Текст книги "Сборник рассказов. У камина…"

Сборник рассказов
У камина…
Людмила Геннадиевна Козлова

© Людмила Геннадиевна Козлова, 2023

ISBN 978-5-0060-9960-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

У КАМИНА…

В эту февральскую ночь вьюга, словно шальная императрица, разыгралась не на шутку: она вальсировала на черном бархате звездного неба под своеобразный оркестр сверкающих снежинок. Вьюга-шалунья не только вальсировала, но и напевала только ей одной понятную тихую мелодию, которая бесшумно пробиралась через окна домов и нагоняла тоску на одинокие души…

В огромном красивом особняке, в старом скрипучем кресле-качалке, у пылающего камина сидел старик: его взгляд был прикован к огню: яркие, красно-багровые языки пламени обволакивали своими языками сухие поленья, а они от такой жаркой ласки трещали, не умолкая, словно сплетницы…

Дмитрий Олегович жил один в своем шикарном просторном доме: он был богат, у него имелась прислуга, две тихие женщины средних лет, которые не отличались особыми умственными способностями, но делали свою работу исправно, никуда не совали свои носы, а самое главное – были преданы своему хозяину, как сторожевые псы. Единственным условием семидесятилетнего хозяина, чья голова была слегка посеребрена временем, было – распускать прислугу на ночь: ночью он должен быть один.

По ночам Дмитрия Олеговича мучила бессонница: она терзала его, словно искусная любовница, к рассвету оставляя совсем без сил, выпивая до дна его мужскую силу.

На время старик задремал, но вскоре очнулся: из камина, словно из сказки, выпрыгнула прекрасная девушка ангельской красоты: алые губы, иссиня-черные глаза, рыжие длинные волосы, белая кожа… чаровница была в белом прозрачном балахоне… Она подмигнула ему и стала пританцовывать, то приближаясь к старику, то отдаляясь… Дмитрий Олегович ущипнул себя и почувствовал боль: «Неужели явь?» – озадачился он.

– Не веришь своим глазам, мОлодец? – заискивающе произнесла незнакомка.

– Тоже мне, молодчика нашла… ха-ха… мне недавно семьдесят лет стукнуло… – старик даже оживился.

Девица поднесла к его лицу неизвестно откуда взявшееся зеркальце в золотой оправе:

– Не может быть! Так мне здесь всего восемнадцать! – воскликнул Дмитрий Олегович молодым звонким голосом.– А кто ты, девица, с небес что ли сошла?

– Я Огненная Дева, дочь огня и Луны… прихожу к тем, кому душу излить некому…

– Вот те раз! Это что ж получается, ты некий посланник оттуда, – здесь Дмитрий Олегович поднял указательный палец и показал на верх, – пришел послушать о жизни моей грешной, а потом – того? – его глаза округлились в изумлении.

Огненная Дева хитро улыбнулась, подошла к Дмитрию Олеговичу, села к нему на колени: и такой прилив мужской энергии ощутил в эту минуту мужчина, словно по волшебству скинувший несколько десятков лет… Он закрыл глаза, снова открыл и оторопел: вместо Огненной Девы на его коленях сидела Танюшка, его Танюшка, наивная светлая девочка, со вздернутым носиком, очаровательными веснушками на лице… и пахнущая ромашковым полем!

– Здравствуй, Дима!

– Танюшка, да как так может быть: ты ведь давно умерла… и в твоей смерти виновен я и только я… столько лет я жил без тебя… Я променял нашу любовь на красивую перспективную жизнь, женился по расчету, уехал из нашей скромной провинции в столицу…

– А я ждала тебя, любимый, я так тебя ждала, – Таня ласково посмотрела в его глаза.

Он обнял ее, зарылся в копну каштановых кудряшек и вдохнул этого незабываемого ромашкового аромата… и глаза его заблестели в свете пылающего камина.

– Танюшка, а помнишь, как я тебя катал на велосипеде? А потом мы бросали его на опушке леса и безумно любили друг друга, целовались до крови на губах, не могли насытиться друг другом… как я был счастлив с тобой, больше никогда ни с одной женщиной я не испытывал такого…

– Ты прислал мне письмо, сказав, что не приедешь больше и что женишься… а в конце письма – сухое «прости»…знал бы ты, как я голосила всю ночь, подушку от боли сердечной искусала, а утром пошла на вокзал и бросилась под товарный поезд…

– Боже! Что я наделал! Если бы вернуть все назад… но жизнь одна… как я виноват перед тобой, Танюшка… жизнь наказала меня, сурово наказала: жена была, да сгорела в пятьдесят лет от рака… нелюбимая трех сыновей мне родила, да только внуков мне не дождаться уже никогда: все трое, один за одним, молодыми ушли мои кровиночки… Прости меня, любимая моя, прости за все!

– А знаешь, Димушка, когда ты уехал в столицу, вскоре я поняла, что частичка тебя во мне, – Таня положила свою изящную руку на голову Дмитрия и погладила нежно шелк его русых волос.

Дима несколько минут смотрел на Танюшку, пытаясь понять сейчас, о чем говорит его любимая.

– Ты бросилась под поезд будучи беременной? Ты так возненавидела меня, что лишила жизни не только меня, но и нашего ребенка?!

– Что ты, что ты, Димушка… В ту горькую ночь, накануне которой я получила твое злосчастное письмо, скинула я ребенка от предательства твоего, обезумела я от бездушия твоего… но а дальше ты уже знаешь… Поцелуй меня, любимый, на прощанье, – неожиданно произнесла Таня.

Губы сомкнулись: полынную горечь от Танюшкиных губ почувствовал на мгновение Дмитрий, но, открыв глаза, увидел снова Огненную Деву. Она бойко соскочила с его колен и прыснула со смеху:

– Айда танцевать, – скомандовала чаровница.

Дева протянула ему свою руку – и они закружились в смертельном танце… А огонь в камине все разгорался и разгорался, и жар его передавался танцующим.

Утром одна из домработниц обнаружила тело Дмитрия Олеговича в кресле-качалке, у давно остывшего камина: его глаза были ясными, на лице застыла улыбка, голова – повернута к окну… будто он до сих пор смотрел на чье-то до боли знакомое и такое дорогое ему отражение…

ЗИКА

– Апчхи! – чихнула божья коровка, выглянувшая вместо кукушки из старинных часов.

Да– да, поверьте! Самая что ни на есть настоящая божья коровка, только она была волшебной, поэтому личико ее было человечьим, детское такое личико, которое излучало столько света и добра!! И говорить она могла, как люди. Звали ее Зика.

С теплой русской печи слезла древняя старушка. Она услышала чих своей букашки, значит, в лесу кто-то заплутал в этот морозный вечер– и нужно было решать: жить человеку или умереть…

В старом, дряхленьком доме, затерянном в сибирском лесу, жили Зика и древняя старушка Марфа Фроловна. Изба была скрыта от людских глаз, лишь тем, кому суждено было сгинуть в лесу, находили эту избушку– свое последнее пристанище…

– Чего расчихалась, Зика, в этот морозный вечер? – недовольно произнесла Фроловна.

– Так бабушка, тут тридцатилетняя женщина заплутала: машина ее заглохла, а за окном, вижу, смеркается…

– А нечего ей было в деревню эту гиблую ехать: нехорошее задумала она – мужика женатого приворожить хочет: для этого к ведьме деревенской и поехала, – строго сказала Фроловна.

– Но бабушка, что ее за это на тот свет отправить нужно что ли? Она очень добрая, всем помогает бескорыстно. Просто в людях не разбирается совсем, а в мужчинах -подавно. Используют ее все…

Марфа Фроловна хитрО посмотрела на Зику и улыбнулась:

– Ишь ты, адвокат какой выискался! Твое дело – меня оповещать о путниках заблудших: все остальное – моя печаль!

– Бабушка, я знаю, что не напрасно ты после смерти в этой избушке живешь: за твою праведную жизнь Боженька поставил тебя своеобразным «перевозчиком» на тот свет, поэтому ты можешь и с Ангелами Божьими ходатайство свое передать… за эту женщину молодую…

Зика не успела закончить свою лестную речь перед бабушкой, так как в дверь избушки кто-то тихо заскребся.

Фроловна подошла к двери, сняла с петли ржавый крючок и, подперев всем своим невесомым телом, скрипучую дверь – толкнула ее что было мочи. На пороге лежала, еле дыша, молодая рыжая женщина. Ресницы уже покрылись инеем, пальцы на руках, одетые в кожаные, такие же рыжие, как ее волосы, перчатки не разгибались, а застыли в своеобразных вопросительных знаках…

Несмотря на кажущуюся немощь, бабуля втащила этого земного « Ангела» в дом и положила на такой же ветхий, как и сам дом, диван.

– Бабуль, ты ведь не должна была ее впускать в дом, пока она не испустила дух… значит пожалела ты ее, – хитро залепетала Зика.

– А ну цыц, малявка, – топнула ногой Фроловна, – тебя, дурашка моя любимая, вспомнила… тебе столько же лет было, когда ты петлю себе на лебединую шейку набросила и тоже из-за женатого… Спасибо Господу, что не в ад тебя забросили, а при мне оставили, внученька, – скупая слеза обожгла сухонькую щеку.

– Не плачь, бабушка.. Как ты думаешь, даст ей Господь шанс все исправить?

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали… Пойду я травяной чай заварю, скоро наша гостья оттает и нужно будет в чувство ее привести, – бабушка загадочно подмигнула внученьке– Божьей коровке – и скрылась за кухонной дверью.

Вскоре девушка сидела вместе с Фроловной за небольшим столом и согревалась ароматным чаем.

– Ужасно вкусный чай, – она зажмурилась от удовольствия.

– Пей, пей, красавица, отогревай свою душу, милая…

– Как чуднО Вы говорите, баба Марфа… и в самом деле – душевно мне у Вас, спасибо, что спасли мне жизнь, – с грустью отозвалась Ирина.

– Господу Богу скажи спасибо, Ирина! Он твоей душе, которая в жизни заплутала и дорогу неверную избрала, сгинуть не дал… Его благодари! – наставляла Фроловна.

Тем временем на щеках Ирины разыгрался алый румянец. Слезы бриллиантовыми гранатинами хлынули из глаз – и Ирина поведала бабушке всю свою жизнь…

Чай уже совсем остыл, когда рыжеволосая, зевая, заканчивала свою исповедь.

– Давай, милая, ложись… завтра домой возвращаться тебе, да помни мой наказ: сразу в храм сходи! Все у тебя сложится– и человек достойный встретится, – Фроловна гладила ее по рыжему бархату золотистых кудряшек.

А Ирина нежно зевнула и уснула… улыбка застыла на ее, опухшем, как после пчелиного укуса, лице.

Ранним зимним утром Ирина проснулась в собственном автомобиле – и не могла сообразить: где избушка с ее доброй старушкой, которая спасла ей жизнь… и часы с кукушкой-Божьей коровкой… Женщина улыбнулась в зеркало заднего вида, подмигнула своему отражению-близнецу– и нажала на газ: в храм! Ведь Бог дал ей шанс изменить свою жизнь.

ЁЖИК

Баба Маня вставала рано: так заведено было в деревенской жизни. Разминала ходьбой старые косточки, кормила курей, делала нехитрый завтрак. Вот и сегодня ей захотелось нарвать щавелька да сварить зеленого свежего супчика, заправив его сырым яйцом. На улице стояло вёдро: не зря баба Маня молилась и просила небеса прекратить проливные дожди.

Спустилась бабушка со старого скрипучего крыльца, но оступилась и охнула: «Слава Богу, что не упала! На помощь-то звать некого. Лесник Лукич один раз в три недели заглядывает…» Так, рассуждая, баба Маня дошла до щавеля, аккуратно расположившегося на одной из грядок небольшого огорода. Только нагнулась она над грядкой, как заметила еле заметное шевеление в зелени щавеля: «Ба! Да как ты сюда забрался, милок? Да еще совсем махонький, что же с мамкой твоей случилось-то?» – баба Маня совсем забыла, зачем пришла на огород, когда на грядке с щавелем заметила маленькое колючее чудо – ёжика, свернувшегося в клубок, только смородиновая пипка смешно торчала из этого буроватого шарика. Бабушка сняла передник, аккуратно взяла ёжика и понесла в дом. Там она отыскала старую шапку-ушанку покойного мужа Матвея и нежно положила это колючее чудо в своеобразную кроватку.

Видно было, что ежик слаб. Баба Маня смекнула, что нужно как-то привести его в чувства, вернуть это сокровище к жизни. Захлопотала, засуетилась бабка: ведь надо ж такому случиться – Бог живую душу послал в ее одинокую жизнь; есть у нее и куры – да бестолковая больно птица, что с нее взять, коза имеется, так та сама по себе… а вот ёжик– это другое!

Ёжик засопел, зашевелился в шапке, отвлек тем самым бабу Маню от размышлений. Бабушка сразу сообразила: пока колючий слаб совсем – его нужно кормить из пипетки, благо – молоко козье есть! Она припомнила, что лесник по ее просьбе как-то принес ей таблетки, а пипетку – в подарок, сказав, что в хозяйстве сгодится. Порылась баба Маня в старом деревянном комоде – и на радость пипетка нашлась! И начались хлопотные дни и ночи, но бабушка не роптала: теперь есть ради кого жить, живая душа будет спасена!

Словно сыночка-грудничка выхаживала ёжика бабушка: «Вот так когда-то и о Гришке своем заботилась– единственном сыночке… болезненным родился, носилась с ним, как ошалелая… а он вырос, в армию ушел, а потом на север подался: поначалу письма писал, деньги нам с отцом высылал, словно откупаясь от нас… а Матвей в пятьдесят лет заболел сильно, потом совсем слег, в одну из ночей умер во сне… знаю, знаю, все это от тоски по сыну единственному.. в себе эту боль держал Матвейка мой. А сынок наш так и не приехал проститься с отцом, потом совсем на связь перестал выходить… Вот живу столько лет и не знаю– жив ли Гришка мой?!» Ёжику открывала свою душу баба Маня, когда кормила его из пипетки. А ёжик глазками-бусинками внимательно смотрел на бабулю, словно все понимал, о чем она ему говорит, да только ответить не мог.

Так и стали они жить: ежик да баба Маня. Колючий окреп от молока козьего: вскоре и пипетка ему не нужна стала– с блюдца приловчился лакать молоко. Везде за бабой Маней «хвостиком» ходит: она – на огород, он за ней семенит маленькими ножками, выйдет за ограду бабка – он тут же, возле юбки ее примостится. «Гляди, колючий, ни одной души нет вокруг: молодые поразъехались, старики– на погосте лежат. Одна я тут кукую… нет куковала, теперь вдвоем веселее куковать будет», – баба Маня вытерла скупую слезу концом платка.

В одну из ночей не спалось бабе Мане: тревога какая-то необъяснимая поселилась в ее душе, всю ночь крутилась в постели. Утром старая не нашла свое сокровище драгоценное – пропал ёжик. Заголосила старушка, такую тоску смертную почувствовала от раздирающего душу одиночества; да и лесника что-то долго не было: три месяца не показывался ей на глаза, осень уже на дворе стояла… даже поплакаться некому. А вечером вышла на крыльцо, споткнулась и упала замертво.

На следующее утро ёжик прибежал, увидел бабулю свою, лежащую на крыльце, стал черной пипкой обнюхивать ее– и понял все: нет его бабушки больше: «Мамка, прости меня! Это я, Гришка твой… Убили меня на этом севере: за деньги большие, вот душа моя к тебе попрощаться приходила, погреться у родного очага перед дорогой в вечность…»

Через несколько дней явился Лукич (болел он сильно, продолжительное время лечился в больнице, поэтому долго и не навещал бабу Маню): на крыльце он нашел тело бабы Мани со следами разложения, а рядом с ней– мертвого ежа…

ВОКЗАЛЬНАЯ ЗАРИСОВКА

Однажды пришлось мне коротать время на екатеринбургском вокзале. Мой поезд прибывал ночью, поэтому я комфортно устроился в зале ожидания и принялся наблюдать за людьми.

Вначале мой взгляд остановился на женщине, лет шестидесяти, которая сидела напротив меня. Казалось, что она сошла с полотен девятнадцатого века. Аккуратная черная шляпка с вуалью скрывала ее глаза от людского потока. Длинная синяя юбка искусно облегала талию и бедра женщины (видно было, что ее фигура сохранилась в отличной форме!), белая блуза элегантно сочеталась с коротким узким бархатным жакетом. Женщина была все еще хороша собой, а красная помада вносила особенный шарм в ее портрет. Она постоянно поднимала свой взгляд на железнодорожное табло, словно боялась опоздать на свой последний поезд…

Вскоре мой взгляд переключился на активную бабульку с авоськами: она шла, словно гусыня, а круглая бородавка на кончике носа придавала ей сказочный вид. Бабулька на ходу охала, расталкивала всех локтями, расчищала себе дорогу к кассе. Но ее обогнал белесый паренек, по всей видимости, студент. Она даже оторопела от такого хамства, упёрла руки в боки и крикнула: «Нахал!» А затем погрозила ему сморщенным кулаком вслед…

Затем мой интерес вызвала молодая кокетка с огромными изумрудными глазами, которые были украшены длинными бархатными ресницами. Она весело, словно маленькая птичка, чирикала по телефону возле газетного ларька, не забывая при этом строить глазки симпатичным мужчинам…

Время шло, поток людей то нарастал, то убывал… от пестроты одежд, чемоданов и сумок у меня за целый день зарябило в глазах… Веки предательски набухли – и я задремал… Мне снился вокзал, но только он был практически пуст, только в самом дальнем его углу я рассмотрел тщедушного старичка, с жидким пучком на голове – одуванчик блаженный! Он посасывал беззубым ртом сушку, смачно причмокивая изрезанными старостью губами. Я подошел к нему и спросил:

– Дедушка, что Вы здесь делаете один? Может, Вам нужна помощь?

Дедушка поднял на меня свои выцветшие глаза и засмеялся беззубым ртом. В чертах лица этого ссохшегося жабёнка я видел знакомые мне черты. И вдруг меня осенило! Это же был я сам, но только в старости! Но почему вокзал?! Возможно, я так и проживу бобылем, а потом окажусь на обочине жизни– безумным, никому не нужным, стариком, вокзальным попрошайкой… На глазах предательски заблестели слезы. Я протянул ему свою руку – и мы вместе пошли прочь с вокзала…

Вдруг меня кто-то сильно толкнул в бок острым локтем. Я проснулся, оглянулся, но рядом никого не было. Буквально через несколько минут объявили посадку на мой рейс… я заторопился на перрон, пытаясь отогнать мрачные мысли…

СЛУЧАЙНЫЙ ПРОХОЖИЙ

Он шел не спеша по осенней аллее. Ему было лет семьдесят. Высокий, крепкий на вид мужчина, немного сутуловатый: скорее всего, его спина ссутулилась под тяжестью прожитых лет.

Незнакомец был одет в черное длинное пальто. Невооруженным глазом было видно, что пальто некогда сшито из дорогого драпа, но со временем ткань местами выцвела. Но все равно мужчина выглядел в этом пальто элегантно: он умел носить одежду вне зависимости– была она новой или старой.

Он присел на скамью, небрежно подобрав полы пальто; закинув ногу на ногу, стал внимательно наблюдать за проходящими мимо него людьми. Легкий ветерок лениво играл полами пальто незнакомца, но мужчина не замечал этой игры.

Удивительными были глаза неизвестного: мутно-серые, словно взгляд прорывался через молочный туман. И эти глаза вполне уживались с очками на кончике острого носа и полноватыми губами, вокруг которых комфортно расположились лучики старости. Завершала портрет совершенно новая шляпа мышиного цвета.

Когда он устал наблюдать за проходящими мимо него людьми, мужчина достал из кармана пальто старинную курительную трубку, спешно всунул ее в рот и стал изображать, что курит. Чудак да и только!

Он улыбался кому-то… беседовал с невидимыми соседом или соседкой по скамье, широко размахивая руками. В этот момент лицо его озарялось каким-то неведомым внутренним светом.

Через какое-то время мужчина поднялся со скамьи, вынул из-за пазухи пальто алую розу и положил ее на лавку. А затем подал руку, теперь уже понятно, видимой только ему одному, любимой женщине и пошел вместе с ней по осенней аллее, оставляя позади себя груз прошлых лет, одиночество… возможно, и свое безумие от потери любимой…

ВОЛКОДАВ

Подходила к концу очередная рабочая неделя. За офисным окном стоял жаркий август. Не хотелось выходные провести в каменных городских джунглях: я мечтал о свежем воздухе и душевном покое.

Вдруг вспомнил, что Витька недавно предлагал мне ключи от дачи, а я со своей работой (все-таки я топ-менеджер одной крупной корпорации!) закрутился и совсем забыл о даче…

В конце рабочего дня я набрал своему лучшему другу Виктору и попросил встретиться с ним в одном уютном баре. Заодно попросил Витька захватить ключи от дачи. С Витькой мы не виделись около года… Как я рад был встрече со старым другом, словно свежего воздуха глотнул! Мы сидели в баре, пили вкусное пиво и говорили, говорили, говорили… В конце вечера мы клятвенно пообещали больше не теряться надолго. Витек вручил мне ключи от дачи, объяснил, как туда добраться, а потом такси с водителем-весельчаком доставило нас по домам.

Я рано проснулся, несмотря на то, что мы перебрали с другом пива. Немного болела голова. Я встал под холодный утренний душ и некоторое время кайфовал: серебряные струи словно вымывали мою душу, мне становилось легко дышать, про работу я вообще забыл, как ни странно… Затем, окончив «банные процедуры», я спокойно выпил чашечку черного кофе, удобно расположившись на небольшом балконе: утром еще асфальт не накалился, да еще коммунальщики с утра поливали его водой: асфальт жадно поглощал мощные струи в свои легкие и в знак благодарности фыркал…

После обеда я выехал на потрепанном слегка джипе из города и вскоре меня с радостью встретила зеленая ароматная трасса. Давненько я не был в этой деревеньке, подзабыл уже, где конкретно находится дачный домик… Так, взирая на прекрасные пейзажи, которые мелькали за окном, настраивая себя на позитив, я добрался до деревеньки В. Громоздкий джип петлял по узким пыльным улочкам. Словно вымерла деревня! Ни одного жителя не видать… Вдруг я затормозил у покосившегося забора. Не знаю почему, но нога резко нажала на педаль. Я вышел из автомобиля, за забором находился небольшой ветхий дом: «Есть здесь кто-нибудь?» На мой крик я услышал только беспомощный писк. Мой взгляд упал на большую собачью будку и мелкую собачонку, кем-то безжалостно посаженную на тяжелую ржавую цепь. Заныло сердце от такой несуразной картины. Песик был очень худ, шерстка местами вылезла, видно, из-за лишая, глазки слезились на ярком солнце… Он тихо скулил. Я неплохо разбирался в породах и сделал вывод: передо мной смесь чихуахуа с той-терьером. Заморыш под тяжестью цепи даже нормально не мог встать на свои тонкие лапки. Он лежал и жалостливо скулил…

От этого оксюморона меня отвлек скрип двери. На крыльце появился плешивый дед в засаленной кепке. Он нес маленькую, почерневшую от гари, кастрюльку: «Волкодав! Иди сюда скорее, я тебе макарон наварил!». Старик прошел мимо меня, словно я был призрак, вывалил в грязную собачью чашку безвкусные макароны. Песик даже не пошевелился…

– Здравствуйте, дедушка! Отдайте мне этого пса, я его в городе вылечу и выкормлю!

– ЗдорОво, коли не шутишь! Ишь, какой быстрый– отдай! А кто меня охранять будет? – хитро спросил дед.

– Но эта собака – не сторожевой пес! Вы понимаете, что песик мучается в таких условиях и скоро без должного ухода просто умрет! Безжалостный Вы, дедушка! – возмущался я.

Дед развернулся, уперся в меня своими выцветшими глазами да как крикнет:

– Молокосос нашелся– старика морали учит! А кто энтого песика выкинул? А? Городские приезжали, выкинули собачонка, а я пригрел, как мог. Он хлеб свой отрабатывает – сторожит меня!

Я еще некоторое время убеждал деда, что такие собаки не пригодны для сторожевой службы, песик в таких условиях скоро умрет… тяжело было переломить старика. Но все-таки я его уговорил: дал немного денег и пообещал почаще с другом Витькой приезжать на дачу и заходить к деду Игнатьевичу. Одичал, обозлился старик от ненужности.

Так Волкодав стал жить у меня: и поменял мое мировоззрение полностью: я уволился из душной корпорации, продал свою городскую квартиру и уехал жить в деревню к Игнатьевичу, думаю, что займусь фермерским хозяйством. А Волкодав, мой счастливый талисман, везде за мной ходит хвостиком в благодарность за его спасение… но я так думаю!