее, но тут уж хоть без внешних вмешательств. Может, лекарство не приняла вовремя. Или, наоборот, снотворное выпила, а при сердечных болезнях это опасно. Надо будет, конечно, и других про Дашину болезнь расспросить. Может, и в поликлинике карточку посмотреть, но это уж Полуэктова дело. Нам не дадут. Знаете, схожу-ка я сейчас к Полуэктову, поговорю с ним. Тут есть уже резоны дело закрывать. А может, узнал он что-то сам за это время.