Текст книги "Петербургские романтические новеллы"

Площадь Есенина

Остановка, на которой Александра ждала трамвай, была прямо напротив парадных дверей Мариинского театра, и люди шли туда с праздничными лицами. Декабрьский снег кружил в воздухе, в сумерках горели круглые уличные фонари, придавая мятно-серому зданию с белыми колоннами вид сказочной декорации. На круглой афишной тумбе блестела надпись «Лебединое озеро».

Подошёл трамвай, и Александра села в последний пустой вагон. «Если кондуктор, блуждающий в соседнем вагоне, не заметит, что здесь пассажир, – думала она, – смогу сэкономить на поездке». И приготовилась сделать вид, что дремлет, но краем глаза заметила, что в закрывающиеся двери вбежал человек. Теперь уж точно кондуктор увидит и на следующей остановке перейдёт сюда проверять. «Зачем об этом думать? – уколола себя Александра. – Это же так по-мещански: глупо и стыдно». Она вдруг вспомнила, как в детстве случайно вместо пяти копеек бросила в прорезь кассы рубль – железную медальку с головой Ленина на реверсе. Кондуктора в автобусе не оказалось, и пришлось собирать со всех пассажиров по пять копеек. Люди проворачивали железную ручку, и по резиновому транспортёру под пластмассовым колпаком медленно полз рубль, пока не падал в бездну голубого ящика. Из пластикового отверстия билетопротяжного механизма выходил белый, с красными буквами и цифрами билетик. Люди отрывали по одному билетику и верили. Никому в голову не могло прийти, что восьмилетний ребёнок врёт.

Трамвай, громыхая по путям, стал сворачивать на проспект Римского-Корсакова. В окне обозначились впечатанные в сумеречное небо синие башни и золотые купола Никольской церкви.

– Девушка, я до площади Есенина доеду?

Александра вздрогнула и отвела взгляд от окна.

Вторым пассажиром в вагоне оказался курсант, молодой человек примерно лет двадцати трёх. Он сел напротив, снял шапку и аккуратно стряхнул снег: сначала с шапки, а потом с погон и воротника шинели.

– Площадь Есенина? – переспросила Александра, пытаясь вспомнить все площади на маршруте: Театральная площадь, площадь Тургенева, площадь Репина, площадь Стачек. – Но такой нет!

– Жаль, Есенин – хороший поэт. Мне Есенин нравится, – плутовато улыбнувшись, сказал курсант. – Так вот я и подумал: а вдруг в Питере есть такая площадь. Кстати, меня Саша зовут.

Ей было как-то неловко произносить своё имя случайному попутчику, и получилось довольно сухо, словно «Александра» – не имя, а какой-то гербарий.

– Ух ты, – искренне обрадовался тот. – Да мы же с вами тёзки.

Трамвай стремительно приближался к следующей остановке. Двери открылись, вошли люди и кондуктор в оранжевой жилетке. Александра приготовила деньги.

– А это что за остановка? – спросил курсант у кондуктора.

– Площадь Тургенева.

– Нет, нам площадь Есенина нужна, – весело подмигнул Александре курсант.

За окном проплыл знаменитый дом-утюг, больше похожий на пришвартованный между Фонтанкой и каналом Грибоедова шестипалубный корабль.

– Я в военно-транспортном университете учусь. Последний курс, – продолжил знакомиться курсант. – А вы с работы, наверное, едете?

– Угадали, – улыбнулась Александра.

– Где трудитесь, если не секрет?

У неё сжалось сердце. Сказать правду, что она работает охранником второго разряда в некой организации, с семи до девятнадцати, два дня через два, потому что на другую работу не устроиться, и сейчас, уставшая, не спавшая, едет со смены домой, потому что она ещё учится на заочном в институте, потому что специальность, полученная до этого в библиотечном техникуме, никому не нужна; потому что у неё есть ребёнок, которого она воспитывает одна, – нет, конечно… Да и какая разница: через пару остановок они расстанутся навсегда.

– В офисе… секретарь…

Да разве ж похожа она на секретаря, сказав, испугалась Александра. В стареньком пальто с длинным самовязаным шарфом, в сапогах с истёртой замшей, на одной из перчаток по шву светит дырочка, ресницы едва накрашены, волосы убраны в хвостик, и ещё эта нелепая заколка-невидимка с железной клубничкой.

Трамвай, громыхая и звеня, свернул на Старо-Калинкин мост и как-то молниеносно долетел до Обводного канала.

«Скоро выходить», – отметила про себя Александра.

Трамвай остановился у Нарвских ворот. Это была конечная. Выходя, курсант подал Александре руку. Щёки молодой женщины охладил морозный воздух. Она с доброй иронией посмотрела на курсанта: сколько ему – двадцать три, двадцать четыре? А ей – тридцать три года. Снежинки, как пёрышки, медленно порхая и кружась, опускались на пальто Александры и на шинель курсанта. Сжав руку в кулак, он периодично ударял им, будто от холода, в открытую ладонь другой руки. Александра подумала, что надо как-то попрощаться. Но курсант не спешил.

– А я могу вас проводить?

Она почувствовала какую-то странную неловкость, ей показалось, что в этом предложении был намёк на близость.

– Нет, спасибо. Мне недалеко тут.

– Как же мне вас тогда найти?.. А позвонить можно?

– Давайте я запишу ваш номер, – неожиданно согласилась Александра, но на самом деле она испугалась, что он первым попросит об этом.

Нет, она не пробовала звонить. Но вспоминала часто. Ловила себя на мысли, что лица курсанта уже не помнит, только улыбку, тепло руки, и ещё осталось ощущение лёгкости, с которой он знакомился с ней. Она возвращалась десятки раз домой на трамвае, при этом желала и боялась снова повстречать того курсанта. Впрочем, этого не случилось. Наступил март. Запели с крыш сосульки, вспененные сугробы медленно оседали, обнажая нежное кружево весеннего рукоделия.

В последующие два месяца в жизни Александры произошли большие перемены. Ей повезло устроиться на хорошую работу, правда, кататься приходилось на метро в другой конец города. Наконец она купила новое пальто, сделала модную причёску. Кто-то тайно оставлял в её кабинете цветы. Александра догадывалась кто, а в начале июня она была приглашена на спектакль в Мариинский театр. Билеты были дорогущие.

– Хорошие места я взял, да? – шепнул ей тот, кто почти каждый день оставлял в её кабинете цветы.

Свет погас. В конце первого действия он вдруг срочно по делам службы вынужден был покинуть Александру, извиняясь, целовал ей руку, но женщине без него стало как будто свободнее, словно она расстегнула верхнюю пуговичку на жёстком воротничке. Прекрасные девушки в снежных пачках кружили по сцене, имитируя лебединую красоту и грацию, музыка лёгкой волной нежила слух. После па-де-де Чёрного Лебедя зал разразился бурными овациями.

Спектакль закончился. На телефоне высветилось много неотвеченных звонков. Все – от него. Она перезвонила, посмеялись, пообещала, что возьмёт такси. Но, когда Александра вышла из дверей театра на улицу, услышав звон приближающегося трамвая, машинально села в него.

– Трамвай идёт только до площади Тургенева, – сказала, зевая, кондуктор.

– А дальше? – спросил кто-то из пассажиров.

– Дальше ждите следующий трамвай.

Александра, как и все, сошла на площади Тургенева. Трамвай, звеня, обогнул площадь и растворился за деревьями.

– Саша! – чей-то мужской голос громко позвал её по имени.

Она вздрогнула и обернулась. К ней на секунду вернулось то живое ощущение снежной лёгкости, которое она испытала четыре месяца назад, зимой, сев в трамвай по тому же самому маршруту. Но тот, кто крикнул, был незнакомым мужчиной в спортивной куртке, который смотрел в другую сторону, а может, и вовсе ничего не кричал.

Прошло несколько лет. Трамвайные пути по улице Глинки и на Театральной площади демонтировали. За Мариинским театром построили его новый корпус, роскошный и ультрасовременный внутри, с подсвеченными стенами из итальянского слепяще-жёлтого оникса, на фоне которого люди превращались в тёмные силуэты, похожие на мишени в прицеле солярных декораций и света люстр с кристаллами Сваровски[14]14
  Вторая сцена Мариинского театра, расположенная по адресу: улица Декабристов, дом 34, была возведена за 2008–2013 годы на месте снесённых в 2005 году исторических зданий.


[Закрыть]. Но само здание, снаружи облицованное коробками из юрского мрамора, напоминало ангар, от вида которого у петербуржцев стыла в жилах кровь. Ко всему прочему стеклянный переход, как в аэропорту от здания к самолёту, соединивший старую и новую Мариинку, одним концом пробил исторический простенок между окнами, перечеркнув всю перспективу Крюкова канала как со стороны Никольского собора, так и со стороны Новой Голландии. Теперь там, говорят, маленькая узкая дверь.

Конечно, хрупким балеринам не надо больше перебегать по улице от здания к зданию, но, если б спустили этот стеклянный мост под Крюков канал, плыли бы прекрасные лебеди в пачках на глубине двух метров, не нарушая гармонии стройных линий и красоты вечного полёта. Или, обнаружив, что допустили ошибку в расчётах, отстегнули бы от исторической стены этот новострой, как пиявку. Но его, видно, стало жальче. Иногда кажется, что старое здание Мариинки быстрее сползёт в канал, чем новое. Кстати, говорят, что этот мост-переход уже окрестили седьмым по счёту мостом через Крюков канал, только названия ещё не придумали. Может, и не надо. Остаётся надеяться, что история сама всё расставит на свои места: либо примет, либо перестроит, либо снесёт, как снесли под строительство новой ямы школу 1930-х годов, доходный дом и сталинский Дворец культуры.

Странно было только то, что Александра до сих пор не могла забыть ту случайную встречу в трамвае, то ощущение лёгкости, которое ей подарил курсант по имени Саша, и несуществующую в Петербурге площадь Есенина.

2013

За васильками

В туманном движется окне…

А. Блок, «Незнакомка»

После того как мать Алисы в четвёртый раз вышла замуж, а Алису отправили на дачу к бабушке, и свой пятый день рождения девочка отмечала среди кур, яблонь, соседок бабушки по участку и семилетнего Кирюши – очень милого кудрявого мальчика, который прокрался на кухню и слизал с бисквитного тортика «Подарочный» все орешки, потом свалил всю вину на именинницу, да ещё подкараулил за сараем и больно ущипнул за бок, и всячески потом старался испачкать её светлое платьице садовой грязью, – Алиса поняла… В целом она поняла, что мальчики – народ привлекательный, но от этого и все неприятности: сначала стараются понравиться, а потом поворачиваются спиной или смеются над порванным платьем. Поэтому, достигнув двадцатипятилетнего возраста, она не спешила выйти замуж, не проверив своего избранника на предмет хорошо замаскированной мужской агрессии, – при этом очень хотела быть счастливой.

Жила Алиса в старом доме на улице Гороховой. Такие дома раньше называли доходными. Квартира была с окнами на улицу и во двор, глухой, одетый в камень колодец с проходной аркой в следующий закрытый двор. Крикнешь в таком колодце – эхо разнесётся до самых верхних этажей, до голубей, гурчащих на ветхих карнизах. Если посмотреть снизу вверх, можно увидеть, что углы крыш очерчивают геометрическую фигуру, чем-то похожую на раскрывшую крылья бабочку; в белые ночи она пуста и прозрачна, а в августе, когда уже темно, наполняется звёздами. В кухонное окно, выходившее во двор, Алиса почти никогда не выглядывала. Там не было жизни, разве что по весне и в раннее бабье лето выли коты.

Алиса спешила, оттого нервничала, пытаясь закрыть дверь своей квартиры, но ключ снова плохо проворачивался в замке. Она попробовала нащупать правильный нажим для оборота, как это получилось в прошлый раз, и краем глаза заметила, что дверь квартиры напротив, в которой вроде никто и не жил, приоткрыта. На площадке лестничного пролёта чиркнуло колёсико зажигалки, и ноздри девушки мучительно напряглись, как крылья ужаленной птички.

«Вот гад, – сердито подумала она. – Выйди ты на улицу и кури».

Алиса терпеть не могла курящих людей. Она оставила дверь с ключом в замке и вышла к лестнице. Лицом к окну, широко расставив ноги на метлахской плитке девятнадцатого века, стоял мужчина.

– Вы могли бы не курить? – сказала Алиса.

– Не мог бы, – ответил мужчина, даже не повернувшись. У него оказался низкий баритон, окрашенный томным драматическим звучанием неопохмелившегося человека; слова как бы волочились вместе с голосом, подобно тому, как бархатный шлейф тянется по винтовым ступеням за представителем сил зла, который вышел в своём устрашающем повседневном гриме на открытую площадку замка.

– А не хамить не могли бы? – тон Алисы уже содержал сарказм и пренебрежение.

Мужчина повернул в её сторону голову, не меняя позы, выпустил клуб дыма и стал разглядывать девушку. За эти доли секунд вынужденной паузы Алиса поняла… да, в целом она поняла, что он ей неприятен: его волосатые длинные ноги в шортах-милитари до колен, смуглые плечи, окантованные лямками тёмно-зелёной неглаженой майки, волосы, ершащиеся на голове, словно он только что отнял голову от подушки; густая борода, нос со свежей ссадиной и сщученные в щели тёмные, с едким фиолетовым отсветом глаза.

– Кто хамит, дамочка?! Ты спросила, я ответил.

– Я вас попросила не курить на площадке. Здесь люди живут.

– И ты живёшь?

– И я живу, – с вызовом ответила Алиса.

– А чё я имени твоего не знаю…

– Меня зовут Алиса.

Он снова выпустил кольцо дыма и отвернулся к окну.

– Слушайте, хотите, сообщу в полицию?! Запла́тите штраф, – раздражённо выпалила она.

– Мадам, вы меня пугаете, – не поворачиваясь, с томной иронией в голосе произнёс он.

Алиса поняла, что дальнейший разговор не имеет смысла. Даже если она зачитает ему закон № 15-ФЗ о запрете курения в многоквартирном доме.

– Хам, – презрительно фыркнула она в его сторону и развернулась прочь.

– И тебе не хворать, Патрикеевна!

Финальное слово в брошенной соседом фразе в тишине пустых стен мощным залпом прошлось по ушам Алисы и, пробив тонкую мембрану, прокатилось по всему организму крутящимся горящим чёртовым колесом.

– Кирюша, – едва слышно прошипела она, судорожно вытаскивая ключ из замка.

– Василий… ащ-ще-то.

Алису трясло от возмущения. И она нарочито шумно хлопнула за собой дверью.

– Откуда он взялся? – цедила сквозь зубы Алиса, кинувшись на диван. – А чё? А ничё. – Она так и не смогла вспомнить, в какой момент на её площадке поселился этот агрессор.

И в самый разгар её негодования на телефон пришла эсэмэска: «Ты едешь ко мне? Я бы такси оплатил». Это был Эдик, аккуратный, вежливый, исполнительный работник банка, сын начальника юротдела, всегда тонко понимающий детали, который, казалось, отвечал тому идеальному образу мужчины, который она когда-то наметала. «Я заснула, прости. На работе был аврал. Устала очень…» – наспех ответила она и отключила телефон. Настроение было уничтожено. Желание ехать куда-либо пропало.

Сосед по иронии судьбы стал довольно часто возникать на её пути. Спускается она или поднимается он навстречу – всегда одно и то же обидное приветствие: «О, Патрикеевна!».

Однажды поздно вечером она столкнулась с ним у входа в парадную, не успев даже приложить ключ-таблетку к домофону. Он вылетел как ошпаренный, опаздывая видимо куда-то, но, увидев девушку, замедлил шаг:

– Патрикеевна! Чё хмурая такая?

Алиса в этот раз не выдержала и, неожиданно для себя перейдя на «ты», бросила:

– Шёл бы ты, Вася… за васильками!

…Алиса очень любила слушать оперу, наслаждаясь антуражем театра: от золотого убранства зала, атмосферы мягких полутонов петербургской публики до шампанского в антракте. Был как раз один из таких приятных вечеров. Но когда в последнем акте Демон, весь в чёрном, с длинными развевающимися волосами, как у шотландского горца, запел «Я тот, которому внимала…»[15]15
  Романс Демона из одноимённой оперы Антона Рубинштейна.


[Закрыть], в памяти Алисы неожиданно возник тот самый едкий фиолетовый, точно ночью мерцание воды в Крюковом канале, отсвет в глазах бородатого соседа.